За секунду до сумерек

Значило это, что они все-таки договорились. Вчера. Удалось Тольнаку, а может, и сегодня. Надо же все это проспать уметь. Самый простой способ узнать – поговорить с Тольнаком на привале, но когда он будет, этот привал здесь? Может, к вечеру, а до вечера ждать не хотелось, да и вряд ли правильно, опасно так долго в неведении оставаться. Он же вообще ничего не знает, вот сейчас случится что, ведь и подыграть может не получится, помочь. Проспал. Ситуация крайне нелепая. «Надо узнать. Что он там вчера говорил?» - Чий попытался вспомнить. Про дерево – как он росло… Вспомнилось, как он вышел вчера из темноты, довольный, как кладет на кучу тростника лист с завернутыми в него орехами. Да нет. У костра. Тропа…Тропа… не нашел, но завтра все ясно станет! Это сегодня, значит, и ведь идем же. Он оглянулся на Кольму, посмотрел на спины впереди – шли, не то, чтобы бойко, в такой грязи бойко в принципе не походишь, без радости, конечно, но шли, и он шел.

Он не понимал, как это у Тольнака получилось, он был готов поспорить вчера, что ничего из этого не выйдет. Это было непонятно. Вот сон ему сегодня вполне понятный приснился. В смысле, странный, конечно, но в духе, объяснимый. Хотя со сном тоже чудно’ выходило. Спал он плохо этой ночью, хотя и, казалось бы, на твердой земле, невыспавшийся. Вся ночь прошла в дреме, и всю ночь он думал, что все это правда, временами он засыпал по-настоящему, улетал куда-то, и тогда ему начинал сниться сон. Он был в Деревне на Амбаре, почему-то с Воротом и Израном, сначала они там делали что-то, лазили где-то, прятались вроде от кого-то или от чего-то, а потом как-то получилось, что они сидели и разговаривали, уже вдвоем – Изран и Ворот, а Чий сидел рядом и слушал. После этого он полу-просыпался и начинал дремать. Он опять понимал, что они здесь, на куче тростника, что они ушли из Деревни и шли в Лес раньше, а теперь непонятно зачем застряли в Болоте. Думать он не мог, раздражало, что пить хочется, что в тростнике, который они наломали, ползает какая-то дрянь – мушки какие-то. Но сон не прекращался совсем, он по- прежнему слышал голоса. Чуши по-прежнему хватало: вроде того, что хоть они и говорили довольно громко, но понимал он их редко, чаще отдельные слова, реже предложения, или что он их видел – как они едят и разговаривают, даже когда лежал, уткнувшись лицом в тростник. И, когда просыпался, оглядывался, кругом была тишина, рядом никто не сидел, потом он засыпал, и все продолжалось по новой, и странным все это тогда не казалось. Наоборот, он верил, что все это на самом деле, всю ночь, и даже когда просыпался, и рядом ничего такого не видел, все равно подозревал, тревожное ощущение не исчезало.

У Кольмы он мало чего узнал, как они с утра собирались разделиться и пойти одним на юг, другим сюда, к северу, тех, кто идет на юг, должен был вести Тольнак, потом они передумали, – Изран в смысле, – и Тольнак пошел на север, потому что он обещал еду, а потом на юг вообще никто не пошел.

Вот так вот легко, он и не предполагал, что так легко, откуда только еда будет, рискнуть решил что ли, но все-таки это легче, чем он думал намного легче, обещаешь, что, будет что есть, и идут, а Изран растерянный и не знает что делать, настолько, значит, они тупые, что ли? И, выходит, Израном тоже можно управлять, если знать, где поманить, а где пришпорить, если с умом… А если нет там никакой еды, что, он рискует? Да нет, вряд ли так. Ощущение тревоги появилось и не пропадало. Может, поэтому он и обрадоваться за Тольнака не успел, твердил только про себя: Да нет, нашел или знает, что найдет… Найдет… Не может он… Он по-любому… И даже если и нет, то все равно пищу искать придется, они в Степь без нее никак не пройдут, наверное, его уже самого трясло от голода, руки, ноги, слабость постоянная, от которой хочется прилечь.

Он сперва, решил было подобраться к «голове», прошел нескольких, поглядел на занятого, судя по лицу, Тольнака, издалека, понял, что глупо, что поговорить все равно не получится. Перестал спешить и немного отстал.

…Изран сидел верхом на Дереве, стоящем на четвереньках, а Ворот стоял рядом и слушал. Чий улыбнулся: «Все-таки сон вещь нелепая, тогда же мысли, что это глупо, не приходило, – жутко это там было». Они говорили на этом странном своем языке. Чию было страшно, и очень неуютно одновременно, – они мешали ему, спать хотелось, а они бубнили и бубнили, сверлили ему голову. Потом заговорили на обычном.

– Мне некогда тут, у меня скот пропадет в деревне, – сказал Изран. – Я тут не могу, тут им страшно, они тебя боятся, ты понимаешь.

Ворот молчал, соглашаясь.

И Чий тогда действительно думал, вспоминал, что Изран ведь пастух в Деревне, точно, что же он тут долго-то так, ему же с ними некогда, наверное, но он ведь сам все это затеял.

Он видел Израна со спины. Ворот стоял передом, к ним обоим, но Чий подробно его лица не различал, знал только, что он это.

«Ты знаешь, что они, когда боятся, болеть начинают», – дальше шло абсолютно нелепое, подробное объяснение как: они из-за страха худеют, пропадает хребетный жир, а когда на хребте жира нет, то его очень легко простудить, и от этого умирают. И Чий вспомнил, что, конечно, уже много раз слышал про это еще с детства, а сколько скота из-за этого мрет, еще бы такая проблема. «Зачем ты замазал здесь все зеркала, мы не пройдем так, зачем ты их пугаешь». Так значит, Ворот и есть этот «Старик из Болота». Это все объясняет. По спине прошла волна страха.

А Ворот сидел, так же соглашался со всем молча, кивал, Изран все говорил и говорил, и время от времени гладил Дерево по голове. Потом встал, отошел в сторону и Дерево отошел на четвереньках, и когда он повернулся к Чию, тот понял, что никакой это не Дерево, что у него морда Теленка и вместо ладоней такие же стопы, что и на ногах. Выглядело это очень жутко. Чий испугался, попытался еще сильнее вжаться в тростник.

– Изран, нам уходить надо, – сказал Ворот.

Изран покивал, они понизили голос до шепота и стали обсуждать, как кого-то надо убить, и этот кто-то был Тольнак – он несколько раз слышал имя, ему казалось, что обсуждают именно его и, может, даже знают, что он все слышит, и специально так делают. И еще специально так неразборчиво бубнят, чтобы он ни о чем не догадался. Бубнят и бубнят…

Чий огляделся… Нет, догонять его все-таки не стоит, поговорить все равно не получится, этим только подозрения вызывать. Идти стало ровнее и лучше. Сон вчерашний был бредом, но местами реалистичным и очень даже, а еще неприятным, он попытался подумать, что бы это все могло значить. Судя по всему, ничего. Что подозревать теперь всех? Он и так на этом с ума скоро сойдет, только и смотрит, куда тот пошел, куда этот, что этот сказал, что этот. А потом вечером ложится и начинает «думать» и ночью потом видит вот такую чушь. «Хотя вчера я не думал, вчера я на сегодня отложил», – понял он. И вроде вчера что-то действительно важное намечалось, или как обычно? Нет, вроде что-то было.

Он принялся нехотя вспоминать, что его тогда насторожило. Израна поведение, когда Чий пришел за ними к выворотню, чтобы вести их на тростники. Какой он тогда был? Странный, не как все. Но, с другой стороны, Изран ведь, он себя и так не как все ведет и вести будет. И опять у него ничего не выходило, он сейчас снова будет гонять в голове кучу ненужных подробностей, даже без конкретных вопросов, а так просто, так сказать, с ощущениями. Зачем тебе это, Чий? А, удовольствия ради. А объективно тут что сказать можно. То, что недоволен он, и так ясно, а кто доволен? То, что в Деревню хочет, ну да, оно с самого начала, почти, понятно было. А есть еще этот его разговор вчерашний, вернее начало, когда они вдвоем были… Тоже штука…Ничего не ясно, ясно только то, что идти он не хочет (хотя и идут, может, все-таки договорились с Тольнаком), еще ясно, что домой хочет и остальных тащит.

А точно, что он с ними играет, шесть пацанов, грязных и тощих, не считая их самих. Это не общество в полсотни, да хотя бы пару десятков, тех, кто с волей своей, которые взбунтоваться могут. Тут на ножи не поставят. Получается, только из-за этого ореола Израна, героя, непогрешимого, он не может взять, и сказать: «Сейчас идем назад», потому что якобы потом вся Деревня будет знать, что он испугался. Пока ведь все за то, чтобы идти дальше, тропа, еда, стоянку они нашли, а если назад повернуть сейчас, то там что? Трясины? Это будет совсем нерационально.

Но тогда получается, оставить их здесь он не может, это понятно. По той же причине, а если до Деревни кто-нибудь дойдет, и тогда вся она будет знать правду об Изране. И идут пока только из-за Тольнака и Чия, но это не решает ничего, хотя молодец пацан, на успешности его выезжают, но пока только, до еды его. А там еще посмотреть надо, как оно будет все. И, может, даже правильно Израну было бы их кинуть тут, ну даже если и не в открытую, сынициировать что-нибудь. Ворот потерялся случайно, тут близко, опасности нет никакой, значит, разделяемся по одному и ищем. Ворота не находят, но пропадает Изран, и потом, если даже кто еще в Деревню и придет, то небылицы, которую они рассказали, не опровергнет, в самом деле, такое с пацанами случилось: потерялись, думали, и этих нет уже, сами пришли вдвоем, а они, оказывается, живы остались. А если не вернется кроме них никто, то тем лучше.

Но и этого он не сделает. Ведь не сделает не в силу объективного из-за этого своего, того, что у него с детства, привычки, что кто-то должен быть рядом, кем он управлять будет, он по-другому не может, не умеет, не представляет он такого.

Ореха он увидел кучи и сразу понял, что на самом деле тут его еще больше. Выглядело это тоже как своего рода поле, только ореховое, а не тростниковое. Чий решил, что это оттого, что дно здесь плотнее и намного выше, корни внизу, а над поверхностью поднимается только чашечка с плодами, и, значит, именно из-за этого он растет только тут – ему нужна мель, но потом вспомнил: Тольнак говорил вчера, что ореха много, но, дескать, собирать дальше становится опасно. Он посмотрел по сторонам: от пятачка, где они стояли заросли расходились и дальше, в бок, а там явно было не мелководье. Даже звук от брошенного комка грязи вышел такой, как будто тоже указывал на опасность, туда стоило только внимательно посмотреть, чтобы понять: там были трясины и неслабые, туда шагнешь и можно считать, что там и остался, оттуда уже не вытащат. Как Тольнак их вчера заметил только по вечеру, в темноте?

Орехи вчера, видимо, были отборные, один из десяти, наверное, попадал в сверток, а тут они росли в обычном состоянии, они, вероятно, очень легко переспевали, сморщившиеся, сухие, вчера это, оказывается, вкуснятина еще была, некоторые усохли, совсем превратившись в пленку, зеленых, незрелых тут, наверное, еще больше, по виду ясно – абсолютно непригодные в пищу. Орехи висели гроздьями, и от них исходил резкий запах уксуса, и еще, вроде, похожий на запах незатоптая, который они собирали на подстилку животным, не резкий, но очень специфический, он не исчезал даже у высушенного растения, когда его уже клали в подстилку, хлев всегда пах незатоптаем.

То, что было на пятачке, они объели и втоптали в грязь очень быстро, больше, правда, втоптали, ели даже сухой, не все, правда. Дерево попробовал неспелый, скривившись, сразу же выплюнул, больше незрелых пробовать никто не стал. Краюха задумчиво повертел один в пальцах, поднес к носу, посмотрел на него и тоже выкинул.

Тройка тех, кто выходил из деревни, союзников бывших, Ворот, Тольнак и Изран, на пятачке не задержались, поговорив о чем-то коротко, с краю пошли дальше. Он сперва не понял, хотел пойти с ними, на него посмотрели недоуменно, Изран с Воротом. Тольнак махнул ему рукой, и он остался, сконфуженно оглядываясь. А вот только они вернулись, когда орехи уже доедали, неся что-то, все трое, какие-то листья и корни грязные, целую вязанку. «Бордва» – вынырнуло само собой откуда-то из глубин памяти слово. Он тут же это узнал. «Бордва». Надо же, как он мог такое забыть, он уже, наверное, лет пять не упоминал это слово. Это был камыш такой. Тех, кто нес, сразу же обступили, вязанку бросили под ноги, верхние листья все равно не нужны. Камыш рос и у них в Деревне, Чий взял в руки стебель среднего размера, он имел вот такой бутылковидный снизу стволик, над которым и вокруг которого росли листья. Чий оторвал пару штук с краю, постучал в оголенное место костяшкой. «Бо-ро-два-а-а» Надо же, слово вынырнуло само, и тут же обросло еще несколькими, вытянув и их из памяти на поверхность: «В цвет не вылился?» Краюха бросил свой, подошел по-деловому, потряс Чиев. «Да нет, вроде, нижний еще», – ответил он. «Как семилетние», – думал Чий, глядя на удивленные улыбающиеся лица.

Он рос на топи у них, но встречался редко-редко. Это была любимая еда детей, Чий помнил, как и они, лазя по топи, случайно находили такую, тогда они довольные возвращались на берег, садились на землю, выпивали сладенькую мучнистую густую массу, а потом ели саму луковицу, пачкая щеки и носы в крахмале. Тольнак смущенно улыбался. «Там куча их. Я вчера не стал вечером, опасно было». У них в Деревне высокими они не вырастали, до колена – маленький, с ногу – уже большой. А эти, он поглядел на мощные метелки корней, эти были в рост его, некоторые даже выше, и не цвели еще, вроде, значит полные.

Есть пришлось стоя, Чий глядел на грызущую кое-как чищенную бородву троицу. Бывшими союзниками они сегодня что-то не выглядели. Сегодня почему-то казалось, что все у них, как сначала, как будто Изран по-прежнему их друг и повелитель, а заодно еще и Краюхин, они как-то потеплели в последнее время, что ли. «Вот они сидят, друзья. Нелепость же – из-за них ведь и пошли. А сейчас общие интересы сближают», – он задумался, мог бы вот так же Шага. Нет, с Шагой бы такого не случилось. Он слушать умеет, он бы понял, а Краюха слушает себя, как всегда. И его понять можно, у них разлад от этого, значит, надо становится на другую сторону, не со зла, а свое видение отстаивать. А тогда к кому он, не к Кольме же. Только тут подумать надо еще, что лучше. И Шага бы подумал. Ну и что, из-за глупости этой, человеком его не считать теперь, ведь не со зла же, надо будет, грудью встанет, и на себе тут тащить будет. Всю жизнь же вместе.

– Тольнак, там ее сколько? – лоб у Дерева почему-то тоже был в белых крахмальных разводах.

Тот молча развёл руки, показывая.      – Я серьезно?

– Ты не съешь.

– Этот съест, – Краюха ухмылялся, – вон щеки нажрал какие.

Вокруг засмеялись. «Этот съест». Дерево неуверенно улыбнулся, еще больше став похожим на череп. На самом деле щеки у него были прыщавыми и ввалившимися. Скуластое и без того лицо, было теперь худющим, и чуть ли, не из одних скул, состоявшим. Чий поглядел еще раз на троицу. Они почему-то совсем несерьезно сейчас выглядели, как-то забавно. Может, из-за еды этой детской. И опасности вроде никакой не было, как будто они с Воротом и не дрались вчера. Ушастого бы сюда.

И ведь кучей в одном месте растет, – сказал Тольнак, – я еще вчера удивился, глазам не поверил, не думал, что ее столько бывает. И первый раз же, пока мы в Болоте, встретилась, ладно бы хоть кустик, вообще ни одного, а тут раз. Сегодня сюда шли, я уже сомневаться стал, может, думал, показалось в темноте.

– Трясины там, говоришь, – сказал Рыжий-старший, – можно пузырь сделать. Рубашки грязью мажешь, одна в одну, и завязать чем. И все, с таким не утонешь.

– Этот утонет.

Опять засмеялись. Тольнак слушал, жуя, и кивал:

Зря мы так наелись на пустой живот. Сейчас идти нормально не сможем. Вон в ушах колотит…

– Куда? – вокруг напряглись.

Тольнак тоже напрягся:

– Ты чего, пожрать сюда пришел.

– Я не знаю, зачем я вообще сюда пришел, что, куда идти еще?

– Мы сюда искать пришли, – Тольнак посмотрел на Израна, который не глядел в сторону спорящих.

– Да что искать?..

– А закончится она у тебя. А?! Что делать будешь через три дня, а обратно пройти не можешь! Делать что, а?! Степь, Степь… – он опять посмотрел на Израна.

– Да че ты рассказываешь, кто-то сначала говорил, что нужен ночлег, – он есть, и еда тоже есть и тогда мы будем искать проход в… Изран…

– Ты бы без меня не спал сегодня, и не жрал сейчас!.. Говорил… – Тольнак уже кричал почти.

Чий собрался подключиться.

– Дальше пойдем, – смущенно сказал Изран, – пройдемся, посмотрим. Все замолчали. Слышалось сердитое сопение.

Во как! А это еще почему? Договорились, что ли. Неужели тоже собрался Болото переходить? В это Чию не верилось. Но, с другой стороны, это все объясняло, и «дружбу» их эту сегодняшнюю. Странно, и если договорились, то как, может Тольнак решил его обмануть? Ага, или он Тольнака. Или оба решили… Не верилось ему в дружбу.

… – Надо убить, раз так, раз нельзя по-другому, – голос у Ворота был звучный и басовитый. Тростник колол Чию лицо, но он лежал, не шелохнувшись, потому что думал, что это о нем. Издеваются.

– Да как ты убить тихо собираешься, не получится, бу-бу-бу-бу, – это дальше опять пошла тарабарщина, из которой он различил: «шея», «он», «я», «дурак», «нет, нельзя убивать, зачем мы…»

После этого он проснулся. Холодно, темно, звезды вокруг, сонная тишь и никого шевелящегося.

Встали. Сыто и нехотя опять надо лезть в грязь, чуть ли не ныряя. Путь очень скоро ухудшился и стал тут примерно таким же, каким и вчера, пока они шли к тростникам.

Все-таки с Тольнаком надо было поговорить, хотя бы пару слов. Что у них с Израном? Не верил Чий, что он мог на переход согласиться, он домой хотел, в Деревню, которой сейчас либо нет, либо к ней не пройти. Не мог он вот так. И тогда что выходило. Им с Тольнаком идти дальше выгодно. Чем дальше зайдут, тем лучше. Если только опять что-нибудь ненужное не случится. А Израну: еда есть, стоянка есть, всё, – можно назад, он не мог поверить, что он согласился, всегда против, а тут согласился, а может быть, это из-за сна он не может поверить. Наверное, это из-за него у Чия появилось давящее чувство. Как будто печаль, что ли. Это так бывает, когда что-то не дает покоя, а снаружи появляется нечто такое, от чего чувствуешь себя не как всегда, что-то постоянно зудящее. Он пытался докопаться до причины, и на ум ничего, кроме сна, не приходило. Глупо, наверное, может, действительно подумал, взвесил все и решил идти в сторону Леса – правильно, а я тут подозреваю. Но оставалось, в таком случае, неясным утреннее происшествие, зачем он не пустил Тольнака искать броды в Степь. Ведь не пустил же, это точно, потому что знал, что они все равно идти там не будут, а следовательно, и искать не надо ничего. Но напрашивался еще один ответ, простой, прямой, от него исходила, буквально ореолом реалистичность: Тольнак лучше всех тут мог найти проход, путь к марям, это было бесспорно, но он мог сделать и по-другому – саботировать все это мероприятие, помотать их по самым омутам, сделать так, чтобы кто-нибудь тонул случайно, а потом спасти его после этого. У Израна там бы уже ничего не получилось. Не нужен Тольнак с половиной людей на юге, а нужен только с «самим», но ведь он и на севере не нужен тогда. И что тогда выходит? Надо поговорить, по- любому надо.

Он немного успокоил себя тем, что это мнительность, что фактов у него по-прежнему нет никаких, не полностью, но все-таки немного отвлекся на время. Места пошли дикие абсолютно, сначала появились большие проплешины, в которых деревьев не было совсем, огромные, на сотни шагов, из растений, во всяком случае живых, здесь по-прежнему встречались только это – корень-змея, с торчащими сочными листьями, завитое клубками в грязи, может и животные водились, плоскоголовая та плавающая зверюшка точно водилась, так как там, где надводная часть корнезмея была съедена, вверх поднимались аккуратные, как специально заточенные, колышки – остатки корневища.

Но это только по краям, нечасто, среди мертвых, гнилых деревьев, тоже очень редких, а ближе к центру не встречалось ничего даже водоплавающего, кроме ряски, и то местами ее тоже было немного. А потом проплешины завершились совсем, их больше не было, потому что начали идти мимо одной, и стало вдруг ясно, что она не кончится. И тут впервые, пока они шли по этим нескончаемым гнилым топям, он увидел горизонт, поразившись истинному величию Болота, оно шло до линии, где вода и серые, опять в тучах небеса, соединялись, как в ту, так и в другую сторону. Из воды, где-то там, в отдалении, среди крапинок, как будто грязи, на поверхности, на самом деле, видимо, все же ряски, и каких-то еще сухих островков, торчали редкие тоненькие прутики – деревца. И все это было Болотом, видимо, сердцем его, тем «поясом глубины», про который говорил Тольнак. Деревья редкие тут, как и вообще хоть что-то, встречались узкой полоской и внутри нее они шли. Полоса практически неразличимая, когда в ней движешься, и он не сразу задумался, что это будет выглядеть так, если смотреть откуда-нибудь со стороны, с расстояния. А когда она начала немного петлять, ломаясь под разными углами, он все-таки решился Тольнака догнать, постепенно убедив себя, что страшного в этом ничего нет, а случая поговорить, может, не будет до вечера, хотя бы поглядеть на реакцию, начать с самого общего. Будут коситься с подозрением – то и не продолжать, якобы просто так догнал, не заметят, – тогда может и узнать получится что-нибудь.

Попробовать подобраться получилось, только когда все остановились, тропа здесь пошла почему-то получше, и того, что утонешь, стоя на одном месте, можно было не бояться, хотя совсем недавно приходилось двигаться очень медленно.

Кольма, Дерево и Краюха окунулись совсем – с головой. Дерево даже два раза, хотя и шли шаг в шаг, пошли пузыри. Их вытащили отплевывающихся, испуганных. Теперь можно было уже постоять. Тропа эта странная (теперь точно тропа), если Кара шел по ней, то как она за столько лет не пропала, мель вполне могла образоваться в другом месте, а в этом, наоборот, трясина, или вообще никакого пути уже могло не быть, это ведь Болото, а они шли по воспоминаниям сколько там уже летней давности.

Чий обогнул пацанов, застывших с расслабленными взглядами, пошел вперед, оказалось, тройка тех, кто шел спереди, ушли вперед значительно, он завернул, следуя по поднятой грязи, прошел шагов пятьдесят, повернул еще раз, уже жалея, представляя, как сейчас появится, их трое разговаривающих, вдруг замолкают, поворачивая головы на шум, и на лицах появляется недоумение, как тогда, перед тем, как они пошли за бородвой, сменяющееся ироничным пониманием, всех этих его, потуг жалких, ведь всё они сразу же поймут, все тут ясно, и Тольнак, неловко извиняясь как бы, будет улыбаться, потому что и он поймет, что они поняли.

А он будет идти, неловко раскачиваясь, хлюпая, один в тишине под взглядами, и, горя кожей, пытаться придать лицу обычное выражение. Дурак…Сразу надо было в «голову» запереться, когда только пошли и не вылезать, а то играю тут во что-то, а теперь вот… Тольнак появился сразу же, вынырнув из-за изгиба «дороги», из-за чего-то корявого, оплетенного засохшим местным вьюнком. Он стоял близко, спиной к нему, утопая нижней частью в листве змеекорня, и до него почти не надо было идти. Он не заметил появления Чия. Почему-то он был один, ни Израна, ни Ворота рядом. Чий тихонько подошел сзади: «Ты здесь был вчера?» Тольнак резко обернулся, удивленно его оглядывая: «Ты ради этого сюда перся?» – «Да кого перся, за вами в паре шагов шел, думаю, догоню поговорю» – «Да, а запыхался тогда чего?» Чий отмахнулся. «Был здесь?» – «Ну ты не самое удачное время выбрал. Нет, здесь уже не был».

Он провел рукой, указывая пальцем в жижу, якобы вдоль тропы. «Видел? Понял?»

«Чего у вас с Израном, договорились, что ли? Вчера, сегодня?» – « Вчера». – «Ну и как посвятил его во все, что ли?» – «Да нет, но он ручной сейчас, сейчас как задумывали, так все и будет». Он оглянулся быстро назад – «А ты мне сейчас испортишь все только, Чий, давай потом, а». – «Они где?» – «Вперед пошли, мы проверить решили, поспорили: я говорил, что они тропу теперь сами отыщут»… – «А ты не думаешь»…– «Давай потом, а. Иди назад, сейчас опять набычатся, подозрения эти ненужные, он, думаешь, поверит, что ты в паре шагов шел и что так это просто решил. У тебя на лице начерчено все сегодня» – «Что?» Тольнак подумал немного, потом улыбнулся, впервые за разговор: «Ужас дикий и необузданный, и неумный. Все, давай». Он нервничал заметно, Чий, поколебавшись, немного кивнул, развернулся, чтобы идти, сделал пару шагов и повернулся опять. «Так что, Тольнак? Повезло нам, выходит», – он повторил его жест, показывая на тропу. «Еще бы, нам вообще везет, даже до нелепости что ли, против всяких правил, я как-то задумался. Это ерунда, что блуждали, жратвы не было, по идее, нас уже в живых давно быть не должно, и не раз даже, а мы идем», – он оборвал речь на полуслове – шагах в тридцати спереди, шатались кусты, Изран и Ворот возвращались, они шли по хорошо освещенному месту, и их хорошо было видно, в отличие от Тольнака с Чием, стоявших в тени. Тольнак быстро ткнул пальцем в воздух, показывая ему назад, Чий, пригнувшись, скользнул за сухие нити вьюнка, свисавших с коряги. Тольнак поднял с земли связку бородвы и пошел к ним.

Чий поглядел, как они встретились, обмолвились о чем-то непродолжительно, Ворот, обернувшись, показал пальцем куда-то туда, откуда они пришли, выслушал ответ, взял у Тольнака вязанку, неуклюже, одной рукой, другую он по-прежнему держал на весу. Значит, это я сегодня странный, может и так, тогда почему мне кажется, что это день сегодня такой? Может, именно поэтому. Тольнак, видимо, правильно говорил, это он себе надумал что-то, жути нагнал, головой этой-то теленка, которая росла у Дерева из плеч и постоянно лезла ему в воображение или даже не вылезала. Снами этими своими, сверхподозрительностью. И Изран. Он поглядел вперед, разглядывая лицо, нормальное лицо, спрашивал что-то или говорил, серьезное, думающее. Ручной он, а может и так: это он в Деревне повелевал, а сейчас тоже человек, испуганный как и все, выход ищет, старается даже. А раз человек, то тоже управлять можно, слабости у всех есть. Даже если он их никогда и не показывал, с детства.

Чий еще немного посмотрел на него и улыбнулся. Как там Хребетный жир. Надо ему рассказать, посмотреть на реакцию.

Сильно он так и не отстал, теперь он действительно был в паре шагов сзади, видел, как кусты раскачиваются впереди, слышал отдельные слова, правда, не разбирал, говорили они негромко. Он вспомнил, что так и не спросил Тольнака по поводу того, что он думает о тропе, почему она не изменилась за столько лет, да и времени бы все равно не хватило. Наверное, все же где-нибудь у тростников или за ними начиналась коса там, снизу, глиняная или твердого грунта, тогда она, действительно, вряд ли могла измениться не только со времен Кары, но и еще после них поколения будут меняться, а она так и останется. Иное дело, что тогда они могли бы в другой год здесь и не пройти, этот-то сухой выдался, а было бы тут, воды на два локтя еще, тогда тропы бы не стало, во всяком случае, местами, и тогда они бы обязательно застряли. Те, кто шел спереди, его вроде даже не замечали, странно, он то их видел почти отлично сквозь жидкое решето того, что поднималось из хляби. Неужели это единственное место, по которому можно пройти сквозь Болото, не может быть, чтобы вот дотуда, до горизонта, больше не было бродов, или если и не здесь, то дальше, оно ведь не кончается горизонтом, есть, скорее всего, должно быть, может, не броды, а наоборот, там, где по большой воде все это можно переплыть…

Впереди что-то плюхнулось, додумать ему не пришлось. «А-А-А-А-А», – закричали резко и истошно во весь голос. Он за мгновение до этого успел заметить что-то боковым зрением, кинулся через ветки, через что-то свисающее упал, вскочил, снова упал. Он не успел понять, что случилось, не верил, но голос уже узнал.

Внизу валялась вязанка со сладким камышом, Ворот стоял, прижимая руки к груди, лицо у него было белым. Изран рядом, нагнувшись, а тот, кто бился и катался в грязи, орал жалобно и взахлеб голосом Тольнака, и был Тольнаком.

Его подняли, извивающегося змеей, вырывающегося. Попробовали обтереть, Чий хотел взять за руку, посмотреть. «Тольнак что?..» – он поглядел на Израна – «Что здесь?..» Тольнак руку не давал, также закрывал лицо и орал по-прежнему, это какую боль надо чувствовать, чтобы вот так вот, – уже видимо сил не было кричать, это был хрип, теперь не очень громкий, жалобно плачущий, на щеках кровь. Спрашивать у него что-то было бесполезно, он не реагировал, как будто и не слышал. Чий встал, осмотрелся, взгляд попал на руку Ворота, которую он держал перед грудью, не прокушенную, другую, испачканную от пальцев до локтя свежей кровью. «Ты?!» – он рванулся вперед. Ворот, удивленно отстраняясь, выставил перед собой ладонь – на ней была рана. «Я так же, как он». Он кивнул, видимо указывая под ноги, куда-то с боку от него, Чий посмотрел вниз и лишь тут заметил – из взболтанной мешанины, поднимались ровные колышки. «Змеекорень» – узнал он. Обгрызенный, такой же, как встречался на каждом шагу, и, похоже, он понял теперь, что здесь произошло. Не в деталях, но догадка уже промелькнула в мгновение, оставалось все оглядеть, обдумать, объясняя себе все это словами. «Рубаху отпусти, свалишь сейчас, такими же будем». Чий разжал пальцы. Сбоку подбежал Изран: «Ворот! Долбак! Ты чем думал, б…дь!!» – «Изран, случайно это».

– Что, дурак, случайно, чем ты глядел!! Может, давай тебя так же!? Ворот выглядел жалко, он почти что и не оправдывался, вставлял что-то односложное. Изран рядом с расставленными руками, как будто для удара, широко открывал и закрывал рот на вытянутом к нему лице, с поднятыми бровями. Подошли остальные: Дерево, Краюха, он видел выражение лица Кольмы, почти что безучастное, робость и любопытство. Он часто встречал такой взгляд раньше и сам с таким же стоял лет в девять, когда впервые видел, как Драр помогал деду Кунару забивать скот, – страшно немного было, жалко, самец кричал, пытался вырваться… а что потом? Он пошел к Шаге, они пролазили тогда полдня на песчаной куче, у поворота на ручей, он пришел домой. Мамин хорошенький мальчик, добрый, честный, который никогда никого не обидит. Выпил молока утренней дойки, и уснул, а когда проснулся, его позвали ужинать. У остальных взгляд был ненамного лучше, ну, конечно, не как на полено, и жалко, и Тольнак, но больше формально. Похоже, больше жалели, что теперь из-за общепринятых принципов придется кому-то не доспать, может быть, возиться с ним, может снова голодать, жаль, что получилось все так. Что вы с ума посходили все, что ли. Похоже, что не все равно, тут, было только им троим, не считая самого Тольнака. Изран продолжал орать. Тольнак еще всхлипывал, но уже тише, его подняли, отняли руки от лица, обтерли как могли.