Read the book: «Шепчущая»

Font:

Hayley Hoskins

THE WHISPERLING

Иллюстрация на обложке PRKREST

* * *

Маме и папе

Они окружают нас.

Они такая же часть нашей жизни, как и четыре стихии. Они в ветре, что касается твоей щеки, в первой трели птицы, в зное и жаре Солнца.

Они в пустом кресле в твоей гостиной, в пустом сиденье экипажа. Они под твоей кроватью.

То движение в сумраке? Это они.

Необъяснимые скрипы, таинственные шаги? Они.

Мурашки на твоей шее, из-за которых ты оборачиваешься?

Те моменты, когда тебе казалось, что ты не одна?

Так и было.

Они всегда здесь, совсем близко, наблюдают.

Выжидают.

Не бойся.

Элдерли
1897 год от Рождества Христова

1

Мои родители работают со смертью – в смысле, у них небольшой похоронный бизнес в деревне Элдерли, где мы живём; если взять карету, то отсюда можно за полдня добраться до Бристоля.

Мой папа, столяр по профессии, занимается простыми гробами. Мама готовит тела к погребению. «Мёртвые не могут нам навредить», – часто произносит она.

В целом она права.

Дверь в маленькую комнату редко запирается, а прагматичный образ мыслей матушки надёжно оградил меня от страха смерти. Влажный блеск тела в первые часы после кончины у многих вызывает тошноту; городские щедро платят за мази и порошки, способные заглушить вонь, когда тело начинает разлагаться. Я не понимаю, к чему вся эта бессмысленная возня. Если бы вы, как я, мыли тело и заботились о нём после смерти, то знали бы, что это всего лишь сосуд, не более того. Нечто, позволяющее духу пребывать в этом мире, чтобы он мог жить, любить, получать опыт, как хороший, так и плохой… а потом вы умираете, и остаётся только липкая окоченевшая оболочка.

Когда вы мертвы – вы мертвы.

Если вы ушли из этого мира – то вы ушли навсегда.

Или нет.

Вот тогда прихожу я.

– С изюмом? Бисквитную? Глазированную? Или с изюмом? Или со смородиной? Или с изюмом? Или…

– Ладно-ладно, нам с изюмом! – говорю я. – С изюмом, с изюмом, с изюмом!

Я смеюсь и больно тычу Салли локтем под ребро.

– Ай! Ты только глянь на них, Пегс! Это же восторг! – Она так прилипла носом к окошку пекарни, что стекло уже запотело от её дыхания. Ухмыльнувшись, Салли безуспешно пытается стереть разводы рукавом.

Она права, мистер Суитинг с женой сегодня превзошли себя. По воскресеньям их витрина всегда радует глаз, когда накопившаяся за неделю потребность в тепле, хрустящих корочках и жирных пирогах с начинкой удовлетворяется сполна самыми чудесными на свете булочками и пирожками.

Туристы часто приезжают в Элдерли: здесь красивая набережная, живописные руины и пара-тройка чайных. И в целом деревенька уютная. Вереница домов и магазинчиков тянется вдоль плавно изгибающегося русла реки и петляет меж лесистых холмов и обработанных полей. Наш дом стоит на Ботвик-Хилл: популярное местечко для прогулок у тех, у кого есть на это время. Дорога поведёт вас всё вверх и вверх, мимо школы и дома священника, пока вы, раскрасневшиеся и запыхавшиеся, не окажетесь на вершине холма, откуда можно насладиться видом на деревню в тени церкви. В ясные дни видно очень далеко, и когда мне одиноко, я представляю, что вижу знаменитый особняк Клифтон и передаю привет Салли Хаббард. Она там работает горничной у леди Стэнтон. Этот дом я видела только на фотографии: красивое здание, приютившееся за дорогой, вдоль которой высажены высокие тонкие деревца, но я всё равно с лёгкостью могу вообразить, как Салли там работает и весело насвистывает несуществующие мелодии.

У Салли выходной раз в месяц, поэтому сегодняшний день мы проводим вместе, хоть и ненадолго. Мы возьмём от него всё – а значит, и булочку с изюмом тоже.

По выходным Салли продолжает ходить в своей форме, снимая лишь передник, но я не спрашиваю её об этом. Обосновавшись в особняке Клифтон, она стала держать голову выше, и я была бы плохой подругой, если бы из-за меня исчезла её улыбка. В последнее время дела Хаббардов идут не очень, и, если не считать её лучшего воскресного одеяния (которое она сегодня не наденет, потому что на дворе суббота), рабочие чёрные хлопковые платья с высоким воротником – это самая опрятная одежда, которая есть у Салли.

– Я заплачу, – говорит она и со звонким «Доброе утро, мистер Суитинг, можно мне, пожалуйста, большую булочку с изюмом?» заходит в магазин.

Выбившийся из причёски локон длинных рыжих волос ниспадает ей на лоб. Я смотрю сквозь запотевшее стекло, как она, высунув кончик языка, выбирает булочку, пока мистер Суитинг терпеливо ждёт, держа наготове раскрытый бумажный пакет.

– Вот эту, спереди… Нет… Слева… Да! Да, чудесно! Как ваша мама? Ей лучше?

– Не очень хорошо, Салли, милая, но спасибо, что спрашиваешь. Как твои? Как твой… папа? – спрашивает он осторожно, как и все остальные, когда речь заходит об отце Салли.

– Ну, как всегда, пьёт, но мама говорит, что так она хотя бы знает, где он, ведь ему даже не удаётся найти входную дверь, не упав!

– Ох. Нет худа… – говорит мистер Суитинг, с неловкой улыбкой заворачивая булочку с изюмом. Салли звонко смеётся, как будто не знает, что в том, что её отец пьяница, нет ничего смешного.

На окне пекарни плакат. Я наизусть знаю, что на нём написано: мы все знаем, потому что по закону такие должны висеть на всех зданиях администрации, магазинах, конторах, гостиницах и местах богослужения. Это было напоминание о том, что времена изменились и мы уже современные люди.

Касательно шепчущих:
Согласно королевскому указу
обо всех происшествиях следует докладывать лицу, наделённому соответствующими полномочиями. В данном округе этим лицом является преподобный О. Тейт.
Угрозы недопустимы. Пытки недопустимы.
Казни абсолютно недопустимы.

Последнее слово подчёркнуто – на случай, если кому-то текст покажется недостаточно убедительным. Видите ли, подобные происшествия уже случались, где-то в деревне к северу отсюда. Одну девочку обвинили в том, что она шепчущая. Её судили, признали виновной; она пыталась доказать свою непричастность, но в итоге её всё равно утопили.

– Салли, поторопись! – Я оглядываюсь на плакат. Шепчущие. Те, кто умеет разговаривать с мёртвыми. Кровь приливает у меня к лицу.

– Ладно-ладно, не бузи! Я взяла нам большую, самую жирную булочку! – отвечает она и хихикает. – Пег, ты снова изучаешь этот указ?

Я пожимаю плечами:

– Я всё время вспоминаю ту бедную девочку. Если бы только… ай! – от толчка Салли я буквально теряю равновесие.

– Пф! – фыркает она. – Если бы только что? Если бы только они додумались повесить пару плакатов? Боже мой, Пег, половина громил, которые на такое способны, не умеют читать, а если и умеют, то только жалуются, что святоши мешают им «следовать традиции». Сама я не вижу в этом смысла. В любом случае, – добавляет Салли, театрально подмигнув мне и помахав на прощание мистеру Суитингу, – в наших краях уже десятки лет никто слыхом не слыхивал о шепчущих – или выродках, если сказать погрубее, да, детка?

– Тихо ты, не дури – кто-нибудь услышит! – свистящим шепотом одёргиваю я подругу, и мы направляемся обратно. Розовое личико Салли буквально светится от счастья, когда мы берёмся за руки и идём дальше, кивая прохожим.

Салли четырнадцать, она на два года меня старше, но это совсем не заметно. Она совершенно бесхитростная, и от этого выглядит младше. По ней всегда всё видно: и хорошее, и плохое. Мама говорит, что она «ребёнок в душе», и это именно так.

Кое-кто в деревне, миссис Далвич например, говорит, что Салли «слегка того, как и все Хаббарды». Вот, кстати, и она, вся седая и злющая, под стать своей тощей чёрной кошке – затаилась за склянками с зельями и мазями, выставленными в окне аптеки. Это последнее здание на улице, дорога огибает его и бежит вверх по холму, к моему дому. Внутри аптеки полки уставлены стеклянными бутылочками, заткнутыми пробками, инкрустированными драгоценными камнями, и на каждой белеет написанный от руки бумажный ярлычок.

– Доброе утро, миссис Да-а-алвич, – нараспев говорим мы, специально растягивая первый слог; к такой маленькой дерзости не придерёшься, а Салли немного приободрится: деревня у нас маленькая, и она знает, что говорила про неё эта старая злобная летучая мышь.

А затем мы переходим на бег и не сбавляем темпа до тех пор, пока в груди не начинает гореть, а ноги – ломить от боли, а нам смешно, потому что мы уже обежали аптеку и завернули за угол, теперь нас никто не увидит.

– Видела, как она пялилась на меня? – кричит Салли, замедляя шаг, и я искоса смотрю на неё. Она поджала губы, а её чудесные серые глаза стали свинцовыми и мрачными. Верный признак того, что она в ярости.

– Она не пялилась на тебя, Салли, она просто смотрела в окно, вот и всё, – я игриво толкаю её локтем, надеясь развеселить. – Идём. Ты же не хочешь, чтобы у тебя были неприятности, тем более сейчас, когда у тебя новая работа и всё такое.

– Она считает, что она лучше меня, так ведь? Потому что я Хаббард, и все вокруг считают себя лучше нас.

– Салли, никто так не думает. Ну пойдём, нам ещё булочки нужно съесть, если ты их не раздавишь по дороге, – я выразительно киваю на её руки: в одной она держит бумажный пакет, а другую сжала в кулак.

Салли не обращает на меня внимания и, опустив голову, смотрит вниз, а затем вдруг приседает как в реверансе и, подняв с земли камень, бросает его вверх, ловит одной рукой и подкидывает на ладони, оценивая вес. Затем переводит взгляд на меня и, глядя мне прямо в глаза, впихивает мне пакет:

– Подержи пока булочки.

– Не буду, – я уклоняюсь и скрещиваю руки на груди. – Я в этом участия принимать не собираюсь, и, если у тебя в голове осталось хоть немного мозгов, ты сейчас же положишь этот камень обратно.

– Но она это заслужила! Она самая что ни на есть ужасная…

– И что? Если ты разобьешь ей камнем окно – как это поможет, ну как?

– Ну, какое-то время ей будет плохо, так же как мне из-за неё. – Её голос прерывается, и на миг мне хочется выхватить камень у неё из руки и запустить его самой.

– А вдруг эта мерзкая старая карга расскажет леди Стэнтон? Ты же знаешь, какая она, Салли. Только вообрази, каким самодовольным будет её ссохшееся лицо, если по её милости ты лишишься работы. Пойдем, Салли, прошу тебя.

Салли фыркает и вытирает нос тыльной стороной ладони, и на её щеке остаётся блестящая дорожка сахарной посыпки.

– Она сказала, что в следующий раз, когда поедет на море, может взять меня с собой.

– Кто – миссис Далвич?!

– Да нет, тупица, – леди Стэнтон. Ей последнее время нездоровится, и она говорит, что морской воздух хорошо действует на её «конституцию», что бы это ни было. Такую поездку я уж точно не хочу пропустить, – она разжимает пальцы, и камень падает на землю. – Пег, ты когда-нибудь была на море?

Вот так просто тучи рассеиваются, и мне становится легче на сердце. У Салли тот ещё темперамент, но обычно мне удаётся вовремя её успокоить.

Я беру её под руку и тащу к дому, пока она не увидела, что миссис Далвич вышла из магазина и перешла дорогу, чтобы посмотреть, куда мы идём: руки упёрты в тощие бока, у ног трётся домашняя кошка.

– Нет, Салли, я никогда не была на море, – отвечаю я. – Мы поедем туда, когда разбогатеем. Я тебе обещаю.

Спустя несколько минут мы сидим на моей кровати и разворачиваем булочки: аккуратно отлепляем и разглаживаем бумагу, чтобы она заменила нам тарелку.

– Оставьте мне что-нибудь! – крикнул папа из своего кресла в гостиной, когда мы пробежали мимо, но на это у него нет ни малейшего шанса.

– Божественно, – говорит Салли, запихнув в рот большущий кусок. Это правда очень вкусно. Выпечка мягкая, с сочной сердцевиной – если её сжать, то из неё будет сочиться сладкая липкая начинка, – в ней попадаются толстенькие изюминки, а сверху хрустит корочка запечённого сахара. Салли пальцем выводит на липкой бумаге своё имя, Салли Хаббард, и я прячу улыбку: ещё совсем недавно она и слова не могла прочитать, не то что написать, а теперь не упускает возможности похвастаться своим почерком с завитушками. Мама учила её в школе и часами дополнительно занималась дома. Салли оставляет про запас половину купленных булок, мы облизываем пальцы, чтобы сладкий сироп не стёк на запястья, и идём к умывальнику в углу. Когда я подставляю руки под воду, меня внезапно бьёт энергетической волной, точно зарядом статического электричества, и отбрасывает назад. Что это было?

– Пег, с тобой всё в порядке? – спрашивает Салли.

– Да-да, всё хорошо, – отвечаю я. – Ничего страшного.

Она подскакивает ко мне и лукаво окидывает взглядом комнату:

– О-о-о, здесь призрак? Тут есть призрак? Чё говорит? Он шепчется с тобой, Пег? Он прям тут? – она на секунду замолкает и отскакивает в сторону. – Или тут?

– Салли, прекрати.

Она ухмыляется и снова прыгает:

– А может, тут?

– Салли! – теперь мне смешно, потому что она такая непосредственная, а то нечто, чем бы оно ни было, уже ушло. Но последнее время это происходит всё чаще и чаще; только я никому об этом не говорю. Я привыкла замечать рябь в воздухе или чувствовать трепет в груди: так я понимаю, что рядом дух, который почему-то задержался на мгновение, прежде чем покинуть этот мир. Пора бы мне уже привыкнуть, тем более что происходит это со мной чуть ли не с первых минут жизни. Только… на этот раз оно было не похоже на обычную рябь или трепет.

Это был щелчок кнута.

Наверное, я всё себе напридумывала. Скорее всего, я просто перенервничала из-за того объявления на стене пекарни; так всегда было с тех пор, как их стали развешивать повсюду. Теперь каждый окутан облаком подозрения, и у меня кровь в жилах стынет – потому что разве это не то же самое, что было с ведьмами? Тогда ведь подозревали всякого, кто вёл себя странно или чем-то выделялся. Безобидную старушку, которая выглядела немного чудно́. Женщин, которые выращивали целебные травы. Несчастную бездетную вдову, говорящую сама с собой. Ту упрямую девочку, которая никого не слушалась… Все они ведьмы? Во всяком случае, вердикт был такой. И от этого мне страшнее всего.

Охота на ведьм стала каким-то видом хобби, как, например, танцы или изготовление открыток. Папа говорил мне, что в те времена были убиты и несколько шепчущих, прежде чем люди пришли в себя и прекратили охоту. Неудивительно, что он наказывал мне держать рот на замке: никто не должен знать о моём секрете. Папа говорит, что так будет лучше.

Но только вот Салли знает. Знает с того времени, как мне исполнилось три года, и я рассказала ей про «милую леди, у которой вокруг радуга» и которая попросила меня напомнить её мужу «покормить эту дрянную собачонку». Салли посмеялась над ругательством, но поверила мне безоговорочно. С ней всегда просто, и именно поэтому она мой лучший друг.

В дверь комнаты постучали:

– Пегги, пока Салли не ушла домой – у нас тут лишних полдесятка яиц и кварта молока, которую мы точно не выпьем до того, как оно свернётся. Мы будем ей очень обязаны, если она их заберёт.

– СпасибомиссисДевона, – кричит в ответ Салли. Она произносит эту фразу так часто, что та превратилась в одно слово.

– И Пег, – добавляет мама, – мне скоро понадобится твоя помощь.

– Конечно, мама.

Салли выжидает, пока мамины шаги не затихнут на лестнице.

– Ты знаешь, кто на этот раз? – спрашивает она.

– Мальчик с молочной фермы, вроде Барни или как-то так. Бедняжка, сгорел от чахотки.

– Я его знаю! Ох, жалко. Он был такой красавчик, высокий такой, сильный и светловолосый.

– Я не знала, – вру я, вспомнив, как у меня горели щёки, когда я в прошлый раз смотрела на него. Сейчас я совсем не чувствую его дух. С одной стороны, это ужасное разочарование, с другой – огромное облегчение.

Салли постукивает пальцем по нижней губе:

– А ты бы… ты бы… Не, я не могу это сказать!

– Что? Что я бы?

Салли лукаво улыбается и покусывает заусенец, а в глазах притаился бесёнок.

– Ты не хочешь посидеть с ним? Подержать за руку, будто он твой возлюбленный?

– Салли!

– Что? От этого же никому хуже не будет! – она задорно перекатывается на кровати. – Пошли, а?

– Нет! – отвечаю я как можно более возмущённо, потому что, честно говоря, не могу сказать, что подобные мысли не приходили мне в голову. Я ещё не знаю, как вести себя с мальчиками. Мама говорит, что для этого вся жизнь впереди. Я смотрю на Салли – она вся раскраснелась и тихо хихикает.

– Всё нормально, – говорит она. – Ты можешь сделать это, а потом рассказать на исповеди, и тогда тебе распустят все твои грехи.

– Отпустят, неуч. И вообще – о чём это ты?

– Ну… на прошлой неделе мистер Тейт был у леди Стэнтон. Он пришёл выразить «своё почтение хозяйке дома», – тут она корчит гримаску. – Но хозяйка дома его терпеть не может. Ой, Пег, слышала бы ты, как она его называет за глаза! От леди я такого не ожидала! – Она ухмыляется, но тут же грустнеет. – Последнее время он постоянно заходит и всё что-то шепчет леди Стэнтон на ухо. – Она немного помолчала. – Он опять спрашивал про тебя.

Преподобный Отто Тейт. От одного его имени у меня мурашки по коже. Салли берёт меня за руку и крепко пожимает её:

– Пег, я понимаю. – На щеках у неё появляются два розовых, словно нарисованных, пятнышка, которые становятся только ярче, когда я поднимаю на неё глаза.

– Салли, в чём дело? – спрашиваю я.

– Он хотел знать, не вернулась ли ты к своим прежним штучкам.

– Моим прежним… Что ты сказала ему?

– Ничего, – отвечает она, резко убрав руку и засунув её под юбку.

– Салли, – кровь стучит у меня в висках, – ради всего святого, пожалуйста, Салли, скажи, что ты не…

– Я не могу врать викарию! Иначе меня могут отправить в ад или куда похуже!

Нет, Салли. Нет, нет, нет, нет, НЕТ!

– Он не может этого сделать, мы же говорили об этом! Что ты ему сказала?

– Я сказала, что не понимаю, о чём он.

Я выдохнула с облегчением:

– Тогда всё в порядке. Всё хорошо. Просто сначала ты меня напугала.

– Но потом, – выпаливает она, – он совсем меня запутал и стал задавать всякие разные вопросы, я стала нервничать и потом подумала, что если скажу, что если бы ты могла разговаривать с мёртвыми – если бы могла, заметь, – то я бы точно ему ничего не сказала, а все остальные пусть лучше не суют нос в чужие дела и не верят слухам, и к тому же если бы ты могла говорить с мёртвыми, то в этом всё равно не было бы ничего страшного, это же просто навык, как говорить на французском или вроде того. – Теперь её щёки стали уже пунцовыми, что неудивительно. Как можно быть такой глупой?!

– Да, отлично, это его точно успокоило, так ведь?

– Я. Не. Сказала. Ничего. Плохого.

– Да нет, СКАЗАЛА, Салли! С чего тебе вообще понадобилось что-то ему говорить?

– Знаешь что, мисс Безупречность, может, не надо тут панику наводить, а? – Салли с горящими от злости глазами садится на кровати и сметает на пол бумажный пакет с булочкой. – ТЕБЯ там не было, ТЫ не знаешь, какой он…

Я вскакиваю на ноги и сжимаю кулаки.

– Я прекрасно знаю, какой он! Именно поэтому держусь от него подальше! – я пинаю пакет с такой силой, что он врезается в стену; булочка, которую Салли бережно оставила на потом, разлетается по всему полу. – По крайней мере, так я не боюсь, что скажу что-то настолько ТУПОЕ! – ору я.

И в ту же минуту мне хочется забрать эти слова обратно. У Салли на глаза наворачиваются крупные слёзы, я делаю шаг к ней и протягиваю руку, но она бьёт меня по ней. Её ярость распаляется всё сильнее, и желание плакать у неё пропадает.

– Нет, – говорит она. – Не смей. – Она собирает свои вещи и хватает пальто и перчатки. – Думаешь, ты особенная, да, Пег?

– Я… о чём ты?

– О тебе и твоём даре, – она презрительно усмехается. – Но только он не делает тебя лучше других, Пегги Девона, и уж точно не делает лучше меня! Если твой папочка называет тебя особенной, это ещё не значит, что все остальные так думают. Ты ужасный друг. Может, мистер Тейт прав. Может, ты и правда омерзение.

– Омерзен… – я вижу, как Салли сжимает кулак, и прикусываю язык, чтобы по привычке не поправить её.

– Если ты правда так думаешь, – говорю я, – то убирайся.

Салли медлит. Мне бы извиниться, тогда извинится она, и у нас опять всё будет хорошо, так уже сто раз было.

Я молчу.

Салли разворачивается, быстро выходит из комнаты и спускается по лестнице. Мама что-то кричит ей вслед, но она уже вышла из дома.

2

Прошла неделя. Из особняка Клифтон от Салли нет никаких вестей. От её мамы я тоже ничего толком не узнала, когда передавала ей яйца и молоко, которые не забрала Салли. Я думала, она оставит мне записку или попросит свою маму что-нибудь мне сказать – но нет. Ну и ладно, раз она так хочет. Отлично. Мне всё равно. Мне абсолютно наплевать. Навозом ей дорожка. Она наверняка сейчас чудесно проводит время на море вместе с леди Стэнтон. Хорошо устроилась. Чтоб ей орда голодных крабов пооткусывала пальцы на ногах.

Будь вы прокляты, преподобный Тейт! Это он виноват, что мы с Салли поссорились. Пять лет назад он не обратил внимания на меня, на маленькую девочку, когда я тянула его за рукав и говорила, что в шахте произошёл несчастный случай. Взгляд, которым дух того несчастного шахтёра посмотрел на меня, прежде чем рассеяться, будет преследовать меня вечно. Он истратил всю оставшуюся энергию, чтобы передать мне послание. «Приведи помощь», – сказал он, но викарий отмахнулся от меня, как от мухи, кружившей над его чёрной шерстяной сутаной, и с тех пор возненавидел. Если бы те минуты не были потеряны, что-нибудь бы изменилось? Удалось бы спасти несколько жизней?

Какой-то шум прерывает мои мысли, и я прячу книгу под покрывало. Сегодня утром у меня опять сводит все внутренности, и я тянусь за горячим камнем, который принесла мне мама, но он давно успел остыть. Мне бы нужно хлопотать по дому, а не читать, но завтра в любом случае пришлось бы делать всё по новой, и я подумала – какая разница? Зачем тратить время на вытирание пыли, когда я могу погрузиться в миры куда интереснее, чем мой собственный?..

И снова этот звук. Настойчивый стук в дверь и дребезжание стекла. Волчица, которая всегда поблизости, вскидывает морду и поскуливает, не сводя с меня больших глянцевых глаз. Я иду босиком на лестничную площадку, скользя по гладкому полу.

– Мама?

Мама мнётся у подножия лестницы, она поднимает на меня глаза и через силу улыбается.

– Пегги, – говорит она, – вот ты где. Я тебя везде искала.

Я готова усомниться в её словах – в нашем доме четыре комнаты, и даже тщательный поиск не занял бы много времени, – но при виде её мертвенно-бледного лица решаю промолчать. Она вытирает руки о фартук.

– Будь паинькой, откроешь дверь? – голос звучит натянуто и неестественно высоко.

– Всё в порядке? – спрашиваю я, повернув голову в ответ на новый дребезжащий стук в дверь. – Кто это?

– Мистер Блетчли, – отвечает мама.

Честно говоря, я не понимаю, как мама его терпит. Я знаю, что он наш родственник – папин брат, если быть точнее, хоть по нему никогда этого не скажешь. Я ни за что не назову его дядей, потому что мне он не родня; я скорее миссис Далвич назову тётушкой Агнес! У меня с мистером Блетчли даже фамилии разные – с тех пор как между братьями вспыхнула какая-то загадочная ссора, мистер Блетчли исчез, и его не видели в деревне вплоть до того несчастного случая в шахте. Только представьте, до какой степени нужно обидеться на брата, чтобы сменить фамилию! Мама ему явно не доверяет, а мне этого достаточно.

– Мы не можем спрятаться? – спрашиваю я шёпотом, спускаясь на цыпочках по лестнице, и заглядываю в гостиную в надежде, что папа поддержит моё предложение, но в комнате никого нет. У него тоже нет ни малейшего желания видеться с братом, поэтому он уходит каждый раз, когда тот решает нас навестить.

– Мистер Блетчли не узнает, что мы дома: лампы не горят, и в камине нет огня.

Молчание. Вздох. Поникшие плечи.

– Нет, Пегги. Проводи его на кухню и предложи чаю. Я только приведу себя в порядок и сразу же спущусь. Чем быстрее он войдёт, тем быстрее уйдёт.

Вот такая она, моя мама – слишком добрая.

Первое, что я вижу, взглянув на входную дверь, – это силуэт цилиндра за рифлёным стеклом, зловеще покачивающийся от каждого движения. Я медлю, мне вовсе не хочется впускать этого высокого мужчину экстравагантной наружности.

Рядом с ним стоит кто-то пониже и пошире, в нелепо нахлобученной шляпе. Разнервничавшись ещё сильнее, я открываю дверь, одновременно пытаясь пригладить взлохмаченные волосы.

– Мистер Блетчли, – говорю я, неохотно изобразив реверанс, хотя мужчина уже проскользнул внутрь. На вид ему лет пятьдесят, у него пышные волосы и усы, какие обычно отпускают состоятельные люди, и я готова поставить шиллинг на то, что у него есть для них специальная щёточка, чтобы причёсывать, точно любимую кошку. Широкоплечий, плотного сложения, на мой взгляд, он всегда слишком вычурно одевается. Сегодня на нём чёрный сюртук, серые твидовые брюки, небесно-синий жилет из ткани со спиральным узором и шейный платок в цвет, настолько объёмный, что я уверена: мистер Блетчли запрокидывает голову, чтобы не натереть подбородок. А может быть, он просто считает, что ему, такому шикарному и деловому, подобает смотреть на нас, мещан, свысока. На меня он всё равно не обращает никакого внимания, потому что девочка двенадцати лет уже перестала быть забавным карапузом, но ещё не стала очаровательной собеседницей.

Его низенький, пухленький и неуклюжий напарник следует за ним.

– Мистер Щупуэлл, – говорю я и отпускаю дверь так, что она сразу же захлопывается, стукнув молодого человека по ногам.

– ШИПуэлл, – сразу же поправляет он, и его бросает в краску при виде моей плохо замаскированной усмешки.

– Могу я предложить вам чаю, джентльмены? – спрашиваю я и ставлю медный чайник на плиту. Мне тяжело его поднимать, но я прилагаю все усилия, чтобы не показывать этого.

– Это было бы очень мило, мисс Девона, – отвечает мистер Блетчли. (Кто бы мог подумать! Я перестала быть невидимкой!) – Из такой способной девочки, как ты, получится отличная горничная. Может быть, тебе бы стоило уехать из деревни и посмотреть этот чудный мир, – он ненадолго умолкает. – Возможно, у меня даже найдётся для тебя работа.

Мне становится ещё тяжелее, и чайник на этот раз ни при чём. Опять он за своё. Я украдкой поглядываю на буфет, стоящий рядом с раковиной и отжимным катком. В глаза бросается картонная визитная карточка, которая опирается на маленького медного кролика. Размером она не больше спичечного коробка, золотистые тиснёные буквы поблёскивают на тёмно-синем фоне.

«Спиритический салон Джедидайи Блетчли, – значится на ней. – Прикоснитесь к Иной стороне! Вход только по приглашению».

Ещё там указан номер телефона (этот человек не может не выпендриваться), а ниже изображён знак: просто нарисованный глаз и ещё что-то, напоминающее контур короны. Видимо, глаз здесь символизирует предполагаемое «внутреннее ви́дение» его подчинённых-оракулов. А корону можно объяснить только чрезмерно раздутым самомнением того, кто выбрал себе такую эмблему.

Я искренне поражаюсь тому, как некоторые люди в каких-то десяти милях от нас делают вид, будто у них есть дар, который я вынуждена скрывать (потому что ни один из них шепчущим не является, это уж точно). Теперь разговоры с мёртвыми стали развлечением для богатых и безнадёжно тупых. И этот человек – также из рода Девона – участвует в этом фарсе. Как он может?!

Мистер Блетчли видит, куда я смотрю, и краснеет. Я не в первый раз задаюсь вопросом, уж не из-за этого ли они с отцом поссорились. Что, если папин брат предал наследие шепчущих? Я выдерживаю взгляд мистера Блетчли так долго, как только могу; он первый отводит глаза, и я мысленно праздную победу.

– А где же восхитительная миссис Девона? – жеманно спрашивает он. – Надеюсь, она не избегает меня.

При этих словах в комнату проскальзывает мама, её светло-рыжие волосы кое-как собраны в большой бесформенный пучок, из которого вертикально торчит карандаш. У неё маленький веснушчатый нос, слегка загорелая кожа, а глаза зеленее изумруда. Папа иногда зовёт её Персиком, и это прозвище ей идеально подходит, хотя настоящее её имя Лидия.

– Мистер Блетчли, прошу простить – мне нужно было срочно кое за чем приглядеть. Надеюсь, Маргарет хорошо приняла вас?

– Ах, не беспокойтесь, дорогуша. Могу заверить, что к нам были предельно внимательны. Я обратил внимание Маргарет на то, что, принимая во внимание её возраст, ей могло бы быть интересно попробовать себя в услужении. Я всегда могу замолвить словечко в одном из местных домов – или она могла бы пойти работать ко мне… как и всегда, это предложение…

– О, благодарю вас, мистер Блетчли. Это ужасно мило с вашей стороны, но Пег… но Маргарет просто незаменима в моей школе: она вместе со мной приглядывает за младшими, не говоря уж о том, что помогает мне по дому, когда наступает зима и дел становится больше.

Мистер Блетчли поджимает губы, и капля пота стекает прямо на подбородок. Я отвожу глаза, боясь, как бы мой сегодняшний завтрак не покинул желудок.

– Что ж, если вы, дорогая леди, так привержены этим современным идеям массового образования… – Он шутит, но мама выжидающе смотрит на него. Мистер Блетчли видит это, и улыбка исчезает под напускным разочарованием. Он переводит взгляд на стол и проводит холёным пальцем по поверхности, словно проверяя, насколько она пыльная. – Полагаю, что присутствующая здесь юная Маргарет хотела бы получить университетское образование.

– Конечно, хотела бы! – возмущённо говорю я. Получить такое же образование, как у мальчиков, как у него (тут я метнула убийственный взгляд на Амброуза Шипуэлла) – это же просто мечта. Он пойдёт в университет! Меня бы туда не пустили, даже будь у нас деньги, потому что я девочка. Как же я от этого злюсь! Я намного умнее, чем он.

Мистер Блетчли сочувственно смотрит на маму:

– Если бы карта легла иначе, да?

Я не до конца понимаю, что он имеет в виду, но мама не обращает внимания на его слова, её взгляд устремлён в сторону гостиной. Я знаю, о чём она думает. А что, если папа слышал всё это?

Я беру в руки чайник (такой горячий, что чувствуется даже через прихватку) и представляю, какое у мистера Блетчли было бы лицо, урони я эту посудину ему на лакированные туфли.

Но я не делаю этого. Мама говорит, что недавно мистер Блетчли помог нам в каком-то деловом вопросе, и именно поэтому она терпит его посещения. Вместо этого я говорю:

– Мистер Блетчли, вы бы хотели пить чай здесь, на кухне, или вам будет удобнее в гостиной? Сегодня у нас только один труп, и он относительно свежий. Я добавила камфоры в масло для лампы, и, если я зажгу её, вы вряд ли что-нибудь почувствуете. – И я улыбаюсь ему своей самой невинной улыбкой, пока его красное лицо сереет и он хватается за край стола рукой, костяшки на которой становятся совершенно белыми.