Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

Посвящается Марку

БЛАГОДАРНОСТИ

Изучать эту тему и писать эту книгу оказалось увлекательно, но трудно, и я сердечно признательна учреждениям и людям, чья любезная поддержка и чье содействие сделали эту задачу выполнимой.

Совет по международным исследованиям и обмену (International Research and Exchanges Board, IREX), Фонд Макартуров (MacArthur Foundation), Исследовательский совет по общественным наукам (Social Science Research Council, SSRC), Фонд Эндрю У. Меллона (Andrew W. Mellon Foundation), Фонд Уайтинг (Whiting Foundation) и Принстонское общество стипендиатов Фонда Вудро Вильсона (Princeton Society of Fellows of the Woodrow Wilson Foundation) профинансировали этот проект на его начальной стадии. Постдокторские стипендии Дэвисовского центра русистики при Гарвардском университете (Davis Center for Russian Studies at Harvard University) и Исследовательского совета по общественным наукам, а также приз Виласа для молодых исследователей (Vilas Young Investigator) от Висконсинского университета дали мне время и средства, чтобы провести дополнительные исследования в России и США и взяться за переработку рукописи. Благодаря академическому отпуску по Национальной стипендиальной программе (National Fellows’ Program) Гуверовского института войны, революции и мира (Hoover Institution on War, Revolution, and Peace) при Стэнфордском университете в 2003–2004 годах у меня появились свободное время и идеальная обстановка для завершения этого проекта.

Во время обучения в докторантуре Принстонского университета мне посчастливилось работать с Лорой Энгельштейн (Laura Engelstein) и Стивеном Коткином (Stephen Kotkin) – оба они глубоко повлияли на мой подход к истории. Лора Энгельштейн показала мне, как важна научная строгость и как радостен поиск ответов на сложные вопросы. В течение нескольких лет она не раз перечитывала большинство глав этой книги. Благодарю ее за щедрую поддержку – моего выдающегося учителя, коллегу и друга. Стивен Коткин научил меня широкому и компаративному мышлению о советской истории, а также побудил изучать локальные отклики на политику советской власти. Мне помогло его вдумчивое внимание к моей работе; его иконоборчество и сейчас еще вдохновляет меня. В принстонский период мне также выпала удача работать с Марком фон Хагеном (Mark von Hagen) в Колумбийском университете. Спасибо ему за то, что он делился своими обширными знаниями советской национальной политики, читал и комментировал мою работу. Благодарю Филипа Норда (Philip Nord) за пробуждение во мне интереса к колониальным экспозициям и колониальной этнографии на его семинаре по Европе XIX века.

Время, проведенное мной в России, было прекрасным, и это во многом заслуга моих российских коллег. Я очень многим обязана всем архивистам Санкт-Петербургского научного центра Российской академии наук – благодаря их несравненной любезности и эрудиции работа в Санкт-Петербурге доставила мне большую радость. В частности, я благодарна за помощь Ирине Тункиной и покойному Михаилу Файнштейну; отдельная благодарность – Ольге Улановой, бывшей архивистке и истинному другу. Столь же признательна я и сотрудникам Российского этнографического музея в Санкт-Петербурге, особенно Елене Ивановне. Также спасибо за помощь архивистам и библиотекарям Государственного архива Российской Федерации, Российского государственного архива экономики, Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории, Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга, Архива Русского географического общества, Российской государственной библиотеки в Москве и Российской национальной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге. Особая благодарность – Марии Новичёнок из Российского государственного архива экономики. Месяцы, проведенные в Москве, обогатили меня дружбой с Сергеем Журавлевым, талантливым ученым из Института российской истории.

После возвращения в США я много работала в Файерстоунской библиотеке (Firestone Library) при Принстонском университете, в библиотеках Уайденера и Тоззера (Widener and Tozzer Libraries) при Гарвардском университете, в Мемориальной библиотеке (Memorial Library) при Висконсинском Университете в Мэдисоне (University of Wisconsin–Madison), а также в библиотеке и архиве Гуверовского института при Стэнфордском университете. Благодарю за помощь библиотекарей и архивистов этих замечательных учреждений.

В Висконсинском университете в Мадисоне, где я преподаю с 2000 года, мне посчастливилось оказаться среди одаренных историков. Благодарю моих коллег из Мадисона за поддержание оживленного и дружественного интеллектуального пространства. Особенно благодарна я коллегам, читавшим и комментировавшим мою рукопись. Тони Майклс (Tony Michels), Бретт Шихан (Brett Sheehan), Флоренсия Мэллон (Florencia Mallon), Ли Уэндел (Lee Wandel), Дайан Линдстром (Diane Lindstrom) и Сюзанн Десан (Suzanne Desan) читали главы рукописи; Нэн Энстад (Nan Enstad) прочла весь черновик. Дэвид Макдональд (David McDonald) прочел всю рукопись несколько раз и всегда охотно обсуждал идеи моего проекта. Спасибо им всем за поддержку и добрый юмор.

Благодарю также коллег из Висконсинского университета, оказавших важную техническую помощь. Джим Эскаланте (Jim Escalante) с кафедры искусства пожертвовал своим временем и опытом, чтобы сканировать изображения для этой книги. Ричард Уортингтон (Richard Worthington) из Картографической лаборатории умело превратил мои наброски в карты. Шон Гиллен (Sean Gillen) и Айтен Кылыч (Ayten Kilic) были великолепными лаборантами.

В течение нескольких лет я представляла свои идеи и аргументы на конференциях и семинарах и извлекла немало пользы из вдумчивых комментариев и вопросов коллег. В частности, благодарю Джонатана Боуна (Jonathan Bone), Джейн Бёрбэнк (Jane Burbank), Фредрика Корни (Frederick Corney), Роберта Круза (Robert Crews), Майкла Дэвида-Фокса (Michael David-Fox), Адриенну Эдгар (Adrienne Edgar), Дэвида Хоффмана (David Hoffman), Адиба Халида (Adeeb Khalid), Натаниэля Найта (Nathaniel Knight), Дугласа Нортропа (Douglas Northrop), Юрия Слёзкина (Yuri Slezkine), Сюзан Соломон (Susan Solomon), Чарльза Стейнведела (Charles Steinwedel), Вилларда Сандерленда (Willard Sunderland) и Реджинальда Зелника (Reginald Zelnik). Моя особая признательность – коллегам, читавшим и комментировавшим главы рукописи: Нэнси Аппельбаум (Nancy Appelbaum), Питеру Холквисту (Peter Holquist), Артуру Макки (Arthur McKee), Джону Рэндольфу (John Randolph), Ребекке Соколовской (Rebecca Sokolovsky) и Амиру Вайнеру (Amir Weiner). Большое спасибо Амиру Вайнеру и Норману Наймарку (Norman Naimark) за то, что приняли меня в свой кружок во время моего творческого отпуска при Гуверовском институте; я благодарна им самим и их аспирантам за отзывы, которые позволили улучшить окончательную версию рукописи.

Благодарю Брюса Гранта (Bruce Grant) и Нэнси Райс (Nancy Ries), предложивших мне опубликовать эту работу в их серии в издательстве Корнелльского университета (Cornell University Press). Брюс Грант прочитал неотшлифованные главы и дал дельные советы; меня вдохновлял его энтузиазм в отношении моего проекта. Юрий Слёзкин был идеальным «анонимным» рецензентом издательства, он внимательно прочел рукопись и предложил способы прояснения моих аргументов – даже тех, с которыми сам не был согласен. Благодарю его за интеллектуальную щедрость. Спасибо также сотрудникам издательства Корнелльского университета за их профессионализм, терпение и умелую работу с рукописью в ходе ее рецензирования и печатания.

Глубочайшую признательность я выражаю тем друзьям и родным, чьи любовь и дружба поддерживали меня в работе над этой книгой. Морин Уоллер (Maureen Waller), Сюзанн Вердербер (Suzanne Verderber), Дэвид Хорвич (David Horwich), Дэвид Хирш (David Hirsch), Эрика и Лоренс Хессман (Erika and Lawrence Hessman) сопровождали меня на всех жизненных поворотах. Мои родители Марк и Лоис Хирш (Mark and Lois Hirsch) всегда верили в меня, их любовь и неустанная поддержка служили мне важным источником силы. И наконец, мой муж Марк Хессман (Mark Hessman) жил с этой рукописью с того момента, как познакомился со мной. Прочтя больше черновиков каждой главы, чем кто-либо, он предлагал смысловые и стилистические поправки и подбадривал меня. Его любовь, чувство юмора и товарищеское отношение помогали мне держаться намеченного курса и позволили довести проект до конца. Я посвящаю эту книгу ему.

ДОПОЛНЕНИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ КНИГИ В 2022 ГОДУ

Для меня большая честь издать русский перевод «Империи наций» в «Новом литературном обозрении». Хочу поблагодарить Роберта Ибатуллина за отличную работу над переводом на русский язык, а Анну Абашину и Ирину Жданову за скрупулезную редакторскую работу. Было очень приятно работать с ними от начала до конца. Я признательна Сергею Абашину за то, что он поделился своим опытом в разъяснении некоторых исторических вопросов. За помощь в доработке перевода я также благодарна Бенджамину Рифкину, Вилларду Сандерленду и особенно Ирине Шевеленко за щедрость, с которой она отвечала на мои многочисленные вопросы. Мне действительно повезло с такими замечательными коллегами.

СОКРАЩЕНИЯ

АО – автономная область

АССР – Автономная Советская Социалистическая Республика

ВЦИК – Всероссийский центральный исполнительный комитет

Госколонит – Государственный колонизационный научно-исследовательский институт

Госплан – Государственный плановый комитет

ЗСФСР – Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика

ИАЭ – Институт археологии и этнографии

ИПИН – Институт по изучению народов СССР (ранее – КИПС)

ИРГО – Императорское Русское географическое общество

КЕПС – Комиссия по изучению естественных производительных сил России (позже – СССР)

КИПС – Комиссия по изучению племенного состава населения России

ЛОНО – Ленинградский отдел народного образования

МАЭ – Музей антропологии и этнографии

Наркомнац – Народный комиссариат по делам национальностей

Наркомпрос – Народный комиссариат просвещения

НКВД – Народный комиссариат внутренних дел

РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (до 5 декабря 1936 года – Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика)

СОПС – Совет по изучению производительных сил СССР

ССР – Советская Социалистическая Республика (ранее – Социалистическая Советская Республика)

ЦИК – Центральный исполнительный комитет СССР

ЦСУ – Центральное статистическое управление

ВВЕДЕНИЕ

В Новое время возникла такая история, какой прежде никогда не было. Отныне она уже не состояла из деяний и злоключений людей и не повествовала о событиях, влияющих на жизни людей; она стала рукотворным процессом, единственным всеохватным процессом, обязанным своим существованием исключительно людскому роду.

Ханна Арендт. Между прошлым и будущим. 1968 ¹

1991‐й был годом необыкновенных событий – таких, как коллапс и распад Советского Союза и официальное завершение холодной войны. Геополитическая карта Европы и Азии изменилась стремительно и радикально. Западные наблюдатели с трепетом, тревогой и недоумением смотрели на подъем национальных движений, возникновение межнациональных конфликтов и формирование новых национальных государств на территории бывшего СССР. Многие политики, журналисты и ученые, привыкшие воспринимать Советское государство как монолит и мысленно отождествлять «русских» и «советских», спрашивали: «Откуда взялись все эти нации? Что за государство был Советский Союз? В чем вообще состояла суть советского социалистического эксперимента?» Когда в 1994 году я впервые ступила под своды архивов бывшего СССР и начала исследовать институциональные, политические, социальные и научные процессы, сформировавшие Советский Союз, я задавалась, в частности, и такими вопросами. Именно вокруг них выстроена эта книга.

1991 ГОД И СДВИГ ПАРАДИГМЫ

Сейчас, наверное, сложно вспомнить, насколько поражены были люди распадом Советского Союза по национальным границам в 1991 году. Но даже самые проницательные из тех, кто наблюдал за происходившим в СССР, были шокированы, и не без оснований. Десятилетиями национальные конфликты и национальные противоречия внутри Советского Союза оставались белым пятном истории. На протяжении холодной войны большинство западных историков СССР уделяли основное внимание России и русским. Строго говоря, и в те годы на Западе вышло несколько блестящих монографий о нерусских народах СССР, а после советского вторжения в Афганистан европейские и американские ученые написали много важных работ об исламе при коммунистическом режиме². Однако такие работы создавали свои собственные области исследования за пределами мейнстрима и не были интегрированы ни в один из конкурирующих «главных нарративов» о большевистской революции. Кроме того, эти работы отражали общие предрассудки своего времени. Во многих из них нерусские национальности изображались как беспомощные жертвы «советско-русского» правления и узники советской «тюрьмы народов», непричастные к революции. В большинстве работ применялся подход «сверху вниз» и не уделялось внимания сложной природе интересов и конфликтов локального уровня³.

Как можно объяснить это смешение «русского» и «советского»? В чем причина относительно слабого интереса большинства западных ученых к нерусским национальностям СССР в период холодной войны? До некоторой степени эта ориентация на «Россию» отражала практические соображения. Ученым было довольно сложно получить доступ к архивам Москвы и Ленинграда и практически невозможно – к архивам национальных республик. Но еще важнее, что эта ориентация вытекала из восприятия СССР сквозь призму холодной войны. Из-за участия СССР и США в конфликтах по всему миру западные наблюдатели привыкли воспринимать «советских» как единое целое, диаметрально противоположное «американцам». Советское руководство, со своей стороны, поддерживало эту точку зрения, провозглашая существование единого «советского народа»⁴.

Конец советского режима привел к значительному сдвигу парадигмы. На руинах советского колосса вырастали новые национальные государства, и в связи с этим появились новые работы, содержавшие тезис, который был в то время спорным и оригинальным, – что советский режим сознательно «создавал» территориальные нации. Согласно одной из этих работ, большевики проводили политику «компенсаторного нациестроительства», активно «создавая» многие из этих национальностей (например, узбеков и белорусов), которые затем провозгласили независимость на фоне экономического и политического коллапса СССР⁵. Тем временем, пока западные ученые писали о неожиданно «прогрессивном» характере советской национальной политики, политические лидеры и ученые в постсоветских национальных государствах заговорили на языке деколонизации, приветствуя гибель коммунистической империи, насильственно подчинившей нерусских воле Москвы⁶. Создавая постколониальный нарратив, эти лидеры и ученые опирались на западные работы, написанные в разгар холодной войны и характеризовавшие Советский Союз как колониальную империю и «разрушителя наций»⁷.

ИМПЕРИЯ, НАЦИЯ И ФОРМИРОВАНИЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Следуя течениям научной мысли, имевшим место после 1991 года, историки оживленно дискутировали, был ли СССР империей, государством-«нациестроителем» нового типа или некой комбинацией того и другого. Некоторые ученые подходили к этому вопросу компаративно, очерчивая типологию «наций» и «империй» и затем рассуждая, под какую категорию подпадал Советский Союз⁸. Другие изучали теоретическую литературу о нациестроительстве, национализме и колониализме, заимствуя из иных исторических контекстов модели и ключевые фразы для описания советской политики и практики, и выдвигали тезисы о советском случае большей частью на основе аналогий⁹. И наконец, третьи искали корни советского подхода к «национальному вопросу» в широком контексте «европейского модерна»¹⁰. Все эти авторы рассматривают СССР в более общем международном контексте, воздерживаются от заявлений об исключительности советского опыта и (справедливо) трактуют советский подход к национальному вопросу как ключевой для нарратива о большевистской революции. Но когда дело доходит до обсуждения уникальной формы Советского государства и сущности советского режима, все перечисленные подходы в конечном счете оказываются более описательными, чем объяснительными.

В этой книге я применяю иной подход. Я принимаю как данность, что Советский Союз во многом сильно напоминал другие модернизирующиеся империи и что его составные части – национальные республики, области и округа – в чем-то походили на национальные государства, но стремлюсь объяснить именно то, как и почему сложилась такая ситуация. Говоря конкретнее, я изучаю то, как европейские идеи «нации» и «империи» пришли в Россию и затем трансформировались в советском контексте с его марксистским восприятием исторического развития. Утверждая, что Советский Союз оформился через процесс выборочного заимствования, я прослеживаю цепочки передачи идей и практик с Запада в СССР, попытки советских лидеров, экспертов и местных элит переопределить эти идеи и практики в рамках своих специфических, иногда конкурирующих повесток и рассматриваю «активацию» этих идей и практик «на земле» среди различных групп населения.

Эта книга посвящена формированию Советского Союза. Она рассказывает и об официальном провозглашении СССР в 1922 году, и о гораздо более длительном и интенсивном процессе трансформации территорий и народов в границах этой страны¹¹. В частности, я стремлюсь понять, каким образом большевики изменяли индивидуальные и групповые идентичности населения бывшей Российской империи. Я избегаю взгляда на СССР как на «тюрьму народов» и трактую «советизацию» всех (и русского, и нерусских) народов внутри советских границ как процесс, предполагающий взаимодействие и соучастие. Большевики хотели не только установить контроль над народами бывшей Российской империи – они стремились включить эти народы в революционный процесс и обеспечить их активное участие в великом социалистическом эксперименте. Опираясь лишь на силу и принуждение, большевики не могли бы достичь столь амбициозной цели. Они заключали альянсы с бывшими имперскими экспертами, обеспечивали лояльность местных элит и выстраивали административные и социальные структуры, поощрявшие массовое участие или требовавшие его.

Для процесса формирования Советского Союза не было проблемы важнее, чем национальный вопрос. Большевики поставили перед собой цель построить социализм на обширной многоэтничной территории, населенной сотнями разнообразных оседлых и кочевых народов из множества лингвистических, конфессиональных (религиозных) и этнических групп. Совершить это они пытались в эпоху национализма, на фоне Парижской мирной конференции с ее одержимостью «национальной идеей», что дополнительно усложняло их грандиозную задачу. До 1917 года большевики призывали к национальному самоопределению всех народов и осуждали любые формы колонизации как эксплуатацию. Но, захватив власть, они задумались о том, что Советской России не выжить без туркестанского хлопка и кавказской нефти. Пытаясь примирить свою антиимпериалистическую позицию с сильным желанием удержать в руках все земли бывшей Российской империи, большевики интегрировали национальную идею в административно-территориальное устройство нового Советского Союза. При содействии бывших имперских этнографов и местных элит они вписали все народы бывшей Российской империи в дефинитивную сетку официальных национальностей – одновременно даруя этим народам статус нации и облегчая централизованное управление. При помощи бывших имперских экономистов большевики выдвинули программу «советской колонизации», определив ее как план направляемого государством развития производительных сил без империалистической эксплуатации «менее развитых» народов «более развитыми».

Подход большевиков к национальному вопросу невозможно понять без учета их марксистско-ленинского мировоззрения¹². Они взяли у Карла Маркса идею, что в истории есть некая логика (или «телос») и что можно встать на «правильную сторону» исторического процесса, тщательно интерпретируя его внутреннюю динамику и высчитывая, в какой точке шкалы исторического развития мы находимся¹³. Они также взяли у Маркса и Фридриха Энгельса те базовые предпосылки, что всякий общественный порядок построен на основе экономических структур, что общества движутся вперед посредством развития «производительных сил» и эволюционируют от своих первобытных истоков, проходя стадии феодализма, капитализма и социализма, пока не совершат финального перехода к коммунизму¹⁴. Держа в уме именно эти идеи, большевики тщательно изучали европейские национальные государства и их колониальные империи. Они считали, что Западная Европа находится впереди России на шкале исторического развития и служит индикатором того, куда направляется Россия. Но большевики рассчитывали на нечто гораздо большее, чем следовать по европейским стопам. Они были убеждены, что возможно – и желательно – не просто интерпретировать внутреннюю динамику исторического процесса, а поставить историю под контроль и толкнуть вперед¹⁵. Маркс полагал, что изменения в «экономическом базисе» вызывают соответствующие изменения в социальных формах и культуре (которые он считал частью «надстройки»). Большевики же, напротив, стремились ускорить исторический процесс, воздействуя на экономическую базу, социальные формы и культуру одновременно. Перед тем как хотя бы подступиться к столь монументальной задаче, они нуждались в точной информации о социальных формах и культурах, господствовавших в бывшей Российской империи.

Большевики не могли бы достичь своих целей без посторонней помощи. Лидеры нового партийного государства обладали всеохватным мировоззрением и секулярным восприятием прогресса, однако не имели даже самого поверхностного представления о землях и народах бывшей Российской империи¹⁶. С самого начала они оказались в зависимости от бывших имперских экспертов – этнографов и экономистов, – которые сами искали в европейских примерах ключи к решению российских социальных и экономических проблем. Многие из этих экспертов жили и учились в Европе. Все они хорошо разбирались в политике национализма и имперских практиках. Как и большевики, эти эксперты воспринимали российские проблемы и возможности сквозь призму европейского опыта и подобно большевикам безгранично верили в преобразующую силу научно обоснованного государственного управления и в идею прогресса. Владимир Ильич Ленин и другие большевистские лидеры были достаточно чутки и удачливы, чтобы заключить альянс с этими экспертами, которые стали помогать им в распространении революции, концептуальном завоевании советских владений и нащупывании почвы для революционной национальной политики.

Одной из групп таких экспертов была Комиссия по изучению племенного состава населения России (КИПС). Она была основана в феврале 1917 года и включала в себя этнографов, изучавших этнический состав населения России во время Первой мировой войны, когда национальный вопрос стал приобретать международное политическое значение. Российские этнографы давно завидовали своим западным коллегам из‐за влияния, которое те якобы оказывали на колониальные проекты своих правительств. Но этнографы КИПС в качестве экспертов-консультантов большевистского режима играли гораздо более важную роль в работе правительства, нежели та, какую когда-либо доводилось играть большинству европейских и американских антропологов. Эти этнографы проводили всесоюзные переписи, содействовали правительственным комиссиям по размежеванию внутренних границ СССР, руководили экспедициями по изучению «человека как производительной силы», организовывали этнографические выставки и образовательные курсы по «народам СССР». Исследователи европейского колониализма, утверждающие, что антропологи «никогда не занимали ведущих мест в большом процессе имперской власти», а играли «тривиальную» роль в «поддержании структур имперского правления», возможно, пожелали бы пересмотреть свои доводы в свете советского случая¹⁷.

Этнографы КИПС не только обеспечивали советский режим необходимыми сведениями, но и помогали сформировать уникальный подход к трансформации населения. Этот подход, который я называю «поддерживаемое государством развитие», был советской версией идеи цивилизующей миссии. Он коренился в марксистской концепции развития через освоение исторических стадий и опирался также на европейские антропологические теории культурного эволюционизма (в которых, как и в марксизме, разделялось телеологическое представление об «опространственном времени»)¹⁸. Идея поддерживаемого государством развития придала уникальное направление национальной идее, опираясь на тот ленинский взгляд, что прохождение обществом стадий марксистской шкалы исторического развития может быть ускорено. Начиная с 1920‐х годов советский режим и его этнографы пытались возглавить процесс формирования наций в регионах, где преобладали родовые и племенные идентичности и где местные народы, казалось, не имели национального самосознания. Советские деятели опирались на ту идею, что роды и племена – это общественные формы «эпохи феодализма» и что сплавление и консолидация родов и племен в национальности (как это было при переходе к капитализму в Европе) – необходимый следующий этап на пути к социализму. Этнографы пытались помочь режиму предсказать, какие именно роды и племена в конце концов сольются и образуют новые национальности, – задача, требовавшая немалых «прыжков веры». Как и местные элиты, этнографы в то время сотрудничали с государством, помогая ему формировать национальные территории, официальные национальные языки и культуры для этих групп. Поддерживаемое государством развитие, таким образом, основывалось на уверенности, что национальности строятся из «примордиальных» этнических групп, и на постулате, что государство может вмешиваться в естественный процесс развития и «конструировать» современные нации. Учитывая марксистско-ленинское мировоззрение большевиков, ясно, что научные дискуссии после 1991 года о том, на конструктивистскую или примордиалистскую концепцию национальности опирался советский режим, создают ложную дихотомию¹⁹.

Каковы были цели поддерживаемого государством развития? Во-первых, этот подход отличался от национального самоопределения. Не был он и программой «создания наций» как самоцели. Когда советский режим сплавлял роды и племена в национальности, он отбрасывал (или «пересматривал») свои прежние обещания национального самоопределения и осуждал любые попытки отделиться от Советского государства как «буржуазный национализм». Во-вторых, поддерживаемое государством развитие не было формой «положительного действия» (affirmative action), нацеленного на развитие «национальных меньшинств» за счет «национальных большинств»²⁰. Краткосрочной целью поддерживаемого государством развития было «содействовать» потенциальным жертвам советской экономической модернизации и тем самым провести черту между Советским государством и ненавистными «империалистическими державами». Долгосрочной целью было провести все население по марксистской шкале исторического развития: преобразовать роды и племена феодальной эпохи в национальности, а национальности – в социалистические нации, которые когда-нибудь в будущем, при коммунизме, должны будут слиться воедино²¹. Эта более общая концепция создает важный контекст для понимания политики режима в 1930‐х годах – политики сплавления национальностей в небольшое число «развитых» социалистических наций. Некоторые историки характеризуют эту более позднюю политику как «отступление» (например, от повестки «положительного действия»)²². В настоящей книге я, напротив, доказываю, что такая политика соответствовала долгосрочным целям советского режима и означала попытку еще сильнее форсировать революцию и ускорить переход к коммунистическому будущему.

Большевики очень серьезно относились к программе поддерживаемого государством развития и вкладывали в ее реализацию гораздо больше усилий, чем европейские колониальные империи – в свою собственную цивилизующую миссию²³. Советские лидеры характеризовали «отсталость» народов как следствие общественно-исторических обстоятельств, а не имманентно присущих им расовых или биологических черт. Они утверждали, что все народы могут «развиваться» и процветать в новых, советских условиях. Партийное государство выделяло значительные ресурсы на содействие этноисторической эволюции населения, закрепляя за народами официальные национальные территории, культуры, языки и исторические нарративы. Оно также дало сильный толчок «коренизации» местных учреждений, обучая узбекских, белорусских и других «национальных коммунистов» работе в государственных и партийных органах национальных республик, областей и краев.

Но было бы ошибкой идеализировать советский подход к населению. Партийное государство было преисполнено и благородных намерений, и жестокости одновременно. Оно сочетало политику «благодеяний» с насилием и террором. Оно воевало с традиционной культурой и религией, разрушало местные общины и преследовало конкретных людей и группы за проявления «стихийного национализма». Оно сажало в тюрьмы, депортировало и иногда убивало людей и целые общины за такое «преступление», как «буржуазный национализм». Кроме того, политика поддерживаемого государством развития сама по себе не означала, что все роды и племена могут развиться в отдельные нации. В 1920‐х годах, в разгар того, что некоторые историки называют периодом «этнофилии» режима, советские лидеры и эксперты стремились ликвидировать языки, культуры и обособленные идентичности сотен родов и племен, чтобы «помочь» им «развиться» (и/или сплавиться) в новые официальные национальности²⁴.