Read the book: «Спецназ Берии. Первый бой», page 2
Добровольцы
Психологически уже многие были готовы к предстоящей войне. Не был исключением и Женя Ануфриев. Наступление войны было всего лишь вопросом времени. Вот только никто не мог представить, что это будет за война, какого неимоверного масштаба бедствие для всех и для каждого. Испытание на живучесть, на твёрдость характера, на силу воли.
Всё плохое из людей война вытащит наружу. Так же станет и с хорошим. Просто в подобных испытаниях невозможно быть наполовину хорошим или наполовину плохим. В таких случаях полумер не бывает. Ты либо опускаешься до низости и предательства, либо возвышаешься в каждом своём поступке, не преследуя какой-либо выгоды, просто потому, что не можешь иначе. Только самоотдача, только жертвенность, чаще всего ведущая к погибели. Но именно в такой жизни и есть какой-то смысл. Не прозябание, а поступок!
Как потом запишет в своём дневнике его будущий однополчанин Семён Гудзенко: «Война – это камень преткновения, о который спотыкаются слабые. Война – это камень, на котором можно править привычки и волю людей. Много переродившихся людей, ставших героями».
А пока Женя находился на стадии постижения этих незыблемых истин. Впрочем, как и каждый человек, ставший на путь суровых испытаний.
Ещё несколько часов после официального объявления о начале войны город как будто бы жил мирной жизнью, но всё равно это был уже не тот город. На лицах горожан появилась озабоченность, все вдруг куда-то заспешили.
Остальные объявления по радио касались в основном организационных вопросов, связанных с мобилизацией на фронт, бдительностью, соблюдением мер безопасности и прочим. Зачитывались бесконечные постановления различных инстанций. Например, приказ № 1 заместителя председателя исполкома Моссовета, начальника МПВО Фролова гласил: «В связи с угрозой воздушного нападения на город объявляю в Москве и Московской области с 13 часов 22 июня 1941 года угрожаемое положение». Так и было сказано «угрожаемое положение», что было даже как-то не по-русски. Но кто тогда обращал внимание на такие мелочи. Всему населению, руководителям предприятий, учреждений и домоуправлений города и области надлежало точно и в срок выполнять правила МПВО и приводить в боевую готовность убежища.
Во многих учреждениях и на предприятиях начались стихийные митинги. На улицах можно было заметить мчавшихся на мотоциклах фельдкурьеров с полевыми сумками.
Вернулась Шура.
– Ах, Женя, что же это такое? Ты слышал?
– Да слышал я, Шур.
– Что же теперь будет?
– Да ничего не будет. Воевать будем. Родину защищать. Сказано же: «Наше дело правое! Победа будет за нами!»
– Всё равно страшно.
– Не волнуйся, всё будет нормально. – Чтобы приободрить сестру, Женя даже приобнял её, что делал крайне редко. – Поехал-ка я, ребят поищу. Надо что-то предпринимать. Вон в военкоматах уже очереди – люди на фронт рвутся. Что же, сидеть ждать, что ли?
Шура не возражала. Брат всегда был самостоятельным, и переубеждать его было бесполезно.
Учитывая обстановку, Женя решил поехать в школу. Его расчёт оказался верным: там он застал основной костяк своих друзей-одноклассников. Вопрос у всех был один: «Что делать дальше?»
– Ребята, чего тянуть, айда в военкомат! Прямо все вместе! – запальчиво призывал Витя Пастернак. – Возраст у нас призывной, нас просто обязаны направить на фронт. Может, и служить вместе попадём. А там мы дадим этим фрицам! Они ещё не знают, с кем связались!
– Да понятно, Вить, но ты всё-таки не горячись, – заговорил более рассудительный Серёжа Овсянкин. – Мы все хотим поскорей оказаться на фронте. Но ты же слышал, в первую очередь призываются лица 1905–1918 годов рождения. Пока их не выберут, нам в военкомате делать нечего.
Женя уже готов был выразить своё мнение, но тут появился школьный комсорг Миша Межибовский.
– Так, чего судим-рядим, а, герои-добровольцы? – с насмешкой сказал он.
Никто особо не отреагировал на его издёвку, и Межибовский решил взять быка за рога:
– А ну, кто хочет Родине послужить, шаг вперёд!
Все аж повскакивали от таких слов:
– Говори, что делать!
– А дело, ребята, самое что ни на есть ответственное, – перешёл он на заговорщический тон, что ещё больше подзадорило компанию. – Мы с вами пойдём в военкомат… – Он сделал многозначительную паузу.
– Ну, не тяни! – толкнул его под локоть Пастернак.
– Ну, правда, Миш, чего тянешь-то? – с еле скрываемой обидой в голосе сказала Маша Бычкова.
– Пойдём в военкомат и будем разносить мобилизационные повестки, – выпалил Михаил. – Нам поручено доставить их адресатам нашего района.
Раздался всеобщий вздох сожаления.
– Да-да, это тоже очень важная и ответственная работа. А вы как думали! От нас с вами будет зависеть бесперебойная работа мобилизационной кампании. Сами понимаете, сейчас каждый час, каждая минута до́роги.
– Да что ты нас уговариваешь! Надо – значит, надо. Да только мы и сами бы на фронт не прочь попасть.
– Пока будем разносить, я всё как следует узнаю. Так сказать, прощупаю обстановку. Что-нибудь придумаем.
– Ну вот, это другое дело.
– Где там твои повестки?
– Это завтра. Сегодня они только выписываются. Сами понимаете, с таким количеством народа надо ещё разобраться. Всю ночь, наверное, будут работать. Встречаемся завтра в десять часов у военкомата. Сретенка, 11, помните? И попрошу без опозданий! – пригрозил пальцем Межибовский. – А сегодня пока по домам.
Что же происходило в пограничных районах Советского Союза, принявших на себя первый удар агрессора?
На рассвете 22 июня 1941 года специальные разведывательно-диверсионные подразделения германских вооружённых сил захватили основные мосты на приграничных реках Мемель, Неман, Буг, Сан и Прут. Лишь несколько мостов на 1600-километровой линии западной границы СССР (от Балтики до Чёрного моря) советские сапёры успели взорвать вовремя.
Начался блицкриг, то есть молниеносный прорыв вглубь территории СССР трёх групп армий фашистского вермахта. Главная цель «молниеносной войны» – окружить и разгромить основные силы Красной армии в полосе 250–300 километров от границы и затем перейти к такому же молниеносному наступлению на Ленинград, Москву и на южном участке фронта выйти к Кавказу и Волге.
По расчётам фашистских стратегов, после начала военных действий Красная армия должна быть разбита в двухмесячный срок, то есть до конца лета 1941 года. Приказ Гитлера за восемь недель выйти на рубеж Астрахань – Архангельск должен быть выполнен во что бы то ни стало. На острие главных ударов действовали специальные подразделения особого диверсионного соединения гитлеровцев – полка «Бранденбург-800».
Специальное подразделение германских вооружённых сил – 800-й строительно-учебный полк особого назначения «Бранденбург» – было создано при активном участии руководителя Абвера адмирала Вильгельма Канариса. Наименование «строительно-учебный» было присвоено соединению исключительно для конспирации. Главные задачи подразделения в условиях военных действий – диверсии в тылу противника, глубокая разведка, уничтожение коммуникаций, узлов связи, захват мостов, аэродромов, бункеров, стратегических объектов любого уровня охраны.
Уже в первой декаде июля 1941 года немцы форсировали верховья Днепра в районе Могилёва, Рогачёва и Орши, и не последнюю роль в успешном наступлении на этом участке фронта сыграли диверсанты «Бранденбурга».
16 июля пал Смоленск. Именно в этот день советский разведчик Шандор Радо сообщил радиограммой из Женевы в Центр: «Цель наступления немцев – Москва».
Утром 23 июня в магазинах выстроились огромные очереди. Скупалось всё: крупа, сахар, мыло, соль, спички, керосин. Продукты не успевали подвозить. Очереди появились и в сберкассах – люди снимали денежные накопления.
Ровно в 10.00 вчерашняя компания собралась у входа в Ростокинский районный военкомат.
– Вот и молодцы! – похвалил Мишка. – Сейчас всё организуем.
И скрылся за дверями учреждения, которые между тем не закрывались. Люди, мужчины и женщины, сновали туда-сюда почти не переставая. Все друг с другом о чём-то спорили, что-то друг другу доказывали – все были необычайно возбуждены.
Через некоторое время с пачкой повесток из дверей военкомата вышел Михаил.
– Ну, друзья-товарищи, вот и наше с вами комсомольское задание. Строго подотчётные документы. Каждому адресату – лично в руки. Осознаёте ответственность?
– Кончай, Миш, не дети малые, – сказал кто-то из ребят.
Настроение у всех было паршивое. Не самое это приятное занятие – разносить повестки. Но и это кому-то надо делать.
Каждому досталось по семь-восемь адресов, которые были расположены достаточно кучно. По многим из них гонцов уже ожидали и даже встречали словами: «Ну, где вы ходите?» Повестка была той необходимой формальностью, которая требовалась для решения организационных вопросов, связанных с увольнением с работы. Но были адреса, где на курьера смотрели с нескрываемой неприязнью, хотя за получение повестки всё равно расписывались.
С 25 июня в Москве было введено военное положение. Воздушные и учебно-боевые тревоги постепенно становились нормой. Город начал привыкать к условиям военного времени.
К Ануфриеву зашёл его одноклассник и самый близкий друг Ваня Жаров.
– Слышал о новом постановлении Совнаркома? – сказал он, доставая из-за пазухи газету.
– Что за постановление?
– О добровольной сдаче велосипедов, фотоаппаратов и радиоприёмников. Да вот, сам почитай. – Он бросил на стол свежий номер «Сталинского знамени». – На первой полосе, внизу.
«Вниманию владельцев радиоприёмников, – прочитал Женя заголовок. – Согласно постановлению СНК СССР от 25 июня 1941 года № 1750, все без исключения граждане, проживающие на территории СССР, обязаны не позднее 30 июня сего года сдать органам Народного комиссариата связи на временное хранение, на время войны, под соответствующую квитанцию радиоприёмники и радиопередатчики всех без исключения типов и назначений, в том числе автомобильные».
– А где про фотоаппараты и велосипеды?
– Там, дальше, на второй.
– «За несдачу радиоприёмников и передатчиков в установленные сроки, – продолжал читать Женя, – виновные несут уголовную ответственность по законам военного времени».
– Да, серьёзно, – протянул он. – Ну ладно, приёмники и фотоаппараты, а велосипеды-то тут при чём?
– Ты что, не понимаешь? Всё нацелено на борьбу с диверсантами! Любой с виду обычный гражданин может на поверку оказаться диверсантом. Нельзя давать ему и шанса реализовать свои планы!
– Согласен. Но всё-таки при чём тут велосипеды?
– А при том! Пешком по городу перемещаться несподручно, так?
– Ну да.
– Вот! А при отсутствии велосипеда он волей-неволей будет вынужден воспользоваться метро или трамваем. А там так или иначе попадёт под внимание. Да и установить за ним скрытую слежку таким образом легче.
– Это ты сам придумал?
– Но это же очевидно!
– Ну да, конечно, – согласился Женя, чтобы не спорить с другом. Всё-таки какая-то логика в его словах была. – Вот только сдавать нам с тобой особо нечего, – продолжил он. – Ни радиоприёмников, ни фотоаппаратов, ни тем более велосипедов мы пока не нажили.
– Это да. А у тебя ведь была мечта купить велосипед.
– Ну вот и пусть пока остаётся мечтой. Ты лучше думай, как нам на фронт попасть.
– А что тут думать? Надо в райком комсомола идти.
– А как же военкомат?
– Через военкомат, по-моему, не скоро получится.
Целую неделю ребята носили повестки, пока Женя не задал Межибовскому вопрос:
– Слушай, Миш, помнишь, ты обещал поговорить насчёт нас с военкомом?
– Ах да, конечно! Заработались мы что-то с вами, ребята. Давайте я в понедельник схожу и всё узнаю. Я уже там вроде как свой. Да и вы успели примелькаться.
И действительно, 30 июня он вышел из военкомата уже без привычной кипы листков.
– Так, команда! Все – за мной! Сейчас будем окучивать военкома. Я упросил его об аудиенции.
Первым пошёл Пастернак. Однако по истечении двух-трёх минут вышел расстроенный. Можно было даже не спрашивать о результате. Но Маша всё же поинтересовалась:
– Ну что, Вить?
– Молод ты ещё, говорит, надо будет – вызовем. И вообще, не мешай работать. Это мы-то мешаем!
– Ребята, а пойдёмте все вместе! – предложил Овсянкин. – Насядем как следует, глядишь, и сдастся.
– Пошли! – поддержали остальные, и вся компания ввалилась в кабинет военкома.
– Это ещё что такое! – встретил их грозным окриком хозяин кабинета.
Все тут же спасовали. Нашёлся только Межибовский:
– На войну хотим, товарищ майор!
– На войну? Я же только что объяснил вон тому, долговязому, что рано вам ещё, молоды вы слишком. Или я каждому отдельно должен это объяснять?
Все смолкли, не зная, что сказать.
– Ладно, присаживайтесь, – военком сменил гнев на милость. – Слушайте меня, пацаны. И девчонки, – покосился он на Машу. – Тут дело такое. Враг силён и коварен. Не могу я вас сейчас, таких зелёных, посылать в самое пекло. Война только набирает обороты. Как оно дальше будет – неизвестно. Вернее, известно, что мы костьми ляжем, но страну не сдадим. Но для этого надо рассчитать силы. А не бросать сразу всё, что имеем, на врага. Сейчас первая волна уже бывалых вояк схлынет, и мы начнём обучать военному делу именно вас, новичков, чтобы вы уходили на фронт подготовленными, а не на верную гибель. Понятно вам это?
Присутствующие понимающе закивали.
– Поэтому давайте договоримся. Вы пока не будете отрывать меня от работы. Уж поверьте, мне её без вас хватает. Я уже неделю практически не сплю. А как только всё наладится, и вам найдётся дело. Ещё героями станете! Вы же хотите быть героями? – улыбнулся он.
Ребята засмущались.
– Да ладно, это я так, для поднятия духа. В общем, надеюсь, мы друг друга поняли. А чтобы вы не сомневались в искренности моих слов, вот вам бланки заявлений, заполняйте, я их передам в райком комсомола, как только время подойдёт, вас обязательно вызовут. Договорились?
Ребята закивали, разбирая бланки. Он встал, давая понять, что разговор окончен. Молодёжь тоже повскакивала с мест и, попрощавшись, направилась к двери.
Из кабинета все вышли вдохновлённые. Может быть, именно такой разговор им и был нужен – честный, мужской, не напористый и в то же время без сюсюканий.
Теперь они были спокойны – их заявления приняты в работу. Каждому представлялось, как эти заполненные неровным от волнения почерком бумаги проходили инстанцию за инстанцией, приближая отправку на борьбу с фашизмом. На самом же деле заполненные ими бланки заняли своё место в неровной пачке таких же бумаг на столе военкома. Их дальнейшая судьба была неизвестна даже ему самому.
Время шло, каждый день был насыщен событиями. 3 июля ознаменовалось тем, что по радио наконец-то выступил сам товарищ Сталин. Это было его первое с момента начала войны обращение к народу.
Догадки у людей по поводу затянувшейся реакции вождя на такое важное событие, как война, были разные. Естественно, не обошлось и без самых абсурдных. Многие полагали, будто бы у Сталина началась нервная депрессия. Но, если обратиться к записям в журнале посещений кабинета главы государства, только 22 июня состоялось 29 визитов высокопоставленных государственных лиц и военачальников. В их числе были Жуков, Ворошилов, Молотов, Ватутин и другие. Мог ли правитель, находясь в депрессии, вести такую активную работу?
Как известно, Иосиф Виссарионович был сторонником взвешенных решений, и в конечном счёте жизнь доказала, насколько была оправданна такая политика. Отсрочка его обращения к народу только усилила степень глубины содержания самой речи. Каждое слово в ней, каждая мысль несли конструктивный характер.
Речь начиналась словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Одно это уже говорило о многом. Если опустить малоподходящее для официальной речи «друзья мои», то сугубо православное «братья и сёстры» наводило на мысль об ослаблении религиозной разобщённости на фоне надвигающейся опасности.
Далее Сталин рассказал о тяжёлом положении на фронте, о занятых врагом областях, бомбардировках городов и так далее. Важно было, что в своей речи он дал несколько ответов на главный вопрос: «Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, какие меры нужно принять, чтобы разгромить врага?» В его понимании – это осознание народом глубины опасности, стремление мобилизоваться, недопущение паникёрства и трусости, перестройка экономики на военный лад. Одним из тезисов речи Сталина звучал призыв создавать народные ополчения и вести партизанскую войну в тылу врага.
В тот же день речь Сталина была опубликована в газете «Правда», а 4 июля вышло постановление ГКО «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения».
Ребята продолжали ставшую уже привычной работу. Доставление повесток особого восторга им не приносило, но все относились к этому как к безусловной необходимости.
4 июля Овсянкин пребывал в явно приподнятом настроении.
– Ну что, почтальоны, не надоело бумажки разносить? – сказал он заносчиво.
– Знаешь что, кончай издеваться, – недобро зыркнул на него Виктор.
– А никто и не издевается. Вы вчера выступление Сталина слышали?
– Ну?
– Что «ну»? Появилась реальная возможность попасть на фронт!
– Как? – Глаза ребят заблестели.
– Всё понятно. Слушали невнимательно. Или недопоняли. А фраза «народное ополчение» вам что-то говорит?
– Да не тяни ты резину! – не выдержал Женька.
– В общем, так. – Сергей по примеру Межибовского перешёл на заговорщический тон. – Ростокинский райком партии с сегодняшнего дня начал формировать народное ополчение. Так вот, я узнал, что туда берут всех от мала до велика.
– С пелёнок, что ль? – съязвил Женька.
– Ну, это я образно. Набирают разных возрастов, чуть ли не с 15 лет, если, конечно, припишешь себе год-другой, ну и совсем уже пожилых. В общем, это наш шанс.
– Пожалуй, да. А то так и будем всю войну повестки таскать. – Витька загорелся идеей.
– Куда идти? – Женьке, как и многим, не терпелось начать действовать.
– Не поверишь, один из пунктов набора в народное ополчение – наша родная школа. Там уже вовсю идёт запись. Так что предлагаю не медлить.
На школьном дворе они застали невиданное оживление. Прямо у главного входа были установлены столы, накрытые бордовыми скатертями. За столами восседали «столоначальники», которые вели приём всех желающих вступить в ополчение. На запись каждого добровольца отводилось от силы две-три минуты. Вопросы к новобранцам были стандартные и по большей части формальные.
– Фамилия, имя, отчество?
– Ануфриев Евгений Александрович.
– Фамилия через «а» или через «о»?
– Через «а».
– Число, месяц, год рождения?
– 3 января 1922 года.
– Состав семьи?
– Сирота. Только сёстры и братья. Живут в основном отдельно.
– Жалобы на здоровье есть?
– Нет.
– Предварительно зачисляетесь бойцом. Вот вам памятка, что нужно иметь при себе. Необходимо явиться 6 июля к заводу «Калибр». Знаете, где это?
– Конечно.
– К 9.00. Не опаздывайте. Следующий!
В памятке было написано: «При себе иметь необходимый солдатский набор: вещевой мешок, две пары белья, полотенце, мыло, зубную щётку и порошок, бритвенный прибор, две пары носков, запасные портянки, одеяло, простыню, котелок, кружку, ложку, ремни, верхнюю одежду (шинель, пальто или плащ), запас продуктов на сутки».
В конечном счёте из 18 человек их последнего предвоенного школьного выпуска желающих податься в народное ополчение набралось 7.
Встречаясь с Тоней, Женя понимал, что этой идиллии подходит конец, их ждёт неминуемая разлука. Они ходили по городу, обсуждая новости и наблюдая за тем, как меняется столица.
А менялась она буквально на глазах. Окна повсеместно крест-накрест заклеили бумажными полосками, что делалось во избежание ранений от разбитого стекла. Плотные шторы изнутри создавали светомаскировку. У кого не было штор, вешали одеяла. Витрины магазинов закладывались мешками с песком. Расчищались пожароопасные завалы. На чердаках домов размещались ящики всё с тем же песком, которые в дальнейшем стали просто незаменимы при тушении «зажигалок».
На заборах и на стенах домов расклеивались агитационные плакаты. Они не оставляли равнодушными никого. Люди проявляли живой интерес к наглядной агитации, и каждый новый плакат становился темой отдельного обсуждения.
Машины и городской транспорт с наступлением темноты соблюдали светомаскировку. Фары зачехлялись так, что были видны лишь узенькие щели, и те прикрывались козырьком, чтобы свет падал вниз, под колёса.
Салон в транспорте уже не освещался, как раньше. Кондукторши принимали деньги и отрывали билеты практически на ощупь. А ещё Женя с Тоней обратили внимание на такую особенность: почему-то в транспорте люди начали разговаривать вполголоса.
Трамваи передвигались, непрерывно звеня, давая знать о себе припозднившимся пешеходам. Вокруг не светилось ни одно окно, не горел ни один фонарь. Прохожие в такой темноте иной раз натыкались друг на друга.
На очередном свидании Тоня сообщила, что её записали в аэростатную группу.
– Ну вот, хоть ты при деле, – Женя искренне порадовался за подругу. – Попробовала уже?
– Да, вовсю уже таскаем.
– Как хоть вы справляетесь с такими махинами?
Аэростат воздушного заграждения действительно выглядел внушительно, а между тем манипулировали им всего несколько человек, чаще девушки.
– Да ты что? Это совсем не сложно. Ну, конечно, если нет сильного ветра. И ещё важно, чтобы в команде было не менее двенадцати человек. Одной не будет – можно потерять аэростат.
– Так вы его и отпустили, – подмигнул Женя.
– Нет, конечно, – заулыбалась она. – Но такой риск существует.
Накануне отправки Шура чуть не со слезами собирала брата.
– Да куда же ты так торопишься? Ну сказали же, успеешь ещё. Потом бы вместе со всеми своими пошёл. А за это время худо-бедно обучился бы, чему надо.
– Я уже и так достаточно умею. А чего не знаю, тому на месте обучат, – бодрился Женька, хотя понимал, что логика в рассуждениях сестры есть. Они шли воевать не абы с кем, а с регулярной армией, вооружённой до зубов, которая уже покорила пол-Европы. От этих дум он слегка даже рассердился на сестру. – Так, Шура, кончай эти разговоры. Не деморализуй ополчение в отдельно взятой квартире!
У «Калибра» 6 июля уже с утра было людно. Ребята сбились в кучку, стараясь держаться вместе. В какой-то момент Пастернак сказал, мотнув головой в сторону группы более старших новобранцев:
– Ребята, смотрите-ка – Глобус.
Так они за глаза называли учителя географии Михаила Андреевича Куницкого, добродушного сорокавосьмилетнего мужчину с густыми светлыми бровями и лишённой всякой растительности головой.
– Точно! И он здесь. Надо же, – отозвался Женька.
Подошли, поздоровались.
– И вы в добровольцы? – Куницкий явно обрадовался бывшим подопечным. – А родители-то в курсе?
– В курсе, Михал Андреич, – ответил за всех Межибовский.
– Ну что ж, занимайте место в строю. Ну и давайте вместе, что ли, держаться. Мы с вами теперь практически отделение, – усмехнулся он.
Ребята знали, что у Глобуса ещё за Гражданскую имелся орден Красного Знамени. Геройский был учитель, с таким и на войну не страшно. Поэтому они с удовольствием окружили своего педагога и с гордостью стали поглядывать на остальных.
А народ собрался разношёрстный. Вот только совсем юных, как они, было не так много, в основном люди степенные, некоторые даже пожилые.
Объявили построение. Перед строем вышел первый секретарь Ростокинского райкома партии Георгий Жиленков. До недавнего времени – секретарь парткома завода «Калибр».
О том, что Жиленков возглавил Ростокинский райком партии, Женя Ануфриев узнал за год до этого, причём узнал совершенно случайно, просматривая газету, которую ему подсунул Овсянкин:
– Смотри, здесь про меня чуть-чуть, – ткнул пальцем Серёжка.
Но Женьку упоминанием в газете не удивишь, после того как он буквально стал героем одного из номеров «Московского комсомольца», будучи представлен портретной фотографией. А вот новость о Жиленкове отложилась в памяти. Помнится, ещё подумалось: смотри-ка, в гору пошёл человек.
И вот он, этот самый Жиленков, теперь перед ними и, возможно, скоро поведёт их в бой на ненавистного врага. Хотя, скорее всего, командиром дивизии будет человек сугубо военный. Но пока всем заправлял Жиленков.
Первый секретарь произнёс небольшую речь, как важна сегодня солидарность всего народа, как много зависит от каждого в отдельности. Когда он сказал, что задача ополчения будет заключаться в основном в обеспечении защиты родного города, охране его стратегически важных объектов, толпа одобрительно загудела.
– Но учтите, дисциплина в ополчении будет как в любом строевом подразделении. – Георгий Николаевич не обошёлся без назидания, поскольку уже были зафиксированы факты употребления спиртных напитков. – Мы с вами такие же бойцы. Поэтому попрошу уже сейчас, с самого начала, настроиться на выполнение всех необходимых требований. Разброд и шатания будут пресекаться самым суровым образом.
