Read the book: «Барабанщик»
Мимо этого памятника Пашка проходил дважды в день, по дороге в школу и домой. Это был каменный матрос на наклонном постаменте. Он шёл вверх, пригнувшись под напором ветра и вражеских пуль, то ли штурмуя высоту, то ли сохраняя равновесие на палубе попавшего в шторм корабля. Скульптор запечатлел его в тот момент, когда он собирал все свои силы, чтобы выпрямиться и встать во весь рост. Официально он назывался памятник Неизвестному Матросу, а местная шпана прозвала его «домой после получки».
Но, не смотря на то, что сегодня была пятница, домой Пашке идти совсем не хотелось, ведь там его ждали совершенно чужие ему люди. Его мамы давно уже не было, она утонула в Волге, когда он был совсем маленьким, а четыре года назад они переехали сюда, в Молчанск, небольшой городок в пятидесяти километрах от Москвы, где его отцу предложили должность директора текстильного магазина при местном заводе.
Сначала всё было хорошо. Пашкин отец женился на красивой девушке Тамаре, жили они скромно и в чистоте, а потом им дали по распределению двухкомнатную квартиру в добротном двухэтажном каменном доме, построенном ещё при местном помещике Большелапове, для его гостей и заезжих актёрских трупп.
Тогда Пашка уже стал взрослее и почувствовал перемены в поведении Тамары. Проще говоря, аппетиты её возросли. Возвращаясь вечером из кино, она о чём-то тихо говорила с отцом, после чего тот задумчиво курил на кухне, становясь всё более молчаливым. И как-то постепенно обстановка в доме переменилась – появились новые вещи, Тамара стала щеголять в обновках, летом они ездили отдыхать в Крым, а на последний день рождения отец подарил Пашке фотоаппарат ФЭД, ставший предметом зависти всех его одноклассников.
Пашка немного стеснялся этого и, чтобы его не считали директорским сынком, вёл активную жизнь в школе, участвовал в спартакиадах, оставался после занятий с неуспевающими одноклассниками и учился играть на барабане.
В тот день, когда его назначили барабанщиком отряда, Пашка возвращался из школы в приподнятом настроении. Ему не терпелось поделиться с отцом этой новостью, но как только он зашёл во двор, играющие там дети бросились к нему и наперебой принялись говорить о том, что у них дома был обыск, а отца забрала милиция и увезла в тюрьму.
Был скорый суд, где он не отрицал, что виноват в растрате большой суммы денег – отсюда и появилось всё их благополучие. Сначала отец часто писал, а потом его перевели в лагерь далеко на Север, откуда он отправил только одно письмо и надолго замолк. Тамара не слишком переживала и в сентябре уехала на два месяца в санаторий на Кавказ, «лечить нервы» – как она сама говорила.
Тогда Пашка понял, что всё – детство кончилось, помогать ему никто больше не будет и теперь он всё должен делать сам. В школе он сухо объявил одноклассником, что его отец оказался вором, а учителя сами и так всё знали. Пашка ещё больше сосредоточился на учебё и строевой подготовке, а субботними вечерами, когда Тамара с кем-то уходила в кино, утыкался в подушку и плакал. Потом он умывал лицо, надевал на шею ремень барабана и принимался играть.
И этот простенький пионерский барабан, неотличимый от сотни остальных, стал для него новым жизненным инструментом. Ритуальным предметом, пробуждающим его волю и задающий ритм каждого нового дня. Его старая жизнь рухнула, ему хватало сил, чтобы это принять, но потом он с удивлением начал замечать, что и в самом мире вокруг стало что-то не так.
Появились Блики.
И началось это с прибытием брата Тамары – дяди Бори, который приехал, якобы, чтобы за ним присматривать в отсутствии взрослых. Явился дядя Боря не один, с ним был ещё и его невнятный кореш Федька – маленький лысый типчик с нервной усмешкой. Они поселились в комнате отца и Тамары, нигде не работали, однако деньги у них водились. Дядя Боря уверял, что ожидает устройства на городскую почту, когда местная кассирша уйдёт в декретный отпуск, а пока они живут на Федькину пенсию по умственной инвалидности.
Но это было не главное.
Как только Пашка увидел их в первый раз, то поначалу подумал, что у него что-то случилось с глазами – так бывает, когда смотришь на солнце или яркую лампу, а потом отводишь взгляд в сторону и видишь блики. Так вот, этот дядя Боря и его кореш – они бликовали. И можно было сколько угодно моргать или переводить зрение на другие предметы, но пятно тёмного света исходило только от них.
Пашка даже подумал, что начал сходить с ума, но скоро убедился – это не так. Вскоре в городе начали появляться и другие Блики, а эти два человека стали лишь первыми переносчиками той странной и непостижимой заразы. Ей подвергались не только люди, но и неживые объекты. Так, например, стала бликовать часть опустевшего дома, где был арестован главный инженер текстильного завода, после чего вся семья его тоже куда-то исчезла.
Впрочем, аресты уже два года были привычны. Врагов и шпионов развелось вокруг слишком много, они были повсюду. В школе постоянно обсуждали, как же так получилось, что такой приличный человек, как заводской экспедитор оказался вредителем и подсыпал в муку для рабочих металлическую стружку, а директор городского кинотеатра вырезал из плёнки идущего перед фильмом новостного киножурнала каждый тринадцатый кадр и заменял его на другой, лживый и мерзопакостный.
Целыми классами они писали осуждающие письма, в школьной столовой висел плакат «Не болтай!», но теперь Пашка понимал, что главные шпионы – это дядя Боря и его субтильный товарищ. Наблюдая за ними, он сообразил, что эти Блики являются какими-то паразитами, но не заражают собой, как вирусы, то, к чему прикасаются, а действуют выборочно, по им одним известным причинам. А каким именно – ему и предстоит выяснить.
Хотя его папа сидел в тюрьме, в школе Пашку не сторонились, ведь его отец оказался не врагом народа, а обыкновенным вором, и ему даже позволили участвовать в конкурсе отрядов на звание старшего школьного барабанщика, который будет возглавлять строй на праздничной линейке 7 ноября 1940 года. Поэтому Пашка посвящал всё свободное время репетициям, и времени у него оставалось мало – смотр был назначен на понедельник, четвёртого числа.
Так и сегодня, придя домой и поужинав картошкой с котлетой, он надел барабан, взял в руки палочки, закрыл глаза и сосредоточился на его ребристом, округлом корпусе, вообразив его продолжением собственной грудной клетки и представив рождение звука. И резко, как бегун на старте, застучал по упругой поверхности, сначала в полном хаосе, как бьёт в оконное стекло ноябрьский град, а потом выделил из его шума ведущий рисунок, нужный поток, симметричную красную молнию.
И как только он понял, что ему удалось нащупать некую гармонию, что была для него прежде скрыта, поймать её за самый кончик, потянуть на себя и прочувствовать… именно тогда в комнату постучали.
Пашка сбился с ритма, бросил палочки на кровать и открыл дверь.
На пороге стоял дядя Боря. Он был одет в старые штаны и забрызганную ужином белую майку, а на его голой груди, тускло переливаясь тёмно-изумрудным, мерцал Блик. В руках дядя Боря держал кухонное полотенце, которым вытирал нож. Пашке это очень не понравилось.
– Павел, мы ведь с тобой договаривались, что вечером ты не играешь, – начал он.
Говорил дядя Боря очень медленно и спокойно, но при этом казался ему опасным, похожим на питона из Московского зоопарка, куда их возили весной на каникулы. Там эта большая змея тоже выглядела сонной и вялой, но когда смотритель бросил ей мышку, он схватил её настолько молниеносным движением, что мальчики заморгали, а девочки взвизгнули.
– Так ещё восьми даже нет, – Пашка посмотрел за окно, в густую кляксу ноябрьского вечера.
– Но Фёдор из-за этого опять себя плохо чувствует, у него головные боли! Его ведь пытали фашисты в Испании, когда он там воевал! Знаешь, что они с ним вытворяли? Закопали по шею в землю, надели на голову ведро и играли на нём, как на барабане!
Пашка внимательно смотрел в гипнотические глаза этому взрослому, наблюдал, как двигались его жвалы, змеиная шея и понимал, что он врёт. Просто он – хищник, а этот Федька ему прислуживает, как Шакал у Тигра в сказке про Маугли. И не был психбольной Федька ни в какой Испании, не берут на войну таких недоносков.
– Хорошо. Сегодня я уже не буду играть, – сказал Пашка, понимая, что не пришло ещё время вступать с ними в открытый конфликт.
– Да и выходные его тоже нельзя беспокоить.
– Какие выходные? – возмутился Пашка, – Вы же ни где не работаете?!
– Мы, Паш, на самом деле заняты очень важным делом, – дядя Боря попытался заговорить как можно более ласковым, но от того ставшим неестественным голосом, – Но ты ещё слишком мал, чтобы об этом знать.
После этого он приложил палец к губам, как женщина на известном плакате и ушёл, прикрыв за собой дверь. А Пашка так и остался стоять перед ней, безуспешно пытаясь вспомнить тот ритмический рисунок, что ускользнул от него, словно первый потревоженный сон.
Из кухни донёсся нервный смех Федьки, от которого ему стало противно. «Они мне всё врут! – думал он, – Да и кто они, чёрт возьми, такие! И могут ли они догадаться, что я про них знаю? В любом случае, надо соблюдать осторожность…» Пашка снял с шеи ремень, положил барабан на стол, и решил что завтра, прямо с утра, пойдёт репетировать в парк.
