Но что он, Рахим, мог поделать? Его священный долг нести просвещение всем, кто бы ни встретится на пути. Он…
Нет, он не мог оставить их в одиночестве и просто исчезнуть. Он уже обманул единожды, но этого хватило, чтобы Веритус, Вселенская Истина, что однажды почуяла чистоту его души и поселилась там, покинул его, забрав с собой всю, без остатка, силу.
– Теперь я просто старик, – сказал, улыбнувшись, Рахим. – А странные земли не место для стариков с хрупкими костями и больным сердцем.
И всё же он не мог оставить тех людей в неведении.
Не мог и всё.
– И за это я тоже должен страдать. Не меньше, чем за поруганную истину. А может, куда больше.
Мария Дёмина
Автор – Мария Демина, она же SerpensSubtruncius (Змей Подколодный по-латыни), по профессии филолог, переводчик с древних языков, занимаюсь писательством и литературной критикой на Синем Сайте (ficwriter.info) как хобби в веселой многодетной жизни. Проживаю в г. Санкт-Петербурге.
Вечная весна
Хирон не мог спать. То есть он мог бодрствовать добровольно, его бессмертная половина не нуждалась в черно-белом расписании жизненного цикла. Была иная причина – и Хирон не спал, хоть и умолял богов послать ему в спутники Гипна и Нюкту. Боль в левой голени не отпускала ни на миг. «Отчего сегодня так сильно не любит меня Аполлон-губитель? Ждет, что призову его исцелить? Так не придёт…»
Длинная, покрытая жесткими рыжими волосками конская нога неестественно вытянулась вдоль тела. Сустав так опух, что рана почти не видна, но старый кентавр знал – она всегда там, скрывается в шерсти, всего-то небольшая, в полмизинца длиной, язва от укола стрелой. Но от этой незначительной ранки нога охвачена многодневным, многомесячным, годами не прерывающимся ни на миг жаром. С утра и до утра по всему лошадиному телу блуждала боль, принимая форму то бурного спазма, то дёргающей судороги, то пульсирующей струи, выгонявшей на поверхность порченую кровь.
Поначалу Хирон пытался применить все накопленные знания и опыт – неслучайно Аполлон прислал ему в ученики отпрыска своего Асклепия. Мальчик был смышлён, с наивной готовностью предлагал прикладывать компрессы из листьев латука, капусты и тёплую кашу из репы. Забавный малыш! Теперь далеко, на острове Кос, лелеет мечту воскрешать мёртвых. Кому нужны мёртвые, испившие воды реки Леты? Куда им идти? Мальчик слишком мечтателен при всём великом таланте.
Зеленоватая пена, пузырящаяся у входа в рану, отметала все надежды на скорое избавление от недуга – то закипал яд Лернейской Гидры, многоглавого и многоязыкого чудовища. Гидра убивала каждой из девяти зубастых пастей с неотвратимостью молнии Кронида, её болотная кровь хранила в себе всевозможные способы отнятия и коверкания жизни. Гидра была безмозгла, но живуча, механически воспроизводя всё новые головы, несущие смерть, недаром вскормила её Гера, мать богов и хитрая женщина. Гераклоненавистница хлопала в ладоши от радости, когда смертный байстрюк её мужа отчаялся и почти отступил. Почти – ключевое слово почти! Геракл никогда не отчаивался до конца, то ли от простоты своей души и невеликого разума, то ли от широты геройского сердца. А победить ему помог – косвенно, конечно косвенно – давний недруг гордой царицы Олимпа, тот самый, который придумал, как добывать огонь… «Но тс-с-с. Не будем думать о нём. Рано, ещё рано…».
Поседевший от болезни кентавр повторял про себя истории подвигов своего юного друга, бормотал имена, перечислял места сражений, описывал деревни и городишки, у которых останавливался великий Геракл. Хоть бы ненадолго забыться! Но в этом и суть пытки бессмертием – ты умираешь от боли бесконечно долго. И под утро, когда роса окрасила серебром жёсткие травы Пелиона и Гелиос тяжело оторвал свою колесницу от восточного края небесной дороги, Хирон, наконец, смежил усталые веки.
***
Геракл был сегодня особенно энергичен и в отличном настроении. Ещё поутру туман клубился в долинах, обещая солнечный день. Среди выгоревшей прошлогодней травы пробилась нежно-зелёная поросль. Совсем немного – и просторы Эллады окрасят капельками жертвенной крови анемоны и маки. Близилась пора цветения, которую жизнелюбивый герой предпочитал даже времени осенних праздников плодородия. Пусть Дионис мог выставить ему лучшее вино и заставить биться в экстазе прекраснейших плясуний, но невинность весны была милее Алкиду-Гераклу. Среди людей и так довольно пресыщенности и похоти (и Геракл никогда себе ни в чём не отказывал), но, оказавшись вдали от городов и жилищ, застывал при виде бесконечной череды склонов, разрываемых оврагами и синей линией горизонта – там, где Уран-небо беседует с Океаном. Геракл любил Пелион, где провёл немало времени, горюя о несчастной любви. Здесь он полюбил встречать рассветы и провожать закаты, чаще всего на пару со своим другом Хироном.
Полуденный Гелиос застал его одного. Кентавр не мог выйти навстречу, и Геракл отлично знал, почему. Он не боялся, что стряслась беда: хуже, чем есть, быть не могло. Геракл шел размеренной походкой человека, привычного к большим расстояниям. Чем ближе чернел зияющий вход в пещеру Хирона, тем крепче герой стискивал зубы и тем увереннее ставил ступни. «Это случайность!» – твердил Хирон. «Это судьба! – бормотала Пифия, прикусив терпкий лист лавра. – Не позволит в себе усомниться Ананке». «Это мой гнев и моё безумие», – стонал Геракл, обхватив кудлатую голову. Он знал, что ему нельзя впадать в буйство – открывалась лазейка, созданная Герой на потеху себе и родне. Гнев незамедлительно заставлял кровь буквально гореть, так что по коже ходили мурашки, а в голове било набатом: «Отомсти! Уничтожь! Убей!». Геракл боялся себя иногда, если даже Цербер при виде него поджимал хвост, а Танатос-Смерть отворачивал бледный лик и спешил найти новую жертву, хотя Геракл отлично знал, что встречи им не избежать…
Несмотря на небесного отца, рожденный на Земле Геракл чувствовал себя спокойно рядом с Хироном, чьё тело пребывало в движении из-за наличия шести конечностей: копыта постукивали и нервно переступали с места на место, руки помогали жестикуляцией объяснять и показывать удивительные тайны бытия, до которых простодушному герою не было никакого дела, пока их не коснулся мыслью этот бессмертный получеловек. Геракл приходил слушать его и делиться рассказами о странствиях. Точнее, сперва рассказывать, а потом слушать, ибо любознательный кентавр принимался пересказывать все нехитрые байки героя, придавая пустячным событиям неожиданный смысл и прогнозируя новые – в чем тот убеждался всякий раз, спустившись с Пелиона.
Раньше, когда Алкид был безусым эфебом, а рыжие кудри Хирона не тронула седина, полуконь всегда встречал своего гостя внизу, сбегал навстречу тяжёлым галопом, и комья земли с редкими щетинками трав разлетались позади. В последние годы Геракл приходил один и всегда к одному: друзья покинули раненого кентавра. И не оттого, что тот стал раздражителен и брюзглив, и не от собственной неблагодарности и беспамятливости (это не неологизм, а архаизм, так что не режет; к тому же забывчивость – это слово нейтральное, означает физическую неспособность держать что-то в памяти, а беспамятливость – с отрицательной коннотацией, когда намеренно забыли и не вспоминают). Все эти герои, боги и титаны избегали смотреть на бесконечную муку их гостеприимца. Мудрость хозяина не умаляла его страданий – она подчёркивала их своей бесполезностью. Хирон старался молчать, но периодически морщился от боли и терял нить разговора. Вонь от гниющей конской плоти смешивалась с острыми ароматами ненужных примочек – пещеру заполнял запах безнадёжности. Никто сюда больше не заходил, предпочитали краткие приветствия и обмен новостями на воздухе. Лучшие же друзья не могли находиться рядом: один томился в сердце мрака – в Тартаре, другой прятал глаза и винил во всех бедах Хирона только себя. Но всё же иногда второй приходил, потому что был в силах прийти и не в силах отказать.
Сегодня Геракл начал подъём по еле видной козьей тропке, свернул пару раз, подтянулся на руках, сокращая расстояние до нависшего уступа, продвинулся – и вот уже он на лужайке у жилища кентавра. Тот сидит перед входом в пещеру, загораживая чернеющий вход широкой спиной, длинные волосы, усы и борода, ещё недавно густые и отсвечивающие на солнце благородной бронзой, словно подёрнуты пеплом. Всё конское тело осыпано мелкими гнойниками, шерсть лезет клочками, кожей обтянуты ребра, под ней виднеются истончившиеся ветки сухожилий и вен. И всё же яркие голубые глаза смотрят с извечной хитрецой. «Кентаврам не верь!» – справедливо говорят в Элладе: полуконям, кроме грубой силы, буйства и кровавых драк в брачный период, свойственна особая лихая хитрость, не подвластная человеческой логике, иная по сути.
В юности Геракл любил наблюдать – вмешиваться он робел – за спорами Хирона и Прометея. Великий человеколюбец и провидец был чуть горделив: он знал себе цену, говорил немного, но кратко и весомо. Горизонты его познаний и планов на будущее были настолько обширны, что Геракл терялся в многозначности помыслов, однако Хирон всякий раз находил контраргументы. Он говорил довольно быстро, с ровной интонацией, стараясь не повышать голоса, и в глазах его светился тёмно-синий блеск, а с губ не сходила та самая кентаврья усмешка. Прометей провидел порядок вещей – Хирон придавал им смысл. Где же ты теперь, Прометей-Огненосец?..
***
Вот идёт герой героев, чернокудрый, кареглазый, могучий, человек-гора по монументальности торса – и все же совсем невысокий ростом Алкид-Геракл. Не поднимает головы до тех пор, пока не осознаёт, что на него смотрят – и тогда в притворном веселье разгибает спину, расправляет плечи, подбрасывает палицу левой рукой, в то время как правая теребит львиную лапу на плече. Поиграем в героев!
И Хирон тоже прямит стан и ударяет ладонью о ладонь, словно желая пуститься в пляс.
– Привет тебе, Зевесов сын. Прекрасный день возвестила Эос. Мы запомним это сегодня, обещаю.
И Геракл радостно откликается, кланяется до земли, снимает оружие, относит подальше от входа в пещеру колчан со стрелами. Хирон смеётся над его предосторожностями, предлагает трапезу – лепешки, орехи, вяленую козлятину – настоящий пир для странника. И вот оба уже смеются, рассказывают последние новости, собранные Гераклом у людей и принесённые Хирону весёлыми наядами, гордыми ореадами и капризными дриадами.
Кентавр вполголоса рассказывает какую-то шуточку про шашни власть имущих – и Геракл хохочет басом, шлепая его по конскому крупу. Тот дергает хвостом, но не перестаёт смеяться, хотя в уголках глаз выступают слезы.
– У обманутой Геры оказалась тяжёлая рука, – смеётся Хирон, – почти как у тебя.
(оправдано ли различающееся оформление прямой речи в разных эпизодах?) Цитирование отдельных фраз, сказанных в разное время отдельными персонажами или «народом» и диалоги в настоящем времени оформлены по-разному в зависимости от уместности употребления в тексте.
***
Наутро они собираются расстаться, когда Геракл замечает, что друг готов его провожать.
– Не стоит, Хирон! Я легко спущусь, как поднялся. Пелион мне как дом родной – каждый камень тут знаю.
– И всё же я хочу вместе с тобой дойти до леса.
Алкид в недоумении: его друг с трудом переставляет узловатые конские ноги, так куда его несёт, в какой ещё лес? Но тот не замечает вопросительных взглядов и неуверенных возражений. Они двигаются в рассветных сумраках – вершина залита солнцем, а ниже по склону ещё не наведалась заря. Ступают неловко, копыта скользят по каменистым россыпям, волосы застревают в густых ветках пиний, оливы хлещут по лицам узкими листьями. Геракл помогает высокому, словно всадник, кентавру, припадающему на заднюю правую ногу, тот наваливается всей массивной тушей – что Гераклу, он небо за Атланта держал! Но герой не может понять, зачем. Зачем тащиться куда-то с утра пораньше? Или Хирон специально поджидал кого-то из гостей, чтобы тот помог спуститься? Что он забыл внизу? Его легко покалечат местные крестьяне, приняв за одного из гнусных нравом собратьев. И так на ногах едва держится, что за Лисса его укусила?
– Я сохраню вчерашний день в памяти, друг мой, – говорит внезапно спутник Геракла, и тот вздрагивает от неожиданности. – Правда, сверху не всё было видно, так что мне придется запомнить и этот наш спуск, и дальнейшее…
– Ты оправляешься в путь? – недоуменно спрашивает Геракл, подставляя плечо, когда в очередной раз лошадиная нога ударяется об острый камень и кентавр почти заваливается набок.
– В дальний.
– Один?
Рыжие усы прячут усмешку.
– Туда поодиночке обычно ходят. Чтобы с товарищами, это надо тебя пригласить. Или Ахилла, к примеру. А уж чтоб целым городом – Одиссея.
Геракл морщит лоб, утирая с него конский пот. Уж полгода как после авгиевых конюшен зарёкся прислоняться к лошадям, а вот поди ж ты. Сколько он имел дел с лошадьми – и все какие-то неправильные. Что этот рыжий демон бормочет про города? Кто такой Одиссей?
***
Последнее путешествие. Хирон щурится на восходящее солнце – и Гелиос, смилостивившись, объезжает кучевое облако. Скоро, вот-вот… Он смотрит вниз по склону родного Пелиона и видит эти мельчайшие красные точки. «Это будет сегодня», – Хирон улыбается в усы и начинает спуск. Геракл, похоже, его не понял, но готов помогать, и это даёт надежду, что всё получится.
Поначалу, планируя свой путь к Аиду, он пожалел, что уйдёт весной. В конце концов, Хирон мог выбрать и осень, тогда умирание природы было бы созвучно его чувствам и примирило бы со смертью. Но нет! Нет, это стало бы потаканием своей глупости и признанием поражения. Его ждала вечная весна там, где весны не может быть никогда.
Он учил всю свою полуконскую жизнь – детей, юношей, взрослых, заставляя раскрываться запертые до поры до времени таланты. Когда-то его друг Прометей дал людям огонь, а затем – ремесла, письменность, науки, культуру… Но ещё задолго до того они много ночей подряд спорили, глядя на похищенное с Олимпа пламя костра, нужны ли человечеству эти божественные высоты. Не достаточно ли просто накормить несчастных, погреть им пищу на костре? Нужно ли им дальнейшее развитие, вдруг они окажутся недостойными такого дара?
– Ты не можешь бросить дитя без присмотра, – вполголоса журчала речь кентавра. – Ты уже зажёг в них огонь любопытства, но тягу к знанию надо подпитывать. Огня мало. Нужно не только пробудить душу, её придется учить знаниям и любви.
И Прометей дал людям письмо и литературу – и ему это припомнили, низринув в Тартар. Но даже летя в бесконечный мрак и ужас, он не выдал имени своего идейного сообщника и вдохновителя.
Теперь же старого кентавра ждут чёрные провалы Аида и толпы не просто отчаявшихся или неразвитых – забывших себя душ. Он не станет пить воды из реки забвения, ему как бессмертному полагается хоть маломальский выбор.
На этой мысли кентавр гордо поднял подбородок и получил по лицу колючей веткой. О, Афина, твой символ мира колется!
Да, смерть разума страшнее ежедневного умирания тела, так что он сохранит в памяти каждую каплю пульсирующего в венах яда, но взамен найдёт применение своей памяти. Он найдёт в Аиде что-нибудь, похожее на свет. Недаром его друг – Проме…
***
Неожиданно они поскользнулись на размокшем от недавних дождей склоне и полетели вниз оба, копытами вперёд один, вытянув палицу – другой.
– Эх, как же меня угораздило вчера так быстро взобраться? Сегодня ведь вдвоём спуститься не можем! – воскликнул герой из-под навалившегося на него конского крупа.
– У нас слишком много ног! – посетовал его коллега, пытаясь перевернуться со спины на живот. – Вставай, время дорого.
– И куда ты так торопишься, кентаврище? – буркнул Геракл, приводя в порядок свою экипировку.
– Надоело принимать гостей – спешу к самому гостеприимному хозяину Ойкумены. Он – самый щедрый и самый радушный домовладелец, сокровища его несметны… Да ты его знаешь, бывал в его доме. – Кентавр помог себе подняться, тяжело опираясь на палицу Геракла, они отряхнули друг с друга прилипшие комья глины и щепки.
– И где живет этот твой «наищедрейший»?
– Можно направиться к нему в Элевсин… или в Элиду… но это ведь далековато будет?
– Ты не знаешь, где он живёт? – выпучил глаза Геракл, отнял палицу и двинулся вниз по наметившейся тропе.
– Я не бывал у него, в отличие от тебя, – вкрадчивым говорком начал Хирон. – Он принимает всех, но много врат ведут в его дворцы. Дай подумать… Ну конечно! Нам нужно выйти на тракт попросторней и добраться до перекрёстка, а там рукой подать…
– Мне стыдно говорить об этом, но не довёл ли яд тебя до сумасшествия? – Геракл продолжал идти, практически не убавляя шага, и конские ноги, отвыкшие от резвой рыси, похрустывали суставами и едва поспевали за ним.
– Яд легко сотворит из героя безумца, тут ты прав. – Хирон странно посмотрел на могучую спину героя. – Но я мыслю ясно, хотя до середины дня ещё далеко…
– Загадками ты всегда мастак говорить. Вот! Дорога в Иолк! Теперь куда?
– Мы на месте. Ты можешь идти, дорогой Геракл, доброго пути, а мне придётся подождать.
Геракл, сдвинув кустистые брови, наблюдал, как кентавр, на мгновение вернув ногам былую легкость, подскочил к стоящему на перекрестке столбу. Мраморная голова с короткой бородкой смотрела к югу – там разрастался маленький, но бойкий городок Иолк. Туда же, разумеется, указывал и прицепленный к столбу мраморный фалл. Хирон мгновение как будто прикидывал, что выбрать для удара – голову или детородный орган, и Гераклу стало не по себе. Меж тем полуконь сорвал с ближайшего платана листок пошире и, перегнувшись через спину, подставил к ране на задней левой. Пришлось согнуть ногу, напрягая голень, – и запузырилась зеленоватая, словно желчь, отравленная кровь, но полилась охотно. Набрав немного жидкости, Хирон покропил голову Гермеса, отошёл в сторонку и смиренно присел на холмик. Геракл не пытался помешать святотатству (а как это ещё назвать?) и уселся по другую сторону дороги. Кентавр подозвал друга:
– Погляди, я думал, это случится вчера, но нет – сегодня.
Они смотрели на открывшийся с холмика вид – склоны Пелиона всё ещё не закончились и полого уходили вниз, смыкаясь в овраге и переходя в новые холмы и пригорки. Поверхность земли, насколько её видел глаз, выглядела ярко-алой, словно по ней пролили свежую кровь. Это расцвели мириады маков, небольших, на коротких пушистых ножках; все они повернули головки под ладонь Гелиоса и ластились к лучам, расправляя лепестки. По бескрайним лугам пронеслись волны ветра – и маки заколыхались, зазвенели на солнце меж ними маленькие рыжие пчелы, и высоко в небе засвистели крыльями, рассекая воздух, ласточки и стрижи. Весна всегда нова – и чувство новизны прорастает в самом забывчивом сердце. «А ты, дурень, хотел уйти осенью!»
Свист крыльев почти не нарушился, но стал интенсивней – к птичкам присоединился ещё кто-то.
– Что за неотёсанные деревенщины! Идиоты! Кто посмел? – звонкий голос принадлежал весьма молодому человеку.
– А вот и тот, кого Правдолюб зовет Блюдолизом, – шепнул Гераклу кентавр, и они повернулись к новоприбывшему. – Привет тебе, Вестник богов, Гермес – Помощник путешествующих, торгующих и ворующих, – торжественно начал Хирон.
– Здравствуй, э-э… брат? – вопросительная интонация Геракла придала Гермесу ещё больше уверенности в себе.
– Не помню, чтобы отец признал тебя, – заносчиво отозвался «помощник» и сразу переключился на Хирона: – Чего тебе нужно, мудрейший из тупых коненогих?
– Помощь с передвижением по дорогам – ты же покровитель их, – широко улыбнулся кентавр.
Гермес снял крылатый шлем – крылышки были не так уж велики, но позволяли перемещаться по воздуху, вероятно отнимая у Геи силу держать летуна при себе.
– Я похож на погонщика мулов? Или, может, на раба при носилках?
– Есть один путь, точнее, место назначения, куда ты просто обязан доставить меня в целости и сохранности. Я говорю о царстве мёртвых, о быстрый умом повелитель.
Геракл уставился, расширив глаза. Бледный блондин серо-стальными глазами посмотрел с брезгливым недоумением.
– Зачем бессмертному в Аид? Или вы с Гераклом щенков Цербера решили разводить? – Весь Олимп помнил явление чумазого и оттого ещё более чуждого этому месту Геракла с черной трехглавой псиной на цепи.
– Нет, я просто хотел бы поговорить с Танатосом, с самим Аидом и распорядиться своей жизнью.
– Ты хочешь сказать, смертью? – вкрадчиво уточнил Гермес. – Распоряжаться жизнью ты как бессмертный не вправе – она для тебя просто есть.
– Так вот, я хочу её завершить, – твёрдо сказал кентавр, распрямляя передние ноги.
– Хирон, одумайся! – воскликнул шёпотом его друг. – Ты мог бы жить вечно, а там – сплошной мрак и беспамятство.
– Нет, я как раз хочу обменять бессмертие на память и право передачи его другому.
– Не слишком ли многого ты просишь, недочеловек?
Теперь на него наседали двое: один, в белом коротком плаще и алой тунике, благоухая амброзией, капризно топал крылатой сандалией, второй – ерошил немытые чёрные патлы и, кажется, готов был зарыдать от несправедливости ситуации и чувства вины.
– Я ничего не теряю, друг, – Хирон придержал Алкида за плечо. – Не хочу обезуметь и гнить заживо! И я унесу мою весну с собой. Ноги болеть не будут, я стану таким же путешественником, как и ты, только земли в подземном царстве не изведаны никем. Я дойду до вод подземного Океана и построю лодку. Я отыщу острова, назову их Элизием и поселю там мою весну, точнее, нашу – какой мы запомнили её сегодня. – Хирон сделал величавый жест рукой, и оба, Геракл и Гермес, невольно взглянули вниз, в маковые долины. – Лучше помнить весну мертвецом в Аиде, чем не помнить её мертвецом на Земле. Так что я готов.
Ласточка пролетела над его головой, радостно крича на своем птичьем языке.
Гермес сделал нетерпеливый жест рукой и пробормотал:
– Я должен посоветоваться с отцом.
***
– Кстати о Цербере – этот пёс всех пугает, но сам страшный трус. Ты на него топни копытами посильней да погромче, – попытался шутить Геракл. – Тебе ведь уже не будет больно.
Они сидели на том же месте, но Гелиос уже сместился далеко вправо. Вдали стали видны низенькие крыши Иолка. Они беседовали на насущно важную тему – кому передать бессмертие.
– Прометей, он же такой… – Гераклу было неловко наводить хоть малую тень на блестящий образ великого филантропа, – такой неосторожный и неудержимый. Вроде старше нас всех намного, а порой ведёт себя как твои собратья весной. – Он тут же прижал ладонь ко рту, желая задержать неосторожное слово, но собеседник его не обиделся.
Собратья, бушующие в гневе, до крови дерущиеся за подруг, порой пускали в ход не только копыта и кулаки, но и зубы. В конце осени любили отнять у крестьян молодое вино, безобразно напиться и устроить кровавое побоище по ничтожному поводу. Кентавры были ошибкой природы, непутёвыми детьми Геи, случайным совпадением человеческого и звериного, вобравшим отнюдь не лучшие черты того и другого. Хирон вздохнул и отвёл руку героя от его лица.
– Ты знаешь, каким меня недокентавром считают родственники, смущаться нечего. А наш друг ничего не делает просто так, вспомни его имя. Мне кажется, он предвидит последствия своих поступков и просто подстраивает события так, как ему нужно. Он способен призвать на свою голову гнев твоего родителя только ради того, чтобы тот впоследствии извинился. Тс-с… – тут настала очередь Хирона прижать к губам ладонь.
– Он что-то знает о Зевсе?
Хирон подмигнул и молча указал на каменную герму позади Геракла. Рядом с ней только что никого не было, и вдруг прямо из-за столба шагнул на дорогу знакомый молодой человек.
– Зевс полагает, что знает, кому ты подаришь бессмертие, и передаёт, что данное лицо будет возвращено на поверхность земли и приковано к скале, где будет испытывать страшные муки, какие ты испытываешь сейчас. Изо дня в день его будет навещать орёл, терзая печень, а за ночь она будет отрастать снова и снова. И так – бесконечно долго. Вечная весна, Хирон, – Гермес улыбнулся так ядовито, что кровь Лернейской Гидры закипела в жилах кентавра, вероятно, чуя родство, – вечное обновление, вечные муки…
– И все же нет, – шепнул Хирон, – яд не птица. Но птицу можно убить ядом.
– Где, говоришь, прикуют этого Хиронова наследника? – громким голосом спросил Геракл.
– Кавказ. Это далеко.
Гермес глянул на солнце – его, как всегда, поджимало время.
– Говори вслух, что отдаешь жизнь свою Гермесу-Психопомпу, проводнику душ, а бессмертие – тому, кого избрал.
– Я, Хирон, кентавр, сын Кроноса и Филиры, отдаю жизнь Гермесу и Аиду и Мойрам, а бессмертие передаю наследнику, коим объявляю Прометея-провидца, и беру в свидетели Гею-мать, и Урана-небо, Эола, что веет, и моего друга Геракла.
Что-то дрогнуло в воздухе, туча ласточек взвилась над ближней долиной и, словно по мановению гигантской руки, все маки повернули головки на северо-восток, где стоял сейчас Хирон, и поклонились. Как будто бессчётные стаи бабочек разом сомкнули крылья. Над позеленевшими лугами пробежала тёмная тень – птицы замолчали, как будто мир оглох, огненный убор Гелиоса померк: титан снял свой венец перед Кронидом Хироном. Гермес пригрозил солнцу кулачком – и оно засияло вновь. Припавшие к земле медведи, вытянувшие шеи лани, умолкшие птицы, соседки-нимфы – все оказались поблизости. На полузабытого кентавра смотрели сотни глаз.
– О, Зевс, это никогда не кончится! Прощайся с Гераклом, и пойдём уже, – пронзительный голос вестника богов заставил Хирона вздрогнуть. Наверное, таким тоном тот привык сообщать новости олимпийцам. Гермес взмахнул коротким жезлом, и справа от дорожного столба открылся чёрный проход в небытие: вокруг лесок, дорога, горы, небо голубое, а посреди всего этого богатства – воронка в темноту.
– Прощай, друг! – Хирон не мог оторвать глаз от чёрной дыры. Он обнял Геракла, тот сжал в ответ плечи, и если бы кентавр не был устремлён в эту поглощающую тьму, то взвыл бы от боли.
– Мы встретимся, я же не бессмертен, – горько усмехнулся Геракл. – Покажешь свои острова. И спасибо, что научил меня ориентироваться по звёздам. Да и тебе спасибо, брат, – он повергнулся к Гермесу. – Я на Кавказе-то бывал, девушки красивые, вино вкусное, правда, бычки драчливые, а так ничего…
– Ты не посмеешь, – фыркнул Психопомп и Вестник.
– Я должен посоветоваться с отцом, – почти ласково ответил простак Геракл и закинул дубину на плечо.
Хирон встал и тяжело двинулся в сторону притягивающей взгляд воронки. Шаг, другой. Больно, но ведь терпимо, да? Практически можно терпеть, можно жить? Ещё немного! Сегодня ведь значительно…
…лучше.
Он упал, не дойдя двух шагов. Геракла рядом не оказалось – тот отвернулся на пути к Кавказу, а на самом деле размазывал по круглым щекам слезы, и расцветшее маковое поле растекалось перед глазами в одно огромное кровавое пятно без краёв и горизонтов. Гермес не подал руки, и кентавр полз навстречу смерти, пока Психопомп в раздражении не придвинул тьму к самому лицу. Синие глаза глянули туда – и увидели что-то за краем мира. Не зубастого Цербера, не толпы ожидающих переправы душ и даже не застывшую сломанным цветком Персефону, растревоженную внезапным порывом душистого земного ветра.
Вдали… У тьмы может быть горизонт?
Хирон приподнялся над краем бездны, и тьма проглотила его.
***
Когда великий герой Эллады и беспомощный плакса обернулся, позади никого уже не было, кроме медленно истаивающего в воздухе чёрного коридора в царство мертвых, в котором Геракл успел побывать трижды. Это не избавило его от страха смерти, но перестало пугать неизвестностью. Сейчас в непроглядном мраке Аида он заметил что-то новое. В глубине жерла воронки сияли звёзды. Яркие.
«Это не может быть небо, – подумал Геракл, возвращая на плечо палицу и незаметно вытирая нос уголком выношенной львиной шкуры. – Откуда там звёзды?»
Чёрное облако растаяло, на дороге остался каменный болванчик с бородкой и прилепленным членом. Геракл двинулся в Иолк. Там порт, корабли, которые поплывут на восток. Весна же – бури утихают. Его ждет Кавказ – и Прометей, который знает про звёзды всё.
Примечания
Хирон – мудрый и добросердечный кентавр, учитель многих героев и богов, в том числе Ясона, бога врачевания Асклепия, Диоскуров, Ахилла. Друг Геракла и Прометея. Жил на горе Пелион в Фессалии. Раненный стрелой Геракла, страдал и добровольно спустился в Аид, передав свое бессмертие Прометею. Посмертно был превращён в созвездие, содержащее в своем составе самую близкую к нам звезду – Проксиму Центавра. Созвездие лучше всего видно в марте и апреле.
Геракл, он же Алкид – всем известный герой, незаконный сын Зевса (преследуемый мачехой Герой), вершитель двенадцати подвигов, участник похода аргонавтов. Случайно ранил Хирона отравленной стрелой. Трижды спускался в Аид, в т. ч. сражался с Танатосом – смертью. Умер от того же яда Гидры, которым жена Деянира пропитала одежду. Несколько раз в жизни впадал в безумие и убивал близких. Считал свою смертность ошибкой и несправедливостью.
Гермес – сын Зевса, признанный бог, вестник, проводник душ (Психопомп) и т.д. Носитель крылатого шлема и сандалий, а также жезла кадуцея.
Прометей – титан, к которому впервые в трагедии Эсхила применен термин «филантроп» – человеколюбец и провидец будущего. Знал тайну, согласно которой возможное дитя от союза Зевса и Фетиды свергнет своего отца. Этот «козырь в рукаве» держал до последнего, терпя муки за выкраденный с Олимпа огонь.
Элизий, «Елисейские поля» – обитель душ блаженных в подземном мире. Слово переводится как «вечная весна».
Гелиос – Солнце, титан, совершает ежедневный путь по небу в колеснице. Эос – утренняя заря.
Аид – властитель подземного царства, чьим именем мир мёртвых и называют. Ещё его называют «наирадушнейшим хозяином» – ведь все там будем. Поскольку он слился с богом богатства Плутосом, то тем более стал ассоциироваться с материальным благополучием. Жена его – Персефона, богиня весны, проводила с ним позднюю осень и зиму, а весной и летом гостила у матери Деметры на земле.
Пифия – жрица Аполлона (из святилища в Дельфах), предрекающая будущее, жевала листья лавра, вдыхала сернистые испарения из расщелины и бормотала некие предсказания, которые записывались жрецами гекзаметром и выдавались просителям (тут тоже гекзаметр).