Read the book: «Одна Книга. Микрорассказы», page 9

Ливийские солдатики

Маленькие такие, по столу пинцетом передвигать надо. Фашисты, РККА, американцы…

– А почему ливийские-то?

– В Ливии делают. Красиво, да?

Не знали мы тогда, что Ливии скоро не будет. Той благословенной странны, африканского оазиса, где реку повернули вспять, напоив Природу, где дороги лучше, чем в Америке и бензин по четыре цента за литр… а солдатики – на столе, взрослые игрушки.

Не знали, что останется от неё лишь хаос, кровь и смерть. И солдатики. Уже не на столе.

Алексей показывал мне свою коллекцию.

– Мы уезжаем. Знаешь, что будет с этим домом?

– Снесут, наверное?

– Да. Здесь будет шикарное аляповатое, кричащее во все стороны здание, с колоннами в сортирах и львами у подъезда. Банк Москвы, например. Забирай солдатиков, оставь мне только того фашиста с биноклем.

– Спасибо…

– Знаешь, почему я люблю пластилин? Он недолговечен. Вот, на столе целый город: дома, деревья, люди. А я прихлопну рукой – и ничего не будет, лишь разноцветная смешная масса. А завтра выстрою новый. Город. И заселю его людьми. Это же как Бог получается. Мы все подсознательно стремимся быть Демиургами… И разрушать, конечно же! Без разрушения старого невозможно созидание нового.

– Но можно выстроить рядом, не разрушая старого?

– Нельзя. Стол ограничен и пространство не бесконечно. Врут нам в школе про Вселенную.

Чужая любовь

Всю дорогу Колька шутил и дурачился, обращаясь ко мне. Но я понимал, что всё это он делает для неё. Она шла рядом, опустив глаза, и слегка улыбалась. Такая вся эфемерная, как призрак, тихая, незаметная. Я иногда искоса поглядывал на неё и тоже незаметно улыбался. Колька, как никогда воодушевлённый, всё веселил, развлекал меня (её)… Напрямую он стеснялся обратиться…

А мы с ней, до того незнакомые, дружно незлобно потешались над его робостью.

Что узнал я о ней за эти тридцать минут? Только её имя. Что мне в ней вообще? Лишь попутная дорога, одна на троих. А с Колькой мы прошли и огонь, и воду. Самый настоящий боевой огонь. И самую неприветливую холодную воду.

Но Колька сегодня в чувствах своих смешон. Она же в безответности своей – Богиня. И я между ними (вот так мы и шли) то ли потенциальный посредник, то ли просто лишний элемент. Но дорога в ту ночь – не Дорога Жизни. Не надо драматизировать.

Вы спросите, с чего это я взял, что Колька влюбился за тридцать минут? Может, оно просто от скуки, от нечего делать, чтобы скоротать путь, в конце концов…

Да он сам мне признался, когда я пришёл к нему в больницу.

– Девочку помнишь той ночью?

Я помнил, я знал, о чём он говорит.

– Да.

– Я полюбил. Вот прям с первого взгляда. Я дурак?

– Да. Но такое бывает со всеми.

– Найди её, Игорь.

– Найду.

– Скажи ей, что Коля Соколов очень любит её. Скажешь?

– Да, обязательно.

Коля умер.

А та, что шла рядом по ночной дороге… Жена моего давнего знакомого, Володи.

Мы с Колей тогда не знали об этом.

Зелень

Я просыпаюсь. Сейчас хорошее время года – светает рано. Моя кровать стоит напротив окна, а окно большое, во всю стену. Я открываю глаза, и безудержная зелень вливается в них. Встаю, подхожу, облокотившись на подоконник, жадно глотаю эту зелень. Мне мало, я высовываюсь из окна и кручу головой в разные стороны. Я чувствую Запах, я Дышу. Мелкий моросливый дождик пытается испортить мне настроение. Нет, не испортится. Потому, что ты, глупый дождик, всего лишь маленькая, но обязательная часть Природы, к которой принадлежим все мы. Ну, да – и я, и ты.

Я не боюсь одиночества. И даже иногда упиваюсь им. Но тут. Внезапно. Кошка под правую руку. Шмыг. Ника – назвал её не в честь греческой богини победы, а от сетевого «никнейм». Кошку-то эту я из сети вытащил. Так вот – шмыг. И сидит, пьёт зелень вместе со мной. Я верю, что ей и самой по себе отрадно таращится на улицу. Но она ещё и на меня оглядывается, в глаза заглядывает: «Правильно я делаю, или что-то не так?» Правильно. Потому, что всё бескорыстное – правильно.

Можно делать ошибки. Нужно их исправлять. Это не трудно. Это, всего лишь, вопрос совести. А совестью называется та черта, что разделяет дурака и подонка. А где же нормальные люди? – спросите вы. Так эта черта не через все жизни нарисована. По большому счёту, перекрестясь, оглянувшись в коридор, мы сами такие чёрточки конструируем. И играем, как в «классики», прыгая то влево, то вправо.

Зелень. Я пробовал эту зелень, фигня горькая, по-моему, абсентом называлась, подделка попалась, наверное. Потому, что «пить» и «пить Природу» – немножко разные вещи. Давайте, бросим первое и нажрёмся вторым. Я так думаю.

Сигаретный блюз

Когда-то в районе Таганки

Ездил я в банк. Формальности с кредиткой. Пустяки, в общем. Закончил дела, возвращаюсь домой. Стою на троллейбусной остановке в самом начале Верхней Радищевской улицы, общественный транспорт поджидаю. Время 18:15. Влажные сумерки. Стою один, курю.

Останавливается белый Фольксваген, опускается стекло с пассажирской стороны. Водитель мне через пустое сиденье:

– Мужчина!

Ну, как обычно, дорогу, наверное, хочет спросить, адрес какой…

Подхожу к машине, наклоняюсь к окошку, жду вопроса. А мужик так просто, как знакомому, говорит мне:

– Садись. До метро подвезу.

Я, от неожиданности, должно быть (в Москве, как правило, бесплатно не подвозят), молча открыл дверцу, сел в автомобиль. Когда поехали, обратился к водителю:

– Вы хотели что-то спросить?

– Да, нет. Просто устал стоять на одном месте. Жду-жду, а они всё никак не выходят.

Я не стал уточнять, кто «они», просто понимающе кивнул.

– Сигареткой не угостишь?

– Да, конечно, – ответил я, протягивая раскрытую пачку.

Он закурил. Соскучился по никотину, видать, пока ждал своих пассажиров.

– Возьми ещё.

– Не надо. Сейчас куплю. Их ведь, вроде, ещё не запретили?

– Попроще, чем с алкоголем ночью.

– А как называются-то твои?

Я забыл (постоянно курю разные), вгляделся в полутьме в золотую коробочку:

– Business Class. Сам только сегодня познакомился. 25 рублей всего (26.10.2012), а на вкус, мне показались – нормальными.

– Нормально.

– Табак ведь каждую неделю дорожает бессовестно, иногда покупаем не пойми, чего.

– Я тоже.

– Но, когда «Прима» без фильтра будет стоить за сотку, я вырежу себе лёгкое и вынуждено брошу курить.

– А я бы вырезал лёгкие всем депутатам. Воздух они сильно портят своими оральными испражнениями.

Мы остановились на светофоре. Впереди мокрыми огнями сияла Таганская площадь.

– Здесь можно выйти?

– Можно.

Мы пожали друг другу руки, забыв познакомиться.

– Спасибо.

– Будь здоров!

P.S. Сигаретный блюз – это «Сигаретный блюз» © песня моего армейского друга Руслана Стариковского. Поищу у себя на плёнках, может, найду, оцифрую и поставлю сюда.

Комната закатов

– Ты знаешь, – говорю я Мариане, это моя племянница, совершеннолетняя (на фоне всё новых и новых законов – уточнение о возрасте совсем нелишнее), – Пока Валерка не разломал мою квартиру, здесь был дом восходов и закатов. Я про Солнце…

– Я шёл на Восток и, заложив руки за голову, смотрел, как Солнце карабкается из Московского смога на крыши небоскрёбов Москва-сити.

А вечером из окна другой комнаты или на кухне я видел, как этот огромный яичный желток тонет в Москве-реке. Я видел рождение и смерть Дня. Смерть – это как сон, до утра.

Летом на Востоке всё заливалось тёплым ярчайшим светом, в нём маленькие эльфы кружились, как стрекозы быстро-быстро вибрируя прозрачными крыльями.

Вечером мы садились с женой на пол, зажигали свечи, пили вино… А Солнце иногда задерживалось над кромкой Филёвского парка, чтоб посмотреть на нас, а потом бултыхалось, сонное, в Москву-реку.

Оно, я точно знаю, тонет на ночь именно в этой реке. Ну, по крайней мере, для нас с Ли. А мне большего и не надо. Да, и кому больше нужно, чем завтра утром Солнце взойдёт?

И Вы знаете, закаты дарят больше надежд, чем рассветы. Они оставляют время на ночь, полную волшебных снов, любви и мечтаний, а дни наступают стремительно. Успеть бы.

Успеть бы прожить всё это. Сколько их было у меня, закатов и рассветов? Я не знаю, не глупец последний – не считал. Ли тоже не считала – зачем нам нужно? Сколько их ещё будет? – и знать не хочу цифру. Много. Надеюсь, верю.

Теперь нам осталась Комната Закатов, комната надежд. А ведь Надежда умирает последней, переживая своих сестёр – Любовь и Веру. Да, нет, не может она этого пережить. Ну какая надежда без веры? Ну какая вера без любви?

О пороках

На Болотной площади в Москве есть архитектурное сооружение (памятник?) человеческим порокам. Почему здесь и почему так – не знаю. Не Дьявольская ли это ухмылка? Всем друзьям, кто не видел: приезжайте, посмотрите на памятник порокам, когда эти пороки ходить вокруг нас перестанут. Или, как раз для того, чтобы они ходить перестали.

А напротив – Мост Влюблённых, где молодожёны вешают на ритуальное дерево замки в знак нерушимости своего брачного союза. А чуть правее, рядом, на другом берегу – золотые купала Храма Христа Спасителя. Ещё немного правее – Кремль – сердце Руси и Православия. Напротив Болотной, в сорока метрах через дорогу – кинотеатр «Ударник», ранее – главный экран Страны. Кинотеатр премьер, не показов для премьер-министров, а премьер-показов для всех.

Посмотрите на эти тринадцать пороков, и на этих детей, которых они окружают. Мы, общество – не в образе ли этих фигур? И кто есть кто? Я почему-то расстроен. Мне кажется, что сегодняшняя «акция» – никакая не победа, как кричали с подмостков. Может, и не проигрыш, но ухмылки этих бронзовых фигур, которые стояли рядом… Сейчас образно: эти ухмылки я липкими слюнями обнаружил дома в своих карманах. Я чувствую, что нам, скотам, кинули весь полугодовой запас силоса – нате, жрите, успокойтесь, хотите мы вам сердюкова, фурсенко или онищенко скормим? Вы же, ведь всё сожрёте? Вам не один фиг?

А не один. И жрать мы, ладно я, за себя отвечаю, никого не хотим! Потому, что, бляттть! – We are the people! Каюсь, курочку ем и хрюшку, и прочее живое, но не каннибал же? И к подачкам, и с руки есть не приучен.

Суббота

А вечерами пятниц я не пью. После работы хочется борща, контрастный душ, жену, опять борща, поговорить с женой, романтики чуть-чуть, на звёзды посмотреть с балкона вместе (а вдруг на небе если спрятались за тучами те звёзды – так, вон они, на башнях древнего Кремля). Потом: Евангелие, зевая, или Маркса перед сном. И спать, и видеть Чудный Фантастический Мир (такого спьяну не увидишь). Летать и созидать, как Брахма в неге и нирване, распластавшийся в невесомой вселенной меж молодых планет, нечаянно рождённых из его ноздрей.

Я, правда, в жизни чёрно-белых снов не видел. А, говорят, они бывают. И мне хотелось бы немножко винтажа. Ведь фотки старые в альбомах из семейного архива так притягательны не только лицами, знакомыми из детства (здесь не совсем по-русски я построил фразу). Но свет и цвет в них – будто бы с другой планеты. С планеты, на которую всем хочется вернуться. Не врите же себе! Всем хочется вернуться. Было бы куда… И возвращаемся мы, и кто-то даже остаётся там…

Субботы утро я встречаю бодрым, сильным и здоровым. Готов к Бревну. К тому, что вкруг Кремля таскали на субботнике с Вождём. Ильич – ни сном, ни духом, а на фотках с ним уж человек сто тридцать. Вот так мифологическим дерьмом залепливают биографии и судьбы. А пусть их! Мамонт блох не замечает. Да и живут они до первой же помывки, блохи. Аминь, служу Советскому Союзу!

Короче, я не офисный планктон. И пятниццо! – читаю как фамилию какого-нибудь радостного итальянца. Рад за него. А то, что Саббат, блеать, не соблюдаю, и позволяю себе что-то там не по Талмуду. Так не приходится мне прятать под трусами какой-нибудь ущерб на гениталиях. И крестик надобности нет снимать – на сердце заменил его значок КПСС, давно, лишь осознал себя я гражданином (не опечатался я, именно – КПСС). Душа, дрожа, бредёт в потёмках смутною дорогой к Богу. А разум видит впереди Свободы, Равенства и Справедливости маяк. Их объединить бы – вот тебе и Счастье.

Сегодня пью за Вас, друзья, кто хочет быть свободным. За Вас, кто по-другому жить не может. Я счастлив, что Вы есть. А значит, есть и шанс у подкосившегося мира.

Заглянуть в глаза Ангела

ВРЕМЯ-ЛУНА-СИЛА-БЕЗУМНЫЙ-ПОВЕШЕННЫЙ-СМЕРТЬ

Москва. Февраль 2000-го года от Рождества Христова. Никакой мистики, мистикой закормили в преддверии смены веков и тысячелетий. Конец Света не сработал, глобальных перемен именно в этот момент не произошло, и вообще, до наступления нового тысячелетия и всего прочего еще почти одиннадцать месяцев. Люди поддались магии цифр, люди за всю долгую историю своего существования так и не научились считать время. Например, можно и по-другому:

Москва. Февраль 7508-го года от Сотворения Мира. В этом случае для мистики дата совсем некруглая. Люди, разинув рты, всегда уповающие на богов, почему-то снова и снова тянутся к цифрам, которые, как известно, от Дьявола. У Бога в начале было Слово… Цифры парадоксальны, при всей своей неукоснительной точности, они способны на самые нелогичные фокусы. Итак: Москва. Февраль… Вот погода, это да – дождь, грязь, лужи, серость, сырость, снова серость. Не оправданно, но объяснимо – с каждым годом природа изнасилована все больше и больше. Земля – это однокомнатная планета, единственное помещение которой одновременно служит и кухней, и сортиром, и спальней, и лабораторией для всевозможных экспериментов… Настолько сильно земляне любят свой дом, что превратили его в универсальное и бесконечно многофункциональное место своего обитания. Но все же:

Москва…

ЗАГЛЯНУТЬ В ГЛАЗА АНГЕЛА

Москва, Фили, тату-салон «Паралипоменон»²

Это было небольшое помещение, перепланированная двухкомнатная квартира на первом этаже жилого дома. В прихожей постоянно горел стилизованный «китайский фонарик» с красной лампой внутри. Поэтому, чтобы попасть в приемную комнату, необходимо было проплыть какое-то расстояние в мутном малиновом тумане. Мутном и густом настолько, что редко кто из посетителей не сигнализировал о себе, задев головой связку «буддистских колокольчиков», свисавшую с потолка прямо перед входной дверью. Приемная комната, напротив, была ярко освещена. И хотя окно всегда закрывали плотные жалюзи, хирургические лампы щедро наполняли пространство приемной (она же – рабочий кабинет и мастерская) бескомпромиссным светом. Прямо под этим ультра-светильником стояли, одно к одному, стоматологическое кресло (без бормашины), вертящийся на спирали табурет и рабочий столик с красками и инструментами. У стен располагались массивные шкафы с книгами и бумагами. В углу на компьютерном столике разложился всей своей необходимой комплектацией «Пенек-4». Вход во вторую смежную комнату скрывала белая пластиковая дверь.

Хозяин квартиры, он же Мастер, был молодым высоким человеком лет «тридцати трех». Его светлые слегка вьющиеся волосы резко контрастировали с бездонной чернотой глаз на, казалось бы, открытом лице. Тот, кто сумел бы заглянуть в эти глаза, смог бы увидеть там всю глубину Вселенной, коснуться взглядом непостижимого мира небожителей, восхититься и ужаснуться явившейся части Величия. Глаза Ангела – это окно в его дом. Что-то похожее было и в глазах Мастера.

Мастер закончил работу и распрощался с клиентом. Теперь шесть, говорил он себе, оставшись один, последнего найти было труднее остальных, но шесть – хорошее число. Как он узнавал их среди других приходящих? Вопрос, имеющий решение, но не имеющий сформулированного ответа. Узнавал, конечно, узнавал, иначе они не пришли бы вовсе. Но теперь, получив Истинные Имена, они уже никуда не денутся и вернутся по первому зову.

Электронным переливом прожурчал сигнал домофона, но Мастер не ответил, не сказал, что занят, просто не снял трубку. На сегодня прием окончен. А для широкого посещения, может быть, навсегда. Он прошел в соседнюю комнату, освещенную гораздо спокойнее, но с таким же слепым окном. Подошел к письменному столу, добавил к разбросанным на его поверхности пяти Старшим Арканам Таро еще одну, последнюю карту. Шесть карт, шесть проснувшихся имен: Время, Луна, Сила, Безумный, Повешенный, Смерть. Шесть – хорошее число, вполне достаточное. И всем шестерым хватило пуще посулов и угроз просто заглянуть в глаза Ангела. Уж кому, как не Мастеру знать, что это такое?

Мастеру Бетелю, Духу познания Адама, кому, как не ему знать, что такое Изгнание? Гордыня – тягчайший грех для Ангела. Так разве Ангелы безгрешны? Откуда бы тогда взяться Демонам? Господь любит все разделять и раскладывать по полочкам. Каждому по заслугам, и каждого – в свой ящик. Высшей Силой, Полнотой Всезнанья, Первой Любовью – триединым Божеством был сотворен Ад, чтобы служить местом казни для падшего Люцифера. Ад создан был раньше всего преходящего. Древней его – лишь вечные создания, Небо, Земля и Ангелы, и он был задуман так же для вечного существования. Но времена меняются, и Боги, оставаясь неизменными, меняют свое отношение к своим же творениям. Пути Господни неисповедимы, и повороты на них неожиданны.

Упрощенно схема мироздания выглядит так:

Миры располагаются не по вертикали, как принято считать, а по горизонтали:

ДЕМОНЫ / ЛЮДИ / АНГЕЛЫ

Над всей этой конструкцией, или, точнее, во всех ее частях одновременно (а если у Вселенной имеются пределы, то и за ее пределами тоже) находится Творец. Единый Вселенский Разум, Смысл всего сущего. Начало и конец его.

Сами миры достаточно материальны, чтобы зависеть друг от друга, и даже подвергаться диффузии, частичному взаимопроникновению. Разве Библия (Талмуд, Коран и т. д.) категорично отвергает это? Скорее, напротив. Преграды между мирами преодолимы. При определенных обстоятельствах. Главное для того, кто этого хочет, найти подходящую лазейку. А сколько таких лазеек рассыпано по мирам! И одна из них совсем рядом. Охраняется, конечно. Духом Земного Рая. Но Дух этот, Фалет, здесь на Земле, в мире людей, так же, как и он, Мастер Бетель, имеет человеческую природу, людскую физиологию, и лишь разум и память Ангела. Ангелы на Земле смертны и не всемогущи, и подчиняются законам мира, в котором живут. После Страшного Суда мир людей, скорее всего, исчезнет, Божественный эксперимент подходит к концу. Два других мира, по идее, сольются, одни Демоны будут уничтожены, но найдутся и такие, которым Всемилостью даруется прощенье. Какой-никакой, а шанс, если уж в мир Ангелов напрямую путь закрыт. В гневе Божьем и в презренье Сатаны, между «Землей» и «Небом», есть выход. По крайней мере, что-то, что очень на него похоже. Чудесная Чаша Грааля, та самая, с Тайной Вечери, может взять на себя роль миграционной службы между мирами. И помочь, при жизни, подобно Орфею или Данте, отправиться в Ад, но с тем, чтобы навсегда оставить этот зыбкий и неустойчивый мир, обреченный на скорую гибель. И вопреки известной фразе на Вратах, в отличие от людей, обрести надежду.

Чашу Грааля Фалет бережет, как зеницу ока. Но когда-то в Эдеме яблоки³ не сберегли, а значит, нет ничего не возможного. Дух Земного Рая на Земле даже имя теперь носит другое – Потоцкий Владимир Львович, Поток – для переделкинской братвы, которую он сколотил вокруг себя. Но любой поток можно пустить по нужному руслу. Вот тут-то и нужны человечки-помощнички, чужие руки, чтобы таскать каштаны из огня. Дабы самому не кануть в небытие до Суда, который еще неизвестно, чем закончится.

Мастер собрал карты в тонкую стопку, небрежно бросил в ящик стола. Что ж, пора начинать. Завтра. Общий сбор, инструктаж, и пускай ребята принимаются за дело. По вине приобретенных человеческих недостатков план, может, в чем-то и недоработан, ну так, гладиатор принимает решение на арене.

Туман

1-й стакан

Я, знаешь ли, не пьяница. Ну, то есть, пью, конечно. Только не так, как все классические пьяницы – просто для того, чтобы быть пьяным. Для меня это имеет свой, совершенно иной смысл. Я, например, гораздо выше ценю прелюдию опьянения, чем само опьянение. Это когда первые стаканы наполнены, закуска на столе, компания за столом… Или за углом, пластмассовый стаканчик на бутылочном горлышке, плавленый сырок в руке… И – ждёшь.

Что-то такое есть неповторимо сладкое в этом недолгом ожидании. И тяну, тяну эти минуты. Даже, кажется, водка начинает пахнуть лучше, и на вкус такая славная, пока не пьёшь. Я дольше всех остальных держу в руке стакан. И когда он один на всех, мне говорят: «соблюдай регламент», «не микрофон». Они, почему-то, не понимают, как это здорово – ждать, пока начнётся, и не начинать. И я только отвечаю, мол, ничего, пусть водка к стакану привыкает, а сам всё тяну, тяну. И не потому, что она такая страшная не потому, что всё не решаюсь. Я-то уж знаю, что в руке она гораздо вкуснее.

И когда уже пьёшь, и стремительные потоки застольных речей не остановить, не вогнать в монотонное направленное русло, так хочется, чтобы не кончалось, чтобы не иссякал транквилизаторный источник лингвистической феерии. Я понимаю, это пошло, но что касается меня, то непочатая бутылка в кармане, её потенция гораздо чувствительнее и приятней греет сердце, чем её содержимое, перелитое в желудок.

Таково, вкратце, моё отношение к алкоголю. Кто после этого сможет назвать меня заурядным пьяницей, пусть первым бросит в меня камень. Только вот не следует этого делать, если я окажусь вдруг не в духе.

Ну, да ладно. Вот она, неизбежность. Когда-нибудь, всё равно, что-то приходиться начинать, и что-то – заканчивать. Я сейчас. Одну секунду. Просто перед тем, как выпить, хочу растравить в себе аппетит к употребляемому. Ведь здесь, как с женщиной, в спешке, «на сухую» – совсем не то, нет полного удовольствия. Какие-то предварительные ласки просто необходимы. Сначала нужно хорошенько возбудить и себя, и её, чтобы возникло обоюдное желание. Чтоб, понимаешь, свершилось не что-то будничное, серое, как бы между делом, а нечто долгожданное, яркое, страстно желаемое…

… Это у меня не спирт – самогон. А какая внешность! Да? Не просто пол-литра – флакон ангельских слёз. После такого летать хочется. Чистый-чистый, никаких сивушных масел. А ядрё-ёный… В рот возьмёшь, эксперимента ради, выплюнешь, поджигай – гореть будет. Только его и выплёвывать-то не хочется. На вот, попробуй.

Напрасно ты говоришь, что она гадко пьётся. Пьётся она вполне положительно. Я вот, сколько пью её, всегда удовлетворение получаю. И никогда обратно не просится. А разве могу я сказать, что похожее про эту магазинную дрянь? Нет. Бутылку с красивой этикеткой откроешь – а оттуда дриснёй воняет. Дриснёй. Тьфу! И так погано на душе делается от этого дерьма магазинного. Ох… А голова? – словно торфом невыгоревшим набита. Что у тебя там? «Московская»? Вот, вот. Нет, выпить-то я, конечно, выпью, но уже не с тем чувством гордого достоинства. Ну, ладно…

Эх, Сева, Сева… Вот стоим мы с тобой здесь, на стройке, пьём из одного стакана, «Примой» закуриваем, как забулдыги какие. В то время как в лучших домах Ландона и Парижа.., кстати, ты не был в Париже? Нет? Ты многое потерял! Там, знаешь… одни Елисейские поля чего только стоят. Красота! Эйфелева башня, одним словом. А женщины?! Какие там женщины! Француженки, парижанки… «Ла фам» – ножки длинные, юбочки короткие. Вот только что плохо, у них каждая вторая – проститутка, не проститутка, так – куртизанка не куртизанка, значит просто блядь…

Да нет, самому-то мне во Франции тоже как-то не доводилось… Но всё-таки: Париж, Париж!

Конечно, и у нас женщины красивые встречаются. Может даже, лучше. И много. Можно сказать, каждая вторая, если смотреть сзади, или каждая пятая – если спереди.

Вот тут была у меня одна. Не помню, как зовут… Ира, по-моему… А, нет Ира – это та, что на Комсомольском, с которой мы в подъезде трахались. Вот баба! – экзотика! Да ещё не подъезд, а проходной двор какой-то попался: то вверх, то вниз, то вверх, то вниз – жильцы шастают. А мы, как кто пойдёт, шмотки одёрнем и стоим у окна, на закат осенний смотрим, как будто романтики…

Ты открывай пиво-то, чего ждёшь? Ага, ну вот. Как же первую-то звали? Таня?.. – Оксана! Ой, нет, нет, не Оксана. Оксана – продавщица в универмаге. Я у неё ещё «Розовую воду» покупал как-то в самые сухие дни «сухого закона». Вода – хрен с ней, тут такая продавщица!..

Нет, ну представляешь, такую забыть! Я про первую. Не про самую первую, а про первую, с которой рассказывать начал. Подожди, подожди… Ира, Оксана… а это Светочка, кажется. Или не Светочка… Ну ладно, не важно. Но фигурка у неё обалденная! Я к ней как первый раз пришёл (бухой, естественно), она вышла в одном халатике. Халатик чуть-чуть коленочек не достаёт. Ножки как у фотомодели, пройдёт мимо – в штанах словно магнит срабатывает. Посидели мы с ней, полумрак такой интимный, музыка негромкая, что-то слабоалкогольное, но вкусное. Она строит глазки и в каждом своём изгибе таит сладострастие. Потом она халатик распахнула и ослепила…

В общем, давай выпьем с тобой за наших прекрасных женщин!..