Read the book: «По доброй воле»

Дорогой друг!

Ты стоишь на пороге истории жизни одного, надеюсь, уже знакомого тебе вольника.

Ну, чего застыл? Проходи. Занимай место. Я расскажу тебе про путь Дэниела Стоуна в Гильдии фрилансеров.

На страницах книг черного цикла «Хроники Гильдии» тебя встретят уже знакомые и новые герои. Эти книги – приквел белого цикла «Ещё один…». Если не знаком с ним, рекомендую начать чтение с первой книги – «Ещё один вдох» – и пройти вместе с моими героями полный тревожных приключений и опасностей путь до того места, откуда я начну этот рассказ.

Приятного погружения в мир мужчин с черными браслетами.

Добро пожаловать в Гильдию.

Bene placito.

С любовью и уважением,

твой Автор.

Я хочу сказать спасибо…

…всем, кто так или иначе принял участие в написании этой книги.

Моей маме, которая читала каждую главу до публикации и давала такие классные отзывы, что мне не терпелось вернуться к работе.

Виктории, которая довольно долго была моим «Хаммером».

«Ближнику», который терпеливо ответил на тысячу моих вопросов.

Ве́ро, благодаря которой я много лет назад полюбила итальянский язык.

Зое, которая научила моих героев материться по-французски.

Анне, которая помогала мне травмировать героев без серьезных последствий для здоровья.

Гунче, которая помогла мне вытащить одного из них с того света, когда «что-то пошло не так».

…и каждому читателю, кто дошел до последних строк. Слишком много букв для одной книги, согласна! Радует, что вы оценили мой труд.

С любовью и уважением,

ваш Автор

Глава 1

ЗА ПАРУ ЛЕТ ДО ВСТРЕЧИ НА ПЛЯЖЕ

Я вел машину, часто моргая. Слезы размывали мир. Дорога сливалась с тенями деревьев на обочинах. Лишь луч желтого света фар вел меня сквозь погрязший в беспроглядную тьму мир.

Я вдыхал сквозь стиснутые зубы. Воздух обжигал десны. Губы кривились в оскале, и мне начало казаться, что они застынут в этой уродливой гримасе. Впору быть выть и орать, но я упорно душил крики, не позволяя себе слабости. И только спрашивал:

«Какого черта, Стоун? Как так вышло? Как ты пришел к этому?!».

Эта мысль не давала покоя с того момента, как я покинул чужой дом под покровом темноты. С того момента, как покинул Хоуп, снова став призраком.

Вопрос бился, но ответить на него не смогли бы ни окружающие меня деревья, ни я сам, ни труп на заднем сиденье автомобиля.

Труп моего бойца. Воспитанника. Друга. Сына.

Я зажмурился и дернул руль, заставляя автомобиль опасно выехать на встречную полосу, когда перед взглядом встали его глаза. Изумление, мелькнувшее в них за долю секунды до того, как он умер от моих рук. Он понял, что именно я сделал. Успел сообразить.

Я выровнял автомобиль и хлопнул по рулю ладонью и все же закричал.

Джаспер успел понять, что тот, кому он вверил жизнь, убил его.

Боль стала невыносимой. Диафрагму жгло так, что хотелось стащить с себя одежду и рухнуть в снег, чтобы хоть немного остудиться. Хотелось взять кусачки и избавиться от цепей, сковавших грудь и мешавших сделать полноценный вдох.

Бок пробила невралгия. Я вскрикнул от неожиданной боли, увел машину на обочину и вдавил педаль тормоза в пол, когда под колесами зашуршал гравий. Угнанный Ниссан замер. Я несколько секунд таращился на полосу асфальта, ведшую, казалось, в гребаный ад… и завопил. Пальцы, сжимавшие руль, побелели. Я изо всех сил ударил кулаком по обшитой кожей панели. Костяшку пронзила едкая боль, и это отрезвило.

«Руки тебе еще пригодятся, Стоун!».

Я бросил быстрый взгляд в зеркало на тело на заднем кресле… и рухнул на руль, заходясь в рыданиях. Прижимаясь покрытым бисеринками пота лбом к кожаной оплетке, пытался принять один чертов факт:

«Ты остался один, Стоун. Ты всех потерял. Все потерял».

***

По ночному прохладный воздух приятно остужал разгоряченное лицо. Свежесть леса пьянила. Идти было тяжело, хотя под ногами практически не было корней или ям, а в усыпанной хвоей земле выживали лишь редкие чахлые сорняки.

Над головой шумели деревья. Ветер сбрасывал сухие иголки на мои плечи, и каждая, казалось, пыталась вбить согнувшееся под тяжестью двойной ноши тело. На плечи давил труп Сына. На душу – вина.

Конечно, дело было не в иголках. Но казалось, что вселенная с издевательской ухмылкой бьет меня, пытаясь заставить упасть. Сдаться.

Я стискивал челюсти и упрямо удалялся от брошенного на обочине автомобиля. Я погасил фары, и больше ничто не освещало мой путь. Он стал беспросветным.

Лучше бы я сдох в порту, когда пуля снайпера вспорола кожу на виске, и оглушающая боль выбила сознание из тела! Лучше бы чертов Паркер пристрелил меня. По крайней мере сейчас не было бы так больно…

Дьявол, как же больно!

Последние сто ярдов я тащился, борясь с дрожью во всем теле. Пот тек по лицу, заливал воспаленные глаза. Я устал. Вымотался. Я забыл, когда спал в последний раз!

Стоило Паркеру включить мой старый телефон и отправить на новый сообщение: «Я закончил в Бостоне, Хоуп нужна помощь в Портленде», я забыл про сон и покой и в то же мгновение отправился в путь. Недолгий, но трудный. Конечно, он уже не казался таким трудным, как последние несколько миль с телом, медленно, но верно обращавшимся в камень…

Дьявол, я едва успел! Еще пара минут, и он убил бы ее!

Перед мысленным взглядом встали подернутые мутной дымкой зеленые глаза, и боль усилилась. В сердце вгрызлась тоска.

Я и ее потерял…

«Нельзя потерять того, кто никогда не был твоим, Стоун».

Но вакуум, образовавшийся в груди, говорил об обратном.

Когда я смогу увидеть ее? Когда смогу поговорить с ней? Смогу ли вообще?!

Пейзаж изменился. Кедры сменились лиственными деревьями. Почва стала рыхлой. Я запнулся об кустик травы и едва не рухнул, лишь в последний момент сумев удержаться на ногах. Потом забрался в чащу деревьев, даже не пытаясь защитить лицо от веток. Тяжело дыша, огляделся и осторожно опустил тело воспитанника на землю. Обессилевший, опустился на колени и закрыл лицо ладонями, пытаясь подавить очередной горестный вопль. Удалось – с губ сорвался лишь хриплый шепот:

– Никого… Здесь никого нет…

Место хорошее. Ни дорожки, ни единого подходящего для кемпинга пятачка земли, вдали от проезжей части. Вряд ли кто-то найдет здесь Джаспера.

– Никто тебя… не потревожит… мой друг…

Сердце словно чья-то невидимая рука сдавила. Я заставил себя посмотреть на молодого бойца. Слишком молодого, чтобы умереть!

В голове проносились воспоминания. Сотни дней бок о бок. Тот день, когда Банди попросил меня стать его командиром. Он умолял меня взять его в отряд, потому что… считал… меня… лучшим.

Давление на плечи, избавленные от веса мертвого тела, стало невыносимым. В горле стоял ком. Невралгия нещадно лупила между ребер. После той ночи в порту мой вечный спутник словно анаболиков пережрал, и каждый новый приступ становился все сильнее.

Почти позабытый голос прошептал в голове:

«…когда-нибудь это тебя добьет, детка…».

«ПОШЛА ПРОЧЬ!».

Я уставился на труп. Нужно собрать остатки сил и сделать то, что должно.

Я должен похоронить его. Своими руками. Как это сделал бы хороший командир. Как это сделал бы Сапсан. Как это сделал бы Хаммер. Как должен сделать я, чертов Авель.

«И когда это ты стал хорошим командиром? Даже если и был им все эти годы, не кажется, что ты ПРОСРАЛ статус, бросив отряд?!».

Я судорожно вздохнул. В глазах вскипели слезы.

«Ты не просто потерял их! Ты подвел их! Они погибли из-за тебя!».

Я вцепился пальцами в волосы.

«Каждого, Стоун. Каждого подвел! Чтоб ты сдох!».

ДА Я РАД БЫЛ БЫ СДОХНУТЬ! ПРЯМО ЗДЕСЬ! ВОЗЛЕ ВОСПИТАННИКА!

Но, видимо, вселенная еще недостаточно надо мной поглумилась…

Злость придала сил, вбросила в вены адреналин. Я запустил пальцы в почву и оторвал кусок дерна. Отложил. Потом еще один. Загреб пальцами первую горсть земли и отшвырнул.

Я должен выкопать могилу. Должен похоронить Сына.

Бросив быстрый взгляд на лопату с короткой ручкой, привязанную к ноге Банди, я загреб вторую горсть.

Сухие листья и ветки кололи руки, рвали кожу. Запах влажной земли забил ноздри и словно пропитал весь мир. Но я греб, вонзая пальцы в холодную почву, и повторял имена:

– Джон Марвин. Кайл Моррисон. Колин Ривер. Ричард Тревис. Крейг Мэнсон. Хэнк Губерг. Алекс Шутер. Джаспер Харрис. Марк…

Я зарычал, сжимая в кулаках влажную землю.

Чертовы идиоты. Пошли против вольников! Против Гильдии! Против Сапсана! Ломанулись в Бостон, в самую гущу событий! Даже если Беорн еще жив, он не жилец.

«А вдруг ему удастся?..».

Нет. Не удастся.

Я прошептал в темный воздух:

– Марк О’Доннелл.

И внезапно вспомнил Бенджи. Тот день, когда он завербовал меня в баре после того, как я обыграл его в дартс. Я таращился на деревья, но видел улыбчивого паренька, который щурился на правый глаз, когда улыбался, постоянно ерошил волосы и был… моим другом.

– Аарон Таппер…

Имя разнеслось по воздуху, и по шее побежали мурашки. Я вспомнил…

«Нет! Не сейчас! Только… не ты…».

Вздрогнув всем телом, я уставился на грязные руки.

«Копай, Стоун. Копай…».

Пальцы гребли холодную землю, а я все повторял имена. Когда руки засаднило, стукнул кулаком по земле и зашептал клятву, произносить которую больше не имел права, потому что нарушил каждое ее слово.

– Я клянусь… перед вами, товарищами по оружию, не терять цель и не подвергать… СОМНЕНИЮ ПУТЬ. Клянусь не жалеть сил и средств, ибо цель наша ясна и едина для нас.

Я снова вспомнил ночь в порту. Боль, сковавшую голову. Удар об землю. Темноту. Тот самый момент, когда моя цель перестала быть ясной. Когда я потерял связь с отрядом. Когда наше единство было уничтожено.

– Клянусь… я клянусь слушать, слышать и видеть каждого из вас. Клянусь защищать… ВАШУ ЖИЗНЬ… и честь своим духом и оружием. Клянусь быть бдительным… и справедливым.

Последние строчки вгрызлись в глотку, не желая звучать над окоченевшим телом моего воспитанника. Я зло загреб пальцами землю и отшвырнул ее. Крик полился из горла и вместе с ним наружу начали вырываться слова:

– Я КЛЯНУСЬ. ПРИНЯТЬ. ПОСЛЕДНИЙ. ВЗДОХ. КАЖДОГО. ИЗ. ВАС. ПОВСЮДУ. В ЛЮБЫХ. УСЛОВИЯХ. В МИРЕ. И. НА. ВОЙНЕ!

Я кричал, не боясь, что услышат. А выдохшись, повернулся к Джасперу и прошептал:

– Я принял твой последний вздох. Забрал его. Прости меня. Я не мог иначе.

Мужчина не ответил. Не пошевелился. Его веки оставались неподвижны. Глаза, привыкшие к темноте, различили, как сильно изменился мой Сын.

Его лицо становилось синевато-серым. Губы потемнели. Он стал похож на вырезанную из мрамора статую. Такой же безжизненный. Холодный. Навечно молодой…

***

Когда рыхлую землю закрыл последний кусок дерна, я без сил рухнул рядом с могилой. С трудом перевернувшись на спину, подставил перепачканное землей лицо прохладному воздуху.

Я выполнил последний долг и хотел одного – лежать вот так, на спине, в сраном лесу до тех пор, пока меня не покинет жизнь.

Мне больше не за что держаться. Мой мир разрушен до основания. Я потерял все и всех. И даже чертов Паркер не заставил бы меня подняться с земли.

Лучше бы он пристрелил меня в ту ночь. Ну, умер бы и умер. В этом случае я жалел бы лишь об одном. Что так и не попрощался с…

– Хоуп…

Глаза любимой женщины полыхнули в памяти зелеными искрами. Я словно наяву услышал ее звонкий смех.

Рука оторвалась от земли. Пальцы схватили воздух, но в воображении я касался лица девушки, стирая с щеки крупные слезы. В воображении Хоуп плакала, сбивчиво шептала, и я не мог разобрать слов.

– А я ведь так и не попрощался с тобой. До сих пор, да? Как ты там, а?

Жалкие остатки воздуха с хрипом сорвались с губ, растворяясь в притихшем мире. Я устало прикрыл глаза… и разозлился на самого себя. Уничтоженного, раздавленного! Готового сдаться! Сдохнуть! Да что не так со мной, дьявол меня раздери и разбросай по миру?!

Я втянул холодный воздух сквозь зубы и с трудом встал на ноги. Зажмурился и пошатнулся, когда голова закружилась. И снова увидел Хоуп.

Ее щеки блестели от слез, а глаза искрили. И эти искры разожгли в моей груди нечто, что не обожгло, а согрело, заставило выпрямиться и тяжело зашагать через лес в сторону брошенного автомобиля. Во мне зародилось хоть что-то живое. Желание увидеть ее. Убедиться, что с ней все в порядке.

Перебравшись через густые заросли, я бросил последний взгляд на могилу товарища и прошептал:

– Прости меня, Банди. Когда-нибудь я приду к тебе и расскажу обо всем. Ты заслужил правду.

***

Я мчался в Портленд, считая удары сердца. Их было слишком много. Слишком сильно сраная мышца билась в ребра. Я боялся, что она разорвется!

Но я должен торопиться. Я слишком сильно нуждаюсь в ней. В стимуле жить.

«Ты кретин, Стоун. Она никогда не будет твоей».

Горькая ухмылка растянула губы.

«Это не важно. Я все равно буду рядом. Всегда».

Как же мне хочется, чтобы она знала об этом. Понимает ли она сейчас, что я жив? Что все еще хожу под гребаным солнцем, что то же самое небо давит на мои плечи. Узнала или она, наконец, что произошло той ночью в порту?

Сомневаюсь. Сокол слишком осторожен, чем знатно бесит.

Как же сильно мне хочется дать ей понять, что я жив! Что я рядом и забочусь о ней! Я должен дать ей знать. Но как?!

От внезапной идеи глаза округлились. Губы растянулись в улыбке, а в груди затеплилась надежда.

«Этот знак ты точно не пропустишь. Не сможешь проигнорировать».

***

Пост приемного покоя я прошел с легкостью, словно стал невидимым. Призраком.

Шагая по коридору, я не поднимал головы и разглядывал свои руки. Пришлось сильно постараться, чтобы оттереть землю влажными салфетками. Всю отмыть так и не удалось, как и с одежды.

Я прошел в нужный коридор, ругаясь про себя. И как узнать, в какой она палате?! Дьявол! Да как я вообще до этого…

Я скользнул за угол, заметив возле одной из палат полицейских. В венах вскипела злость.

Весь мир против меня! Весь гребаный мир!

Я осторожно выглянул… и принялся извиняться перед миром. Неуверенная улыбка тронула уголки губ, когда из палаты к полицейским вышла уставшая до смерти блондинка.

Подруга Хоуп. Я видел, как она входила в дом, прежде чем смылся с трупом на заднем сиденье.

Девушка обняла себя обеими руками и кивнула мужчинам. Один из них мотнул головой в сторону коридора. До меня донеслись обрывки фраз:

– …я все сказала.

– Мисс Хардман, мы должны…

– …сколько можно…

– …шесть трупов!

Я прикрыл глаза, мысленно поторапливая полицейских и умоляя их задержать девушку как можно дольше. А когда выглянул из-за угла в следующий раз, увидел спины удалявшихся мужчин. Подруга Хоуп понуро плелась за ними.

Я проскользнул в палату и запер дверь на замок. Неблагоразумно. Если кто-то решит заглянуть и обнаружит, что дверь заперта…

Впрочем, если меня здесь СЛУЧАЙНО обнаружат, проблемы тоже будут!

В глубине палаты тихо пищали приборы. Слабо светились мониторы – бледный голубой свет отражался в окне. Больничная кровать была скрыта от взглядов бумажной ширмой.

Я застыл как вкопанный и вспомнил другую палату. Другой визит к другому Грину.

«Она теперь тоже Грин. Тоже Грин, Дэнни».

Я нервно сжал стебли роз. Шипы впились в кожу, и я поморщился и скользнул взглядом по цветам.

Большие красные бутоны на длинных темно-зеленых стеблях. Точно такие же розы я оставил в кабинете Хоуп в один из дней, когда… Дьявол, как же это было давно!

Она тогда отдала их своей помощнице, чем знатно меня рассмешила. И расстроила, нужно признать…

Глубоко вдохнув, я медленно двинулся к бумажной ширме.

Сердце билось так сильно, что ныла диафрагма. Мне хотелось сорваться с места и броситься к кровати, но я шел медленно, с трудом переставляя ноги, не готовый увидеть то, что прятала за собой бумага молочного цвета.

Я снова вспомнил тот день в другой палате. Почти такую же ширму. Почти такой же страх, что сейчас наверняка плескался в моих глазах. Но в других глазах, в моих любимых, зеленых с золотыми искрами.

Я вспомнил все те чувства, что рвали сердце, ужас, что вмораживал меня в пол. Тогда я едва успел вытащить друга из горящего здания. И сегодня я тоже едва успел. И шел, посыпая голову пеплом и молясь всем известным богам, чтобы моя любимая женщина была в порядке. Насколько это вообще возможно после пережитого ею.

Когда в поле зрения появились ноги, скрытые больничным одеялом, я судорожно вдохнул, но продолжил идти, леденея нутром. И выдохнул лишь тогда, когда увидел круглый животик.

Она все еще носит ребенка. Она все еще готовится стать матерью. Она… в порядке. Настолько, насколько это вообще возможно…

Я сжал розы так сильно, что один стебель переломился, а шипы вонзились в ладонь так глубоко, что на коже выступила липкая теплая кровь.

Хоть что-то я не испортил. Хоть что-то не похерил. И сейчас по моим щекам бежали слезы облегчения. Потому что те ужасы, что я нарисовал в своей голове, стали лишь игрой воспаленного, измученного воображения. И я смог вдохнуть полной грудью. Без боли. Без спазмов.

Я сделал еще несколько шагов… и застыл, глядя на бескровное личико любимой. Хоуп лежала на боку лицом к двери. Из ее носа торчали трубки, из руки – капельница, и она была жива. Дышала. И ее веки шевелились.

Ей снились сны…

Я обошел кровать и оставил розы на тумбе. Потом достал из крафтового хрустящего пакета сладости и картонный стаканчик с горячим мятным чаем и поставил их рядом с алыми бутонами. Окинув взглядом получившуюся композицию, слабо улыбнулся.

Она поймет. Точно поймет, что я был здесь. Будет знать, что я жив.

Жестоко! Это так жестоко! После всего, через что им пришлось пройти, моей любимой предстояло узнать, что тот, из-за кого пострадали ее близкие, жив! Жестокое знание.

Но эгоизм победил. И он же зашептал гадким голоском:

«Этого мало, Дэнни! Ей мало знать, что ты жив! Она должна узнать кое-что еще…».

Я горько усмехнулся и прикрыл глаза.

«Ты действительно думаешь, что она не знает? Действительно веришь в это? ДА ВСЕ ЗНАЮТ! ВСЕ ЭТО ПОНЯЛИ!».

Непонятная злость рванула в груди, и я дернул подбородком.

Не важно. Плевать. Пусть знает. Пусть будет уверена в этом! Я должен признаться…

Я быстро оглядел палату и заметил черный маркер на планшетке с бумагами. Обойдя кровать, взял его и вернулся.

Время замерло, когда из-под узла маркера на боку картонного стаканчика начали появляться буквы. Одна за другой. Они складывались в слова, слова – в предложения. И эти предложения даже на треть не выражали те чувства, что я носил в себе все эти месяцы.

Это было МОЕ признание. То, которое я уже произнес вслух, но… услышала ли меня Хоуп? Поняла ли, что именно я сказал, прежде чем отключилась? Вряд ли.

Я поставил стаканчик, бросил маркер рядом и перевел взгляд на спину девушки. Прядь ее волос запуталась в завязках больничной рубашки, и я несмело протянул руку, чтобы убрать ее.

Хоуп вздохнула во сне, когда мои пальцы коснулись ее шеи. Я вдруг подумал, что мои грубые, исцарапанные, грязные руки с забившейся под ногти землей на фоне ее бледной кожи и белого пододеяльника казались… чем-то враждебным. Они не должны были касаться девушки. Словно я мог испачкать ее! Запятнать. И совсем не землей…

Дыхание стало поверхностным. В ушах гудела кровь. Я сжимал челюсти так сильно, что скрипели зубы. Виски ломило, но я дышал. Думал. Жил.

Не в силах унять дрожь в руках, я несмело коснулся локтя Хоуп. Кожа теплая, нежная…

– Как ты, детка? Надеюсь, в порядке? Вы обе.

Я провел пальцами по руке девушки и осторожно обхватил запястье, слушая приборы. Они пищали ровно. Хоуп спала, не зная, кто наведался к ней в гости.

Рот заполнила горечь.

– Детка, мне так жаль, что тебе пришлось пройти через все это. Я тоже виноват в этом, Хоуп. Прости меня!

Поддавшись порыву и чувствуя себя лишним, ненужным и неуместным, я осторожно улегся на больничную кровать, прижимаясь к слабому телу с самым сильным духом, который я когда-либо встречал.

Стоило теплу Хоуп проникнуть в мою грудь, усталость навалилась с новой силой. Веки стали неподъемными. Я с тоской подумал про запертую дверь и людей, могущих войти в палату в любой момент.

Но судьба была на моей стороне. Видимо, я заслужил несколько минут блаженного покоя за ее непрекращающиеся удары.

Я прикрыл глаза и открыл все шлюзы, позволяя боли оглушить, ослепить меня. Я прижимался лбом к затылку Хоуп и шумно дышал в ее шею. И вместе с воздухом наружу выходили все переживания последних месяцев, все страхи последних дней, весь ужас последних часов. Вся боль, которая черным дымом клубилась между ребер и мешала дышать.

Мне хотелось занырнуть как можно глубже в омут отчаяния и выть раненым зверем. Так было бы проще. Но тепло женского тела вытаскивало меня на свет.

Рядом с Хоуп я исцелялся.

Моя ладонь покоилась на ее руке, такой тонкой и хрупкой, такой теплой. Я обхватил пальцами сгиб ее локтя и слабо улыбнулся.

Я ощущал усталость каждой мышцей, каждым суставом, каждой связкой. Мне хотелось уснуть, замереть в этом мгновении рядом с девушкой, наверняка накачанной седативными, а потому крепко спящей.

Мне хотелось верить, что, даже если она внезапно проснется, первое, что она сделает после того, как придушит меня за то, что я все это время был жив – улыбнется. Ее глаза сверкнут, и она тихо скажет мне те слова, которые однажды уже разбили мое сердце: ты у меня под кожей…

Я нежно поцеловал спутанные волосы. Их аромат перышком пощекотал горло.

– Ты гораздо глубже, Хоуп Грин. В самой сердцевине моих гребаных костей.

Грин. Хоуп Грин.

Я невольно хмыкнул, ощутив себя лишним на чертовом празднике жизни.

Чужой праздник. Чужая жизнь. Чужая жена. Чужой ребенок. Все чужое. Все это никогда не стало бы моим.

Сердечную мышцу кольнула тоска. Я тихо выругался.

«Прости меня, Логан. Видимо, нам суждено всю жизнь шагать рядом. Незримо, неосязаемо, но бок о бок. Прости, мой товарищ, за то, что я здесь. Но мне это нужно».

Я скользнул пальцами по теплой руке девушки и вздохнул. Она не шевелилась, погруженная в глубокий и, надеюсь, исцеляющий сон. Она ровно дышала и казалась умиротворенной. Беззащитной. Хоуп сейчас была так же одинока, как я.

Я одернул себя и поморщился.

Нет. Не так же. За ее плечами ее муж, друзья… семья. А за моими… За моими плечами маршируют молчаливые призраки.

«Перестань жалеть себя! Сам выбрал этот путь! Прекрати ныть и набирайся сил».

Я повернул голову, цепляясь щетиной за наволочку.

Да. Мы одиноки по-разному. Но она тоже одинока прямо сейчас.

Я криво улыбнулся, стараясь не соскользнуть в сон.

«Ладно, Грин, лови такую отмазку. Ей сейчас тоже нужна компания. Ей нужен друг. Помнишь, я ведь был рядом с тобой, когда ты был так же одинок?».

Воспоминания ворвались в голову яркими образами. Перед взглядом секунда за секундой пронесся тот день…

ЗА НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ ДО ЭТОГО

Я вошел в палату к мужчине, которого многие годы считал… Кем? Сейчас я уже не мог вспомнить, кем был мне Логан Грин все эти годы.

Лучшим врагом? Заклятым другом?

Я больше не понимал, не мог вспомнить, к чему была эта глупая вражда, наша идиотская игра в счет. «Ты мне – я тебе!». Ничего интереснее не выдумали, чем пытаться грохнуть друг друга каждый раз, когда предоставлялась возможность. И спасать друг друга каждый гребаный раз…

Мы шли по жизни бок о бок. Шли разными путями, но они постоянно пересекались и в итоге сплелись в тугой узел, который мы не смогли разрубить.

Я шел по палате, засунув руки в карманы, и пытался понять, почему сердце билось так ровно, хотя меня разрывало на части от тревоги за мужчину, которого я ненавидел так долго, что уже не представлял себе жизни без него в любой роли.

«Какого черта?! Неужели для того, чтобы помириться, нам нужно было пройти через гребаную мясорубку? Неужели одному из нас нужно было пострадать достаточно сильно, чтобы другой, наконец, признался в собственном идиотизме и попросил прощения?».

Я задумался на мгновение – а пришел бы Логан ко мне в палату, если бы я был на его месте?

Перед взглядом сразу же встала другая палата. Визит моего товарища. Давний, но не забытый разговор. И обещание, которое я дал ему в тот день…

Сейчас, наблюдая за тем, как из-за ширмы появляется бесчувственное тело… друга… Да, друга. Сейчас я был уверен – он пришел бы. Сделал бы то же самое для меня.

Едва в поле зрения появились голубые и белые трубки, я тихо выругался:

– Дьявол, Грин! Даже спрашивать не буду, как ты. Сам вижу – дерьмово.

Я обошел узкую койку и встал лицом к двери, не в силах отвести взгляд от уродливого агрегата, который помогал Логану дышать.

В груди бесновалась тревога. Кажется, впервые с той самой ночи, когда уставший хирург выдал страшный диагноз, я поверил в него. И ужасно перепугался, что Логан не выкарабкается. Потому что… в этом случае…

Перед взглядом встали глаза Хоуп. Остекленевшие, безжизненные. Ее поникшие плечи. Уголки пухлых губ, упавшие вниз.

Если Грин не выкарабкается, что будет с ней? Что будет с Хоуп, если ее мужчина умрет в этой палате? Или останется «овощем». Она наверняка будет ждать его, теряя драгоценные дни жизни.

Не отдавая отчета в своих действиях, я схватил друга за руку и сжал ледяные пальцы.

– Грин, сукин сын, ты должен выкарабкаться. Должен вернуться. Ты не имеешь права сдаться, дьявол тебя раздери! Слышишь меня?!

В груди всколыхнулась такая ненависть, что потемнело в глазах. Я сжал пальцы мужчины еще сильнее, надеясь, что от боли он очухается и отдернет руку.

– Если ты, ублюдок, после стольких лет бросишь меня, клянусь, Грин, я найду тебя на том свете. Ты и после жизни будешь бегать от меня! И на этот раз – до скончания веков, клянусь! Ты охереешь от того, что я сделаю с тобой там, если сдохнешь здесь! Ты понял меня?!

Я сжал холодные пальцы еще сильнее, почти до хруста в суставах… но друг не отреагировал. Ни один прибор не просигналил, что он слышит, что что-то чувствует.

От размеренного гудения аппаратов внезапно заболела голова. Тошнота поднялась к горлу. Я судорожно вдохнул и выпустил ледяную руку. Она безвольно упала на кровать, и это безжизненное движение отозвалось в грудной клетке болью.

Вина обожгла щеки, сдавила виски.

Дьявол, если бы я не запер Хоуп в кабинете, если бы отдал ее Беорну и приказал увезти домой, если бы одолел эту девчонку, если бы мне хватило духа противостоять ее чарам, если бы хватило сил оставаться профессионалом, Логан не поперся бы на верхние этажи. Он вытащил бы большого босса из офиса и отправился дальше по жизни под руку с девушкой, которая крепко сжимала мое сердце в своих тонких острых пальчиках.

И я был бы… счастлив за них. Потому что ЧЕРТОВ УБЛЮДОК ГРИН СТАЛ МНЕ ДРУГОМ! После стольких лет вражды он снова стал другом, которым я считал его до того рокового дня в чужой жаркой стране.

– Дьявол, Грин. Какого черта все так сложно у нас с тобой вышло? К чему нужны были все эти годы порознь, если сейчас, когда мы снова стали заодно, ты просто… Что, ты просто умрешь? Оставишь Хоуп? Меня? Нахрена все это было?

Взгляд затуманился из-за воспоминаний, настолько ярких, словно все произошло только вчера…

ОКОЛО ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД

Мозг не хотел думать. Даже не пытался запустить хоть какой-то мыслительный процесс.

Сильные обезболивающие превращали меня в зомби. Я мог только смотреть на противоположную стену и пускать слюни по подбородку, чем и занимался уже три недели. Слюней, правда, с каждым днем становилось все меньше. А вот боль не ослабевала. Ни на секунду.

И речь не о той боли, которая сжигала разорванные мышцы и сломанные кости. Победить эту боль помогал пульт в моих пальцах. Чуть посильнее нажать – и становилось легче. Я даже дышать мог почти нормально.

Пули не задели внутренние органы, но нанесенный выстрелами урон казался непоправимым. По крайней мере, мне. Доктора строили прекрасные теории и выдавали просто охренительно чудесные прогнозы.

Я слушал их, вяло кивая, и не чувствовал правую руку. Абсолютно. Словно ее оторвало взрывом.

Нет. Тогда меня наверняка мучили бы фантомные боли. А сейчас было… а нихрена не было. Я просто не чувствовал ее. Словно родился без правой руки.

Хренов Грин взял на себя роль матушки-природы и лишил меня доминантной руки двумя точными выстрелами.

Первая пуля пробила лопатку и вырвалась через грудь с осколком ребра. Вторая расколола ключицу. И сейчас, после очередной операции – я спокойно разобрал бы слово «остеосинтез» на соревнованиях по спеллингу – внутри меня скопилось столько металла, что я должен пищать в чертовых рамках на входе в аэропорт.

Врачи продолжали лить мне в уши медицинские термины, в которых я давно и бесповоротно запутался. И мог только кивать, вяло, безжизненно, практически не реагируя внешне, но разрываясь от злости и отчаяния внутри.

Какие-то инфекции, наросты, мозоли… Каждое слово врачей было подобно гвоздю, который крепко-накрепко забивал крышку гроба с моей карьерой военного внутри.

Самый стабильный диагноз – восстановление подвижности с возможным ограничением объема движений и снижением силы. Прекрасно. Замечательно, я «за», вот только пока что лишь левой рукой! Верните мне правую, и я буду «за» ОБЕИМИ! И верну объем! Силу! Все верну! Только руку мне верните!

После полагаемого, маловероятного, но озвученного осложнения под названием «стойкие боли» меня порой накрывала паническая атака. В голове рвались снаряды, в ушах гудела кровь, и я не мог вдохнуть. Я хватался левой рукой за шею, словно пальцы могли нащупать удавку и сорвать ее, но нихрена там не было.

В тот день, когда я услышал про боли, впервые ударила невралгия. Она согнула меня пополам, разрывая мышечные волокна и заполняя их адской болью. Словно тысяча острых копий вонзилась в мой бок, и я взвыл от неожиданности. Но именно эта боль победила панику. И я смог вдохнуть. И выдохнуть. И снова, по кругу. Я смог дышать…

Я потянулся левой рукой к стакану на тумбе возле больничной кровати и как обычно сбил его на пол.

Цокот пластика прошелся по нервам ржавой пилой. Горькая обида сдавила глотку. Губы скривились в болезненной гримасе. Я зажмурился и помотал головой, прогоняя злые слезы.

Физическая боль… это не страшно. Как оказалось, совсем не страшно. Я даже хотел этой боли! Хотел, чтобы у меня болела правая рука! Чтобы каждый день начинался с боли и ею же заканчивался. Но каждый гребаный день начинался с того, что я с ужасом понимал, что я ее не чувствую, все еще не могу шевелить ею. И с одного и того же вопроса – а смогу ли когда-нибудь?!

Чертов Грин лишил меня руки и карьеры. Он лишил меня всего двумя точными выстрелами.

Я судорожно вдохнул, прижимая кулак к груди, которую словно копьем пронзили. От ЭТОЙ боли не спасало ни одно лекарство. Ни один препарат не мог усмирить боль, бушующую в моей груди.

Человек, которого я считал лучшим другом, который был моим единственным другом, боевым товарищем, БРАТОМ… выстрелил мне в спину. В спину, дьявол его раздери!

Я зарычал, вспомнив рассуждения врачей. О том, как сильно мне повезло.