Read the book: «Пятьдесят один год любви. Воспоминания о Геннадии Юшкове»

Font:

Редактор Юлия Геннадьевна Юшкова-Борисова

ISBN 978-5-4485-5396-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Это книга о любви. О том, как она проявляется в каждодневной жизни, как она изменяет эту каждодневную жизнь и изменяется сама, приобретая мощные и уверенные черты.

Это книга об истории XX века России как истории одной семьи, жизнь которой описана в подробных деталях.

Это книга об удивительном человеке, который взял на себя ответственность за целый народ, хотя бы и небольшой по численности, и сделал для этого народа все, что было в его силах.

Это книга об искусстве, о том, как оно появляется в мире через конкретных людей, о том, что при этом думают и что чувствуют эти люди и те, кто находится рядом с ними. О том, насколько много искусства в жизни тех семей, через которые оно приходит в мир.

Это книга о женщине, дочери, жене, матери, бабушке, которая поставила любовь к своей семье на первое место в своей жизни. О том, как эта любовь проживала историю страны через историю семьи.

Это книга о большой любви женщины к удивительному человеку, через которого в мир пришло большое искусство и большое добро.

В этой книге много искренних и резких высказываний. В ней есть нелюбовь как фон, оторочка любви. Она не любит тех, кто не любит Его.

Нелюбившие могут написать свою книгу о себе и о Нем, и о том, как они на самом деле его любили, потому что не любить было невозможно.

Это книга о любви, и это хорошая книга, потому что все хорошие книги, на самом деле, о любви…

Юлия Юшкова-Борисова

Глава 1

«Вспоминать прошлое – это как ягоды собирать. Нагнулся за одной ягодкой, а в глаза бросилась вторая, пятая, десятая, и уже не остановиться. Все берешь и берешь…»
Г. Юшков

Он был очень скромный человек и никогда не рассказывал о своей жизни. Мне хочется сказать о нем несколько слов, начав с его детства и юности.

Отец Геннадия скончался за три месяца до рождения сына, мать Анна Васильевна работала в колхозе, а за ребенком присматривала ее старшая сестра, уже пожилая женщина, очень строгого характера. Зато мать сына безмерно любила и чрезвычайно баловала. Зимой, по вечерам она рассказывала ему сказки, которые часто сама и сочиняла, если все известные ей сказки были уже несколько раз рассказаны.

Ее неволшебные сказки ему нравились больше, потому, что они были про такую же жизнь, какая была у него. А жизнь эта ему очень нравилась, вот только тетка Фекла сильно ругалась, когда он приходил домой весь в грязи, если, например, ловил руками в оставшейся после половодья луже мальков.

Справа – мать Геннадия, Анна Васильевна Юшкова, слева —тетя, сестра матери – Мария Васильевна Юшкова, 1922 год

На фотографии четырехлетний Денадеюшко, как ласково звала его мать, сидит на стуле с гармошкой в руках. Гармошка – гордость матери: такой в деревне нет больше ни у кого из детей. На нем парадная одежда, сапоги на-вырост. На лице – напряженное ожидание: как это – фотографироваться? И любопытно, и страшновато. В то же время, похоже, он не слишком доволен, что его так нарядили, да и сидеть ему уже надоело.

Геннадий, четыре года, 1936 год

Когда кончилось младшее детство, Гена стал очень внимательно присматриваться к окружающим, и особенно, к своим товарищам: кто добрый, кто жадный, кто честный, кто вороватый, кто надежный друг, а кто и предать может. И всегда делился с матерью своими наблюдениями. Не очень разговорчивая с людьми, его она выслушивала и помогала разобраться в детских спорах и характерах, при этом всякий раз говорила, что если кто-то плохо поступил, то это не значит, что он совсем плохой, в другой раз он поступит верно. Гена всю жизнь помнил эти разговоры с матерью.

Примерно в километре от деревни на небольшой запруженной речке стояла водяная мельница. После уборки урожая и обмолота зерна жители, в основном мужики, ехали сюда на лошадях, нагрузив повозки мешками с зерном, молоть муку. Гену, как и всех мальчишек, привлекала мельница. Особенно желанным было провести там ночь. Если муку молола молодежь, парни безжалостно прогоняли мальчишек, и расстроенный Гена очень медленно шел домой. А мужики, и особенно старики, никогда не гнали ребят, оставляли даже ночевать, с условием не мешать работе и разговорам.

Сначала на мельнице говорили о сегодняшних делах – у кого что уродилось, когда отелится корова, сколько думают намолотить муки. Следом шли разговоры о завтрашнем дне, и только потом начиналось самое интересное: старики и мужики вспоминали старое, охоту, рыбную ловлю, поездки за Камень с артелью и многое другое. Неспешно шлепали шлицы колес, мерно текла вода, мололась мука. Мальчишек понемногу тянуло ко сну, но вот кто-то из стариков начинал рассказывать сказку, у всех загорались глаза, и не только у мальчишек. Эти разговоры и сказки и тянули Гену на мельницу. Мать сердилась:

– Ты хоть бы предупредил, что пойдешь туда с ребятами, а то уж чужие люди сказали: «Не волнуйся Анна, твой сын на мельнице. Жив – здоров».

Гена старался предупреждать мать, но часто так получалось, что ребята шли на мельницу, когда ее не было дома.

* * *

Большим потрясением стало для него замужество матери. Он сразу повзрослел, отчима же так и не принял сердцем. Мать вышла замуж в конце 1940 года, в августе 1941 года отчим ушел на войну, через месяц погиб, а через три месяца после его гибели родилась сестренка, о которой Геннадий ненавязчиво заботился всю жизнь.

* * *

Гена рано научился читать. Мама подарила ему к 7-летию «настоящую книгу», роман Василия Юхнина «Алая лента»:

– Помню, как у себя в деревне, на печке, я, семилетний мальчишка, зачитывался этим романом, зримо представляя себе охоту в нашей парме – тайге.

Учиться в школе Гене было не так интересно, но учился он хорошо.

С дисциплиной у него тоже все было в порядке. Первые четыре года это была школа в родном селе Красное. Она размещалась в обычном деревенском доме, разделенном на две половины, в одной учились 1 и 3 классы, а в другой – второклассники и четвероклассники. Когда первоклассники, что занимались по соседству, только начинали читать и путались, Гена, который был уже в третьем классе, всеми силами старался им подсказать. В школе он никогда не дрался, сверстники его любили, особенно девочки.

Первая учительница Гены Нина Егоровна Изъюрова отмечала его способности и говорила матери Гены: «Геннадия голова ведет к большой дороге, вы не мешайте ему, помогайте».

С пятого класса Гене пришлось учиться в Часово и жить там в общежитии. Каждый понедельник, рано утром вместе с другими ребятами шел он в школу за 13 километров и тащил на себе продукты на неделю. Осенью дорога была особенно плохой – глинистая, скользкая, в нескольких местах она проходила через ручьи, заложенные бревнами, сквозь которые сочилась вода. Кроме еды мама давала ему 10 рублей. На эти деньги можно было два раза сходить в кино, купить буханку белого хлеба и съесть ее сразу.

Первые школьные годы совпали с Великой Отечественной войной, гибелью отчима и началом работ в колхозе, так что от многих детских забав и развлечений приходилось отказываться. Каждое лето Гену назначали «пастушить» – пасти коров или телят. С годами прибавились и домашние работы в огороде и по хозяйству: заготовить дрова, починить забор, колодец вычистить, а то и выкопать новый на огороде, окно подновить, – дел в деревне всегда хватает. И еще он начал ходить на охоту по своему родовому «путику».

Семилетку Гена заканчивал в Часовской неполной средней школе. В выпускном классе пришла к нему первая любовь. Девочка училась в одном классе с ним. Высокая, стройная, с красиво посаженной головой и гордой, неспешной походкой она пленила Гену своей уверенностью и независимостью. Он посвятил ей два чудных стихотворения: «Девочка с косичками» и «Часово – пристань».

После седьмого класса Гена заодно с друзьями поехал в Воркуту поступать в горный техникум. Мальчишки провалились на экзаменах, а его приняли. Год учебы в техникуме, вдали от родной деревни, а главное, от матери, стал для Гены тяжелым испытанием. Кроме того, его, четырнадцатилетнего деревенского мальчишку, очень испугали шахты. После каникул он в техникум не вернулся.

Учиться дальше Гена не хотел, он устал от голодной учебы в Часово, от года вдали от дома в Воркуте, но матери угрозами и уговорами удалось заставить его пойти в 9 класс.

В 12-ой школе Сыктывкара его хотели принять только в 8-й класс, но он стоял на том, что программу восьмого уже прошел в воркутинском техникуме, и директору пришлось с ним согласиться.

Анна Васильевна сняла ему угол, сколько могла, помогала деньгами, и стала возить продукты из деревни. Зимой эта святая женщина рано утром выходила из дома, впрягалась в приготовленные с вечера большие санки с продуктами – мороженым молоком, морожеными ягодами, соленой капустой и картошкой – и отправлялась в свой 50-ти километровый путь пешком, поскольку автобусы в то время не ходили. Она шла берегом реки через Парчег от деревни к деревне, часто по снегу, без дороги.

В первый день проходила половину пути, ночевала у знакомых в Койты-Боже или в Слободе, куда хватало сил дойти, а наутро шла дальше и к вечеру второго дня доходила до Сыктывкара. Гена очень ждал её. Мать готовила ему ужин, кормила досыта, до ночи они говорили, а утром Анна Васильевна снова готовила, чтобы еды хватило на несколько дней, и уходила в любую погоду домой той же двухдневной дорогой.

Во время летних каникул Гена, как правило, работал в совхозе пастухом, на сенокосе, помогал матери в огороде и по хозяйству. А длинными, летними вечерами – гулянки с гармошками, танцы, посиделки с парнями и девчатами. Гена принимал в этих развлечениях самое активное участие, правда никогда не танцевал, считал, что не умеет. Когда в старших классах школы начал писать стихи, охотно читал их своим сверстникам на этих посиделках. Его всегда просили почитать, особенно девушки. Мальчишки, правда, считали это баловством, но слушали внимательно.

Серьёзно писать стихи или, как он говорил, «заниматься сочинительством», Гена начал в десятом классе, и это стало мешать ему учиться, даже по литературе пошли тройки. Годы спустя, на одной из встреч выпускников учительница литературы сказала: «Вот уж никогда не думала, что Геннадий станет писателем». На что один из бывших учеников заметил: «Ну, это уже не о нем речь, а о вас». В девятом-то классе у Гены почти по всем предметам были пятерки, и педагоги говорили, что ему стоит готовиться к медали: если не золотую, то уж серебряную – точно получит. Но в аттестате зрелости у него стоят тройки по русскому языку и литературе, да еще и по алгебре, правда, по всем остальным предметам – четверки.

Когда Гена учился в десятом классе, ему исполнилось 18 лет. Стали они с матерью искать свидетельство о рождении, но так и не нашли. Пришлось обратиться в ЗАГС. Когда он получил паспорт, то увидел ошибку в дате рождения и сказал об этом, на что ему ответили:

– Что было в свидетельстве, то мы тебе и написали.

– А можно исправить?

– В паспорте ничего исправлять нельзя.

Так и осталось у него в Свидетельстве, а потом и в Аттестате, неверное число рождения – 13 марта.

Когда Гена принес Аттестат матери, Анна Васильевна поругала его за тройки, но больше всего – за ошибку в Свидетельстве о рождении:

– Ты что, слепой был, когда его тебе выдавали? А если не слепой, то безголовый. Разве я не рассказывала, что родила тебя в Евдокиин день?

– Рассказывала.

– А какое это число? 14 число, святой день. А тебе какое-то поганое число написали. Что, исправить было нельзя?

– Сказали, что в паспорте ничего нельзя менять.

– Ну и живи с ним.

Это было первое знакомство Гены с ошибками ЗАГСа. Позже, уже учась в Москве, в Литинституте, он исправил эту ошибку, получив новое свидетельство о рождении и новый паспорт по нему в Одинцовском отделении милиции Кунцевского района Московской области в 1955 году.

* * *

Окончив школу, Гена поехал в Москву и поступил на сценарный факультет Института Кинематографии. Проучился год и бросил. И не столько потому, что жить снова было голодно, а потому, что ему не понравились и сам институт, и педагоги, и совсем не понравилась студенческая среда. К тому же он узнал, что в Москве есть Литературный Институт и решил, что там ему и надо учиться.

Осенью 1951 года он снова поехал в Москву учиться уже в Литературном Институте, пройдя в мае творческий конкурс. Но доехал Гена только до Котласа. Там его обокрали, забрали все: документы, деньги, вещи, в том числе и новенький костюм, сшитый теткой Парук, – подарок от нее и от матери.

Гена вернулся в деревню, но матери не рассказал, почему. Она узнала обо всем от постороннего человека, односельчанина, ехавшего с ним из Сыктывкара на одном пароходе. Такой уж был у Гены характер: он никогда и никому не рассказывал о неприятностях, случившихся с ним по вине обстоятельств или по собственной глупости. Но по глупости он попадал впросак только несколько раз в жизни.

Поразмыслив, Гена решил, что раз такая судьба, надо сначала поработать, да и вообще набраться какого-то опыта в жизни, что-то стоящее написать. Так он оказался в Радиокомитете. Сначала работал диктором, затем корреспондентом, а потом стал заведовать корпунктом,

Геннадий, 20 лет, 1952 год

Через два года, в 1953-ем, Гена, уже не зеленый юнец, снова пройдя творческий конкурс, поступил в Литинститут им. М. Горького, и уехал учиться в Москву.

В зимние студенческие каникулы Гена ходил на охоту по своему, доставшемуся от деда путику и, как правило, приносил много дичи, особенно куропаток (путик – это тропа, по которой кроме хозяина – охотника никто не ходит и не имеет права ставить свои силки, стрелять птицу и зверя). Мать варила из куропаток суп, тушила с картошкой, сушила. Это сушеное мясо было для Гены некоторым подспорьем во время учебы. Анна Васильевна продолжала заботиться о нем, отправляя в Москву посылки с сушеной картошкой и морковью, и с теми же сушеными тушками куропаток. Да и с деньгами стало полегче: стипендия немного увеличилась, к тому же Анна Васильевна посылала ему 50 рублей, получив пенсию за младшую дочь. Кое-что можно было заработать и на титрах к кинофильмам. Тогда некоторые фильмы в Коми республике показывали с титрами на коми языке.

В 1958 году Гена окончил институт и вернулся в Сыктывкар. Теперь он сам мог помогать матери.

Глава 2

Писать воспоминания о дорогом человеке очень сложно.

Ведь он словно еще стоит или сидит рядом со мной, молчит. Иногда посылает мне весточки в виде листиков с деревьев, каких часто и нет вокруг. А я не знаю, что он хочет этим сказать? Может, просто утешает меня, говорит, чтобы я не отчаивалась из-за всякого рода неприятностей, которые посыпались после его ухода. О неприятностях тоже, конечно, придется писать, но это – потом…

Мы встретились с ним на стадионе, куда я ходила заниматься гимнастикой. После очередной тренировки я остановилась возле беговой дорожки, на которой соревновались легкоатлеты. Были, кажется, республиканские соревнования. Победил красивый, кудрявый, черноволосый спортсмен с лицом явно восточного типа. Я тут же на стадионе сорвала несколько цветков и хотела бросить этот нехитрый букет победителю, но поняла, что не доброшу, и попросила сделать это стоявшего рядом молодого человека. Он улыбнулся и выполнил просьбу.

Когда я вернулась домой, моя соседка (а жили мы вдвоем в небольшой комнатке с девушкой, которую звали, как и меня. Галиной) сказала, что сегодня к ней придут в гости два молодых писателя и будет лучше, если я уйду из дома. Наскоро поев, я отправилась бродить по городу. Уже вечерело, и стало довольно прохладно, когда я решила пойти домой. Подойдя к нашему дому, а жили мы на первом этаже, я услышала приглушённые веселые разговоры, села под окном и стала ждать, когда гости уйдут. Замерзла я изрядно.

Наконец, голоса затихли, и я пошла домой. Веселая соседка сказала, что два парня – для нее много, поэтому она выбрала сегодня одного, а второго, Геннадия Юшкова, дарит мне.

Гена в то время был настоящим стилягой: белая рубашка, пиджак цвета морской волны, серые узкие брюки и желтые ботинки на толстой подошве. Но с пижонским внешним видом явно контрастировали зачесанные назад гладкие волосы, внимательный взгляд маленьких коричневых глаз, и открытая улыбка больших, мягких губ, они говорили о большом уме и такте.

Таким он мне запомнился. Когда соседка через несколько дней представила нас друг другу, мы улыбнулись, как старые знакомые. Не знаю, это ли называется «любовь с первого взгляда», но притяжение сразу возникло очень сильное.

Галина Матвеева, 24 года, 1956 год

Вскоре мы поженились. Свадьбы с пышным застольем не было, тогда это было не в моде. Зато расписывались в ЗАГСе очень весело, со всякими шутками, с выкупом невесты, пускали шапку по кругу, чтобы заплатить за свидетельство о браке, выпили тут же очень «горькое» шампанское, хотя это тоже было не принято. Наутро Гена подарил мне обручальное кольцо.

Г.А.Юшков и Г.Е.Юшкова, 1958 год

С матерью Геннадия пошли знакомиться в конце октября. Доехали на автобусе до Часово, потом, до Красной шли пешком 13 километров. Как я уже рассказывала, дорога между Часово и Красной была ужасная: глинистая, скользкая, с большими лужами и болотистыми местами, мощеными бревнами, через щели между которыми хлюпала жидкая грязь. Мать встретила нас очень просто, не горячо и не холодно. Накормила вкусными шаньгами с молоком. Вкуснее, чем ее шаньги, я потом никогда не ела. Добрались мы до Красной в субботу, а утром в воскресенье уже шли 13 километров в обратном направлении.

С моими родителями и родственниками Гена познакомился в Архангельске немного позже. Все сказали, что мы очень похожи друг на друга. После застолья папа играл на гармошке, а мама тихонько допытывалась у меня, не сидел ли Гена – «У него на руках татуировки?» На следующее утро, когда отец спросил Гену, не хочет ли он опохмелиться, и тот согласился, мама опять разволновалась – «не пьющий ли у тебя муж?» «Ну что ты, нет» – ответила я, и она совершенно успокоилась. Гена ей понравился, как и папе, и сестре, и брату.

* * *

Когда мы только познакомились, то рассказали друг другу, почему оба оказались в Сыктывкаре. Я – чисто по глупости: мне предлагали работу в Москве, в научной лаборатории Шинного завода и одновременно заочную аспирантуру на химфаке МГУ, но мне очень не понравился этот завод, старый и грязный. У Геннадия тоже была возможность остаться в Москве, в Союзе писателей, но он четко знал, что его место на Родине.

По приезде в Сыктывкар Геннадий как-то растерялся, лишившись привычной атмосферы Литинститута, семинаров замечательных поэтов и писателей, которые относились к нему с большой симпатией, не только хвалили, но и помогали войти в большую литературу. Так Михаил Светлов перевел и напечатал его стихотворение «Кукушка» в самом главном и самом престижном литературном журнале того времени – в «Новом мире». Гена всю жизнь восхищенно вспоминал Светлова. Михаил Аркадьевич был не только очень добрым человеком, но одновременно очень требовательным к тем, кто занимался в его семинаре. Он мог подолгу слушать их стихи и подстрочные переводы, но когда видел, что молодые поэты явно увлекаются формой стиха, часто в ущерб содержанию, всегда говорил: «Ребята, я – старый еврей, и меня трудно чем-то удивить. Ищите и находите в поэзии свое, непохожее ни на что другое». Гену он отмечал и привечал, переводил и печатал, найдя в нем «свою ноту». Наставления Михаила Аркадьевича Гена помнил всю жизнь

Также тепло относился к Геннадию и Борис Ромашов, руководитель его дипломной работы. В семинаре «Советская драматургия», который он вел, была отмечена первая пьеса Гены «Где-то в тундре», напечатанная в журнале «Молодежная эстрада» (№3, 1955 г.), а для защиты Диплома он написал вторую пьесу «Мой друг Иван Игнатов».

Геннадий с руководителем диплома Б. Ромашовым,1958 год

Вернувшись в Сыктывкар, лишившись привычной студенческой компании своих друзей и сокурсников, поддержки педагогов, Гена попал в совершенно забытую им атмосферу жизни небольшого города.

Наряду с психологической перестройкой приходилось преодолевать и материальные трудности – поиск жилья и работы. Только в ноябре Г.А.Федорову удалось взять его Литконсультантом в Коми отделение Союза писателей СССР, которое тогда было совсем небольшим: восемь членов Союза плюс литературный актив, тоже малочисленный. Стать членом Союза писателей тогда было совсем непросто: требовалось выпустить минимум две книги, не говоря уже о большом количестве журнальных публикаций.

В Сыктывкарском отделении Союза Гену хорошо знали и встретили очень дружественно, особенно старейшины Г. А. Федоров и Я. М. Рочев.

Проблему с жильем удалось решить тоже не сразу. Сначала его приютила на некоторое время семья поэта Федора Щербакова, которая жила в сохранившемся и сейчас деревянном доме, неподалеку от нынешнего Дома печати, где в ту пору был Совмин. Спасибо добрым Щербаковым.

Вскоре он снял чердак у поэта В. В. Когда мы поженились, и я перешла к нему жить, этот чердак производил на меня жуткое впечатление. Он был совершенно не приспособлен для жизни: одно небольшое окно, балки, голые бревна, топчан, прибитый к стене. Умываться хозяйка разрешала только на первом этаже, в коридоре. После благоустроенных общежитий нам было трудно привыкнуть к такой обстановке.

В этом же доме на первом этаже, точнее, на зимней веранде, снимал жилье Альберт Ванеев.

Однажды мы втроем возвращались в одиннадцатом часу из театра. В ту пору спектакли начинались в 8 вечера, а заканчивались в 10—11. Шли не спеша, обсуждая пьесу и спектакль. По Первомайской дошли до Красных Партизан, свернули за угол. По другой стороне улицы шел высокий молодой человек.

Вдруг два малорослых парня остановили его. Видно, что-то сказали, он ответил, но ответ, судя по всему, их не устроил. В руках одного блеснул нож, которым он ударил молодого человека в спину. Мы в этот момент почти поравнялись с ними. Увидев нас, парни кинулись в разные стороны. Альберт бросился догонять одного из них, а Гена, крикнув мне: «Останься с парнем, я – за автобусом», помчался в сторону Советской улицы (автобусы в то время ходили только по ней). Он понял, что молодому человеку нужна скорая помощь, а вокруг не было ни души, ни машины, ни телефонной будки.

Автобус с Геннадием приехал довольно быстро, в нем было несколько пассажиров, но никто не возражал, чтобы отправиться на помощь. Молодой человек уже начал терять сознание. В тот же миг показался Альберт, он держал за ворот бандита. Один из пассажиров помог Геннадию занести пострадавшего в салон, Альберт затолкал туда же бандита, и автобус помчался к больнице, затем – к отделению милиции, и лишь потом вернулся на свой маршрут. А мы пешком пошли домой.

Примерно через неделю Гену и Альберта пригласили в милицию, поблагодарили и сказали, что молодому человеку сделали операцию, и он поправляется. А вот если бы привезли на полчаса позже, то спасти парня вряд ли бы удалось.

Вот такие они были молодые: сообразительные, сильные, бесстрашные, справедливые, готовые всем помочь.

Вскоре Альберт женился на красавице Ирине, а вовсе не на моей соседке.

Жена В. В., хорошая и трудолюбивая хозяйка, внимательно следила за своими жильцами, чтобы они ничего не испортили в доме, когда Ира Ванеева, повесила на морозном крыльце сетку с мороженой рыбой, получила от нее строгий выговор, мол, стена может начать гнить. Официально она нигде не работала, но подрабатывала, где могла, чтобы достойно растить трех дочерей, две старшие девочки были талантливы и хороши собой, а младшая дочь болела. Время было трудное.

Женщина, снимавшая в полуподвале комнату, поделилась со мной секретом стирки белья без горячей воды: замачиваешь в порошке двое суток, затем полощешь – и белье – белое-белое. Но проверить этот рецепт мне не удалось, потому что вскоре, когда Гена брился, хозяйка выкрутила пробки, электричество, естественно, пропало, и Гена пошел на работу наполовину побритый.

В тот же вечер мы сняли невдалеке другую квартиру, хорошую и у очень хорошей хозяйки, Зои Ивановны, которая работала продавцом в промтоварном магазине, где теперь «Незабудка».

Поклеили мы обои, положив в них дуст, как нам посоветовала Зоя Ивановна, чтоб не появились клопы, и зажили спокойно и весело.

С нами жила сестра Гены, которую звали, как и меня, и часто мы обе откликались на его зов: «Галя!». Умелая и работящая, Галя сильно облегчала нам жизнь. Она училась в вечерней школе в десятом классе. Днем топила печку, ходила в магазин, иногда готовила еду по своему разумению. Это сильно меня выручало, пока я не научилась вести хозяйство и хорошо готовить. Ведь до того я жила, как у Христа за пазухой: дома знала только учебу, школу окончила с золотой медалью. Потом – МГУ на Ленинских Горах, комната на одного в общежитии и масса дешевых столовых и буфетов, работавших с утра до ночи.

Поздними вечерами мы с Галей играли в карты, а Гена в большой комнате за большим обеденным столом писал пьесу «Макар Васька – сиктса зон» («Макар Васька – сельский парень»).

Гена писал про Ваську Другова очень быстро. В этой шаловливо-веселой комедии отразилось его душевное состояние, в котором он находился в то время. У него всегда было хорошее настроение, он радовался жизни, много шутил, разыгрывал нас с сестрой, подтрунивал надо мной, так как Галя часто хитрила с картами и почти всегда выигрывала. Когда же я уличала ее в жульничестве, они вместе смеялись, и Гена повторял: «Не верь тому, что говорят, сама соображай. У тебя образование, а у нее деревенская, житейская хватка». Да, хватки у Гали всю жизнь хватало, а вот счастье иногда обходило ее стороной.

К тому времени Геннадий был уже известен в Сыктывкаре. Его «Сыктывкарский разговор» знал и любил весь город. Я, услышав впервые эти шуточные стихи по радио, очень смеялась, как, впрочем, и все, кто их слышал. Думаю, что тогда в городе не было более любимого писателя.

* * *

Этот год был самым безмятежным в нашей жизни. Зима пролетела мгновенно. Весной Галя поступила в медучилище, а я отправилась в Архангельск к родителям «за нашей первой дочкой». Гена провожал меня до Котласа. Мы ехали в двухместной каюте, пароход медленно и ритмично шлепал колесами, как бы успокаивая нас: все будет в порядке. В Котласе Гена посадил меня на пароход, ходивший до Архангельска, а сам вернулся в Сыктывкар. В начале августа он получил телеграмму: «Поздравляем с Мариной». Через месяц он приехал за нами. Дочка ему очень понравилась, особенно огромные черные глаза и длинные черные волосы. Правда через месяц черные волосы выпали, а затем выросли редкие, очень светлые волосики. Любить ее Гена стал еще сильнее, ведь у него в детстве тоже были совершенно белые волосы.

Г. Юшкова с Мариной Юшковой (1 месяц), 1959 год

Пока Гена ездил за нами в Архангельск, решился вопрос с жильем: как только мы приехали с нашим чудом в Сыктывкар, Гена получил ордер на двухкомнатную квартиру. Была она в деревянном доме на Железнодорожной, без воды, без удобств. Вернее, удобства были: выгребная яма с сильной струёй холодного воздуха зимой, и центральное отопление, которое в первый год не работало. Зато была кухня с большой плитой, топившейся дровами, к которой прилагался дровяной сарай. Вот в этой теплой кухне с крошечной дочкой мы и прожили первую зиму.

В гостях у тестя. 1959 год

Квартира была на первом этаже. Правда, нам выделили на втором, но её занял очень расторопный доктор Цой с большой семьёй родственников и маленьким ребенком, спорить с ним мы не стали. Когда потеплело, пришли мои друзья-сослуживцы, и мы все вместе за один день проконопатили стены в квартире (стены были из бруса), так что в следующем году у нас было очень тепло, а у Цоев на втором этаже – холодно, и они очень жалели, что заняли нашу квартиру. Когда же настало лето и стало совсем тепло, мы стали клеить обои и красить полы в двух наших замечательных комнатах.

В этот счастливый год судьба подарила Гене самое дорогое: дочку и первую книжку.

Книжка была маленькая, в 50 страниц. Называлась она: «Медводдза сёрни» (первый разговор), было в ней всего 37 стихотворений, но среди них такие сильные, как «Лисица» и такие нежные, как «Часово, пристань» и «Помнишь, как из школы…».

И своя квартира появилась у нас ведь в тот же год!

На гонорар за эту книжку Гена купил мне в Москве, будучи там в командировке, прекрасную шубу. Она была мне великовата и я, потихонечку полнея, носила её, не снимая, лет 25. Эта шуба жива до сих пор, в приличном состоянии, висит у Марины в кладовке, но мне уже мала.

В январе 1960 года Геннадий был приглашен Союзом писателей РСФСР на семинар драматургов, который должен был состояться в Ялте. Гена сомневался, ехать ли ему, боялся оставить меня с пятимесячной дочкой, дровяной плитой, пеленками, магазинами, едой, купанием дочки, но я заверила его, что справлюсь и справилась. Сейчас я не могу понять, как я одна совсем этим управлялась, но к двум часам все было сделано, мне оставалось только поужинать и вечером выкупать ребенка, и в два часа мы уже шли гулять. Да, молодость многое может.

Гена писал, что Ялта встретила его таким теплом, что он даже растерялся. После Сыктывкарских холодов, когда холодно даже в зимнем пальто, не верилось, что есть на свете места, где даже в январе можно ходить в одном пиджаке. Но вскоре пошли в Ялте дожди, и настроение у Гены упало, да и семинар ему не понравился.

Ялта, Семинар драматургов,. 1960 год. Крайний справа Г. А. Юшков

Ялта, Семинар драматургов, 1960 год. В центре Г. А. Юшков

Летом того же года состоялось в Сыктывкаре выездное заседание секретариата Союза писателей РСФСР, в котором участвовали многие известные российские писатели.

Ездили большой компанией в Воркуту. Ему было очень интересно.

* * *

Как-то приехала к нам в гости мать Геннадия, и так получилось, что в этот её приезд я рассталась с обручальным кольцом, подаренным мне Геной. Анна Васильевна попросила меня отдать ей кольцо, сказав, что если оно у нее будет, то она еще долго проживет. Конечно, я сняла кольцо. Мать уехала, а вернувшийся с работы Гена очень сильно меня ругал: «Как ты могла снять кольцо? Без моего согласия! Ведь я его тебе надел! Его мне тетя Маша оставила для моей жены!» И еще больше, чем на меня, сердился он на свою мать, однако никогда с ней о кольце не заговаривал и вернуть не просил.

Дальнейшая судьба кольца такова: оно довольно долго лежало у матери в шкафу, потом она отдала его своей дочери, но счастья кольцо ей не принесло. Может быть, тем поступком мать отвела от нас невзгоды?