Мы, это я и мой спутник – ведущий инженер нашего отдела – Гена Фролов, которого я вызвалась сопровождать в очередную командировку. Особой необходимости в моей поездке не было: и здоровье уже не то, и возраст, можно сказать, предпенсионный. Но мне как-то особенно вдруг захотелось снова побывать в обсерватории, с которой каких-нибудь пару лет назад связывали меня и продолжительные командировки, и напряженная работа.

А тут открылась новая тема, в которой я уже почти не была задействована, но в командировку меня отпустили без всяких вопросов. Я проработала в своем «почтовом ящике» много лет, и я всех знала, и меня знали все: от директора, до вахтера на проходной.

А вот Гена был в институте еще, можно сказать, на новенького. В Иркутске было такое предприятие «Каскад», которое по договору отправляло к нам своих специалистов. Кстати сказать, в основном очень толковых ребят и девчонок. Но Гена среди них, безусловно, выделялся. Своей рано наступившей взрослостью и немногословностью. А главное, какой-то толковой рукастостью, на которую, может быть, и не обратили бы внимания в стенах института, но которая каждый раз оказывалась незаменимой вдали от дома: на полигоне или в обсерватории.

И еще он был заядлый охотник. Случай, который произошел с ним прошлой осенью, как мне кажется, в полной мере его характеризует.

Он поехал со своим приятелем охотиться на боровую дичь. Маршрут выбрали самый отдаленный, и это в условиях сибирской тайги. Планировали вернуться через пару дней, но прошло уже вдвое больше, прежде чем вернулся один приятель. На вопрос: где же Гена, он очень удивился и сказал, что был абсолютно уверен в том, что Гена уже дома.

Оказывается, охота не задалась, и они решили возвращаться домой, но напоследок обойти одну неприметную сопку. Каждый – со своей стороны. Обогнув свою половину горы, приятель Гену не встретил. Он подождал немного, но видя, что Гены нет, решил его не дожидаться и преспокойно вернулся в город.

Гена объявился через две недели.

Страшно исхудавший, с разбитым ружьем и исцарапанными руками. Но не потерявшим присутствия духа и чувства юмора. Посмеиваясь, он рассказал, что встретил на своем пути медведя. Зная, что с мелкой дробью, которой были заряжены патроны, против матерого зверя делать нечего, он залез на дерево и решил дождаться его ухода. Однако зверюга подзаправился провизией из его рюкзака и улегся под деревом, в ожидании чего-нибудь более существенного.

Прошло довольно много времени, прежде чем медведь ушел. Обходя нежелательного соседа, Гене пришлось сделать большой крюк и влезть на довольно крутой каменистый склон. К вечеру пошел снег, стало скользко и, вдобавок ко всему, он растянул сухожилие. В поисках пологого спуска он и провел больше недели, путешествуя по незнакомой горной гряде. Питался замерзшими ягодами, пока не закончились спички, согревался у костра, на ночь устраивал себе шалаш из лапника.

– А в остальном все было нормально, – неизменно добавлял Гена, когда к нему особенно приставали с расспросами.

Его рабочее место оказалось в нашей комнате, и я взяла над ним негласное шефство, регулярно приглашая на послеобеденный чай с неизменными баранками.

Мне был определенно симпатичен этот сибирский парень, так не похожий на моего сына – копию мужа в далекой молодости: такого же розовощекого, лысоватого и кругленького. Оба они работали в Бауманском училище, только на разных должностях.

Гена довольно быстро освоился на новой работе, и когда понадобился в обсерватории специалист его профиля, отправился в командировку, прихватив с собой системный блок, вышедший из строя на объекте.

Я уже не раз сопровождала его в местных командировках, знакомя его с нашими смежниками – специалистами из разных институтов. А тут дорога нам предстояла дальняя.

Изрядно поворчав, муж взял с меня обещание, что эта командировка – последняя в моей практике и отвез нас в Домодедово.

В общем-то я оказалась совершенно права, в своих опасениях. По прилету на аэродроме нас, вопреки обещаниям, никто не встречал. Больше того, когда мы добрались до базы, расположенной в старом одноэтажном районе города, оказалось, что начальник базы с утра без предупреждения уехал в горы.

Телефонной линии в обсерватории не было. Связь поддерживалась по рации, но трубку наверху никто не снимал.

Поминая начальника недобрым словом, мы решили добираться в горы самостоятельно. Правда, у нас были небольшие проблемы с багажом: по сумке с провизией и запасом теплых вещей и упакованный в полиэтиленовую пленку системный блок, весом килограмм в десять – двенадцать.

Но стоило ли об этом беспокоиться в такое чудесное утро в начале лета, в залитом солнцем красивом городе, окруженном с трех сторон живописными горами с шапками ледников на вершинах? К одной из таких вершин мы и старались попасть.

Прохлада раннего утра еще не успела смениться пышущим жаром наступающего дня, а мы уже садились в пригородный рейсовый автобус, который довез нас до конечной остановки: пятачка, за которым услуги общественного транспорта не оказывались.

Это означало, что остальные пятнадцать километров нам предстояло преодолеть на своих двоих или надеяться на попутный транспорт. Честно говоря, мы очень на него рассчитывали. Но для начала мы бодро прошагали метров пятьсот, после чего присели перекусить в тени раскидистого карагача – местного названия ясеня.

Но не успели мы развернуть наши припасы, как послышался шум приближающихся машин, и из-за поворота показалась колонна крытых брезентом грузовиков. Мы пробовали «голосовать» уже перед первой машиной, но она проехала мимо нас, не останавливаясь. Точно так же поступила и вторая, и третья. И в каждой машине на скамьях вдоль бортов сидели молодые ребята в военной форме. Зоркий глаз моего охотника моментально определил, что это едут курсанты – пограничники.

– Нет, не возьмут, – успела с досадой подумать я, когда последняя в колонне машина остановилась.

– Вам куда? – спросил высунувшийся из кабины офицер.

– Вообще-то нам нужно в обсерваторию, но мы согласны на любую помощь в этом направлении.

– Если вас устроит БАО, тогда садитесь.

– Что-что? – не понял Гена.

– Большое Алма-Атинское озеро, – пояснила я, – нам оттуда всего пять километров до обсерватории. Поехали.

Мощные машины без труда поднимались вверх. Наши курсанты веселились, как могли. Для них это был праздник: вырваться на день из атмосферы казармы и муштры на свободу, на чистый воздух, в горы. От них мы без труда узнали о цели путешествия: подъехать к одной из вершин, возвышающихся над БАО и в честь Дня пограничника несколькими колоннами по разным маршрутам совершить восхождение на пик Советов.

– И не страшно? – спросила я у одного из курсантов, сидевших рядом со мной.

– А чего нам бояться? – ответил он вопросом на вопрос.

– Мы сильные.

– Ну, а если непогода или ветер сильный будет дуть?

– На этот случай у нас предусмотрена шинелька, она всегда выручит! Кроме того, и прогноз погоды на сегодня был хороший.

И, действительно, у каждого курсанта кроме тощего вещмешка за спиной была еще и скатка через плечо. Я с сомнением покачала головой, но больше ничего не сказала.

Перед самой плотиной наша машина остановилась, мы выбрались из кузова, и машина поспешила за колонной, которая тронулась дальше, объезжая озеро с левой стороны.

Наш путь лежал в сторону прямо противоположную, но мы не торопились, любуясь открывшимся видом.

Сердце у меня неровно забилось, и я поняла, что именно за этим пейзажем я прилетела за три тысячи километров. Перед нами открывалось дивное озеро необычного лазурного цвета, зажатое двумя массивами гор. Слева начинались высокие, поросшие у основания реликтовыми елями каменистые горы с белыми вершинами. Вторая гора по счету и называлась пик Советов, к которому везли наших курсантов. Такие же горы продолжались и за озером, и правее от него.

И только самая правая возвышенность была безлесной и сравнительно пологой, с редкими каменистыми осыпями. На ней отчетливо был виден серпантин дороги, по которой нам с Геной предстояло пройти.

Но мы не торопились и расположились, наконец, позавтракать с видом на озеро. А потом тронулись в путь, все также не торопясь и постоянно оглядываясь на колдовское озеро.

Дорога петляла, как и положено горному серпантину, но почти из каждой ее точки можно было делать прекрасные фотографии с видом на горы и воду.

Не знаю, как Гена, а я откровенно наслаждалась и пейзажами, которые я, как оказалось, уже успела подзабыть, и особенно чистым горным воздухом, и предчувствием скорой встречи с друзьями, и мне было как-то особенно легко и светло на сердце.

Наконец я обратила внимание, что мой попутчик стал все чаще подозрительно поглядывать сначала на ущелье за озером, а затем на свои часы.

– Ген, тебя что-то беспокоит? – спросила я.

– Понимаете, Екатерина Ивановна, – серьезно ответил он, – вон та белая дымка за озером, что-то она слишком быстро движется.

Я посмотрела в том направлении, куда он указывал, но ничего особенного не заметила.

– Да это просто облачко или туман, в это время года ты еще столько на них насмотришься, – легкомысленно ответила я, как будто из нас двоих не он, а я была вдвое моложе.

Но теперь и я стала все чаще поглядывать на озеро и заметила, что белое облачко продвигается действительно слишком быстро и постепенно темнеет. Вот оно уже повисло над дальним краем озера, и вода в нем вдруг, как по волшебству, изменила свой цвет, сделавшись из безмятежно бирюзовой какой-то тревожной и бутылочно-зеленой.

Заметно ускорив шаг, мы поравнялись с небольшим каменистым склоном справа от дороги. Однако до обсерватории оставалось еще добрая пара километров, и о том, чтобы успеть добраться до нее ввиду приближающейся непогоды, не могло быть и речи.

Тем временем безобидное облачко над озером успело превратиться в грязно-черное марево, внутри которого что-то постоянно утробно урчало и вспыхивало голубоватыми проблесками. Грозовая туча успела подняться уже гораздо выше нас и заслонить и озеро, и все вершины за ним.

– Как же там курсанты,– с тревогой подумала я, – хорошо, если бы они оставались еще в своих машинах

Однако пора было и нам позаботиться о своей безопасности.

– Екатерина Ивановна, – обратился ко мне Гена, – возьмите, пожалуйста, блок, спуститесь к осыпи и выберите самые крупные валуны, за которыми можно будет укрыться от ветра. И переоденьтесь во все теплое.

– А ты?

– Я сейчас Вас догоню.

С этими словами он набросился на стоящий на обочине путевой знак с изображением поворота и начал энергично его раскачивать. Едва успел он вытащить этот знак и спуститься ко мне, как раздался ударивший по ушам хлопок и со скоростью грузового состава налетел сумасшедший порыв ветра, несущий вперемежку какой-то мусор и жестокий снежный заряд.

В двух шагах ничего не было видно, кроме белых крупных хлопьев, летящих параллельно земле. Сильно похолодало, и я увидела, как Гена, действуя бывшим дорожным знаком как большой лопатой старательно нагребает снег с подветренной стороны в уже образовавшийся сугроб за большим валуном.

– Видно, согреться решил, – подумала я, потому что и сама начала дрожать на пронизывающем ветру.

Наверное, я стала быстро замерзать, и уже не очень ясно понимала, как нужно мне поступить для того, чтобы не потерять окончательно сознание.

Я только смотрела, как сноровисто управляется мой охотник со своим тяжелым инструментом. Наконец, он, видимо, решил, что нагреб снега достаточно. Похлопав по верхушке сугроба, он начал копать в нем нору, а затем бросил в нее блок, наши сумки и почти силой втащил меня.

Нора получилась довольно большая, и мы смогли сидеть в ней вдвоем, чуть поджав ноги и почти не пригибая головы. Не удовлетворившись сделанным, Гена начал подгребать оставшийся снаружи снег, практически запечатав нору изнутри. Пожалуй, теперь наше убежище можно было определить только по торчащему над сугробом обрезку трубы от дорожного знака.

Постепенно я начала согреваться и осознавать, что осталась жива только благодаря сноровке моего охотника. Теперь я уже могла сосредоточиться на доносящихся снаружи диких звуках бури и раскатах грома, которые раздавались почти без перерывов.

– Екатерина Ивановна, закройте, на всякий случай глаза ладонями, – попросил Гена, когда удары грома стали особенно сильными.

Я послушалась и сидела молча, стараясь отогнать ощущение чего-то страшного и неизбежного.

Вдруг раздался страшный грохот, что-то взорвалось в нашем убежище, и я потеряла сознание.

В обсерватории

Не знаю, сколько времени я пролежала без движения, а когда очнулась, то первое, что увидела, был Гена, склонившийся надо мной.

– Слава Богу, Вы живы, – сказал он, увидев, что я открыла глаза.

– А что это было? – спросила я.

– Я думаю, в мою лопату ударила молния, – немного подумав, ответил он.

И действительно, я увидела, что вход в наше убежище буквально разворочен, как будто от разорвавшейся гранаты, а от импровизированной лопаты практически не осталось и следа, только какие-то оплавленные обломки и ржавые потеки у самых наших ног.

Буря утихла, только ровные облачка безмятежного розового цвета скользили по темнеющему небу, и в прогалах между ними уже просвечивали звезды. Мы выбрались из нашей норы и увидели перед собой сплошную пелену снега.

Явственно начинало темнеть, хотя по моим представлениям день закончился как-то очень быстро. Гена оставил в сугробе свой системный блок, решив, что вернется за ним как-нибудь потом, и мы выбрались на дорогу. Нужно было торопиться, чтобы успеть прийти в обсерваторию до наступления ночи.

Здесь снег был не таким глубоким, как за каменной россыпью, но мы все-таки успели промочить ноги в своей легкой не по-зимнему обуви, так как приходилось идти по нехоженой снежной целине.

Свернули к обсерватории, и снова – ровный снег на дороге до самых домиков, ни одного огонька в окнах и удивительная тишина.

– Странно, – подумала я, – откуда такая тишина, ведь сейчас здесь должно быть полно народа, неужели все спят?

Над соседней вершиной взошла яркая луна. В этом не было ничего необычного. По ночам над обсерваторией, как правило, было чистое небо.

Меня удивили строения, которые успели появиться здесь за время моего отсутствия. Похожий на консервную банку купол нашего телескопа оказался задвинутым за «командирский» домик, а на его месте красовались, поднятые на высоту второго этажа значительно большие по величине целых два купола телескопов.

Гена был здесь впервые, поэтому я не стала обсуждать возникшие у меня вопросы. Вместо этого я поднялась по лестнице «командирского» домика и постучала. Никакой реакции не последовало. Мы прошли дальше, заглядывая в окна других строений, но нигде не было видно ни одного огонька.

Мы подошли к домику, где, я точно знаю, постоянно жил кто-нибудь из астрономов. И тут в одном окне, я заметила слабый отблеск. Я почти бегом бросилась к ближайшей двери и что есть силы принялась стучать.

– Тише, тише, а то дверь сломаете, – услышала я знакомый голос, и в створе открытой двери появился Витя Коваленко, держащий зажженную керосиновую лампу в вытянутой руке.

– Кого еще это принесла нелегкая?

– Витя, это мы! Почему же нас никто не встречает? – задала я вопрос, который, по-видимому, застал его врасплох.

– Кто это, мы? Я никого не жду!

– Коваленко! – я начинала заметно нервничать, – ведь вас должны были предупредить, что я сегодня прилечу!

– Кто это я?

– Я, Леонова Екатерина Ивановна, вот кто!

– Екатерина Ивановна? Когда-то я знал это имя. Но это было очень давно!

– Витя, да ведь это же я! – я уже не могла справиться с волнением и двинулась к нему навстречу.

– Проходите, раз пришли, – сказал он и пропустил нас в свою комнату.

И тут я увидела его лицо. Тридцатилетний парень выглядел так, как будто за два года постарел вдвое! И он тоже увидел и узнал меня.

– Екатерина Ивановна? Ведь вы же пропали много лет назад!

– Как пропала?

– Ну да! Где-то у меня была вырезка из многотиражки вашего института.

Витя покопался, отцепил приколотую к обоям порядком пожелтевшую бумажку, и я увидела на ней наши с Геной портреты.

«28 мая 1973 года в горах Заилийского Алатау во время ужасной снежной грозы бесследно исчезли сотрудники нашего института заведующая группой Леонова Екатерина Ивановна и ведущий инженер Фролов Геннадий Алексеевич. … Светлая память о товарищах … всегда будет жить в наших сердцах…».

– Да вы совсем не изменились! – воскликнул он, сравнивая портреты с нашими лицами.

– А почему мы должны были измениться? – вопросом на вопрос ответил Гена.

– Да потому, что с мая 1973 года прошло больше двадцати лет! Точнее, двадцать два года и почти один день.

– Не может быть! – только и могли сказать одновременно мы с Геной.

– Но где же вы так долго пропадали?

– Да никуда мы не пропадали! – с досадой сказала я и принялась пересказывать события сегодняшнего дня, которые, как оказалось, произошли целых двадцать два года назад.

– И это все? – спросил Витя, когда я закончила.

– Все, – подтвердила я, и Гена согласно кивнул.

Наступило долгое молчание. Наконец, астроном прервал его:

– Мне кажется, я знаю, что с вами произошло – вы попали в ловушку времени!

– А разве так бывает? – с сомнением спросил Гена.

– Теоретически, – подтвердил наш астроном, – а в случае с вами, уже и практически. Иначе придется признать, что вы просто вернулись с того света.

– Ну, вот, что, – нарушил Гена опять затянувшееся молчание, – с того света мы вернулись или затерялись во времени, но я, признаться, чертовски хочу есть. Ведь у меня больше двадцати лет ни крошки во рту не было.

– Конечно, конечно, – засуетился Витя, – вы только извините меня за мои холостяцкие припасы.

– Витя,– с недоумением спросила я, – а где же Ольга?

Но он только рукой махнул. Молча вынул он из неработающего холодильника кусок сала, несколько вареных картофелин в мундире и сноровисто все почистил и порезал. Потом все так же молча достал из кухонного шкафчика три лафитника и початую бутылку «Кальвадоса» – яблочной водки местного изготовления. «Кальвадос» я помнила по прошлым встречам с четой Коваленко.

Я помнила историю семьи, рассказанную их университетским другом Сашей Шохиным. Витя был хороший парень, добрый, ответственный, похожий на Гоголя большим вислым носом. А его жена была первой красавицей на факультете астрономии в МГУ. Жгучая брюнетка с пышной фигурой. Сибирячка со звучной украинской фамилией Коваленко. Настоящим украинцем был он. Он завоевал ее своей упорностью и тем что неожиданно взял ее фамилию.

Они заключили между собой своеобразный брачный договор. Десять месяцев в году они работали вместе в обсерватории в горах, но каждое лето жена одна уезжала на долгих два месяца в обожаемый ею Крым, а он не имел права спрашивать, как она проводит это время, и только посылал деньги по первому ее требованию.

Мы выпили по рюмке, и Витя сам начал рассказывать.

Жена не вернулась из очередного отпуска. Сначала от нее не было никаких вестей. Потом он получил пространное письмо с объяснением своего поступка. Мол она хочет жить полноценной жизнью, а не два месяца в году. Просила не винить ее и дать развод.

– Ну, да что мне было делать? Я и сам понимал, что рано или поздно так и должно было кончиться, но, когда это произошло, страшно переживал, хотел даже повеситься, и только любовь к астрономии спасла. Правда давно это было, – закончил он свой грустный рассказ.

– Да что это мы все про меня и про меня. Со мной уже давно ничего не происходит. А вот со страной…

– А что должно было со страной случиться,– не поняла я, – ну сменился один генсек, и стал править другой, а что еще?

– Ну, как же. Вы, конечно, не знаете, что больше нет Советского Союза. Нет страны победившего социализма. И социализма больше никакого нет.

– А что же мы теперь строим? – поинтересовалась я.

– Ничего не строим. Капитализм, наверное. А получается дикий капитализм. Я про такой читал в новеллах О. Генри. Был такой американский писатель. Только у нас еще хуже. Связи между бывшими республиками разрушились. Заводы и шахты стоят, рабочие и шахтеры бастуют. Сейчас у нас вместо СССР пятнадцать «незалежных» государств, часть из которых входит формально в такое объединение – СНГ – называется.

– А другие?

– А другие даже в СНГ не входят, собираются в НАТО вступать. Ужасное положение: никому ни до кого нет дела. Вот сейчас мы находимся в Казахстане, а обсерватория принадлежит России. Временно, наверное. Поэтому здесь больше ничего не строят. Даже то, что не закончили. Хорошо еще, что зарплату не забывают переводить.

Мы с Геной слушали, развесив уши, слова нашего просветителя и только диву давались.

– Да что это, вас заговорил, – спохватился Витя, заметив, что я слушаю его рассеянно, вы, наверное, устали и хотите отдохнуть?

– Было бы очень кстати, – согласился мой охотник, а я улыбнулась, вспомнив, что у астрономов, работающих в основном по ночам, было принято говорить не «спит», а «отдыхает».

Коваленко отвел нас в стоящий отдельно сравнительно новый домик, оказавшийся гостиницей. По причине отсутствия других постояльцев мы получили по номеру из четырех кроватей каждый. Как говорится, на автомате, я надела чистое белье и уснула, едва коснувшись головой подушки.

Обычно я сплю без снов, а тут мне он приснился какой-то очень странный, пугающе достоверный.

Как будто захожу я в подъезд своего дома в Москве, в котором очень долго проводился капитальный ремонт и закончился буквально накануне моего отъезда в командировку. И что же я вижу: вместо недавно отремонтированного помещения – обшарпанные стены, с облупившейся краской и сплошь размалёванные похабными рисунками и непотребными надписями. Лифт оказался в таком же ужасном состоянии. Кроме неприличных надписей меня поразили приклеенные к потолку сгоревшие спички, оставившие на пластике разводы черной копоти. С явным облегчением добралась я до своего восьмого этажа и нажала на звонок у своей двери.

После долгой паузы дверь отворил муж, в каком-то незнакомом затрапезном халате. Не дав мне и слова сказать и не делая даже попытки пропустить меня внутрь, он начал раздраженно твердить, что денег у него и самого нет, и что на нищенскую зарплату доцента самому впору идти побираться. После этого он попытался захлопнуть передо мной дверь, но я не дала ему это сделать, быстренько просунув ногу в еще остающуюся щель.

– Почему на зарплату доцента? – успела подумать я, – ведь он уже давно профессор.

– Паша, ты что, совсем не узнаешь меня?

Я воспользовалась его нерешительностью и успела проникнуть внутрь своей квартиры.

Он ответил совсем уже странно:

– Я не Павел, а Анатолий, а вы что, были знакомы с моим отцом?

Я взглянула в стоящее в прихожей прямо напротив входной двери зеркало и обомлела: на меня смотрела высокая тощая старуха, в ужасных обносках и с растрепанными, отросшими сверх всякой меры седыми волосами.

В голове у меня помутилось, и я услышала, как кто-то невидимый дважды произнес странное имя: «Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!»

– Рип ван Винкль! – повторила я и проснулась.

Точнее, я еще не совсем проснулась, когда вскочив, отправилась к зеркалу в туалетном отсеке номера. Электрического освещения не было, но в свете, неуверенно пробивающемся сквозь маленькое оконце в верхней части стены, я увидела то, что хотела. Я не была старухой из своего кошмарного сна.

Теперь пришло время проснуться окончательно, и я вспомнила, что это за странное имя, которое я только что повторила.

Остроумный рассказ Ирвинга Вашингтона, американского писателя, о пьянчужке охотнике, пропавшем на два десятилетия, а затем вернувшемся в свой поселок с рассказом, что все это время он проспал.

Я часто читала этот рассказ своему маленькому сыну, до тех пор, пока он, выучив азбуку, не прочел его почти по слогам самостоятельно.

После этого я, уже успокоившись, на скорую руку привела себя в порядок, потому что воды в кране и унитазе по случаю отсутствия электричества не было, и вышла из номера.

Не об этом ли мгновении я так долго мечтала?

Стояло погожее утро. Солнце еще не успело встать из-за высоких гор, но было уже совсем тепло и выпавший вчера глубокий снег растаял как по волшебству. В память о нем остались только быстро исчезающие лужицы да горный ручей, обычно почти не слышимый в это время года, ревел как в первые дни весны.

Я прошла по заасфальтированным дорожкам, которых появилось значительно больше, мимо незнакомых мне строений, и по едва заметной тропинке пробралась на свою любимую полянку в окружении зарослей низкорослого можжевельника.

Здесь как будто ничего не изменилось за прошедшие годы.

Положив куртку на замшелый камень, я присела на него и глубоко задумалась.

Как величественно прекрасен был этот мир: покрытые снегом скалистые горы, застывшие в торжественной неподвижности… Могучие и недоступные. Что им какие-то жалкие двадцать лет человеческой жизни? Всего лишь одно мгновение. А для человека это огромный пласт жизни, а иногда и целая жизнь.

Ведь у меня, возможно, кроме этих двух парней не осталось больше никого из знакомых. Что же мне дальше делать? Как мне жить? Где работать? И работать ли вообще? Ведь по обычным, земным меркам мне уже под восемьдесят… Стать дряхлой, беззубой старухой, какой я видела себя в этом ужасном сне? Сложить лапки и ждать, пока наступит физический конец жизни?

Но нет, я и не думала сдаваться. Сказать по правде, я давно уже не чувствовала себя такой бодрой. Даже хронический холецистит вроде бы перестал меня мучить. Вчера, когда Витя накормил нас салом, я еще подумала, что привычная тупая боль в правом подреберье этой ночью мне обеспечена, а вот, поди ж ты, я спала как ребенок, и сейчас никаких симптомов…

Я чувствовала, что все не случайно: и моя командировка в обсерваторию, и эта снежная буря, и этот удивительный случай, который как в чудесном невидимом лифте забросил меня на много лет вперед.

Значит, я должна еще что-то совершить в своей жизни. Что конкретно, я еще не знала, но чувствовала: это должно быть очень значительное и важное, может быть, гораздо более важное, чем все, что мне приходилось делать до этого.

Не помню, сколько я просидела на своей полянке тем ясным тихим днем, но, когда я спустилась вниз, я почувствовала себя совсем другим человеком.

Я не знаю, произошло ли в это утро что-то подобное еще с одним человеком. Мы никогда не разговаривали с Геной на эту тему. Только обменялись понимающими взглядами при встрече.

Застала его я в небольшой щитовой, где он в толстых резиновых перчатках колдовал над видавшим виды трансформатором. Наконец, тот сдался, натружено загудел, и загорелась лампочка под потолком.

– Знаете, что, мальчики? – начала я во время импровизированного завтрака, для которого Витя не пожалел остатков вареной картошки, пары луковиц и полдюжины яиц. Все это он поджарил на видавшей виды электрической плитке и подал прямо на сковороде к столу.

– Мне кажется, нам пора обсудить сложившееся положение.

Наш астроном застыл с куском румяной картошки на вилке, а Гена только согласно кивнул и, не останавливаясь, продолжал с аппетитом жевать – сказывался, видимо, накопившийся за прошедшие двадцать лет голод.

Я продолжала:

– Мы, тут свалились Вите на шею, без денег, без документов и, вообще, неизвестно кто, – при этих словах Витя протестующе замотал головой, – а у него и самого, как я вижу, денег кот наплакал.

Коваленко согласно кивнул и развел руками.

– Однако, – я вела речь дальше, – у нас есть один неоспоримый козырь. Мировая сенсация: возвращение в обсерваторию двух путешественников после двадцатилетнего отсутствия. И этим нужно немедленно воспользоваться. Во-первых, для того, чтобы подтвердить наш статус вернувшихся из небытия, а во-вторых, для того, чтобы заработать немного денег нам на обратную дорогу домой и Вите для небольшой материальной компенсации.

– Вы согласны со мной? – мужчины дружно кивнули, и я продолжила:

– Давайте поступим следующим образом: поскольку у нас есть электричество, а, следовательно, и связь, Витя, на правах нас обнаружившего, немедленно направит телеграммы в Академию наук, наш «почтовый ящик», свой институт и, главное, – в редакции местных информагентств.

– А в иностранные издательства посылать? – с деловитым видом спросил Коваленко, – у нас их много теперь развелось.

– Посылай, – сказала я, – только не забудь предупредить, что интервью платные.

Мы перешли в «командирский домик», где вместо знакомой мне по прежним командировкам рации, оказались невиданные нами прежде спутниковый телефон, факс и даже ксерокс.

К немалому удивлению Вити, я освоилась с этим оборудованием очень быстро. Мы откатали на ксероксе свои паспорта, приложили в подтверждение институтскую заметку о нашей пропаже, и фактический материал был готов.

В это время Гена отправился к нашему укрытию, которое на самом деле стало местом нашего чудесного путешествия во времени, сфотографировал все Витиным «Полароидом» и забрал свой системный блок, при виде которого Коваленко даже руками всплеснул от радости – оказывается, он ему был давно просто необходим.

Несколько часов прошло в кропотливой работе по рассылке информации. Наконец, телефон ожил и нам стали звонить с просьбами уточнить расположение обсерватории и возможное время встречи. Коваленко аккуратно записывал, и вскоре у нас набрался целый список предполагаемых гостей, в основном начиная с завтрашнего утра. Но были и более ранние встречи.

Едва время перевалило за обеденное, как, шурша шинами по еще влажному асфальту, к нам лихо подкатила новенькая иномарка. Мы пошли встречать гостей.

Из машины вышли двое мужчин азиатской внешности. Витя на ломаном английском уточнил, кто к нам пожаловал. Оказалось, южнокорейское издательство.

Корейцы быстро о чем-то переговаривались на своем языке, почти не обращая на нас внимания.

Я прислушалась. Оказывается, они обсуждали прелести местных девочек, совсем не похожих на кореянок.

Наконец, один что-то заподозрил и сказал другому:

– Мне кажется, эта старуха нас слушает.

– Ну и пусть,– ответил тот, – держу пари, что она все равно ни черта не понимает. Ну да ладно. Нужно брать у нее интервью, а то того и гляди приедут китайцы и нас обскачут.

Я, конечно, удивилась тому, что понимаю каждое слово из их разговора. Но еще больше я удивилась тому, что еще через секунду нарушила молчание и на свободном английском пригласила корреспондентов в помещение.

Витя прямо рот раскрыл от удивления. Признаться, я тоже была более чем шокирована, потому что в школе и в институте я изучала немецкий.