Read the book: «Байки Семёныча. Вот тебе – два!»

Font:

Предисловие

Здравствуйте! Здравствуйте, друзья мои!

Как это, видимо, и прочитывалось по окончании первой книги, я вернулся к вам со второй. Пишу я ее, не сильно заботясь тем, что писательство, кто бы и что бы об этом ни говорил, вовсе не моя стезя. Пишу, не взирая на то, что никогда не собирался, да и не собираюсь, отринув все, чем я занят в своей основной жизни, погрузиться в литературный мир и искать для себя славы «настоящего писателя». Уж пусть они, настоящие, там, на литературном Олимпе, как-нибудь без меня обойдутся. Тесно у них там, да и желающих на вершине в лучах славы погреться из предгорьев во множестве к солнцу лезет. Не стремлюсь я туда. Совершенно по иной причине в клавиатуру пальцами с усердием тычу.

Оттого я пишу вновь, что есть у меня о чем вам порассказать, а писать меня еще в первом классе средней школы очень прилично научили. Так отчего же не скрестить умение с желанием? Ну вот я и скрещиваю.

Честно скажу, приступил я к ней, этой второй уже книге в моей жизни, даже не дожидаясь вашей реакции на первую, ни одной секунды не терзаясь сомнениями в том, а надо ли это вообще хоть кому-нибудь. И даже если это будет не нужно вообще никому, это останется нужным мне, человеку, которого все новые и новые истории распирают изнутри и тихими голосами просят выпустить их в мир. Пусть все будет так, как тому быть суждено, – просто найду немного свободного времени и вылью на бумагу их, вновь в моей голове проснувшихся, как к своему, так и к вашему, я очень на это надеюсь, удовольствию, решил я и, не откладывая задуманное, произвел на свет Божий то, что вы теперь держите в своих руках.

Здесь, во вторых по счету «Байках…», собрал я в кучку разные воспоминания, разбуженные мною во время работы над первыми «Байками…». Сюда же вошло кое-что, вспомнившееся по результату ночной задушевной беседы с позвонившим другом, который себя в первой книге узнал. Произнеся сакраментальную фразу «А ты помнишь?», брат моего Детства и друг моей Юности, человек с прекрасным именем Ильхам будто открыл задвижку на каком-то доселе забытом участке памяти, откуда выплеснулся фонтан прошедшей жизни, восхитив новой силой и яркостью.

Вошли в эту книгу, как и в первую, рассказы о людях и временах, о событиях и нравах, о смешном и не очень. Я даже немного о себе самом малость порассказать решил. В общем, много чего нового вошло во вторую книгу. А может быть, даже и фантазии бурные с враньем бессовестным тоже вошли. Но на то я и автор, что все права имею. А уж что там правда, а что почти правда, так это вам, друзья мои, самим по прочтении решать. Хочется же мне верить, однако, что будет вам и интересно, и весело, и даже немножечко грустно. Потому от всего сердца и с затаенной надеждой желаю вам удовольствия и самых разных эмоций, каковые эта книга, я на это надеюсь, сможет доставить. Пусть будет вам по-всякому, главное, чтобы не было скучно.

С безграничным уважением и благодарностью за прочтение,
ваш Игорь Фрост

Ох уж эти глупости!

Глава 1

Случилась однажды с одним знакомцем моим Петькой Ефимовым история, хоть и познавательная, конечно же, но при этом чрезвычайно неприятная. Было это давно, и исполнилось Петьке на момент этой истории чуть-чуть больше восемнадцати годков. Совсем немногим больше. А потому, раз уж так с возрастом приключилось, почти незамедлительно по окончании средней школы, осенью того же года, родимый военкомат прибрал Петьку в ряды Вооруженных сил Советского Союза, нисколько не смущаясь его недавним школьным прошлым. Произошло это по той причине, что Петька наш октябрьский. Под самое завершение этого прекрасного осеннего месяца мама его ко всеобщей радости когда-то родила. В аккурат в один день с тогда еще существовавшим и в полную силу здравствующим ВЛКСМ. Со Всесоюзным ленинским коммунистическим союзом молодежи то есть. С комсомолом, если уж совсем по-простому.

Ну и вот, родился он, значит, под занавес осени, и вроде бы ничегошеньки в этом страшного нет, но потому как у нас начало календаря учащегося или дошкольника какого-нибудь с первым днем осени совпадает, образовался в Петькином жизненном ритме некоторый диссонанс. Всем, кому уже очередной годок стукнул, при наступлении Дня знаний нужно в следующий класс или более старшую группу на воспитание и обучение следовать, а у Петьки нашего к тому самому первому сентября по «пачпорту» еще нужного возраста не наступило! Всем первоклашкам, на торжественной линейке бантами и белыми рубашками сверкающим, уже по семь, а он, бедолага, еще почти два месяца в шестилетках ходить должен. Да-а-а-а… Ситуация! Нет, ну в детский садик его, конечно же, приняли без оглядки на возраст и дату рождения. Там вообще всех берут. Берут и, лишь на косвенный признак прожитых лет опираясь, по разным возрастным группам распределяют. Ну а потому как они, дошкольники эти, лет и зим еще не сильно много прожили, то делить их сравнительно просто, и групп таких, как правило, много не бывает.

Так и Петьку в детсад взяли, когда ему «чуть больше трех» стукнуло, и в группу с такими же, которым «где-нибудь около трех», определили. И дальше все как по писаному: с каждым новым первым сентября Петька со своими одногоршечниками по карьерной лестнице дошкольного учреждения в рост шел. До тех пор шел, пока под самый финал подготовительной группы с необходимостью в первый раз в первый класс сходить не столкнулся. Вернее, это даже не он, а мама его, замечательная женщина Надежда Алексеевна, со всей красотой и неизбежностью возрастного казуса лоб в лоб встретилась. И дело тут в том, что всем без исключения одногруппникам, с которыми Петька за три года детсадовской жизни почти сродниться успел, на момент выпускного утренника полновесных семь лет стукнуло или уже летом стукнуть обещало, а вот Петька по причине своего осеннего дня рождения все еще сопливым шестилеткой по закоулкам детсадовского корпуса шастал. И даже больше, к первосентябрьскому букету ему так семи лет и не наступило бы, как ни старайся.

И выходило тогда по законам неумолимой природы, что Петьке, если на то воля его мамы случится, в школу не возмужавшим семилеткой, а малость недозревшим шестилеткой идти следовало. Самого Петьку и сотоварищей сей факт не сильно смущал, а вот мама малость засомневалась. Не в том засомневалась, что Петька физически школу не потянет, нет. Петька, хорошей наследственностью одаренный и богатым южным климатом обласканный, вырос мальчуганом рослым и вполне себе крепким. На голову выше своих сверстников, с розовой, блещущей задором и бодростью рожицей. Здоровеньким, одним словом, мальчуганом вырос Петька. Тут не в габитусе все дело, нет. Задумалась Петькина мама о том, что неокрепший мозг розового шестилетки очень сильно уступает в своей мощи зароговевшей психике возмужавшего семилетки. Очень сильно об этом Петькина мама задумалась. А тут еще и воспитательница сердобольная, которая в Петьке души не чаяла, убедительно сообщила маме, что «дополнительный годочек детства еще никому вреда не приносил» и что «успеет еще по школе-то помыкаться, горемыка». Мама с аргументами жизненно опытной воспитательницы согласилась полностью и потому решила Петьку еще на один год в подготовительной группе оставить. Для того чтобы в двойном повторении уже пройденного курса «молодого дошколенка» смог Петька как следует к суровым школьным будням подготовиться.

Вот по этой самой причине и пошел наш Петька в школу пусть и семилетним малышом, но вполне себе сформировавшимся восьмилеткой, отстав от своих детсадовских закадык прошлых лет аж на цельный год школьного обучения. И не имело бы это никакого значения, если бы не приказ министра обороны СССР, товарища Устинова Дэ Фэ, повелевший в осень 1985 года взять за микитки всякого, кому на тот момент восемнадцать годков исполнилось, и со всей отеческой заботой и максимальной нежностью в ряды Вооруженных сил препроводить. На цельных два года препроводить. Бегать от армии тогда у большинства мужского населения было не принято, и потому потянулась в военкоматы нескончаемая вереница призывников свое здоровье на медицинской комиссии доказать и на пару лет из дома по государственным делам отъехать. И хоть министр «Под ружье!» в сентябре приказал, когда Петьке все еще семнадцать лет исполнилось, от армии его это все равно не уберегло, потому как длилась призывная кампания три полноценных месяца, и в самый ее разгар свершились-таки Петькины искомые восемнадцать. Тогда свершились, когда эта самая кампания только-только свой разбег набрала. Ну а потому как в советских военкоматах всякий гражданин, за ружье держаться способный, на обязательном воинском учете состоял, его, сердешного, если он особых противопоказаний к тому не имел, в установленное время и в установленном порядке призывали Родине послужить и накопившийся гражданский долг вернуть. Желательно – с процентами.

Не минула и Петьку чаша сия.

В аккурат между торжественным салютом в честь его дня рождения и общегосударственными праздниками в ознаменование Великой Октябрьской социалистической революции принесли Петьке, вчерашнему школьнику, клочок серой бумажки с пугающим названием «Повестка», пропечатанным по самому верху типографским шрифтом. Сообщалось в ней, в этой самой повестке, что областного военкома, целого полковника, не сильно беспокоит тот факт, что Петька всего четыре месяца назад на выпускном вечере белого вина почти что допьяна напился, а еще полгода назад озорным школьником с портфелем на занятия бегал. Нисколько его, военкома, это не интересовало. Исполнилось, мил друг, восемнадцать? Исполнилось! Не поступил в высшее учебное заведение? Еще как не поступил! Хворей хронических, контузий головного мозга или еще каких-нибудь противопоказаний в виде инвалидности не имеется? Совсем не имеется! Ну а в таком разе чего кота за хвост, будто он резиновый, тянуть и время понапрасну тратить? Нет в том никакого смысла. Так что будь любезен, Петька, позавчерашний школьник, в сегодняшние солдаты «ша-а-а-а-агом, а-а-а-арш!».

Не сильно сопротивляясь велениям судьбы и приказу министра обороны, Петька, вооружившись трехдневным запасом пищи, чистым нижним бельем, зубной щеткой и новой расческой, в аккурат на День милицейского работника убыл из родимого дома для исполнения почетного долга каждого мужественного гражданина СССР. О том, как доехал и как его приняли в дружной семье военнослужащих, рассказывать не буду, потому что коротко все это, скучно и не интересно. Скажу только, что более ранние романтические представления Петьки о службе в армии практически не оправдались, а вот смутные предчувствия предстоящих невзгод и рассказы старших парней о «тяготах воинской службы» реализовались аж троекратно.

Оказавшись в чуждой и временами неоправданно агрессивной среде, растерялся наш Петька поначалу, и честно нужно сказать, в первые месяцы несения своего армейского повиновения вид от этого имел весьма близко напоминающий велосипед, на который натянули солдатский мундир, торчащий во все стороны неопрятными складками. Настоящего солдата, коему вид иметь следовало бравый и залихватский, в том Петьке можно было распознать только по погонам и кокарде, а розовое, почти детское личико еще долго выдавало в нем недавнего школяра. Взгляд его был слегка растерянным, а на лице круглыми сутками отражалось мучительное желание скушать чего-нибудь из съедобного, и желательно – сладкого. Поверх всей этой картины, ярко живописующей юного призывника-первогодка, хорошо читались две основные мысли. Первая: «Блин! Да за что же мне все это?!» и вторая: «Мама моя, роди меня обратно! До дембеля-то еще целая вечность!» Причем вторая мысль терзала Петьку куда как сильнее первой.

Будучи мальчиком начитанным, о гражданском долге каждого мужского человека в СССР и законе «О всеобщей воинской обязанности» Петька знал хорошо, и потому ответ на первую терзающую мысль он давал сам себе: «Не „за что“, Петя дорогой, а „почему“! А потому, дружище, что Родина так повелела!» Ну а получив вразумительный и, что самое главное, совершенно логичный ответ, Петька от неопределенности причины наступившего черного периода расстался полностью и расстраиваться перестал. А вот горечь от предстоящей вечности в ожидании славной демобилизации ясного и логического ответа и обоснования под собой не имела и посещала Петьку по три раза на дню все первые месяцы службы. Шесть месяцев, если быть точным.

И если с необходимостью отдавать свой гражданский долг он хоть как-то мог смириться, то с вечностью что-либо сделать было решительно невозможно. Тянулась она, как тугая патока, и ускоряться не хотела ни в какую! Каждое утро дней до дембеля по-прежнему оставалось несколько сотен, и это, согласитесь, когда тебе не сильно нравится в армии, факт совсем не радостный. Ну а через шесть месяцев, пообтершись и научившись правильно носить ХБ, морду приобретя хитрую и молодцеватую, часто задумываться о бренности бытия и предстоящей вечности Петька перестал. И даже если вспоминал о том, что ему тут еще год с хвостиком мытариться, то только в тех случаях, когда от родителей или от закадычного друга Ильхама, с которым еще со времен их ползункового детства дружил, письма с описанием событий его родного двора получал.

Важно сказать, что вырос Петька в сильно южном городе. Настолько южном, что вся остальная страна, в нарушение непреклонной географической логики и неумолимых законов физики, всегда располагалась строго на север. Солнечных дней в этом городе странным образом было больше трехсот шестидесяти пяти в год, а снег выпадал на пятнадцать минут два раза за зиму, ну, просто так, чтобы о нем как о природном явлении не забыли. В январскую «стужу» Петькина мама, собирая его в школу, настойчиво увещевала надеть пиджак, потому как: «На улице сегодня сильно холодно – всего плюс десять!» И, надев тот самый пиджак, добежав до школы за несколько коротких минут, умудрялся Петька по пути замерзнуть до синевы на губах и окоченения в пальцах всех своих конечностей. Февральские же плюс двадцать казались всем жителям того города благословением Господним и долгожданным потеплением после долгой, аж в целую неделю продолжительностью, и изматывающе лютой зимы с неимоверными морозами в плюс пять градусов. Плодородие же в этих краях было такое, что, к примеру, лопату, в землю воткнутую, надолго так оставлять нельзя было ни в коем случае. Черенок корни пускать начинал и свежими ветками обрастал, зараза! А уж фруктов и овощей всевозможных там в таком изобилии произрастало, что почти круглый год их прямо с грядок и веток от пуза и немытыми руками кушать можно было.

И еще одна радость была в том городе: со стороны сопредельного государства, носящего скромное название Афганистан, хорошим таким, жирным потоком лилась контрабанда всевозможная, в себе материальные блага загнивающего Запада несущая. Промышляли этим благородным ремеслом все без исключения, кто хоть какую-то возможность имел на законных основаниях через пограничную реку переправиться и там, в дуканах афганского городишки с красивым названием Хайратон, капиталистическим ширпотребом отовариться. И водители автотранспортного предприятия, которые по межгосударственному соглашению в соседнюю республику ежедневно фурами материальную помощь от дружественного советского народа возили. И работники речного пароходства, которые по реке, границей между государствами служащей, баржи и иные кораблики в нуждах народного хозяйства сопредельной страны гоняли. И всевозможные работники торговых представительств и внешнеторговых банков великого на тот момент и еще сильно могучего СССР. Да и сами пограничные стражи, чего уж тут греха таить, в этом дружном оркестре изворотливых индивидов отнюдь не последнюю скрипку играли.

По этой причине гражданам, проживающим в Петькином городке и имеющим достаточно средств, чтобы заплатить за иностранный ширпотреб, не составляло никакого труда шляться по улицам в настоящих Levi's и Adidas, а дома с упоением рассматривать видеофильмы о крикливом Брюсе Ли на японском видеомагнитофоне, купленном, правда, за половину стоимости двухкомнатной квартиры. Ну а дальше, после того как удовлетворялся спрос местных горожан, все это заграничное богатство, естественно прирастая в цене, расползалось по необъятным землям Советского Союза, обогащая неимоверно всякого Петькиного земляка, который это иностранное барахло из сопредельного Афганистана умудрялся привозить.

Однако, если сказать по правде, Петькина семья финансовым избытком почти никогда обременена не была и похвалиться пресыщенностью на бытовом уровне попросту не могла. Не на все и не всегда денег хватало. Тем не менее и у него годам к восемнадцати уже были свои собственные фирменные джинсы, а в доме имелся пусть и старенький, но все-таки двухкассетный магнитофон, произведенный на свет известной японской компанией в славном японском городе Кадома, что раскинулся в не менее славной префектуре Осака. Поэтому, будучи облагодетельствованным прекрасным звуковоспроизводящим прибором, обменявшись кассетами со всеми знакомыми и незнакомыми раз по десять, мог Петька на слух, уверенно и безошибочно, отличить Сьюзи Кватро от Фредди Меркьюри. А альбомы «Битлз» мог перечислить по названиям и годам выхода, даже если его с этим вопросом посреди ночи ведром холодной воды разбудить.

Вот в таких вот замечательно интересных условиях и вырос наш Петька. Свободным, как южный ветер афганец, и крепким, как мореный саксаул. Горести бытия и жизненные невзгоды пропускал он через себя, не сильно кручинясь, проявляя при этом истинные и лучшие качества преданного ученика древнегреческого товарища Зенона Китийского. Согласитесь, ну ведь не повод же это вовсе, руки заломив, в трагедию уходить и в душевные терзания пускаться, если тебе от отца за разбитый радиоприемник, к примеру, или за карбидовую бомбу, во дворе звучно взорванную, экзекуция ременная светит. Чего тут в мучительных предчувствиях терзаться, катастрофического исхода ожидая? Не нужно вовсе, потому как лишнее все это. Совсем ведь не сложно из дома на пару-тройку дней удалиться, дабы рассерженному прародителю гневные очи не мозолить. Всего и делов-то! Поспал на уличном топчане под тенистым виноградником, тем же виноградом с утра подкрепился, и вперед – нас ждут великие дела! Месить босыми ногами пыль улиц и мутить деяния, близкие по тяжести с уже разбитым приемником и взорванной бомбой. А через пару дней и возвернуться можно, потому как и про приемник уже забывать начали, и по Петьке уже малость заскучали. В общем, не жизнь, а сказка. Оттого, такой сказочной жизнью взращенный, представлял собой Петька яркую и насыщенную смесь из любознательного пионера, почти отличника времен социалистического общества и пронырливого беспризорника Гавроша, проживавшего некогда в Париже времен Июньского восстания. Замечательный и примечательный мальчик, одним словом.

Сейчас-то Петька, конечно, мужчина хоть куда! Отец семейства и уважаемый гражданин. Взгляд грозный, голос командирский, поступь тяжелая. Что ни на есть орел! Теперь-то на нем то самое ХБ, а то и «парадка», свободный крой гражданского костюма имеющая, не только пуговицами не сойдутся, нет, они на его внушительную фигуру, за сто двадцать килограмм перевалившую, теперь просто-напросто не налезут. Из него теперь, если весь нынешний вес поровну поделить, почти двух прежних Петек сделать можно. Да и Петькой его теперь мало кто называть отважится. Он теперь для всех Пётр Сергеевич. С уважением и причитающимся пиететом, понимаешь! Но всякий, кто с ним, как и я, лично знаком, может непосредственно из первых уст выведать, что в этой истории не вру я ни одним, даже самым маленьким словом и что все оно так и было на самом деле.

Глава 2

Ну и вот… Такой вот свободолюбивый и музыкально продвинутый Петька ровно в срок, на то положенный, отправлен был служить в ряды, тогда еще Советской армии на два действительно длинных года. Как это на его внешнем виде и мировоззрении отразилось, я уже выше сказал. Не так чтобы радостно и лучезарно, если честно, отразилось. Но тут удивляться нечему. С ними, которые в свои восемнадцать лет стукнувшие Родине служить отправлялись, тогда почти со всеми так было. Первые полгода службы все как один кислые и нескладные «Петьки», в тоске по родимому дому изнывающие и тот факт, что Родине задолжали и время пришло долг сполна отдавать, от всей души порицающие. А вот в последние полгода служения Отечеству, когда уже шесть пар сапог до дыр заносят и близость встречи с домашним очагом почувствуют, смотрятся вчерашние мальчишки уже никак не хуже, а может быть, даже и получше, чем киношный Джон Рэмбо, с его здоровенным ножом и раскрашенной физией. Ну прямо боевые тигры, безропотно переносящие все без исключения тяготы и невзгоды! Казарма уже как дом родной, кроме как строем, ходить уже не умеют и при дембельском расставании горючими слезами горько рыдают, в вечной дружбе до самой гробовой доски друг другу клянясь.

Нужно, однако же, сказать, товарищи дорогие, что, когда военком для Петьки род войск выбирал, в котором ему, Петьке, честно и самоотверженно послужить предстояло, сфартило нашему герою-призывнику значительно. Побродив остро заточенным карандашом по списку возможных мест службы, от холодных причалов Северного флота, где славному Петьке, ставшему матросом, не два, а целых три года служить пришлось бы, до «уютных» бараков строительного батальона, расположившегося в глухой лесотундре Дальневосточного военного округа, военком, пребывавший тем днем в бодром здравии и добром расположении духа, ткнул куда-то в середину длинного перечня войсковых частей и, удовлетворенно хмыкнув, сказал: «Ага-сь…»

Хмыкнул и отправил Петьку не абы куда, к черту на кулички, а в целую ставку Южной группы войск СССР. А это, товарищи дорогие, не шутка вовсе! Это главный штаб и центр управления аж тремя военными округами! Это совсем немножечко пониже Министерства обороны будет. Круто, помпезно и престижно. Да и город, где этот штаб располагался, среди народонаселения считался южным и теплым, куда как более пригодным для несения воинской повинности, нежели какой-нибудь Оймякон, предположим.

Южным? Ой, мамочки мои, ну смешно же! Он, город этот, на полторы тысячи километров севернее Петькиной малой родины расположился и, на Петькин взгляд, был морозной северной Тмутараканью, хоть и имел статус столицы большой, тогда еще совсем советской социалистической республики. Впрочем, обращать внимание на Петькины представления об истинно уютных городах в то время вовсе не стоило. Совершенно не стоило. Он настолько любил свой маленький городишко, самым загадочным образом одновременно утопающий и в густой пыли, и в пышно цветущей зелени, что не променял бы все чудеса Монмартра и величие острова Манхэттен на местечковый уют своих родных улиц и закоулков. По правде же говоря, город, в котором расположился ставочный штаб, был настолько древним, что в момент его основания даже бумагу еще не изобрели, чтобы факт сей в письменном источнике задокументировать. А архитектурой своей, как старинной, так и новейшей, кухней национальной, богатейшей и многообразной, а также теплым гостеприимством местного народа город этот, как тогда, во времена стародавние, так и теперь пленяет и восхищает всякого, кто в него приехать удосужится. Ему, городу этому, в свое время даже Михаил Боярский в роли неуемного Д'Артаньяна хорошо поставленным голосом благодарность воспевал. Именно так! Скачет на лошадке, плюмажем на голове потрясывает, ус крутит и во все горло «Мерси, Баку!» орет.

Хороший город, одним словом. Заслуженный.

Ну так вот, штаб этот самый, ставочный, в котором Петьке послужить надлежало, в самом центре этого прекрасного города располагался. Располагался и территорию при этом занимал огромнейшую, на всякий случай пятиметровым забором от гражданского населения отгороженную. Но при всем при этом, вопреки ожиданиям всякого гражданского, взиравшего извне на почти тюремный забор и в вопрос не посвященного, внутреннее пространство штаба выглядело вовсе не как военный полигон или, положим, внутриказарменное пространство, нет. Выглядело и благоухало это замечательное пространство как богатый дендропарк, в многообразии растительности практически не уступавший тайскому тропическому саду Нонг Нуч. Очень сильно не похож был этот почти круглогодично цветущий рай на объект военной инфраструктуры. Совсем не похож. Ни тебе бетонных кубов штабных многоэтажек, ни казарм солдатских, ни плаца разлинованного, ни суеты круглосуточной. Исключительно аллеи тенистые, в растительном богатстве утопающие, клумбы да розарии всяческие, яркими розами цветущие и ароматами своими, как парфюмерный магазин, благоухающие.

Ну а потому как климат тут был, действительно, теплый, да еще и мягкий, морю прилегающему благодаря, богатство растительности в ставке было по-настоящему поразительным. Неустанными стараниями многих поколений садовников, с самого основания штаба здесь над зелеными насаждениями радевших, утопала территория ставки в представителях флоры практически всего земного шара. Привычные клены, тополя и березы перемежались с не менее привычными елками и соснами, но тут же богатыми мазками разбавлялась эта идиллия смешанного леса средней полосы уже незнакомыми рододендронами, кипарисами и бугенвиллеями. А в некоторых, особо солнечных местах произрастали даже пальмы, магнолии и остролистные агавы.

Поговаривали, что где-то в самой глубине, в самом что ни на есть укромном уголке ставочной идиллии, существовал фруктовый сад, дарящий столу верховного командования и сочные яблоки с грушами, и наполненную сахаром черешню с вишней, и горящий пламенем благородных рубинов гранат. И даже такой, тогда мало кому известный плод, как фейхоа, на стол командования из этого сада прибывал. Кусты же, цветущие и нецветущие, в разнообразии своем вообще никакому учету не поддавались. Много их тут было. Самых разных форм, расцветок и наименований. Так много, что и не перечесть. Рай, одним словом, а не военный объект союзного значения.

В раю же этом, в отличие от обычных строевых частей, где от бравого ефрейтора до целого полковника еще восемь видов воинских званий бултыхалось, в основном два вида кадровых офицеров всего-то и служило. Генералы да прапорщики. Ну а потому как еще Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин справедливо заметил, что генералов без мужика ну никак не прокормить, а прапорщики от роли простого народа всегда ловко уворачиваются, в ипостась неустанно трудящихся мужиков в том штабе определили обычных солдатиков, вынужденных пару лет любую службу, какую Родина прикажет, нести и не возмущаться. Вот в это-то удивительное место Петьку служить и отправили, потому как генералам рядовой солдатик очень полезен и необходим.

Генералы же, в этом прекрасном раю в служении Отечеству утруждавшиеся, как им это и положено, высокую военно-стратегическую ответственность на себе несли. И от ответственности такой обязаны были генералы, все как один, выглядеть сурово и отважно, потому как и пост, и доверие возложенное, и положение высокое обязывают! Идет, бывало, такой генерал по тенистым аллеям, из корпуса в корпус по неотложным военным делам неторопливо следуя, и сразу видно – большой и совершенно ответственный чин перед тобой. Осанка, выправка! Взгляд суровый и испепеляющий! Мастодонт, а не человек! Глыба! У него фуражка такая, что под ней песочницу детскую от дождя укрыть можно, а лампасы на штанах в два раза Петькиной ноги шире, к примеру. Да и лампасы-то всё разные: и синие, и красные, и зеленые! Особенно васильковые хороши. Не лампасы, а феерия цвета! Залюбуешься.

А как мундир парадный такой генерал наденет, так диву даешься, какую неимоверную физическую силу человек внутри этого мундира обретает. Такой вес золота в шитье и бронзы в медалях поднять, да еще и уверенно на себе нести только два вида людей себе позволить могут: штангисты и генералы. Да такой генерал у любого встречного «не генерала» вызывал дрожь в коленях, слабость в кишечнике и жгучее желание куда-нибудь поскорее спрятаться. Ну а потому как войн в стране, слава Богу, уже давно не было и, еще большая хвала Всевышнему, в ближайшее время не предвиделось, генералам тем только и оставалось, что парой вещей заниматься: проводить всевозможные учения, а между учениями, в ознаменование успешного окончания оных, дружественные встречи и междусобойчики организовывать.

Учения проводили грандиозные. И в полях, и в лесах, и в пустынях разнообразных, и даже на морских, речных и океанских просторах те учения устраивали. В общем, в любых ландшафтах, коими страна наша и по сей день богата. Нагонят, бывалоча, войск и техники, заставят их в дыму и грохоте друг за другом с радостными воплями носиться, а сами в штабах над картами глубокомысленно склонятся и линию генерального наступления разноцветными карандашами рисуют. Стратегически мыслят, понимаешь. Ну а потом, как сами вдоволь накомандуются и войска под самые гланды учебной войной утомят, за успешные учения и высокие показатели воинской подготовки друг другу по медальке выдадут. Заслужил, генерал, носи с честью.

Ну а как с первым занятием с большим успехом управятся, так тут же без промедлений ненужных ко второму ключевому занятию приступают. Нужно же как-то и былое вспомнить, и недавние учения в деталях обсудить, и новые учения обязательно спланировать! Да и свежую медаль «обмыть» обязательно требуется, а то носиться не будет. Да мало ли у генералов поводов и причин найдется, чтоб в кругу себе подобных приятно время провести? Завсегда найдется. Оттого и проводили они множество свободного времени в тех самых посиделках в самом разном составе и в самых разных местах. Когда в штабе, когда на даче какой или, положим, на кордоне охотничьем, а когда, глядишь, и в баньке. Ну, а поскольку генералы за долгие годы службы многие вещи самостоятельно делать отучились и праздничные «чаепития» самостоятельно проводить уже затруднялись, на такой случай в штабе как раз прапорщиков полно присутствовало. Нет, не офицеров, что пониже генералов будут, а именно прапорщиков.

Прапорщик, он ведь какой? Он неуничтожимый и вечный! Он в любой среде прижиться может и в любой ситуации чем свое домашнее благосостояние увеличить найдет. Найдет, домой принесет и дальше искать пойдет, потому как нет предела совершенству. И уничтожить прапорщика практически невозможно. Все ему нипочем! Хоть взрыв ядерный, хоть гнев генеральский испепеляющий. Восстает из пепла практически мгновенно. Глядишь, ну вот только что в пыль и прах втоптан был и вдруг ра-а-аз – бодр и весел! Опять что-то такое, как муравьишка усердный, бойко в сторону своего жилища тащит. Но при этом так грамотно тащит, что и вверенное ему, прапорщику, хозяйство каким-то чудесным образом напрочь не разваливается и функционировать продолжает. Хоть ты такому прапорщику гаражное, хоть подсобное хозяйство поручи, а хоть и банный комплекс в управление передай, все одно – и транспорт поедет, и поросята завизжат, и пар отменный к нужному времени в парную подан будет. И не важно совсем, что бензина с мясом дома у того прапорщика кратно больше, чем в родной части. Главное, чтоб работа работалась и служба шла.