Read the book: ««О доблестях, о подвигах, о славе…» На перекрестке открытых вопросов»

© Ямбург Е. А., 2025

* * *

Введение

Читателю может показаться странным, что автор в качестве названия книги, призванной помочь учителю в гражданско-патриотическом воспитании, использовал хрестоматийно известное стихотворение Александра Блока.

Казалось бы, оно совсем о другом: о горестях неразделенной любви, о личной драме, перед которой меркнет жажда подвига во имя служения отечеству. Налицо махровый индивидуализм и эгоцентризм поэта, да и только. Наверное, нашим современникам более созвучны строки некогда широко известной комсомольской песни: «Раньше думай о Родине, а потом о себе…»?¹ Но не будем спешить с выводами. Восстановим в памяти бессмертные строфы Блока.

 
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.
 
 
Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
 
 
Летели дни, крутясь проклятым роем,
Вино и страсть терзали жизнь мою…
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою…
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
 
 
Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла…
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла…
 
 
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
 

30 декабря 1908

Обратимся к историческому контексту. Позорное поражение в русско-японской войне 1904–1905 годов, революционная смута, предчувствие грядущей катастрофы, мировой войны, и последовавшего за ней крушения старого мира. Поэты – провидцы, они предчувствуют будущее. В годы Первой мировой Александр Блок служил в инженерной части Всероссийского земского союза, где занимался строительством укреплений и отчетностью. Он служил под Пинском на территории нынешней Республики Беларусь, здесь узнал о крушении монархии в феврале 1917 года. (Замечу в скобках, что на войну он пошел добровольно, ибо призыву не подлежал.)

В начале мая 1917 года Блок был принят на работу в «Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств» в должности редактора.

В августе Блок начал трудиться над рукописью, которую он рассматривал как часть будущего отчета Чрезвычайной следственной комиссии и которая была опубликована в журнале «Былое» (№ 15, 1919), а также в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти» (Петроград, 1921). Как видим, поэт не прятался в башне из слоновой кости. Гражданской активности ему было не занимать.

Итак, обратимся к центральному вопросу этой книги: совместим ли индивидуализм с общественным служением и жертвенностью? На мой взгляд, это противоречие мнимое, ибо человек – часть социума и не может быть полностью свободен от общественных интересов. Во взаимодействии с другими раскрывается смысл его существования в мире.

* * *

Еще один тонкий вопрос – о ценности человеческой жизни, которая неизбежно падает в годину военных испытаний. Блок был свидетелем патриотической истерии августа 1914 года, сопровождавшейся погромами немецких магазинов и аптек, сменившейся по ходу войны в результате бесчисленных потерь настроением, которое хорошо выразил Александр Вертинский:

 
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
 
 
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
 
 
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам – под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
 
 
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной
            стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти – к недоступной Весне!
 

«То, что я должен сказать», 1917

Мировая бойня привела в России к революционному взрыву.

Черты варварства и жестокости, душевной загрубелости, которые проявились в ходе Гражданской войны, приписывают исключительно жителям России, находя им объяснение в тех мерах обуздания и устрашения, которым подвергался народ в продолжение веков. Между тем все гражданские войны отличаются взаимным озверением, и на первых порах патриотическая истерия охватила население всех воюющих стран.

Существуют две присказки, которые якобы дают представление о цене человеческой жизни у нас и на Западе. Английская: «время – деньги» – и русская: «жизнь – копейка». Их сравнение якобы дает представление о ценности человеческой жизни в России и в Европе. Тотальная жестокость у нас и бережное отношение у них. Однако не все так однозначно. Сравнительный анализ преступлений, за которые XVIII веке полагалась смертная казнь, показывает, как утверждают историки, что в России таких преступлений было 60 видов, а в Англии – 200!

На Руси арестантов, даже совершивших жестокие преступления, часто называли «несчастненькими». На Пасху люди навещали заключенных в тюрьмах, угощали их куличами и яйцами.

Строго говоря, весьма сомнительно приписывать повышенную жестокость какой-либо одной культуре. Вольфганг Мюллер-Функ в своей книге «Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества»² справедливо замечает, что в определенной ситуации каждый из нас, вне зависимости от религиозной принадлежности, накопленного слоя культуры, гуманистической личностной позиции, способен на проявление крайней жестокости. Так что жестокость совершается не только безумцами или «прирожденными» злодеями, но и вполне себе нормальными людьми. В определенной ситуации каждый из нас может оказаться на месте преступника.

* * *

Индивидуальное и общественное – как сочетаются эти две грани? Для разъяснения вопроса обратимся к другому классику, Льву Николаевичу Толстому – человеку, который не понаслышке знал о войне. Его «Севастопольские рассказы» пропитаны «окопной правдой». «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги», – частушки на слова Л. Н. Толстого, распеваемые солдатами в Севастополе. Это, по сути дела, репортажи с полей сражений позорно проигранной войны. Вся наша советская «лейтенантская проза» (В. П. Некрасов, Ю. В. Бондарев, Б. Л. Васильев, Ю. А. Богомолов, В. П. Астафьев) выросла из них. В центре – судьба отдельного человека на войне, а не взгляд сверху на перемещение воинских контингентов на карте полководцев. «Я раньше думал: „лейтенант“ звучит вот так: „Налейте нам!“ / И, зная топографию, он топает по гравию» (М. В. Кульчицкий) – современный, двадцатого века, перепев толстовских частушек.

Романтической жаждой подвига во имя отечества, которое в опасности, приподнятым и возвышенным состоянием благородного человека Лев Николаевич сполна наделяет князя Болконского, участвующего в битве под Аустерлицем. (Напомню, что сражение было бездарно проиграно, а сам император Александр едва не попал в плен.)

Князь Андрей стыдится того, что часть русского войска сбежала из-под огня. Под обстрелом французов он подбирает упавшее знамя и зовет солдат в бой.

…князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.

– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.

«Вот оно!» – думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него. Несколько солдат упало.

– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.

Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер-офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном.

Толстой Л. Н. Война и мир.

Том 1, часть 3, глава XVI

Затем он получает ранение и теряет сознание:

Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. <…> «Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», – подумал он и упал на спину.

Толстой Л. Н. Война и мир. Том 1, часть 3, глава XVI

Нет, Л. Н. Толстой не отрицает величия жертвенных подвигов на войне, на которые идут люди в годину смертельной опасности для отечества. Но, безжалостно срывая романтический пафос, он повествует не о том, что «Есть упоение в бою у бездны мрачной на краю» (А. С. Пушкин, «Пир во время чумы»), а о силе духа рядового ратника, делающего свою работу, стоящего насмерть на отведенных рубежах. Батарея капитана Тушина тому пример.

* * *

Не отрицая благотворного влияния примеров воинской доблести на патриотическое воспитание юношества, хочу отметить, что наряду с воинскими подвигами существуют подвиги нравственные, которые в истории и для воспитания подрастающего поколения значат не меньше. Они не так приметны, и потому о них знают немногие.

Декабрист Никита Муравьев – офицер, участник войны с Наполеоном, кандидат физико-математических наук, – оказавшись в вынужденной ссылке, самостоятельно выращивал хрен и вместе с женой продавал его на местном рынке. Он прекрасно общался с крестьянами, тут же переходя с супругой на французский, и был при этом более понятен простому люду русской глубинки, нежели ссыльные народники, которые, казалось бы, по своему происхождению стояли к ним ближе.

* * *

Тоталитаризм опасен в любом его изводе, вне зависимости от идеологической подоплеки. Успех тоталитарных режимов зависит не от публичной поддержки народных масс, а только и исключительно от их равнодушия. «Кровожадность Гитлера… подчинена логике насильственного порабощения отдельного индивида государством во имя коллектива, стоящего выше с идейной точки зрения. И как ни называй этот коллектив: „класс“, „народ“, „раса“, – различия лишь внешние»³.