Во мне эхом отбиваются её рассуждения о вине. Сразу вспоминаю о “душе” вина. В зависимости от того, насколько легко и быстро или, наоборот, с трудом и долго вино проявляет свой букет, его называют открытым или закрытым. Попади я в винную бочку – был бы открытым простачком. Вином на вечер. Уж слишком быстро открываюсь.
– Я пыталась. Хотела сохранить эти отношения. Не знаю, зачем. Наверное, думала, что он излечит меня от моей же “неправильности”. И примерно в этот момент появляешься ты. Весь такой правильный. И ещё в таком месте, где каждый: работник и гость, директор и клинер разделяли мою любовь к вину. Как же ты был похож. Я не могла стерпеть зла. На тебя. Точне на него. Всё то, что я хотела, но так боялась сказать ему – говорила тебе. Ты был моей болью и моим спасением одновременно. Мне грело душу, что я могу не выпустить тебя на смену, заставить мыть приборы, уйти в самый дальний угол. Меня грело чувство вседозволенности. Будто я вырвалась из оков. Более того, я поместила в них тебя – моего правильного бывшего.
Сказать, что я был ошарашен – ничего не сказать. В свои 20 стал заложником чужих разборок. Пленником стороннего конфликта. Я одновременно был рад осознать, что дело не в моей дефектности. С другой стороны, подкашивала ситуация. Как же так? Личное на профессиональное? Как ты посмела? Кто дал тебе такое право? Я чуть сдержался, чтобы не сбежать в тот же момент.
– Извини. Я была не права, – видя разочарование произносит Алёна.
Перебиваю:
– К тебе!
Я уже не мог сдерживать чувств. Я устал от разговоров. Мне хотелось действовать.
– Вьйейска 16
Много целуемся в такси. Хорошо, что ехать недалеко. Ещё километр и нетолерантный Нусгар высадил бы нас на ближайшем перекрестке. Также неистово целуемся в лифте. Пять этажей вакханалии, которой грешат разве что подростки. Нервные попытки попасть ключом в замочную скважину. Как Гензель и Гретта, оставляем тропинку из вещей, чтобы не заблудиться. Куртка, рубашка, брюки. Пальто, платье, бельё. Алёна в диком по