Таким образом идет жизнь семейства Пискаревых. Утром Сеня отправляется в канцелярию и, шествуя вялою, сонною поступью, бывает очень недоволен, что на пути беспрестанно попадаются извозчики, бегут люди, и все это не дает покою. «И что это им не сидится?» – размышляет Сеня. Мать и жена остаются дома: мать вяжет чулок и размышляет на следующие две темы: что если бы Сеню богоявленской водой спрыснуть? – авось как-нибудь тогда насчет внучат дело сладится; а другое желание: чего бы к обеду наварить подешевле? что, между прочим, составляет одну из главных целей чиновного быта. Жена собирается делать любимые Сеней левашники. Тихо идут будни, – вдруг под окнами с говором и шумом пробегает толпа народа. Проснулись собаки, проснулись люди, высунули свои лица на улицу.

– Милый человек? – слышатся вопросы отовсюду. – Не знаешь ли, что такое?

Один милый человек, запыхавшись, бежит мимо. Точно так же другой, третий. Это дает обывателю возможность подумать, что нынешний народ бога забыл… Наконец выручает какая-то старушка, при всех стараниях не угнавшаяся за толпой. Старуха сначала несколько минут откашливается, надрывая свою разбитую грудь и напрягая на дряблой шее все жилы, и потом говорит:

– Такое дело, милые мои… Я, признаться, хорошо-то и не знаю, только сказывала куфарка соседская, будто у Кузьминых кучер крысу поймал… Этакая большущая, каторжная… Он за ней – она от него… Хотел ее, вишь, поленом пришибить, – ушла… Вот народ сбежался, погнал… Не знаю, что дальше… Надыть подождать, поспрошать народ… Ох… ноги-то мои не ходят, – а то бы я это все в подлинности узнала: как и что…

Старуха, снова начинающая кашлять, садится отдохнуть у ворот…

– Который тебе год, бабочка?

– Да поди девяносто лет, милая… Ох, что-то они там, с крысой-то…

Лицо старухи изображает крайнюю заботу. Наконец толпа возвращается назад. Кучер победоносно несет убитую крысу за хвост. Общее оживление, общий говор…

– Ах! голубчики! – всплеснув руками, вскрикивает от радости старуха, снимаясь с своего места.

– Ловко, Петрович… Ей-богу, – как мы ее жиганули…

– Я, братцы мои, гляжу, – что такое? Сём, думаю, попытаю… Топнул ногою-то, а она пырь наружу… А! думаю… не уйдешь…

– Ха, ха, ха… важно!

– Как же это ты ее…

– Я ее перво метлой… Пустился за ней в каретный сарай, она в бочку, я метлу туда, только, подлая, как шаркнет… – и проч. и проч.

Толпа валит, разговоры оживлены, некоторые мастеровые складываются на выпивку…

А кучер, шествуя без шапки, продолжает тащить крысу за хвост; отовсюду продолжают слышаться вопросы: «Да как же это ты, братец, ее? а?» Кучер с тщательностию отвечает на каждый из этих вопросов, возбудив рассказом восклицания: «Ах, чтоб тебе!.. Ей-богу – важно обработал».

Сенечка приходит из канцелярии и сообщает такого рода новость:

– Маннька, нониче судейские в газете читали, будто из Севастополя наши французов шесть верст по морю на лошадях гнали…

– Так их и надо!..

– Только, маннька, как же это по воде-то?..

– Нукшто ж такое? Чай, генералы гнали-то…

– Генералы, маннька, это точно, что генералы.

– Ну вот так и есть: ты думаешь, генерал-то станет тебе глядеть, – что это вода али земля?.. Затрубил в трубу, – вот и весь разговор.

– Я и сам так думаю…

– А у нас нониче крысу поймали, – извещает жена.

– Где? Когда?

– У Кузьминых кучер… Она от него в бочку, а он ее метлой…

– Погоди! – останавливает мать: – прямо и в бочку… Пойдет она прямо-то: первое дело, Кузьма топнул на нее, – она вон, – он за ней…