Read the book: «Псы войны»

© ООО «Натали», перевод, 2025

© ООО «Издательство Родина», 2025

* * *

Дадим сигнал посеять смуту псам войны.

Уильям Шекспир

Пусть ничего не говорят, когда умру,

И пусть печалиться не станут…

В могиле освященной я

Лежать не буду. Погребальный

Звон не нарушит тишину,

И вряд ли кто за мертвым телом,

Скорбя безумно обо мне,

Пойдет. И на мою могилу

Не высадят цветов…

Не вспомнит смерть мою никто —

Под сим подписываюсь я.

Томас Харди

Джорджио, и Кристиан, и Шли, и Большому Марку, и Черному Джонни, и всем другим в безымянных могилах.

По крайней мере, мы пытались…

Пролог

Ни звезды, ни луна не светили в эту ночь над окруженной кустами взлетно-посадочной полосой. Темнота, которая может быть лишь в Западной Африке, окутала теплым влажным бархатом разбросанные тут и там группы людей. Облачный покров почти касался вершин высоких арековых пальм, и ожидающие люди молили бога, чтобы облака не рассеивались как можно дольше, скрывая их от бомбардировщиков.

В конце взлетно-посадочной полосы старый потрепанный DC-4 только что совершил посадку на аэродромные огни. Они продолжали светить не более пятнадцати секунд после того, как самолет коснулся земли, развернулся и, слепо нащупывая путь, покатился к покрытым пальмовыми листьями баракам.

В небе в западном направлении пророкотал правительственный истребитель МиГ-17. Скорее всего, его пилотировал один из шести западногерманских летчиков, присланных в течение последних трех месяцев на замену египтян, панически боявшихся ночных полетов. Самолет не был виден за слоем облаков, так же, как и взлетно-посадочная полоса была скрыта от глаз пилота. Он искал мерцающую цепочку аэродромных огней, вспыхнувших, чтобы принять приземлившийся DC-4, но они уже погасли.

Пилот выруливающего DC-4, не услышав над собой рев реактивного двигателя, включил свои собственные огни, чтобы разглядеть путь, но из темноты раздался встревоженный голос: «Гаси огни!» Тем не менее, пилот успел определить направление, а истребитель был уже далеко. На юге раздавался грохот артиллерийской канонады. Фронт там, наконец, был прорван. Люди, в течение двух месяцев не имевшие ни пищи, ни боеприпасов, бросили оружие и скрылись в поисках убежища в буше.

Пилот DC-4 остановил свой самолет в двадцати ярдах от «Супер Констеллейшна»¹, уже припаркованного на открытой площадке, выключил двигатели и спрыгнул на бетонное поле. К нему подбежал африканец, и, приглушенно переговариваясь между собой, они направились к одной из наиболее плотных групп, казавшейся черной каплей на фоне темного пальмового леса. При их приближении люди расступились, и белый пилот оказался лицом к лицу с одним из стоящих в центре африканцев. Он никогда не видел его раньше, но знал о нем, и даже в темноте, лишь слабо освещаемой огоньками нескольких сигарет, смог узнать человека, к которому прибыл.

Пилот был без фуражки и поэтому вместо того, чтобы отдать честь, лишь слегка наклонил голову. Он никогда раньше не приветствовал первым чернокожего и не мог объяснить себе, почему сделал это сейчас.

– Меня зовут капитан Ван Клиф, – представился он по-английски с характерным для говорящего на африкаанс акцентом.

Тот кивнул ему в ответ, и его густая черная борода коснулась на груди камуфляжной формы.

– Опасная ночь для полета, капитан ван Клиф, – сухо заметил он, – и уже поздновато для дополнительных поставок.

Голос звучал глубоко и неторопливо, а манера речи выдавала в нем не простого африканца, а человека, окончившего английское привилегированное учебное заведение, как оно и было на самом деле. Ван Клиф почувствовал себя неуютно и снова, что уже случалось сотни раз, пока он прорывался с побережья через гряды облаков, спросил себя, зачем он сюда прилетел.

– Я ничего не доставил, сэр. Доставлять больше нечего.

Создался еще один прецедент. Он мог бы поклясться, что никогда не обратится к этому человеку «сэр». И уж никак не к кафру. Но только что у него это сорвалось. Да, они были правы, те другие наемные пилоты в баре отеля в Либервиле, которые уже с ним встречались. Этот человек был особенным.

– Так зачем же вы прилетели? – мягко спросил генерал. – Может быть из-за детей? Здесь есть несколько детей, которых сестры-монахини хотели бы отправить в безопасное место, но сегодня ночью налетов больше не предвидится.

Ван Клиф покачал головой, лишь потом осознав, что этот жест никто не увидит. Он был смущен и благодарил темноту за то, что она скрывала его замешательство. Сгрудившиеся вокруг него телохранители генерала защелкали затворами своих полуавтоматических карабинов.

– Нет, я прибыл, чтобы забрать вас. Если, конечно, вы этого захотите.

Наступила длинная пауза. Он почувствовал, как африканец пристально смотрит на него во мраке, поймав неожиданно его взгляд, когда один из помощников затянулся сигаретой.

– Я понимаю. Это ваше правительство дало вам указание прилететь сегодня ночью?

– Нет, – ответил ван Клиф. – Это была моя идея.

Последовала еще одна длинная пауза. Генерал медленно покачивал головой в нескольких футах от него, что можно было расценить как понимание или недоумение.

– Я очень благодарен, – донесся его голос. – Добраться сюда было не просто. Но у меня есть собственный транспорт – «Констеллейшн». Надеюсь, что я смогу отправиться в изгнание на нем.

Ван Клиф почувствовал облегчение. Он не имел понятия, каковы бы были политические последствия, если бы он вернулся в Либервиль с генералом на борту.

– Я подожду, пока вы не взлетите, а потом отправлюсь сам, – сказал он и снова поклонился. Ему хотелось протянуть генералу руку, но ван Клиф не был уверен, стоит ли это делать. Если бы он знал, что генерал почувствовал себя в таком же затруднительном положении, то сделал бы это. Пилот повернулся и пошел назад к своему самолету.

После его ухода в группе чернокожих на какой-то момент наступило молчание.

– Почему Южная Африка и африкандер так поступают? – спросил, наконец, один из окружающих генерала людей. Их командир лишь коротко улыбнулся, сверкнув в темноте зубами.

– Не думаю, что мы когда-нибудь сможем это понять.

* * *

На краю открытой площадки под защитой группы пальм сидящие в «Лендровере» люди наблюдали за неясными силуэтами, двигающимися от зарослей к самолету. Командир сидел рядом с африканским водителем, и все неторопливо курили.

– Должно быть, это южноафриканский самолет, – сказал командир и обернулся к одному из четверых белых, расположившихся на заднем сиденье. – Джанни, пойди и спроси командира корабля, не найдется ли у него для нас места.

Высокий, худой и нескладный мужчина выбрался из автомобиля. Как и остальные, он был с головы до пят одет в зелено-коричневую лесную камуфляжную форму. Брюки заправлены в зеленые брезентовые сапоги. К поясу пристегнуты фляжка, длинный охотничий нож и три подсумка для магазинов к карабину, болтавшемуся у него на плече. И карабин, и магазины были пусты. Когда он обошел «Лендровер» спереди, командир снова окликнул его.

– Оставь карабин, – произнес он, протянув руку за оружием, – и, Джанни, ради бога, постарайся. Если мы не выберемся отсюда на этом «гробу», через несколько дней из нас могут сделать отбивные.

Тот, кого звали Джанни, кивнул, поправил на голове берет и быстро направился к DC-4. Капитан ван Клиф не услышал, как он приблизился к нему, мягко ступая на своих резиновых подошвах.

– Naand, meneer².

Услышав произнесенные на африкаанс слова, ван Клиф резко обернулся, чуть не столкнувшись со стоящим позади него человеком. Даже в темноте он смог различить на его левом плече черно-белую эмблему с черепом и скрещенными под ним костями. Пилот насторожился.

– Naand. Jy Africaans³?

Высокий мужчина кивнул в ответ.

– Жан Дюпре, – произнес он и протянул руку.

– Кобус ван Клиф, – ответил летчик и пожал протянутую руку.

– Waar gaan-jy nou⁴?

– В Либервиль. Как только они закончат погрузку. А вы?

Жан Дюпре ухмыльнулся.

– Мы с моими друзьями слегка застряли здесь. Попадись мы правительственным войскам, из нас наверняка сделают отбивные. Не сможете ли вы нам помочь?

– Сколько вас? – спросил ван Клиф.

– Всего пятеро.

Будучи сам наемником, хотя и пилотом, ван Клиф не колебался. Изгои общества порою нуждаются друг в друге.

– Хорошо, давайте на борт. Но поторапливайтесь. Мы взлетим сразу же следом за «Кони»⁵.

Дюпре поблагодарил его и побежал трусцой назад к «Лендроверу». Четверо белых стояли кучкой у капота автомобиля.

– Все в порядке, но нам нужно сразу же садиться в самолет, – сообщил им южноафриканец.

– Хорошо, бросьте оружие в багажник и пошли, – приказал командир. Когда винтовки и прочая амуниция были свалены в багажник автомобиля, он обратился к сидящему за рулем чернокожему с нашивками младшего лейтенанта.

– Прощай, Патрик, – произнес командир. – Боюсь, что все кончено. Избавься от «Лендровера». Оружие закопай и заметь место. Сними форму и уходи в лес. Понял?

Лейтенант, который год назад был принят на службу в звании рядового и повышен благодаря своей способности управляться с ножом в бою лучше, чем за столом, угрюмо кивнул, выслушав распоряжения.

– Прощайте, командир.

Четверо остальных наемников, попрощавшись с шофером, направились к DC-4.

Командир уже было последовал за ними, когда из темноты его окликнули две монахини.

– Майор!

Наемник обернулся и узнал в первой из них сестру, с которой встретился месяц назад. В зоне, где находился возглавляемый ею госпиталь, завязался бой, и он был вынужден эвакуировать весь санитарный комплекс.

– Сестра Мари Джозеф? Что вы здесь делаете?

Пожилая ирландская монахиня начала взволнованно говорить, прижимая руки к груди. Он кивнул.

– Я попытаюсь, но ничего более сделать не смогу, – пообещал майор.

Он пересек площадку и подошел к южноафриканскому пилоту, стоявшему под крылом своего DC-4. Через несколько минут командир наемников вернулся к ожидающим его монахиням.

– Он согласился, но необходимо спешить, сестра. Надо поднять этот «гроб» в воздух как можно быстрее.

– Да благословит вас Господь, – сказала одетая в белое монахиня и отдала торопливые указания своей компаньонке. Та подбежала к хвосту самолета и начала приставлять короткую лестницу к пассажирскому люку. Вторая поспешила назад, скрывшись за пальмами, окружавшими площадку. Вскоре оттуда появилась группа мужчин. Каждый из них нес в руках сверток. Подойдя к DC-4, они стали передавать свертки стоящей на верхней ступеньке лестницы монахине. Второй пилот наблюдал, как она уложила первые три свертка вплотную друг к другу, составляя ряд вдоль фюзеляжа самолета. Затем неожиданно начал ей помогать, принимая свертки из рук стоящих под хвостом самолета людей и передавая их внутрь.

– Да благословит вас Господь, – шептала ирландская монахиня. Один из свертков оставил на руке второго пилота след жидких зеленых экскрементов.

– Дьявол, – прошипел он, продолжая работать.

* * *

Оставшись один, командир группы наемников смотрел на «Супер Констеллейшн», по заднему трапу которого взбирались беженцы, в основном родственники руководителей потерпевших поражение повстанцев. В слабом свете, идущем из люка, он разглядел нужного ему человека. Когда он подошел, тот уже собирался вступить на трап, а остальные, на долю которых выпало остаться и искать убежища в лесу, ждали, чтобы его убрать. Один из них окликнул собиравшегося улетать человека.

– Господин, пришел майор Шеннон.

Генерал обернулся к Шеннону и даже в этот тяжелый час сумел усмехнуться.

– Ну что, Шеннон, не хотите присоединиться?

Майор вытянулся перед ним и отдал честь. В ответ генерал кивнул.

– Нет, сэр, спасибо. У нас есть транспорт в Либервиль. Я лишь хотел попрощаться с вами.

– Да. Это была долгая битва. Боюсь, что теперь все кончено. Во всяком случае на несколько лет. Трудно представить, что мой народ навсегда останется жить в рабстве. Между прочим, получили ли вы и ваши люди то, что вам полагается по контракту?

– Да, сэр, спасибо. С нами полностью рассчитались, – ответил наемник. Африканец мрачно кивнул.

– Что ж, прощайте. И спасибо за все, что вы смогли сделать.

Майор крепко пожал протянутую генералом руку.

– И еще одно, сэр, – добавил Шеннон. – Мы кое-что обсудили с парнями, пока сидели в джипе. Если когда-нибудь придет время… В общем, если мы снова понадобимся, дайте нам знать. Мы вернемся. Ребята хотят, чтобы вы это знали.

Генерал пристально посмотрел на него.

– Эта ночь полна сюрпризов, – медленно произнес он. – Возможно, вы еще не знаете, но половина моих старших советников, да и все состоятельные люди перешли сегодня ночью линию фронта. Предав меня, они хотят снискать расположение врага. Не пройдет и месяца, как большинство оставшихся будут тоже смиренно просить пощады. Спасибо за ваше предложение, господин Шеннон. Я запомню его. Прощайте еще раз, и удачи вам.

Он повернулся, поднялся по трапу и исчез в неясном свете люка, когда, зачихав, ожил первый из четырех двигателей «Супер Констеллейшн». Шеннон отступил назад и в последний раз отдал честь человеку, на службе которого он состоял последние полтора года.

«Удачи тебе, – сказал он про себя, – она тебе понадобится».

Он повернулся и пошел назад к ожидавшему DC-4. Когда за ним захлопнулась дверь люка, ван Клиф запустил двигатели, оставаясь на парковочной площадке. Сквозь мрак он наблюдал, как смутный силуэт «Супер Кони» с опущенной вниз носовой частью вырулил на взлетную полосу и, разогнавшись, оторвался от земли. На обоих самолетах огни были погашены, но из открытой кабины своего «Дугласа» южноафриканский пилот смог проследить, как три стабилизатора «Констеллейшн» исчезли над пальмами в южном направлении, поглощенные желанными облаками. Лишь после этого он направил к взлетной полосе DC-4, несущий свой громко плачущий и хныкающий груз.

Прошел почти час, прежде чем ван Клиф велел второму пилоту включить освещение в кабине. Весь этот час он метался от одной гряды облаков к другой, теряя и снова находя укрытие, стараясь не попасться в открытом, освещаемом луной пространстве рыщущим в небе МиГ-17. Он позволил включить свет только тогда, когда знал наверняка, что, оставив побережье во многих милях позади, они уже далеко над морским заливом.

За его спиной в зажженном свете открылась невообразимая картина, достойная лишь кисти Доре⁶. Пол кабины был покрыт промокшими и испачканными одеялами, в которые часом ранее было закутано содержимое свертков. Теперь это содержимое лежало двумя беспокойными рядами по обеим сторонам грузового отсека – сорок младенцев, сморщенных, ссохшихся, изуродованных хроническим недоеданием. Сестра Мари Джозеф поднялась со скамеечки у дверей кабины и засуетилась среди своих заморышей. На лоб каждого из них сразу же ниже линии волос, уже давно из-за анемии приобретших желто-красный оттенок, была наклеена полоска пластыря. Несколько букв и цифр, нацарапанных шариковой ручкой, содержали сведения для сиротского приюта в окрестностях Либервиля – только имя и дату. Потерпевшим поражение большего не полагалось.

В хвосте самолета пятеро наемников, сощурившись от зажегшегося света, смотрели на своих попутчиков. За последние месяцы они видели подобное не раз. Каждый из них чувствовал отвращение, но никто не подавал виду. В конце концов, ко всему можно привыкнуть. Всегда то же самое, всегда дети – в Конго, Йемене, Катанге, Судане. И как всегда, ничего не поделаешь. Они равнодушно потянулись за сигаретами.

Впервые после захода солнца они смогли внимательно разглядеть друг друга. Форма пропитана потом и испачкана красноватой землей, лица выражают смертельную усталость. Командир сидел недалеко от туалета, спиной к двери, видя перед собой весь фюзеляж вплоть до кабины пилота. Карло Оскар Томас Шеннон, тридцати трех лет от роду, с очень коротко и неровно подстриженными светлыми волосами. В тропиках короткая стрижка удобна – легче стекает пот, и в волосах не запутаются насекомые. Из-за первых букв своего тройного имени он получил кличку Кот Шеннон. Он был родом из графства Тирон в Северной Ирландии. Отправленный отцом учиться в английскую привилегированную школу, он говорил без характерного североирландского акцента. Прослужив пять лет в Королевской морской пехоте, Шеннон решил попробовать себя в гражданской жизни. Шесть лет назад он оказался в Уганде, работая на торговую компанию с главной конторой в Лондоне. Однажды солнечным утром он потихоньку закрыл свои бухгалтерские книги, забрался в «Лендровер» и двинулся на запад к конголезской границе. Неделю спустя Шеннон завербовался в пятый десантно-диверсионный отряд под командованием Майка Хора, базирующийся в Стенливиле.

Хор погиб на его глазах, и командование принял на себя Джон-Джон Петерс. Шеннон поссорился с Петерсом и подался на север, где в Паулисе присоединился к Денару. Два года спустя он принял участие в восстании в Стенвиле. После эвакуации в Родезию с ранениями головы он вместе с Жаком Шраммом по кличке Черный Жак – бельгийским плантатором, ставшим наемником, – совершил длительный поход в Букаву, а оттуда в Кигали. Его репатриировал Красный Крест, после чего Шеннон ввязался в еще одну африканскую войну и, наконец, получил под командование собственный батальон. Но победа была уже упущена, он всегда упускал победу.

Слева от него сидел Большой Жак Дюпре, оспаривающий титул лучшего минометчика на севере Замбези. Двадцати восьми лет, родом из Паарля, в Капской провинции, отпрыск разорившегося рода гугенотов. Когда кардинал Мазарини покончил во Франции с религиозной свободой, его предки бежали от преследований на Мыс Доброй Надежды. Усталость прочертила глубокие морщины на изможденном удлиненном лице Жака. Резко выделяющийся клювообразный нос, казалось, еще больше навис над тонкогубым ртом. Над тусклыми голубыми глазами набухли тяжелые веки, выцветшие брови и волосы были в грязи. Посмотрев на детей, лежащих вдоль бортов самолета, он пробормотал: «Bliksems»⁷, в адрес сразу всех, кто нес ответственность за боль на этой планете, и попытался заснуть.

Дальше за ним расположился Марк Вламинк – Крошка Марк, как его называли, подшучивая над могучим телосложением. Фламандец из Остенде, он даже в одних носках, случись ему когда-нибудь надеть их, возвышался над землей на шесть футов и три дюйма при весе восемнадцать стоунов⁸. Могло показаться, что он толстый, но это было не так. Полиция Остенде, состоящая из людей миролюбивых, склонных скорее избегать неприятностей, нежели искать их, вспоминала его с содроганием. А вот стекольщики и плотники испытывали к нему глубокую благодарность за ту работу, которую он им предоставлял. Уж если крошка Марк расходился в каком-либо баре, то, чтобы там снова навести порядок, требовался не один рабочий.

Сирота, он содержался в церковном приюте. Священники вбивали чувство уважения в башку переростка столь рьяно, что однажды в возрасте тринадцати лет Марк потерял терпение и ударом кулака свалил с ног одного из святых отцов, пытавшегося воспитывать его при помощи трости.

За этим последовало несколько исправительных заведений для несовершеннолетних, потом режимная школа-интернат, небольшой срок в тюрьме для подростков и, наконец, всеобщее облегчение, когда Марка призвали в парашютно-десантные войска. Он был одним из пятисот ребят, выброшенных во главе с полковником Лореном на Стенливиль для спасения миссионеров, которых местный вождь племени Шимба⁹ Кристов Гбени грозил зажарить живьем на центральной площади.

В течение сорокаминутного боя на аэродроме Крошка Марк нашел свое призвание в жизни. Спустя неделю он сбежал в самоволку, чтобы не возвращаться в казармы в Бельгию, и присоединился к наемникам. Не говоря уж о кулаках и плечах, Крошка Марк был незаменим со своей базукой – любимым оружием, с которым он обращался столь же легко, как мальчишка с духовым ружьем.

В эту ночь, когда он летел с окруженной врагами территории в Либервиль, ему стукнуло тридцать.

Напротив бельгийца сидел погруженный в свое обычное занятие, помогающее коротать часы ожидания, Жан-Батист Лангаротти. Низкого роста, худощавый, с оливкового цвета кожей, он был корсиканцем, родившимся и выросшем в городе Кальви. В возрасте семнадцати лет он был призван в армию и в числе ста тысяч appelés¹⁰ попал на войну, которую вела Франция в Алжире. Прослужив половину из положенных восемнадцати месяцев, он подписал контракт как профессионал и позже перевелся в десятую колониальную парашютно-десантную дивизию генерала Массе – к пресловутым красным беретам или просто «les paras»¹¹. Ему был двадцать один год, когда военная кампания потерпела крах. Тогда некоторые подразделения французской профессиональной армии под руководством армейской организации ОАС объединились вновь в борьбе за навечно французский Алжир. Он вступил в ОАС, дезертировал из армии и после провала апрельского путча 1961 года ушел в подполье. Три года спустя его схватили во Франции, где он жил по фальшивым документам, и отправили на четыре года в тюрьму. Ему были уготованы мрачные камеры сначала в парижской тюрьме Санте, затем в Туре и, наконец, в Иль де Ре. Он был плохим заключенным, доказательства чего два тюремщика будут носить на себе до гробовой доски.

Его не раз избивали до полусмерти за нападения на охранников. Без малейших надежд на амнистию ему пришлось отбыть полный срок. Вышел он в 1968 году, боясь на свете лишь одного – маленьких замкнутых пространств наподобие тюремных камер. Лангаротти поклялся себе, что больше никогда не окажется в тюрьме, даже если это будет стоить ему жизни. А уж отдать ее он намеревался не менее, чем за полдюжины тех, кто придет ее забирать. Через три месяца после освобождения он отправился в Африку, оплатив билет на самолет из собственного кармана. Там, уже воюя и будучи профессиональным наемником, он присоединился к Шеннону. Ему был тридцать один год. Освободившись из тюрьмы, он постоянно практиковался во владении оружием, с которым впервые познакомился еще мальчишкой на Корсике. Впоследствии оно создало ему определенную репутацию на улицах Алжира. На левом запястье он носил широкий кожаный браслет, напоминающий ремень для правки бритв, которым пользуются старомодные парикмахеры. Браслет застегивался на руке двумя кнопками. В минуты безделья он снимал его, переворачивал на обратную сторону и обматывал им левый кулак. Этот браслет помогал ему коротать время в полете до Либервиля. В правой руке он держал нож – оружие с шестидюймовым лезвием и костяной рукояткой, который он умел так быстро снова прятать в ножны, что жертва не успевала осознать, отчего она стала трупом. Лезвие ритмично мелькало взад-вперед по натянутой коже браслета. Острое, как бритва, оно с каждым взмахом становилось еще чуть-чуть острее. Это занятие успокаивало его нервы. Хотя оно раздражало всех окружающих, возражений никогда не было. Да и вообще, мало кто решался возражать этому маленькому человеку с тихим голосом и грустной полуулыбкой.

Последним и самым старшим в их компании был немец. Курту Землеру было сорок. Именно он предложил эмблему с черепом и костями, которую носили наемники и их подопечные. Он отличился еще и тем, что очистил пятимильный участок от вражеских солдат, отметив линию фронта кольями с насаженными на них головами убитых накануне. Его участок оставался самым спокойным в течение месяца. Он родился в 1930 году, и его детство совпало с расцветом гитлеровской Германии. Отец – инженер из Мюнхена – впоследствии служил в Организации Тодта и погиб на русском фронте. В возрасте семнадцати лет Курт Землер, будучи ревностным членом Гитлерюгенда, впрочем, как и любой другой юноша в этой стране, прожившей двенадцать лет под правлением Гитлера, получил под свою команду небольшое подразделение, состоящее из мальчишек и стариков старше семидесяти. Вооруженные одним фауст-патроном и тремя допотопными винтовками, они получили задание остановить танковую колонну генерала Жоржа Паттона. Неудивительно, что они потерпели неудачу. Юность его прошла в Баварии, оккупированной ненавистными ему американцами. Своей матери – религиозной фанатичке, мечтавшей видеть его священником – он уделял не очень-то много внимания. В семнадцать он сбежал, перешел французскую границу в Страсбурге и записался в Иностранный легион. Как раз в Страсбурге и находилась контора, где вербовали новобранцев: здесь легче было подбирать находившихся в бегах немцев и бельгийцев. Пробыв год в Сиди-бель-Абес¹², он отправился с экспедиционными силами в Индокитай. Восемь лет пребывания там и, наконец, – Дьен Бьен Фу¹³. В Туране (Дананге) хирурги отняли у него легкое и отправили во Францию, что позволило ему счастливо избежать последнего унижения в Ханое.

После выздоровления в 1958 году его послали в Алжир. В звании старшего сержанта он был направлен в самое элитное подразделение французских колониальных войск – Первый парашютно-десантный полк. Один из немногих, он уже дважды пережил почти полное уничтожение этого подразделения – в Индокитае, когда оно было батальоном, и позже, когда стало полком. Лишь двое людей на этом свете были достойны его уважения – полковник Роже Фольк и майор Ле Брас, еще один ветеран, командовавший теперь республиканской гвардией в Габоне, охраняя на благо Франции это богатое ураном государство.

Даже полковник Марк Родин, бывший однажды командиром Землера, потерял его уважение вместе с крахом ОАС.

Землер все еще служил в Первом парашютно-десантном полку, когда это подразделение обрекло себя на окончательную погибель, приняв участие в алжирском путче. Доведенный до крайности Шарль де Голль навсегда расформировал полк. Землер последовал за своими французскими командирами и сразу же после провозглашения Алжиром независимости был схвачен в Марселе в сентябре 1962 года. Ему помогли четыре нашивки за участие в различных кампаниях, и в тюрьме он провел лишь два года. Выйдя оттуда и окунувшись впервые за двадцать лет в гражданскую жизнь, он получил предложение от бывшего сокамерника принять участие в контрабандных операциях в Средиземноморье. В течение трех лет, не считая года, проведенного в итальянской тюрьме, он переправлял спиртные напитки, золото и порой оружие из одного конца средиземноморского бассейна в другой. В конце концов, когда он неплохо заработал на контрабанде сигаретами, доставляя их из Италии в Югославию, его партнер надул одновременно покупателей и продавцов, свалил все на Землера, и исчез с деньгами. Разыскиваемый множеством воинственно настроенных джентльменов, Землер сумел переплыть в Испанию, сменив несколько автобусов, добрался до Лиссабона и нашел там приятеля, занимающегося торговлей оружием, который помог ему добраться до Африки. Из газет Землер узнал о ведущейся там войне, что его крайне заинтересовало. Шеннон взял его к себе, не задумываясь, оценив должным образом шестнадцатилетний опыт ведения боевых действий в джунглях. Теперь Землер дремал на борту летящего в Либервиль самолета.

До рассвета оставалось два часа, когда DC-4 подлетал к аэродрому. Среди детского шума можно было услышать еще один звук – свистел мужчина. Это был Шеннон. Его товарищи знали, что, собираясь на дело или возвращаясь, он всегда свистит. Знали они и название насвистываемой мелодии – однажды он им это сказал. Мелодия называлась «Испанский Гарлем».

* * *

Пока ван Клиф договаривался с наземной диспетчерской службой, DC-4 пришлось сделать два круга над аэропортом Либервиля. Стоило старому грузовому самолету замереть в конце взлетно-посадочной полосы, как перед его носом возник военный джип с двумя французскими офицерами. Из джипа ван Клифу просигналили, чтобы он следовал за ними по рулежной дорожке.

Они миновали основные здания аэропорта и приблизились к группе бараков в дальнем конце аэродрома, где ван Клифу приказали остановиться, не выключая двигателей. Через несколько секунд к самолету подтащили трап, и второй пилот открыл изнутри задний люк. Один из французских офицеров залез внутрь и, почувствовав неприятный запах, с отвращением сморщил нос. Глаза офицера остановились на пятерых наемниках, и он жестом приказал им выйти из самолета. Когда они оказались на бетонированном поле, офицер махнул рукой второму пилоту, чтобы тот закрывал люк. DC-4 без дальнейших помех снова двинулся по идущей вокруг аэродрома рулежной дорожке к основным зданиям, где медицинские сестры и врачи из французского Красного Креста уже ждали, чтобы забрать детей и доставить их в педиатрическую клинику. Наемники помахали вслед удаляющемуся самолету, выражая благодарность ван Клифу, и последовали за французским офицером.

Час им пришлось ожидать в одном из бараков, устроившись на неудобных деревянных стульях с прямыми спинками. Молодые французские солдаты постоянно приоткрывали дверь, чтобы взглянуть на «les affreux» – этих ужасных людей, как их называли на французском слэнге. Наконец, они услышали, что снаружи затормозил джип, а из коридора донесся топот шагов. Открылась дверь, и перед ними предстал старший офицер с загорелым решительным лицом, одетый в желтовато-коричневую тропическую форму и кепи, украшенное поверху золотым галуном. Шеннон отметил стремительный проницательный взгляд, коротко подстриженные с проседью волосы под кепи, «крылышки» – эмблему десантников, приколотые над пятью рядами нашивок за участие в боевых операциях, а также как напрягся Землер, встав по стойке смирно и вытянув руки по швам того, что оставалось от форменных брюк. Большего Шеннону и не требовалось, чтобы понять, кто это был – легендарный Ле Брас.

Ветеран Индокитая и Алжира пожал каждому руку, задержавшись дольше перед Землером.

– Alors¹⁴, Землер? – удивился он с мягкой улыбкой. – Все еще сражаешься? О, уже капитан.

Землер смутился.

– Oui mon commandant, pardon, colonel¹⁵. Но лишь временно.

Ле Брас несколько раз задумчиво кивнул. Затем обратился ко всем.

– Я постараюсь создать все удобства. Вам, несомненно, не помешает принять ванну, побриться и перекусить. Ясно, что у вас нет другой одежды, она будет предоставлена. Боюсь, что некоторое время вам придется оставаться на своих квартирах. Это только предосторожность. В городе полно газетчиков, никаких контактов с ними быть не должно. При первой же возможности мы организуем ваш отлет в Европу.

Он замолчал, сказав все, что хотел. Поднеся правую руку к козырьку кепи, Ле Брас вышел.

Через час в закрытом фургоне их доставили к отелю «Гамба» – новому зданию, расположенному лишь в пятистах ярдах от аэропорта и, следовательно, в нескольких милях от города, провели через черный ход и проводили в предоставленные им на верхнем этаже отеля номера. Приставленный к ним для сопровождения молодой офицер заявил, что они должны питаться на этом же этаже и оставаться там до дальнейших распоряжений. Вскоре он вернулся с полотенцами, бритвенными приборами, зубной пастой и щетками, мылом и мочалками. Был принесен поднос с кофе, и, наконец, каждый из измученных людей с благодарностью погрузился в глубокую, источающую пар и запах мыла ванну – первую за шесть месяцев.