У художников есть выражение: «Искать натуру для картин» и зачастую это черная работа. Находишься, ноги гудят, но если повезет, то доволен и, кажется, нет тебя счастливей. В тот раз меня потянуло в центр Москвы.

Я свернул с Лубянской площади к Кремлю и прошел в маленький двор возле Николо-Греческого монастыря.

Глухие стены, заборы, решетки – все было сделано, чтобы не пустить непрошеного гостя. Я уже хотел вернуться, как обратил внимание на узкую щель в сочленениях соседних стен. Если проходит голова – можно попробовать. Я еле протиснулся, замарав куртку, сделав петлю, обогнул старый тополь, и, глазам моим неожиданно открылся большой двор, сплошь заваленный строительным мусором. Меня окружали: крупные блоки кирпичей с остатками белой и желтой побелки, листы ржавого железа, старые рамы, подгнившие балки с остатками черных досок – а в центре возвышались остатки дома. Первый этаж его еще не сломали, и за ним торчала стрела экскаватора, с подвешенным ядром.

«Да! Опоздал запечатлеть кусочек старой Москвы!» – с сожалением подумал я, и тут мои глаза, среди груды строительного мусора, наткнулись на книгу или тетрадь. Я стряхнул с нее красную кирпичную пыль. Она была обрамлена вензельной рамкой, с голубями и ангелами по углам, а по низу, очень мелко, типографским текстом было набрано:

«С-Петербургъ Главное управленiе Удъловъ, Моховая №40 1911»

В центре каллиграфическим почерком бледными чернилами было написано:

«Сетрорецкъ. 1912. Тетрадь – II»

Обложка изобиловала желтыми и коричневыми разводами. Я попробовал открыть тетрадь, но не тут, то было. Страницы были как монолит и рвались.

«Да! Вторая часть! – с сожалением подумал я, – а где же первая?» Найдя палку, с расщепленным концом, я начал исследовать строительный мусор. «А вдруг!?». И удача, улыбнулась мне во второй раз!! Я вытащил из-под кирпичей старое зеркало на деревянном основании, с точеными украшениями по периметру. Слой амальгамы взялся чешуйками и почернел. Половина зеркала, видимо при падении откололась, но из-под оставшейся половины, виднелся уголок еще одной тетради. В этом я уже не сомневался. Я сделал попытку ее вытащить – не получилось. Из-за суеверий, я не захотел разбивать зеркало и решил домашними ключами отогнуть скобки, что держали фальц стекла. Скобки из-за ветхости почти без усилий сломались. И… О Боже!!! Я испуганно оглянулся. К моим ногам упали тетрадь и плотный конверт, лежавшие в потайном углублении!

Трудно описать чувство которое охватило мое существо! Наверно если кто-то бы посмотрел на меня в ту минуту – обязательно сказал бы, что этот человек ненормальный. Не знаю, что я там хотел обнаружить, но я так резко поднял мои находки!!! Эти ощущения наверно знакомы кладоискателю, когда, сообразуясь с рассказами или картой, после долгих поисков, его лопата неожиданно натыкается на металлический ящик с неизвестным содержимым.

Дрожащими руками я торопливо вскрыл конверт! В нем, к моему разочарованию, не было ничего особенного. Просто старые почтовые открытки, отпечатанные в Финляндии — CARTE POSTALE SUOMI FINLAND: на одной вид Выборга, на другой изображение пляжа в Терийоках, лодки, кабинки для переодевания и павильон-кафе, на третьей Курзал Сестрорецкого Курорта. Были и другие открытки, а на обратной стороне – расплывшиеся местами штемпели и личная переписка между мужчиной и женщиной. Чувства столетней давности показались мне, интересны.

Я был так увлечен, что не сразу услышал, что орут мне «московские строители из Средней Азии». Они стояли на остатках первого этажа, махали руками и, видимо, ругались на своем языке. Я понял, что испытывать судьбу и оставаться, мне не стоит, и поспешно прижав найденное богатство, проделал обратный путь, используя, знакомый лаз.

В нетерпении я вернулся домой, но как, ни пытался открыть записи – мне это не удавалось. Что уж я только не делал: и грел паром из чайника, и засовывал вязальные спицы, и аккуратно поддевал скальпелем – ничего не помогало. Отчаявшись, я вдруг вспомнил про Андрея Васильевича – моего соседа по старой квартире. Он работал экспертом в лаборатории судебной экспертизы на Старой Басманной. Если не уволился – может, поможет! У них то, наверно, бывают задачки и посложнее!

Василич встретил меня по доброму и, кажется, совсем не удивился моему приходу.

– Соскучился!? Пропустили тебя? Тут у нас все по-новому. Консьержка. Кодовые замки. Проходи… Проходи.

Я рассказал о своей проблеме. Он долго вертел мой антиквариат, ругал меня, что я как медведь полез, куда мне соваться не следовало. Потом разгладил бороду и лукаво посмотрел на меня:

– Ладно. Сделаю. С тебя ничего не возьму – ну пару бутылок коньяка – это уж сам бог велел. Идет?

– Идет! Конечно, идет! – с радостью, запальчиво воскликнул я.

– Но хорошего: не менее 10-лет выдержки, – добавил он, улыбаясь, видя по моей реакции, что продешевил.

– Все будет Василич!!! Звони! Жду!

Прошло не менее недели, пока я дождался долгожданной весточки. Я как на крыльях помчался к нему.

– Получилось?

– Да получилось то, получилось, но уж больно хлопотно. Неделю до полуночи пришлось задерживаться. Представляешь!

– Ну-у-у да, – протянул я – понимая, куда он клонит.

– По-хорошему тут и пяти бутылок мало. Сколько стоит мой рабочий день? … Знаешь? Специалист-эксперт высшей квалификации! То-то! Но ты не тушуйся, не тушуйся, – сменил он тон, видя мою скисшую физиономию, – это я так сказал, между прочим. Давай, что принес, и забирай свои манускрипты.

Я взял в руки две папки. В них лежали отдельные листки.

– Да! Пришлось разъединять по листочку.

– Понимаю! Это ничего, – согласился я.

– Я еще не все сказал, … да коньяк добрый. Кизляр. 12-лет выдержки, – он отставил в сторону бутылки, которые изучал. – Это ты правильно сделал, уважил старика, но у меня к тебе одна просьба…

– Какая?

– Ты это… так не держи. Не надо у себя. Компьютер в руках есть: по страничке, по две, настучи и опубликуй. Бог его знает, кто это написал, но человек, то писал для нас. Верил, что наступит время и все можно будет напечатать! Договорились?

– Хорошо, я постараюсь Андрей Васильевич.

– На-ка, вот, тебе обратно одну бутылку, и помни наш уговор.

– Да зачем? Я и так хотел, – смущенно запротестовал я.

– Бери, бери, – он лукаво посмотрел на меня, разгладил бороду, – дело то молодое: у меня деньги есть, надо я этого добра куплю… и не куплю сойдет.

Дома, я в полном одиночестве, распечатал коньяк. Налил, на дне широкого бокала, и с вожделением попробовал волшебный напиток – и только тогда, с волнением, отрыл первую папку и углубился в чтение. Какой-то неизвестный человек вошел в мою жизнь. Что с ним стало: убили на войне 1914 года или он погиб во время революции, или заболел тифом, а может, умер от голода? Кто знает!? Но почему-то, мне кажется, судьба впоследствии обошлась с ним несправедливо. Неровные, косые строчки запрыгали у меня перед глазами, и я окунулся в другой мир: когда еще не было мировых войн, революций – и люди были наивней, лучше и верили в ценности, которые нам порой сегодня кажутся смешными.

Глава 2

СЕСТРОРЕЦК 1912.

Это было через семь лет после окончания Борисоглебской гимназии.

Я отправлялся из Петербурга: с нового вокзала Приморской железной дороги. Вокзал еще не был готов. Верхнее строение пути – довели до угла Флюгова переулка и Большого Сампсониевского проспекта.

Вечерело. Подачу поезда задерживали почти на двадцать минут. Петербург в июле 1912 года изнывал от жары: и кирпичные многоэтажные громады, и каменные мостовые, и тротуары были раскалены – а воздух насыщен пылью, копотью и смрадом.

В ожидании, мои глаза скользнули по мрачному ближайшему фасаду: " Магазины Бр. Поляковых. Имъется громадный выборъ обуви кожаной, суконной, и парусинной – Варшавская, Саратовская, Кунгурская чесаная, валяная, бурочная, кукморская, Нижегородская, Тюменская. Магазинъ въ городскомъ корпусъ №№9, 24. Большой выборъ шляпъ, шапокъ и фуражекъ. Складъ резиновыхъ галошъ. Товарищество Россiйской американской резиновой мануфактуры. Прошу почтенниiйшую публику обратить вниманiе»

Какой-то тучный господин, в очередной раз доставал из нагрудного кармашка, который был специально вшит на сюртуке, – часы-луковицу BREUGET в золотой скорлупе, поросячьими глазками смотрел на золоченые стрелки и, не обращаясь конкретно ни к кому – тяжело вздыхал:

– Безобразие! Это просто – какое-то безобразие!

В который раз он проделал то же самое, утер красное потное лицо платком – и тут, наконец, подали состав. Паровоз был не новый, но хорошо отмытый, блестящий, шведской фирмы «Motala». Истомившиеся в ожидании пассажиры, дружно кинулись по вагонам.

У меня был билет в последний – шестой вагон. В него село около десяти человек. Я отметил миловидную девушку. Она была в сером платье, из шелковой креповой ткани с умеренным блеском. Крепдешин, мягко облегал ее стройную фигуру, струился вспыхивающими складками – а плечи, и верхняя половина тела, были прикрыты, короткой белой кофточкой-разлетайкой. На голове, чуть набок, крепилась пристегнутая булавками, полупрозрачная шляпка из китайской чесучи. Ее тонкие губы совершенно не улыбались, хотя глаза смотрели на мир восторженно и радостно.

Не успел я устроиться и разложить скромный багаж, как ко мне подсел тот самый тучный господин, с предложением поиграть в вист. В руках он держал полную колоду – 52 карты и ловко ее тасовал.

– Податной инспектор Прудаев.

Я тоже представился и сказал, не разделяя его оптимизма:

– В эту игру лучше играть вчетвером.

– Но что делать. Надо как-то убить время, – попытался оправдаться он.

От его голоса и внешности исходило что-то неприятное. Я считал себя неплохим игроком. Главное в висте – запомнить 26 карт своих и партнера, а порой карты приходится угадывать. Я любил это занятие, особенно в дороге, но, тут повинуясь шестому чувству – отказался – сославшись на усталость. Он не уходил и еще долго сидел, напротив, сверля меня маленькими рыбьими глазками. Видимо, он ждал, что я передумаю. Это было, в конце концов, невежливо и я, встав, прошелся по вагону, оставив его одного.

Оказывается, за тонкой дощатой переборкой, в соседнем купе ехала моя незнакомка.

Дверь была приоткрыта и, встретившись глазами, я учтиво поклонился ей, как старый знакомый. Она немного испуганно кивнула в ответ и, засмущавшись, сразу отвела взгляд; руки ее при этом, быстро и нервно стали перебирать замок небольшой сумочки, что лежала у нее на коленях; а ноги, обутые в белые сафьяновые полусапожки, она спрятала под полку. Девушка стала смотреть в окно и была напряжена.

Я, с сожалением скользнув в последний раз взглядом, по ее фигуре, прошествовал к себе. К счастью, тучный господин, видимо поняв бестактность своего присутствия, покинул меня и я, скинув туфли, с удовольствием вытянулся на полке.

Тут я вспомнил о газетах. Это было очень кстати. Развернул «Русское слово» и «Новое время», что взял у разносчика на вокзале. В нос ударил запах свежей типографской краски. Я пробежал заголовки: Мальта – «Итало-турецкая война. С места событий»; Будапешт – «Анти-венгерская демонстрация в Праге»; общество «Русский инвалид» извещает, – новое направление в живописи после «кубистов»; неуловимый разбойник «Зелим-хан».

На третьей странице задержался немного больше:

КРИМИНАЛЬНЫЕ НОВОСТИ

ПЕТЕРБУРГЪ (По телефону отъ нашихъ корреспондентовъ).

Сегодня, в склад изданий Острогорского, по Моховой улице, в д. №28, вошли два подростка 13 – 15 лет, и спросили книгу. Управляющая складом г-жа Берникова выдала книгу и открыла кассу, чтобы разменять деньги. Мальчишки, с криком: «Руки вверх!», бросились на Берникову, повалили ее на пол и стали душить полотенцем. Г-жа Берникова взмолилась и просила оставить ее в живых, взять все, что имеется в кассе. Они забрали около 70-ти рублей, – всю наличность кассы и бежали.

«Да! В какое страшное время мы живем! – подумал я, поглядывая на унылый пейзаж за стеклом. – Совсем дети. Толи дело было раньше?! Страшно становится. Куда катится этот мир!». Хотя убить время было нечем, я без сожаления перелистнул мир криминала. На последней странице взгляд мой привлекли два сообщения:

«КНУТ

Он снова сделался злобой дня для городовых. Дело в том, что некоторые извозчики и биндюжники, испытанные противники «Кнутовой реформы», – почувствовав ослабление надзора в этом направлении, вновь обзавелись кнутами. По их убеждению, лошадь без кнута, это все равно, что лошадь – без хвоста. Между тем, городовые – отметив такое непослушание, установили бдительный надзор за ослушниками. Напрасно извозчик, заметив городового, старается скрыть пребывание в санях кнута. Городовой – старый волк – его не проведешь. По слухам, старое помещение для склада извозчичьих кнутов заполнено. Того и гляди, что городской управе придется ассигновать сумму на постройку специального дома для склада кнутов.

ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ «ВОДКА».

Николай Тесла – тот самый чешско-американский изобретатель, который намерен передавать электрическую энергию без проводов – изобрел электрическую водку. Приготовляется она очень просто – пропусканием тока от батареи через особый подкисленный состав.

На последнем собрании докторов, в лондонском Меншьон-Гаузе, трезвенник, Томас Барлоу, выступил против обыкновенного алкоголя, в пользу электрической «водки».

«Забавно!» – подумал я и, отложив газеты, попытался задремать, но ничего не вышло. Неясные шорохи из соседнего купе тревожили мне душу. Я представлял себе, что буквально в нескольких перстах, за этой тонкой перегородкой, сидит девушка, молодая женщина, очень приятной наружности и может так же скучает, как и я. Это было нелепо и неправильно, и такая мысль не давала мне расслабиться. Отчаявшись задремать, я скатал постель и присел к окну. Поезд шел по приморской Санкт-Петербург-Сестрорецкой железной дороге. Это была частная железная дорога на северо-западе России. Она соединяла Санкт-Петербург с курортами, расположенными на северном побережье Финского залива. Видимо барышня следовала в один из них. Неожиданно я услышал легкие шаги, шорох юбок и боковым зрением уловил белое одеяние моей изящной незнакомки.

– Извините! Не могу открыть сельтерскую воду. Вы не поможете? – сказала она, сильно смущаясь, и краска бросилась ей в лицо.

Я ловко справился с бутылкой, подцепив крышку краем серебряного перстня. Это был подарок матери – на совершеннолетие. Бедная мама! Знала бы она, для чего я его использую.

– Пожалуйста!

– Здорово у вас получилось, – заметила моя попутчица, все еще смущаясь.

Я, пользуясь предоставленным случаем, представился:

– Михаил. Михаил Громадин. Инженер – еду на Сестрорецкий оружейный завод. По делам.

– Маша, – барышня потупила глаза, – Мария Александровна. Еду на отдых, – ответила она в том же ритме в полголоса.

Мы помолчали немного. Я, передавая сельтерскую, задержал бутылку, не отпуская совсем. Она уловила этот жест, подняла глаза и, взглянув строго, еще тише добавила.– Замужем!

Я отпустил бутылку, но она не уходила, … пребывая некоторое время в нерешительности.

– Ах! Да! Еще пробочка! – спохватился я, поняв, что она ждет.

– Благодарю! Вы очень любезны.

– Вам не скучно одной? – поинтересовался я, напуская равнодушный вид и как бы говоря это из вежливости.

– Что вы! Конечно, нет, – воскликнула барышня. – Я люблю скучать.

– Не попали мы с вами в одно купе. Может, пообщались – и дорога показалась короче.

– Может быть. Но пусть будет, все как есть.

– А что если нам исправить эту ошибку – скрасить наше одиночество? – бросил я пробный шар, ловя ее ускользающий взгляд.

– Это ни к чему, – сказала он сухо.

– Да, это ни к чему вас не обязывает, я выйду спустя несколько часов на станции в Сестрорецке, а вы поедете дальше…

– Разве вы находите это удобным?

– Вы так не считаете?

– Еще час назад меня провожал муж. Вы видели, … такой высокий важный господин, с цилиндром на голове?

– Кажется, припоминаю, – соврал я, и внимательно посмотрел ей в глаза, – он, по-моему, не молод, – наудачу ляпнул я.

– Да! Да, это есть. Но он очень хороший человек. Мне бы не хотелось так… – она замялась, не зная как продолжить начатую фразу.

– Я вас прекрасно понимаю. Не продолжайте. Дело ваше Мария Александровна. Хотя жаль… очень жаль, ваше общество бы украсило мой путь.

Мы обменялись взглядами. Она была слегка расстроена и почти не скрывала этого, но приличия были превыше всего. Другого – от замужней женщины, я и не ожидал.

– Может дать вам прессу: свежая, но я почти прочитал ее, только объявления остались? – добавил я, оставляя надежду на перемены в ее настроении.

– Что ж! Как закончите и их – приносите, я не откажусь, – выпалила она скороговоркой и, покраснев, быстро, как ветер, удалилась к себе.

– Ого! Неожиданный поворот! – сказал я себе и, достав из портфеля, бросил в рот кусочек мускатного ореха для освежения дыхания. Так я и стоял не присев больше ни на секунду, держась за хромированный поручень и глядя нетерпеливо в окно. Выждав минут десять, я собрал газеты, аккуратно свернул их в трубочку и, напустив нарочито небрежный вид, отправился в соседнее купе.

– Merci. Vous êtes très bons mon monsieur, – поблагодарила она, стараясь не улыбнуться при этом.

У нее был превосходный французский, четкое произношение и особый прононс, что достигается долгими упражнениями.

– Это совершенно ничего не стоит для меня Мария Александровна. Прочитанные газеты? О чем вы говорите?

– Pouvez m’appeler Masha.

– Хорошо, договорились, буду называть вас Маша. Но я не так хорошо знаю французский как вы. Мы технари. Наше дело чертежи, железки и еще много скучных вещей, о которых неудобно говорить в обществе милой дамы.

– Это я понимаю. Оружейный завод! Наверно это страшно и опасно порой!?

Мне ее слова показались приятными. Мужчины все одинаковы. Внутри поднялась волна своей исключительности и величия.

– Ну, не стоит преувеличивать. Все бывает, конечно, – уточнил я немного вальяжно и снисходительно.

– Как вы думаете, война будет? Все об этом говорят! Вот давеча читала: «Ангел мира в опасности!?»

– Помилуйте! Это выдумки газетных писак, – заключил я убежденно.– Сейчас общество достигло такой стадии развития, что все прекрасно понимают, к чему это может привести. Страшное оружие в изобилии наделано во всех странах. Массовое уничтожение: победителей по большому счету не будет. Ну не самоубийцы же мы!? Цивилизованная Европа на это никогда не решится!

– Значит, вся эта шумиха, что бы поднять тиражи газет? – усомнилась моя юная попутчица, почти расставшись со своей прежней застенчивостью.

– Ну не совсем. Иначе бы мне не пришлось ехать на оружейный завод, – многозначительно заключил я.

– Срочное дело?

– Командировка. Надо помочь. Секретное производство.

– Это тайна? – осведомилась барышня.

– Государственная. Российской империи, – заверил я ее, – но об этом лучше не распространяться.

– Вот видите! – она посмотрела на меня чуть восторженно.– Значит, вам доверяют. А мне ничего нельзя сказать. Я болтушка!

Маша встала, подошла к окну и замолчала. Показались низкие черные строения.

– Какая-то станция? – поинтересовалась она, показывая кивком головы.

– Это Раздельная. Помилуйте, … нет, это Лахта, – поправился я. – Обычно поезд здесь стоит минут пять.

– Давайте закажем чай! – вдруг, предложила барышня, не оборачиваясь. – У меня есть прекрасное варенье. Наша бабушка, Агафья, в вишневое варенье добавляет, абрикосовые косточки, липовый цвет. Она его не кипятит, а только долго томит в русской печке, и оно получается как английский джем.

– Хорошо. Будем пить чай. … Будем пить и разговаривать.

– Нет! Просто пить, – немного растеряно возразила моя милая собеседница.

– Как скажете, – пряча улыбку, согласился я и пошел сделать заказ.

Проводник, лукавый дядька, разглаживая, мягкие рыжие усы, занес нам спустя минуту, два кованных вороненых подстаканника. В них простые стаканы из зеленоватого стекла и жидкий чай. Отдельно он держал посеребренный поднос со сдобой.

– Пышка, слойка, сдобные калачи, крендель, плетенка – все из Филипповской булочной, господа! На выбор если желаете? – протараторил он заученную фразу.

– Неужели! Прямо оттуда?

– Обижаете милостивый господин! Настоящие парижские рецепты от придворного пекаря Филиппова. Не «сумневайтесь».

Я отложил всех наименований по одной штуке и сразу расплатился за все. Старик ушел очень довольный, подкручивая вверх кавалерийские прокуренные усы и что-то напевая под нос.

– Вы совершенно зря потратились, – сказала моя прелестная спутница, – мне есть на ночь, совсем ни к чему.

– Все нормально, может, только придется чай повторить. А как вы сударыня смотрите на бутылочку Белого Сурожа из Массандры?

– Нет что вы! – возмутилась она. – Это уж точно зря вы придумали.

– Я принесу, а там решим – раз уж заикнулся, а то неудобно получится.

Я сходил за бутылкой и дополнительно, зашел, взял стаканы у проводника. Она смотрела во все глаза и неодобрительно качала головой.

– Оставьте. Вы такой молодой. Будет у вас еще повод и друзья с кем ее распечатать.

– Вы про оружейный завод? Не мелочитесь Мария Александровна! Не говорите пустое! Я часто там бываю по делам. Поверьте – скукота там полная. «И скучно и грустно и некому руку подать» …Если вы мне составите кампанию, я был бы вам – превелико благодарен!

– Все-таки вы напрасно это затеяли – и чай стынет? – покачала она с укором головой.

– А мы и то, и другое будем. По очереди.

– Какой вы право! Так меня еще и уговорите, – в сомнении сказала она

– Конечно. Мне побольше, а вы давайте пригубите маленько. Вам понравится. Надеюсь!

– Ну, хорошо, – согласилась она с трудом. – За знакомство.

– А вы знаете, Маша, откуда это вино получило название? Что означает «Сурож»? – оживился я, придвигаясь к ней ближе.

Она заинтересованно оживилась, приготовившись слушать.

– Нет. Никаких мыслей.

– Это древнерусское название города Судак. Видите, какое оно золотистое? А аромат? Ничего не напоминает?

– Что-то знакомое… Медовое или яблочное, – предположила она, слегка сморщив лобик.

– Токайское не напоминает?

– Точно! Вы сказали, и я сразу вспомнила, – всплеснула она руками.

– А вообще его делают из винограда сорта – Кокур белый.

Я поведал ей, как мне довелось быть в Судаке. Про развалины Генуэзской крепости, глиняные водопроводы в горах, обычаи крымских татар. Она была очень хорошим слушателем. Кивала в такт мои словам, ресницы ее дрожали, на лице ясно читалась заинтересованность и неподдельный интерес.

Незаметно пролетели несколько часов, но казалось, все длилось один миг.

– Слушайте! Мы так и допьем ваш Кокур Михаил! – сказала она весело, и удивленно, и в глазах ее блеснули озорные огоньки.

– Это будет чудесно, – заверил я.

– Я же совсем не хотела, но вино правда, отменное, – призналась Маша, благодарно посматривая на меня.

– Расскажите о себе немножко, – решив что, настал нужный момент, попросил я, стараясь говорить как можно естественней.

– Вы считаете, это удобно? – стушевалась она, не ожидая такой смены разговора.

– Ну, не знаю – вам решать, – уклончиво промолвил я, с надеждой глядя ей в лицо.

– Да! Да, конечно, – улыбнулась она. – А что рассказать?

– Правду! Вот все как на духу! Вы можете… быть откровенной?

– С близкими, родными наверно.

– А мне казалось – людям, которые больше не встретятся в вашей жизни – можно поведать гораздо больше. Они не опасные. Никогда эти откровения не используют против вас, никому больше ни о чем не расскажут, во всяком случае, вашим знакомым – точно.

– Хм! Конечно. В этом есть резон, – задумалась она, протирая платочком губы.

– Вы мне – я вам. Такая откровенность на откровенность и все на доверии! Вроде игры, – не унимался я, ища подходящие слова.

– Странный вы! Все так неожиданно. Умом понимаю, но этого мало…

– Не торопитесь с ответом, – сказал я, поднимаясь и приближаясь к окну.

Перестук колес стал слышней. За стеклами уныло однообразно мелькали: клочки полей, одинокие деревья, петляющие деревенские дороги, прошлогодние скирды почерневшей соломы.

Даже не знаю, что вам сказать. Давайте попробуем. Спрашивайте, – сказала она немного глухо.

Я вернулся на место. Мы встретились глазами.

– Начнем с главного. Вы когда-нибудь любили? – выпалил я, и сам понял в ту же секунду, что это перебор и начинать надо было не с этого.

– Mon dieu!!! Миша! Как вы прямо и в лоб, – промолвила она, немало смутившись.

– Извините. Вырвалось.

Моя попутчица испытывающе и недоверчиво посмотрела на меня, боясь включиться в эту игру, но все же чудесный напиток из Сурожа не позволил ей совсем закрепоститься.

– Говорить об этом? – она помолчала.– Конечно, нет! Ну, как можно?! Об этом я не буду с вами беседовать. Все-таки вы мужчина.

– В том то и прелесть. Мы как бы поглядим на себя с позиции противоположного пола.

– Миша! Миша! Вы настойчивый молодой человек, а я слабая женщина. И все это так заманчиво.

– Решайтесь.

– Господи! Я работаю учительницей в церковно-приходской школе для девушек Новодевичьего Монастыря. У меня малолетняя дочка, недавно отняла от груди, сейчас сидит с няней. Кто бы знал, на что вы меня толкаете!

– Вы считаете, поговорить о любви – это недостойное занятие? – не отступал я, пытаясь найти аргументы в поддержку моего предложения.

– Par le chemin de Micha. Тут речь не об этом.

– Ваши ученицы из церковно-приходской школы не увидят и не узнают, … что с того?

– А муж? – задумчиво произнесла она.

– А муж и тем более, – безапелляционно заверил я.

– Знаете, создается впечатление – мы с вами как заговорщики беседуем.

– Давайте тогда шепотом, – предложил я, шутливо снижая голос.

– И все-таки нет, мой дорогой Миша. Понимаю. А душа противится.

– Потому что ничего не было! – выпалил я решительно, уверенный в своей правоте. – Я не сомневаюсь, вас отдали замуж без любви!!! Или скажете, не так все было!?

– Без любви, без любви. … Вы же ничего не знаете мой дорогой. … Если бы только можно было все изменить!! Нет, что уж там! Лучше не начинать этот разговор вовсе.

Она замолчала в волнении, подошла к проему купе, приоткрыла дверь и тут же плотно захлопнула, очевидно, убедившись, что никто не подслушивает.

– Ничего вы не знаете, – подтвердила моя попутчица уверенно.

– Мне и знать нечего.

Я встал, подошел к ней, и смело взял ее за руки. Она торопливо взглянула на меня снизу вверх, не убрала руки, но посмотрела затравленно и с легким испугом.

– У меня это на лице написано?!!! Что я страдаю – и у меня не было в жизни настоящей любви?

– Смотрю в ваши грустные глаза. А в них тоска беспросветная – робость и послушание Мария Александровна!

– Это от Бога. Он всемогущ и всевидящ!

– Нет. Это от отчаяния. Не верите вы ни во что. Просто плывете по течению. Все за вас решают. Везде флажки красные. Туда нельзя, туда не ходи.

– Вот вы говорите Миша, душа сопротивляется? Умом понимаю, что вы правы. Так и есть. Что я по большому счету видела? Да ничего! Вяжу, вышиваю, прислуживаю за мужем и сильно хочу ему понравиться, даже когда мне противно. В то время – когда мы с ним брачное ложе делим – мне больше противно, чем хорошо.

– И выхода нет?

– La sortie je ne vois pas. (Выхода не вижу. фр.)

Я крепче сжал ее руки. Моя спутница не противилась. Лицо ее оказалось близко. Я прижался к ее горячей щеке.

– Говорите, Маша. Говорите. Я слушаю.

Она отстранилась, но только слегка, не по настоящему.

– О чем?

– Так просто. Мне все равно – лишь бы слышать ваш голос!

Мои губы были совсем рядом с ее лицом. Я ощущал ее горячее дыхание.

– Все что мы делаем, это так скоропалительно и нехорошо, – урезонивала она меня, – я себя не узнаю. Что вы можете обо мне подумать!? Я веду себя как девка!

– Вы до невозможности красивы и очаровательны… до невозможности!

– А от чего вы не освободите мои руки?

– Вы этого хотите?

– Я сама не знаю – что хочу.

Маша сильней отвернулась к окну, опуская голову вниз, при этом, не делая попыток убрать свои ладони из моих рук. Я чувствовал, как они слегка подрагивают.

Я взял ее за подбородок и повернул к себе. Она слегка приоткрыла рот и «послушно-обреченно» закрыла глаза. Я коснулся ее воспаленно сухих губ. Она вздрогнула, но не отстранилась. Я целовал ее долго упрямо, пока ее губы немножко не распухли, а дыхание не стало прерывистым. Наконец она усилием воли легонько оттолкнула меня, и сев в угол – заплакала.

– О чем вы плачете? Зачем вы так огорчаетесь?

– Я ничего не могу. Все во мне восстает. Сопротивляется. Я хочу обратиться к царю нашему небесному – за спасением. Это насилие надо мной. Это все пошло. Пошло! Да! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, вы сейчас же должны уйти. Слышите! Я не могу вас выгнать. Вы сами это должны сделать! Прошу вас. Заклинаю всем святым!

Я подошел. Опустился на колени. Поцеловал ей руки, и каждый пальчик в отдельности. Потом встал. Поклонился и вышел в коридор.

Проводник уже зажег тусклые фонари в конце и начале вагона. Желтые пятна света, не столько освещали его – сколько давали направление для движения. Я зашел в свое купе и стал смотреть в окно. Скоро должен был показаться Лахтинский разлив. И, правда, поезд замедлил скорость и неспешно вполз на 300-аршинный свайный мост, который располагался параллельно Лахтинской дамбе. Сколько я не смотрел в ночь – дамбы не было видно, только угадывалось что-то большое и темное, что надвигалось и надвигалось на тебя, но никак не могло поглотить.

«Скоро Сестрорецк, – замелькали мысли в голове. – И все кончится. Один поцелуй! Бесконечно долгий поцелуй! Такая умопомрачительная красавица, а так нежна и стеснительна! Такого не может быть!! Почему? Потому что такого не может быть никогда! Это же учительница, а не девка. А французский?! А ее трепет в моих руках!? А почему она меня гнала? Я чувствовал ее всю! Несколько мгновений – но всю. Это было единение! Не обольщайся! Просто Сурож! Легкое замешательство. Сейчас она уже наверно пришла в себя. Жалеет! Конечно, жалеет, а может не очень? Что с того? Как молния, что-то вспыхнуло между нами, и тут же оборвалась – как струна, и беспомощно повисла, сломав весь инструмент, и будь ты самим великим музыкантом, уже не сыграть на нем. Слишком все скоротечно! Слишком. И она это понимает, и я это чувствую – осознаю! Так бы и ехать, и ехать всю жизнь! Только чувствовать, что она рядом – совсем близко: и вспоминать ее теплые губы; закрытые трепещущие ресницы; горячее дыхание; голос, волосы – всю ее такую домашнюю, нерастраченную, желанную!»

12 3 4 Next

Откровенные романы. Девичий паровозик. Немного счастья, когда шел дождь. Карамболь без правил

Девичий паровозик 1912 г.

Глава 1

Глава 2

People who read this book also read

Other books by this author