Read the book: «Рад Разум»
Первая часть
1
Мысль это мгновенная жизнь.
Вошло в меня нечто теперь – и словно сразу я лишился того, что прожил, и даже хотения будущего.
Мир – мал…
Мир – мал!..
Вычерпать море ведром не потому никто не берётся, что оно какое-то неизмеримо большое, а потому, что… некуда выливать почерпнутую воду: она потечёт обратно в море.
Мир мал. Мир – мал.
Ощущение такое: явное – явного!..
Да и – прежде всего… настроение такое теперь.
«Теперь»…
Мир мал, мал.
И вокруг меня, и вообще.
Вокруг – это вот тело моё; оно – тоже мало, мне мало. Столь мало, что я его как бы и не замечаю…
Мир людей, чуть подальше, человеческий мир – тоже мал, даже – тем более.
А – ещё далее?..
Как бы – всего лишь далее…
И я – от вошедшего в меня того «нечто» – теперь лишь о малости, о мерности.
Ощущение малости мира…
Тоска!..
Без спокойной безбрежности пространства и времени.
И мне нынче так – словно бы… не убежать. От той, понявшей меня, малости.
Великая!..
Гнев…
Капризный детский гнев!
Сквозь сон… от прерывания сна…
Что? Что?..
Звонок!.. о-ой…
Тишина паузы…
И опять он – звонок надсадный.
Возмущение всего, чувствую, пространства комнаты!
Я – сквозь веки – ощутил самую глубь ночи… или, может, самую рань чёрного осеннего утра…
И ещё он…
О-о, да это он… гневный-то!
Я – обмер.
Определил положение моего, под одеялом, тела…
…И – вмиг ощутил ужас бодрствования.
Ужас пребывания – вообще.
«Неужели?..»
«Жизнь в сей час шагнула значительно…»
«Вот она, ощутимая правда!..»
Все эти мысли-чувства – в один единый мой трепет.
Зво-нок…
То есть – понятный!
Я – не зная, подняты ли веки, – уже деловито протянул руку в знакомую темноту.
Светильник… осветил очередной звонок.
И показал моим глазам, что они, да, не спят… и даже, нет, не моргают.
Я опустил другую руку к полу.
Мобильник.
…Да.
Сестра.
Все мелочи пространства передо мной были особенно – зачем-то – чёткими.
Звонок… В кулаке…
Смотрел… просто смотрел… ощущая ценность зрения…
Мне сделалось ново; и – жутко ново… никчёмность всех видимых предметов… запах пространства.
Жду…
Нет…
…Посмотрел ответственно на тяжёлый мобильник.
Запомнил жёстко час и минуты.
Ощутил – власть… власть события…
Встал послушно и плавно.
Ощущая совершаемый поступок.
Умылся, утёрся.
Ощущая вершимое поведение.
«Три часа, пятьдесят четыре минуты».
Какие цифры значительные!.. Только… почему их можно поставить… в последовательный ряд?.. Зачем это нужно?..
А зачем думается об этом?..
Заварил чай. Стыдясь.
Выпил чашку. Стыдясь.
Признался наконец: с того мига, как посмотрел, кто звонит… думал, во сколько начинают ходить троллейбусы… да ещё и, впрочем, – надеялся надеяться…
Открыл шифоньер. Постоял.
Как давно и это, и это не надевал…
Надел самый хороший мой костюм.
Постоял. Стоять было странно.
Сел в кресло к монитору. Просто – тёмно-зелёному. Так находится тоже было странно.
Медленно крутнулся с удобным креслом. Лицом и грудью – к вниманию комнаты… к вниманию пространства…
Положил ладони на колени.
Думал я думал – молился-молился; и вот мне Бог… меня самого!.. и какого-то – особенного.
Мир – мал.
Как… мал?..
Для кого мал? Для чего мал?
Не для кого-то и не для чего-то, а – попросту мал.
Мал!
Была у меня первая любовь. И – не будет больше никогда этой первой, любви именно первой.
И – ни первой моей детской игрушки, ни первого школьного звонка, ни первой прочитанной книжки… ни первой моей статьи газетной…
И этак – во всём, во всём.
Я, к примеру, таскаю какой-то свитерок, и вроде бы ничего… но ведь он мне маловат… Я втиснусь вон в троллейбус – и уж ощутимо места мне мало…
Я, наконец, болтаю вот с тем и с этим… но ведь они мне – только произнести!.. – малы, малы…
…Тоска.
Мир мал, мал.
Правда, нестерпимо… в данном случае… даже вымолвить… это слово: «впервые»…
Печаль.
Почему-то не произношу: «горе»…
Не умею…
…«Мир мал». – Кому не скажи!
В меня, быть может, и вошло это открытие… от наблюдения… от присутствия других.
А они – живут себе, шевелятся…
И вослед – ещё одно явное.
Стало быть – живут во сне. Все живут во сне! Буквально пребывают во сне.
Человек, когда спит телом, поудобнее устраивает это своё тело. – Точно так же он разумно поудобнее устраивает свою душу во сне жизни на этом свете.
Но – некуда деваться: мир – таков, таков.
…Мир мал.
И чемпион мира – один. И по шахматам, и по боксу. И лишь победив именно его, можно стать чемпионом.
Мир мал.
И если кто-то мечтает, напевая, о том, чтобы кончился наконец неприятный ему век, то, понимает, стоит лишь помечтать, чтобы для этого всего-навсего скончался единичный вождь.
Мир мал.
И если, например, ловить голых негров на одном континенте, то потом их в трюмах через океан, походя кормя ими акул, можно переправить, для возделывания плантаций, только лишь на другой – той же планеты – континент.
Мал, мал!
Чтоб далеко не ходить: суть любовной (и любимой) народной драмы – из-за тесноты общежития: «Не кричи во весь народ: мой батюшка у ворот…»… а судьба собственно цивилизации – в президентском «ядерном чемоданчике»…
Века – они ведь тоже: обозначают сами себя лишь в арифметической прогрессии… Кстати, нарастающая эта прогрессия вовсе не прибавляет ничего к малости мира.
И если самолёт пассажирский, реактивный и аж сверхзвуковой, совершит вынужденную посадку в экваториальный водоём… и пассажиры, избежавшие огня, выберутся, счастливые, из проклятого самолёта… в желанную, то есть, влагу – то там их всех сожрут аллигаторы… А что же. – Нет учебников школьных (или – времени и прилежания их штудировать…) о животном мире той части света!.. Нет и у крокодилов другого, столь исключительного, случая, чтоб поместить в своё чрево такое нежное мясо, да ещё и почти без волос!..
Кстати о всякой жидкости. Приливы-отливы так называемого мирового океана – всего лишь, по малости мира, от близости небольшой этакой другой планеты – Луны.
Да что там. – Скоростей космических – всего-то три. И все скорости возможные, опять же – на этом свете, ограничены, по созвучию, именно скоростью света.
Сочтены – все атомы всех металлов и все атомы всех неметаллов.
…Мир мал, мал!
И нельзя певцу звёздному проехаться в метро, в автобусе городском, попросту – пройтись по улице.
Кстати, к известности стремление – так как людей на Земле мало; сколько бы ни было – а исчислимо мало; и, стало быть, в самом деле возможна такая ситуация, что на этой планете тебя будут знать без исключения все. А что потом?.. – Тоска. Потому многим чаще всего хватает славы – ну, на всю школу, на весь какой-нибудь город, ну, на всю одну какую-нибудь страну.
То же – и стремление к богатству и к власти. Действительно ведь мыслимо, что все богатства мира людей и вся власть над всеми людьми будут в каких-то одних руках. И – что дальше?.. Над всеми. Только и всего. И – если уж слово «дальше»-то – тоска.
Империалисты стремились строить и строили целые империи, именно всемирные, потому что, как раз, это осуществить было возможно натурально: мир в самом деле таковски мал.
Итак, стыдно быть империалистом…
Гении всех видов и косящие под гениев потому-то и стремились и стремятся к славе мировой, что она реально достижима: мир-то малюсенький.
Скучно быть славным!..
Мир настолько мал, что и в самом деле – решать и даже свершать можно: начать ли войну… произвести ли эликсир молодости… изобрести ли ядерное оружие… лететь ли на другую планету… запретить ли сметную казнь… наболтать ли ребёнка в пробирке…
И действительно, действительно – всем и всеми в мире можно манипулировать!
Как заткнутыми в одной стеклянной колбе.
И этим может быть одержим… какой-то пересчитанный тайный клан… или даже и вовсе кто-то абсолютно один.
И при этом, при этом, при этом… всем и заботы нету – хотя бы: так ли это на самом деле!..
Да и не странно: появляется где-то вождь – и сразу там пропадает обыкновенная доброта и личный разум.
Мир мал.
Мир мал – и вокруг Земного шара уже тесно от «космического мусора».
Мир мал и всегда-то был: в научном журнале читаю, что найдены в степи две пули спаянные – они столкнулись полтора века назад, летя в противоположных, стало быть, враждующих направлениях, во время известной исторической разноплемённой битвы: опять же – из-за малости географического, соответственно, пространства.
Мир мал – и нет мира, где бы не было науки.
Мира мал – и нет уже науки, которая бы не изобрела интернет.
Мир мал – и нет теперь интернета, где бы не было, тут как тут, порносайтов!..
Мир мал: у каждого лишь один член; поэтому средства все коммуникативные обещают и препарат для его «ощутимого увеличения». Кем ощутимого? – Разумеется, прежде всего, лишь его обладателем… ну и, ещё дальше, разве что… его обладательницей.
…Да что говорить.
Был, предполагают, – всего-навсего сколько-то миллиардов лет тому – некий «большой взрыв».
Ну а что было до «большого взрыва»?..
Можно бы, и верно, и не мучиться о столь далёком…
Но… где тогда был – я?..
Тоска!
Мир мал, мал…
Сюжет самый святой всемировой – радение о спасении; и таковой – один-единственный.
Для всех…
Навсегда…
Печаль…
Смотрю иной раз в зеркало – вижу… кого-то…
Кого когда-то на этом свете не было… кого когда-то на этом свете не будет…
Ведь это – правда.
Реальность!
Притом это правда, которая – прежде всего. Прежде всего.
Вот я заглянул в зеркало-то. А до этого мига меня в этом зеркале не было…
И так же я, родившись, заглянул в эту жизнь.
Меня, меня! – когда-то не было?.. когда-то не будет?..
Мне бы этом – прежде всего бы и думать! рассуждать! гадать! Ликовать или стенать.
Но – об этом я меньше всего думаю.
Это ли не странно?..
Единственное объяснение – уже, говорю, и есть: я во сне.
Единственное утешение – если утешение: я – видим, видимый… слышимый, осязаемый, обоняемый; пребываю в этой жизни – в видимой; на этом свете – на видимом.
И что меня – видят!
…Смотрю – теперь-то – в окно.
Одетые люди двигаются на двух своих, значит, нижних конечностях…
И – без тоски малости мира.
Впрочем, вон сцена у подъезда напротив… На легковой машине привезли старуху: с палкой, в пальтеце старинном коротком демисезонном клетчатом; в платке старомодном цветастом… Она – смотрит куда-то вверх, на какой-то, что теперь, напоследок, её, этаж… А все рядом – смотрят себе под ноги…
Всю жизнь я наблюдал, озадаченный, за старухами, за старушками – существами, прежде всего, загадочными.
Вон снеговая прядь из-под платка той старухи…
…С какого же дня это во мне – о малости-то мира?
–– Мама…
…Руки на коленях – и думал о значительности пространства. О приобретении пространства. О лишении пространства.
И об ответственности. Перед пространством.
На часы смотреть страшился.
Ведь они-то – теперь было понятно – как раз о пространстве!..
Ждал звука.
Хотел, чтоб он – раньше?.. Хотел, чтобы – позже?..
Тиканье тикало – и всё решало…
Губы высохли.
Чаю ещё попить стыдился… совестился
…С какой-то другой стороны – тоже, как и электрический, снаружи – на зрачки мои струился, брезжа… полупрозрачный, полувидимый… летний солнечный… зелёный, голубой… уютный, тёплый… свет, свет… В этом свете, как в сладком прозрачном сиропе, я – в коротких штанишках, в безрукавой рубашке и в большой кепке – тяну руку меж жердей соседского огорода, никак не могу дотянуться, царапая уже и плечо, к орешнику за орехами…
Я подвинулся встать. Но, опять же, счёл неуместным… хоть как-то, по поводу самого себя, двигаться.
В этом летнем зелёно-голубом уютном сладком свете… передо мною сейчас… залетали ещё и руки… знакомые, самые знакомые… умелые… грубоватые… но всегда тёплые…
Глаза мои, ощутил, горячие… обновились…
Не надо.
А как надо?..
…Звонок.
Он, увы, возвратился.
Посмотрел на часы.
В самом деле: под окном – чем-то грубым по асфальту.
Звонок…
Мобильник взял.
В кулак.
Встал.
Звонок…
Я – глядя в то место, где окно, – включил.
–– Да.
–– Андрей…
–– Да.
–– Мама…
Я ощутил моё тело как тело. И – виноватое, виноватое: за то, что оно – тело, не ощущающее сейчас… ни даже зубной боли, ни хотя бы усталости…
–– Что?
–– Ночью… В четыре часа…
–– Где?
–– В реанимацию…
–– В какой?
–– Больница эта…
Я отключил.
…Вот теперь – нельзя! Ничего нельзя.
Кроме движения.
В прихожей обулся и надел куртку.
Шагнул – как бы включаясь, не забыв о нём, в другое пространство – в комнату и по-обычному поцеловал Богоматерь в глаза.
В прихожей стал надевать куртку.
Мурашки по всему, вертикальному, телу пробежали… Счастья, счастья!..
Я уныло и обречённо… эту вторую куртку стал снимать… с уже надетой.
Слыша… чей-то стон…
…Снаружи – и сверху, и снизу, и со всех сторон ощутим был чёрный снег и, вперемешку, чёрный дождь.
Равнодушный троллейбус…
Пустой – ненужный – вокзал…
В автобусе кресло было с устройством, под локтем, непривычным… Зачем?..
Через какое-то – воющее, качающееся – время заметил, что сегодня… никого ещё не видел. И не слышал. Кроме мобильника.
Такое, значит, отныне – неужели?!.. неужели?!.. – началось иное пространство.
Вспомнил – прежде всего, прежде всего – все мои чувства-мысли-слова с того мига глубокого звонка…
…Её тёплые и шершавые чуть скрюченные пальцы.
Запах её седых желтовато-серых всё густых волос…
Взгляд её пёстрых, в мелких пежинках, глаз… всегда искоса и бегло… Гордый, но и вопросительный… Вопросительный, но и таки гордый…
Как это всё… по-настоящему. По-настоящему!..
Из всего-всего – самое. Самое!..
Вообще, вообще – разоблачающее меня. Парализующее. Обнажающее.
Правдивое до слёз. За которые, за единственные, не стыдно. И даже – ни перед кем бы и ни перед чем не стыдно.
И тогда – зачем что-то иное?..
Зачем и для чего это такое менять?..
И почему тогда, как сейчас, всё… так?..
…Она идёт по дороге ли, по двору ли – прямая, стройная, невысокая; и глаза – всегда себе под ноги. И уж редко, чтоб хотя бы повернула голову в сторону… где там поглазеть – хоть просто посмотреть.
На фото на всех – где она ещё молодая, красивая, черноволосая – взгляд её в объектив чаще искоса и снисходительный… упрекающий, обвиняющий… и – гордый, гордый!..
И конечно, конечно – никого никогда из встречных знакомых, ни даже к нам в дом зашедших ни о чём не спросит… только, слушая, кивает, на все речи чуть кивает… но и не поторопит – ни в коем случае! – быть покороче, удалиться с глаз долой.
Драгоценно сейчас мне даже и это… внешнее…
Красоту её лика и внимание её ко мне беспромашное – помню, как помню себя. Чуть забота у меня, у ребёнка, малейшая – и тут как тут её умелые и тёплые глаза и руки.
Главное, суть стал расти, – глаза. – Ещё и красивые… и сознающие свою красоту… чему-то тайному – тайному! –принадлежащие… и потому мне целиком недоступные… и потому – для меня заветные!..
…Воет автобус?.. или – дорога?.. или – вся чернота?
Куда еду?.. К чему еду?..
…С днём рождения поздравляла меня. Всегда утром. Как-то через стены и дверь видела, что я, в моей спальне, проснулся, что открыл глаза. Нельзя было притвориться. Только что где-то в глубине дома с кем-то, слышу, говорила… И вот – сразу, чуть я шевельнулся под одеялом, входит… смотрит на этот раз прямо… намеренно тихо и намеренно ласково говорит поздравительно… неизменно обнимает за голову, за плечи… обдавая своим несравненным запахом… вкладывает в руки новую рубашку или полотенце, или носки и – и шоколадку… Но не велит её сейчас же починать, есть… А чуть-чуть удручая, требует вставать завтракать.
И так – было.
И это из всего, что ни есть вообще, вообще – по-настоящему, по-настоящему.
И как это так, что сейчас этого вдруг – нету?..
И откуда взялось это… это… событие?!..
Неужели… придётся сказать… «горе»?..
Очевидно только, что оно – неуклюжее, грубое, дикое.
Откуда?..
Или оно было… всегда растворено… в том же самом воздухе, что и то тепло?!..
И всегда было рядом.
Почему об этом никогда не думалось?..
…Красивая, стройная, почти маленькая, гордая!..
И к ней-то – так грозно.
И о ней-то – о такой! – плакать.
Несправедливо…
Боже, а Боже! – Несправедливо.
…Мир мал – а газета тем более мала.
Поэтому меня тогда и «сократили».
А вовсе не потому – уж как год, – что этот самый «кризис».
Я, во-первых, и заранее знал, что так со мной выйдет. «Уволили по сокращению» тех, как водится, у кого меньший срок тут работы. Нескольких. Образование и опыт, если из того исходить, у всех одинаков. Так что вроде бы порядок.
Но ощущение всё-таки новое.
Самый гнусный сон – это этикет, этикет.
Чувство почти такое же было, когда – лет, значит, двадцать тому – «цены отпустили». Я ещё юный был. Ну и, перед тем, когда саму страну «распустили».
В природе вроде бы ни тогда, ни теперь ничего не предшествовало и ничего потом не последовало. Так что…
«Сократили» меня, меня – «сократили»…
Слово-то какое!
…И ещё. Может – главное.
Я, собственно, этого… как будто и ждал…
«Сократили» – и развязали мне руки.
Для мысли.
И, признаться, в первый же день – моё чувство: а я и не был вполне причастен!
То есть – это я… вас всех сократил. Без кавычек.
Или – по сегодняшнему моему, траурному, состоянию: это газета, газета мне, мне мала.
Уволили – я теперь зато спокоен.
Я теперь не повязан миром, этим самым социумом, суетой. Столь-то прочно: по работе, по должности и профессионально.
Уволили – и ощутил я себя не обиженным, не озадаченным, а… свободным, вернее – более свободным, точнее – на каком-то пути к какой-то освобождённости.
Кстати, кстати. Я, живя один, встал на другой же день… и не стал одеваться!.. Так до сих пор, просыпаясь, и бродил по квартире – это уж сделалось моим утренним ритуалом – совершенно голый.
Но прежде всякого прежде – сама собой освободилась зрящая мысль.
Подтвердилось моё видение, моё виденье!
Сходу – первое, что бросилось в глаза: люди ходят по планете – и не падают с неё, не сваливаются!..
Я – прямо испугавшись – спросил себя: что, что меня более всего волнует?..
Меня уволили. Но это дело обычное, бытовое.
Что – меня, меня лично, лично по моей сути, сию и каждую минуту волнует? И – более бы всего.
С планеты – не сваливаются…
Всемирное то тяготение и прочее – это тоже понятно.
Но всё же… странно и страшно…
Хоть бы кто в целом мире когда-либо – об этом подумал всерьёз!..
Я сейчас стою на Земле. – А на другой её стороне кто-то стоящий, подняв глаза к небу, смотрит точно… в противоположную мне сторону!.. То есть, выходит, видит Мироздание… теоретически в ином виде.
И… и как-то волнительно с учётом этого жить.
А всем – хоть бы что!..
И я тогда неумолимо ещё отметил: после недавнего землетрясения в Западном полушарии… ось симметрии Земли отклонилась, пустяк, на восемь сантиметров… Но, оказывается, атмосфера воздушная и океан водный обычно смещают эту ось на целых три-четыре метра!..
Да я и с детства жил в состоянии… в мировоззрении ожидания: вот-вот будет время подумать – ой, ведь не на плоскости я!..
И, главное-то, – не один же я.
Но все – во сне.
…Но и это не самый важный сон.
И не зря, видимо… Сон мне в те дни, когда уволили, приснился. Такой – что я даже на него… силился не обратить внимание.
Распилили тело моё. Пополам. Ну, как рыбину мороженую. И я, слегка волнуясь, кому-то и говорю: распилили, так теперь давайте складывайте, чтоб срослось!..
Вот – вот я стою на этой самой планете Земля.
Мои глаза полны зелёно-голубого пространства, мои уши полны вольного невидимого ветра, мои лёгкие полны пахучей живой свободы…
И я – счастлив. Я – насыщенно и утолённо счастлив. Я – как-то… осведомлённо и понятливо счастлив. Я счастлив, в конце концов, достигнуто и благодатно!..
Однако…
Разве?!.. Разве – после ощущённого – возможно, хоть мыслимо какое-то «однако»?..
Я – во-вторых – вдруг с озабоченностью обнаруживаю, что на планете имеется некоторое обстоятельство… нервирующее обстоятельство, которое выразимо формулой: кроме меня.
Да, на планете есть ещё кто-то – кроме меня.
Так и что бы? Раз он, тот, кто подобен мне, тоже полон пространства и свободы – то мне бы радоваться моего ощущения подтверждению. Да и – ликовать бы вместе.
Однако… тут оказывается, что это самое «однако»… весьма, по мне, неожиданное…
Активное!.. Пристальное!.. И – нацеленное!
И я… вмиг ощутив суть этого «но» и того, кто кроме-то меня… ощущаю в себе… гнев…
Гнев! – И помутилось прозрачное пространство. Завизжал ехидный ветр в ушах. Тесно заволновалась ненасытная грудь.
Все всё за меня решили! – О рождении, о «сокращении», о «кризисе»…
Я-то – как бы не упасть с планеты, а они – как мною командовать!..
И мы, такие-то контрастные… на одной планете!..
…Меня уволили – и я ощутил, что важнейшее насущное, что в жизни может быть: понять, понять – в чём и почему моя свобода и – вообще свобода.
Все – во сне! Все – во сне!
Вот что такое: «современный человек». В смысле, чтоб глубже, – антропологическом.
Смотрел, опять же, в окно – вон дворник. Метёт, что ли. Но он – во сне. Он, в своём сне, находит и признаёт себя дворником. И потому правдивее сказать: это дворник-сон.
Ведь как же? – Не падает с Земли! И хоть бы ему что… За него всё решили! И хоть бы ему что…
Вон, невдалеке, у киоска – очередь. И в ней – все во сне. Все, то есть, обнаруживают и признают себя за кем-то и перед кем-то. Поэтому реально это не очередь, а – очередь-сон.
Ведь на обратной-то стороне Земли все – вниз головами! За них думают – какие-то дяди! – А всем этим хоть бы хны…
Вон автобус мимо – те же и то же: сонные и во сне. Пассажир-сон: с его, например, проездным. Кондуктор-сон: с его билетиками. Водитель-сон: с его рулём и теми правилами движения…
А – я?!.. А мой сон?..
«Я-сон»…
Нет! – Я, с детства, только притворялся, что сплю.
Вот хакер. Это новейшее виртуозное владение миром техногенным.
Я и есть некто в этом роде.
Я – благородный… благой хакер! – взломщик как никто реальный – тайного и многозащитного Интернета Мироздания!
Сам, теперь – не «сокращённый»! – свободный, себе говорил:
–– Андрей, считай, дело сделано.
–– Сделано?..
Сёрфинг!..
В спорте как таковом – это подлинное и эпохальное соитие с природой!.. Красота! – Никогда я не наблюдал человека более красивым. И волна никогда за всё время, которое Время, не была столь послушной и понятной!..
Скольжение по волне – его ведь надо ещё расшифровать…
Если б волна была уже волной, если б она была … как бы сказать?.. уже готовая – катиться с неё было б нельзя!.. Вот как с сугроба: съехал – и стоишь. Но волна – это то, что ежемгновенно нарождается. И что тебя – ежемгновенно поднимает!..
Вся жизнь – волна.
Может, это – самое удивительное, доступное наблюдению, явление в Природе! – Ведь радиоволны – не видимы.
Это – моя мечта? – Войти бы в такой же лад с целой сущностью Природы.
Отраднее отрадного – и послушно, и умело скользить по волне спосылаемой мне свыше Мысли.
Говорил:
–– Андрюша, считай, дело сделано.
–– Считаю.
Дабы большее принять… может, и ходил – до того скорбного утра – по квартире голый… – И не замечал этого.
…Маме – маме об этом, о работе, верней – о не-работе, я, конечно, ни слова.
…В мокроту вышел уже в серую. И пахнущую другим, чужим городом.
Дождь был видим. И лужи были везде на асфальте и на снегу.
Сразу промок.
Зонт… забыл?
…Всегда думал и так всегда знал, что у мамы день рождения тринадцатого, а у неё – недавно увидел в какой-то бумаге… четырнадцатого!
И всегда она говорила «спасибо» в ответ на мои поздравления… тринадцатого…
Говорила тихо…
Нарочно!
Почему она меня никогда не поправила?..
Или хоть бы папа.
Так это она ему, конечно, и не велела!
Зачем ей надо было – так?..
…Как хорошо, что я весь промок!
Сел в их, в том городе, троллейбус. Ехал с его, того города, пассажирами. Вышел у той, где и знал, больницы…
В ботинках хлюпало. Во рту было сухо.
Но большего я – сегодня и сейчас – сделать не мог.
Для неё… для неё…
…Подошёл к больнице.
Три этажа…
Единственная, по фасаду здания, дверь.
Никого… Все спрятались…
Открыл, вошёл.
Тёплое и душное фойе – полное-полное!..
В основном – женщины, в основном – в очереди. И все – с сумками в руках. Ужасное же самое – с одеждой в руках! С верхней.
Я капризно, я плаксиво запыхтел…
Спросить «последнего»?!.. В очередь?!.. Стоять?!..
Я дерзко выскочил прочь, вон.
Очередь! – Самое бесправное и унизительное, по мне, самоустройство социума.
На улице, у дверей под козырьком, задыхался.
Минуту. Полминуты…
«Реанимация» – «приёмный покой»… «Скорая» же – всегда туда!..
Пошёл к углу здания… Повернул…
Вот. Дверь. И даже – под большим навесом на столбах.
Пошёл к этой двери!.. Размахивая руками!..
Тяжёлая, металлическая, чёрная…
Распахнул надёжно.
Вместился.
В тихой тёплой комнате свободной – белая вся санитарка и чёрный весь охранник…
–– Я помощник губернатора.
Они оба промолчали…
–– Моя мать тут умирает.
Они – где и сидели…
–– Мне как в реанимацию?
Они шевельнулись, чтобы что-то сказать…
–– Я куртку оставлю у вас.
И я уже её снимал.
Они одновременно негромко попросили … куртку взять почему-то с собой… «на руку»…
Просто и тихо объяснили: по лестнице, третий этаж, налево…
Я миновал их с курткой на руке.
Но на третьем этаже чуть с лестницы в коридор – опустил куртку, за вешалку, к полу… и поволок… как бы большую сумку.
Бывал, то есть, в больницах бегло и псевдосострадательно.
В тусклом медицинском запахе… санитарки встретились по коридору длинному две, но обе – толстые старухи вялые.
По сторонам кое-где… ленивые полосатые тени…
…А вдруг мама сейчас… спросит?!
«Сократили» – и, едва я с глаз, вдруг меня немножко затрясло!.. Как трясёт от холода или вон с похмелья.
Да-да-да… Меня затрясло… от гнева!..
Так со мной бывало, когда меня – что: обманывали… когда, как я видел, думали, что обман удался… когда, главное, обо мне так решили… и когда это – друзья или эта родня…
Теперь, в моём возрасте, мне стыдно… за такой мой рефлекс…
Мне, в конце концов, стыдно… за мою внимательность, за мою, что ли, наблюдательность!..
Да, мне стыдно теперь, что я вообще-то всю жизнь… глазел по сторонам.
А профессию-то мою пристальную куда девать?!
Не знаю, не знаю…
Существо разумное может трясти и благородно, это – от страха, от трепета: а именно – перед самим собственно фактом его бытия.
Вот: лишь за сорок мне стыдно.
И если уж гнев бы, так только – на себя: за свою в этом слепоту, ну, или забывчивость, или небрежность.
«Кризис»? – «Всуе, всуе»!..
Я тогда чуть было не написал заявление: «по собственному желанию» – лишь бы не получилось так, что за меня обо мне – решили, решили!..
«Всуе, всуе»… Вот пристало словечко!
Но я в те дни – как бы разучился говорить.
Как бы научился – наконец-то – молчать.
Подтвердилось – моё виденье!
Ведь я, уволенный-сокращённый, не чувствую себя – оскорблённым?..
Нет. Не чувствую себя оскорблённым.
То-то и оно!
…На улицу сделалось выходить стыдно… или страшно… точнее сказать – странно!..
Улицу в самом центре города зачем-то раскопали – и там целый метр: слои асфальта, песка, гравия… ещё ниже – булыжник и еще песок…
Слои, слои… Годов, веков!..
А все, кто мимо идёт, и в эту бездну даже не глянут, – суть во сне, во сне! – Живущие в пространстве явно ином – плоском, куцем, убогом.
Я же, выходит, средь них, в их этом – в двухмерном – мире, – разведчик!
В студентах слышал, и – с кафедры, сказку-притчу про разведчика про «нашего»: он где-то «там», где у «них» всё «не так», попался на том, что, переходя улицу, посмотрел сначала влево…
Я – после увольнения – признался, что и давно-то чувствую себя, в студентах ли, в юристах ли, в журналистах ли, живущим… буквально на поверхности планеты.
Беру интервью – и при этом ведь подмывает же меня натурально… спросить самое разумное и действительное: изменяет ли мой собеседник жене?.. какое у него самое первое воспоминание в жизни?..
Обучаясь, после юристов, в журналисты, я, может, как раз именно эти-то факты и надеялся предавать огласке. Но вскоре убедился, что мои мысли – вообще вне любого всякого двухмерного листа.
Что есть это самое, по мне, двухмерное пространство.
Вот видимый я и вот окружающий меня видимый мир, и – всё, всё!
Больше нет – кроме этого – ничего!..
«Сокращённый» – я нашёл себя по-настоящему наконец-то озабоченным о так называемом «ближнем»!
Странно или не странно.
И даже язык не поворачивался сказать о себе: «безработный».
И – первое, свежее, новорождённое впечатление.
Кого ни встречу на улице, все – несчастливые!
Им, всем и каждому, в детстве или хоть в школе, или хотя бы институте не сказали, что они на этом свете – побывать!.. Что они, их души, до этого были уже на том свете и потом будут опять на том свете!..
Минувший, двадцатый, век был веком прежде всего – недоговорённостей. А уж потом – крови и атома, космоса и телевизора.
И все – несчастливые.
Вот этот. У него есть семья, деньги, карьера… но нет в душе чего-то лёгкого, отрадного – и они ищет это… в жизни.
А вот у этой нет ничего, даже и радости ни в настоящем, ни в будущем – и она ищет её… в прошедшем.
И счастья у них – нет, нет.
Потому что оно, счастье, бывает не в жизни, а в душе. Ощущается подлинное не в каком-то отрезке времени – а как одновременное на всю жизнь.
Жить в мире, где только – только! и главное! – семья и работа, общество и цивилизация… времена года и эпохи возраста… выборы или осадки… – жить, то есть, только в состоянии ощущения лишь видимого, буквально видимого – вот я, а вот всё окружающее, – и означает пребывать в двухмерном пространстве.
Потому-то я и не чувствую себя оскорблённым.
…Я, который – «я», не просто на этом свете, в этой жизни, в этом теле – не просто в этом видимом мире.
Я – в Мире.
В Мире, который состоит из «этого света» и «того света».
И просто я сейчас – на «этом».
Я в Мире – почему так понятнее мне самому себе говорить, – который – из видимого мира и невидимого мира
И я сейчас – в видимом.
И значит – значит, что «тот свет», «та жизнь» – просто-напросто мною буквально не видимы.
Но они – вокруг!
И я в них – как в соку, как в течении, как в ветру.
Я – в Жизни!
…Биржа и пособие – скука, унизительная скука.
В развязанном своём состоянии – лишь бы устроиться куда попало на работу.
Даже как-то всё вокруг сделалось ново!..
И чуть я на эту тему – знакомый мне советует: иди, как и он… натурщиком в художественное училище!.. Он, дескать, просто сидит – а ему платят. Он сидит себе… его рисуют… И чтоб ни ему, ни всем не скучно было, он говорит, говорит, говорит… чего-нибудь…
Я прямо содрогнулся. Только тут мне бросилось в глаза, что ведь он – офицер в отставке… и лет на десять меня старше…
Как сие символично!
Я взял, умело-то, – и конечно, баловства ради! – любую газету, где есть та, вожделённая, рубрика… Кем бы мог? – Ну, чтобы – что? – попроще… Да вот – плотником! Даром, что ли, деревенский… Звоню… Голос: «Слушаю…. Здравствуйте, Андрей Константинович!..» Я – сразу отбой. Как у них там мой номер?.. Может, писал в газету когда-то о ком-то…
