– Я люблю тебя… – прошептал Витя. Ответом послужил удар двери.
Алина занеслась в квартиру, упала на диван, со свистом выдохнула и заплакала навзрыд. Она не осознавала, что делала, лишь набирала знакомый до боли номер телефона, пачкая все вокруг себя прозрачными снаружи, но черными изнутри слезами.
– Алло. Адам, приезжай, прошу…– выпалила она неразборчиво и сбросила трубку. Алина повернулась на спину, закрыла лицо тонкими ледяными ладонями и плакала, так что рыдания ее заставляли волосы слепляться в одно огромное мессиво. Зря, зря она оставила номер телефона Вите тогда!
Коровьев напряженно стал перезванивать раз за разом, сам начиная трястись от неожиданных новостей возлюбленной. Не терпя ни секунды, он кинулся надевать пальто и шнуровать ботинки. Он знал, что сорвется, бросится к ней, вытрет слезы с красивого фарфорового личика, а потом, может, и поцелует. Алина должна полюбить его, Адам же так старается, он заслужил ее чувства!
– Куда собрался? – прозвучал над ухом звонкий голос Есенина, и послышались шаги Чехова.
– К Алине. Позвонила, плачет, просит приехать.
– Черт тебя за ногу… – Женя и Ваня переглянулись, потянули Адама за плечо и бросили на диван в кухне сидеть так, в одном ботинке. – Чего?!
– А почему не Вите она звонит?
– Предпочла меня, в чем проблема?
Товарищи кивнули, смотря друг на друга, и выставили перед парнем два стула, на которые опустились.
– Это его девчонка, не заметил? Она оставила номер Базарову, не тебе. Не лезь. Ты что творишь, парень? Все хорошо?
– Ребят, что вы накинулись? – пробормотал Коровьев, оглядывая Есенина и Чехова.
– Она тебе нравится? Отвечай честно, все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. – откинулся Женя на спинку, сложив руки впереди себя
– Тебе надо было в юриспруденцию идти… Не нравится.
– Чехов сказал тебе не врать! И я говорю то же самое! Признавайся! – сжал ручку стула Есенин.
– Да нет же…
– Хорошо, подберемся другим способом. Вы гуляли?
– Да. – кивнул Коровьев, понимая, что эти двое действительно могут разорвать его, как собаки в темном дворе, на их вопросительные взгляды он продолжил. – Всего один раз. … Ладно, она постоянно сидит на моих репетициях.
– Продолжим. Что вы делали на прогулке?
– Мы упали в воду. – усмехнулся Адам.
– Не до смеха. – наклонился к нему Женя. – Ваше общение чисто дружеское?
– Чехов, не ходи вокруг да около. Я повторяю вопрос: она тебе нравится? Отвечай, живо! – рявкнул рассвирепевший Есенин.
В комнате было темно, все словно в тумане, точнее. Две фигуры перед взволнованным Адамом казались разведчиками секретной службы, перед которыми ты не соврешь. Они образцовые работники, проблем быть не может – разве что у того, кто захочет юлить. Парни словно знали, что говорить, куда метить.
– Что вы привязались! Она еще не девушка Вити!
– Отвечай, мы тебе сказали! – прорычал Чехов.
– Да! – выпалил вдруг Коровьев и тут же заткнул рот широкой рукой.
– Как ты мог! – не сдержался Ваня и кинулся с кулаками на музыканта, крича оскорбления, но Женя резко оттянул за воротник рубашки назад. Драки еще не хватало.
– А ты ей, как думаешь?
– Наверное, да…
– Как ты мог! – тут уже едва сдержался художник. – Ладно. Сейчас разговор не о ней. Адам, ты же понимаешь, что творишь? Базаров влюблен в нее! На девчонку, которая нравится другу, даже смотреть нельзя!
– А ты гуляешь, на репетициях сидишь с ней! Да, Алина, никто не ожидал, что ты окажешься хуже, чем та возлюбленная Чехова!
– Полегче. – поставил руку прямо Женя. – Адам, открой глаза. Есть правило: на любимую девушку товарища даже не смотреть.
– Такое же правило было про маму? – вскинул бровь Коровьев.
– Черт! Помолчи! Ты понимаешь, что своим поведениемты убиваешь в первую очередь самого Витю. А он твой друг! Представляешь, как ему будет больно? Он будет рыдать, он возненавидит тебя!
– Но она еще не его девушка, парни, поймите!
– Ну и что! Она ему нравится, значит, для нас она максимум друг, товарищ, братан. Но не женщина! С ней ничего даже близко представлять нельзя! – потер руки красный от злобы Есенин.
– Вы вообще меня не слышите! Я люблю ее, люблю! Я хочу укрывать ее от грусти, обнимать, греть ее. Быть рядом в любой ситуации! Она светится со мной, неужели с Базаровым все так же? Алина говорит, что я самый лучший, она свет моей жизни, парни! Я только о ней и думаю!
– А теперь представь, что она все это время целуется с Витей и строит что-то с ним? А? Неприятно! – выпалил Ваня, чуть ли не кидаясь на товарища. – А Базарову будет так приятно, когда он узнает, что его возлюбленная с тобой. Онагнусная предательница, это понятно. Но еще больший предатель ты!
– Замолчи! – слезы вырвались из глаз музыканта. – Я не предатель, прекрати!
– Нет, Адам, ты предатель, ты настоящий обманщик! Открой глаза, ты ведешь себя ужасно! Да, Алина все еще не его девушка, но ты – ты уже давно его друг! – заорал ему в лицо злобно сверкающий глазами Есенин.
– Витя должен понять!
– Никому он ничего не должен! Он нашел девушку, которую полюбил, которая не выходит у него из головы. А ты ведешь себя так! Это мерзко! Женя, если бы я влюбился, ты бы что сделал?
– Я бы обрадовался. – пожал плечами Женя. – Прикалывался бы над тобой, да. Но на нее даже не взглянул бы! Видишь, Адам? Снимай пальто и ботинок, давай. Сиди в комнате. Мы наберем Алине и скажем, что ты не можешь приехать. Давай, левой-правой! – толкнул его в прихожую Чехов.
– Умоляю, отпустите меня к ней! – Коровьев уже не понимал, что говорит, ему было стыдно, но любовь – она тянула к девушке. – Ей плохо! А если она что-то сделает с собой? – музыканта передернуло.
– Утешить кого-то захотел? С Витей еще попрактикуешься!
– Нет! Не говорите ему! – завопил Адам, кидаясь в свою комнату. – Я сам! Это моя вина, признаюсь тоже я!
Парни переглянулись, кивнули и одновременно произнесли:
– Хорошо.
– Мы могила. – продолжил Есенин. – Но учти, если вдруг у тебя с ней что-то начнется, по косточкам себя собирать будешь! – рявкнул он.
Коровьев закивал, закрыл дверь и лег на кровать, молча смотря в потолок. Он не знал, что и думать. Все было сложно. Слишком. Адам разрывался от противоречивых чувств, понимая, что все испортил. Испортил дружбу с Витей, с Ваней и с Женей. Благо Саши дома нет, но парни ему, скорее всего, все расскажут. Они же «великая троица». Он понимал, что без друзей в его жизни нет смысла. Любовь оказалась неправа, слепа и даже опасна, а эти парни… С ними Коровьев проходил так много всего. Он постарался загасить свои мысли и лишь молча уставился в потолок. Признать всю правду в лицо Базарову будет сложно. Еще сложнее будет признать самому Адаму, что он – предатель.
За стеной Есенин и Чехов сразу же засмеялись. Да, смех – лучшее лекарство от всех тревог!
– Не знал, что ты бываешь таким серьезным! – захохотал Женя.
– Я не серьезный, я злой. А вот ты! – стукнул его по плечу Есенин, но тут же перестал улыбаться, он перевел спокойное лицо на друга и произнес. – Девчонку найти себе хочу. Любимую.
– Ого. Дерзай. И вот прям жениться?
– Ага! Смотрю вот на Алину и Базарова, и сам… Тьфу ты, только с утра такое сравнение придумал.
Есенин засмеялся, с надеждой глядя на лучшего друга, тот улыбался, оценивая искренние огоньки в глазах еще недавно плачущего от каждого шороха товарища. Казалось, все нормально, Ваня потихоньку выбирается. Но оба парня понимали, что скоро компанию поразит гром. И бежать от этого удара некуда.
Глава 9. Гром и молния.
Гром раздался вдалеке, а значит, гроза еще не близко. Коровьев, наблюдающий за сгущающимися тучами, отпрянул от окна, произнеся в голове: «На нас идет». С момента разговора прошло три дня, и Адам мог бы ждать еще больше, готовиться к подходящему моменту, но злобные взгляды Есенина и Чехова преследовали на каждом шагу. Как музыкант понял, Сашке парни не рассказали. Они хорошие друзья, врать не будут. Не то что Коровьев. Выглядел Адам с тех пор правда неважно, увидь его Алина сейчас – триста раз бы подумала перед тем, как обнять. Бледный, патлатый, сонный. Утренние тренировки закончились, хотя до этого юноша поддерживал эту привычку. Спать почти перестал – все думал. Днями сидел в своей комнате поджав ноги, иногда перекатывался на бок. Есть отказывался. Стыд съедал, как бешеная собака, истекая ядовитыми слюнями. Коровьев уставал молчать с каждой секундой, но дважды замирал с протянутой к ручке двери ладонью. Он боялся войти, рассказать Базарову всю эту правду, что так уничтожала Адама. Уничтожила бы и Витю. Коровьев пытался себя успокоить тем, что Алина еще не была девушкой медика (ах, как многое он не знал!) и тем, что у них с красавицей ничего не было. Но все надежды разбивались о скалы истины, от которой он не мог отказаться. Но сейчас Адам выскользнул из тяжелой двери своей комнаты, так, чтоб играющие в соседней комнате в карты Чехов и Есенин не заметили. Он застыл и услышал шепот Вити, зубрящего материалы к тесту. Коровьев не мог зайти. Он же милый, хороший и ласковый Адам, куда ему до скандалов? Он же главный добряк! Своей трубкой мира музыкант поджег весь лес вокруг.
В соседней комнате прозвучал низкий голос Жени.
– Есенин. Скажи, как ты себя чувствуешь?
– Я? Хорошо, друг. – звонко ответил Ваня.
– Рыжик, ты же знаешь, я не потерплю лжи от тебя. Мне показалось, что что-то словно упало с твоих плеч. Что случилось? – Чехов отложил в сторону глянцевые карты и устремил смелый взгляд глубоких глаз на Есенина.
– Когда я тебе всю эту дребедень рассказал, мне стало легче. Я молчал очень долго, а тут меня приперли к стенке, и я должен был говорить. Знаешь, Жень… Я же снимаю лицо перед каждым, кого только вижу, да и доверять не могу никому толком. Веду себя так, как хотел бы мой собеседник, улыбаюсь всегда, ведь людям обычно неприятно слушать о проблемах другого – все погружены в свой мир. Я сделаю что угодно, чтобы угодить и понравиться кому бы то ни было, от этого вечно забываю о своих эмоциях, я боюсь разочаровать, изменить мнение о себе в худшую сторону. Осуждение – главный страх для меня. – Ваня почесал глаз и продолжил. – И так вот, когда я тебе все рассказал, то очень приятно стало, словно появился в мире хоть один человек, которому я могу довериться, ведь уверен, что меня не бросят из-за «слабости».Да что уж, даже раньше мы же с тобой слепо друг друга ненавидели, я пылил постоянно на тебя и, по какому-то чуду, не ощущал себя окруженным злыми взорами. Я же человек легко взрывающийся, эмоциональный, но я никогда не желаю плохого. Простомои чувства руководят всеми действиями, и я никогда не слежу. – он усмехнулся и посмотрел голубыми прозрачными глазами на Чехова.
Женя склонил голову. Руками он нервно провел по коленям в струящихся коричневых брюках, украденных у Есенина, и кивнул. Его изнутри распирало чувство такой гордости, такой благодарности за то, что есть у него в жизни такой человек, человек-история, за каждым повтором которой интересно наблюдать. И художник обрадовался еще больше, поняв, что сможет сделать так, чтоб сюжет не свернул в бездну отчаяния и бесконечной тоски.
– Когда есть человек, на которого можно опереться, меньше становится того, из-за чего придется опираться. – пробормотал наконец Ваня.
Чехов протянул ему руки и обнял. Так крепко, так только мог. Упускать такую искорку нельзя, и Женя молча осознавал, что даже если весь мир будет погибать, то они с Есениным будут стоять рука об руку. Они же лучшие друзья, нет во вселенной ничего, что может их разделить.
«Я всегда буду рядом», – пронеслось в кудрявой темной голове.
«Я всегда буду на твоей стороне», – прозвучало в рыжих вьющихся волосах.
Коровьев повернул ручку. На шатающихся ногах он забрел в комнату и остановился, глядя на Базарова. Тот заулыбался и подскочил к товарищу, его красивое лицо, крепкое тело выделяли будто единственные лучи солнца, видные за тучами.
– Адам, я только хотел к тебе пойти. Друг, что с тобой в последнее время? Ты такой бледный. Расскажешь? – он поставил руки на плечи товарищу и очаровательно улыбнулся ему в лицо. – Понимаешь, на учебе завал полнейший, с Алиной еще нужно время проводить, вот не мог секунды найти, чтоб ты мне все мог объяснить. Впервые тебя вижу таким, хочу, чтоб ты счастлив был, ты же мой лучший друг! Садись, я чай сделаю, и мы с тобой…
– Я люблю Алину. – тихо произнес музыкант, шатаясь. – И она меня.
Глаза Адама были пусты, кожа бела как снег, а спутавшиеся волосы ударяли по плечам. Витя отшатнулся, наткнулся спиной на стул и схватился рукой за шкаф. Он побледнел и запрокинул голову наверх. Базаров схватился руками за лицо, и из горла вырвался сиплый и пустой стон:
– Нет!
Базаров закачался, начал ходить по комнате, из глаз текли хрустальные слезы, он хватался за мебель, а в один момент истошно закричал, падая на кровать. Перед глазами стояла тьма, в горле застыл комок, мешавший нормально дышать. Боль нарастала с каждой секундой, невозможно было смотреть, куда идешь, все тело болело. Он поднял красное лицо на Коровьева и закачал головой. Взгляд его сменился. Вместо друга стоял предатель, жестокий и мерзкий человек, разрушивший самое ценное в жизни Вити.
– Базаров, я не мог совладать со своими чувствами. Но, друг, все же хорошо, да? Вы не встречались, у меня с Алиной ничего не было… – успокаивая себя, прошептал Адам.
– Нет… – протянул медик. –Мы встречались. Она просто попросила меня не говорить никому.
Коровьев отшатнулся и ударился о дверь. Он устремил пустой взгляд в воздух, челюсть его тряслась, дрожали и руки. Ноги налились каким-то свинцом, Адам втянул воздух ртом, закрыл глаза ладонью и закачал головой, стремительно зашептал что-то невнятное. Все в миг упало. Парень увел девушку у своего лучшего друга, у самого близкого, можно сказать, человека в мире.
– Витя… я не знал… – через глубокие вздохи сказал он, переводя нервно бегающие глаза на рыдающего на кровати Базарова.
– Ты знал, что я ее люблю. Зачем, зачем ты сделал это? Как ты мог? – слетел с места медик и бросился к товарищу. – Ты мерзавец, ты предатель! За что ты так со мной, скажи? Что я сделал тебе плохого? За что ты мстил? Что у вас сней было, почему?
– Ничего, Витя, пойми… Мы не целовались, ничего такого. – он выждал секунду и продолжил. – Я не могу врать тебе больше. Она сидела на всех моих репетициях, давала мне воду, обнимала, когда я подходил уставший, мы гуляли, упали в воду, и она грелась в моей рубашке, гладила мои щеки. Но у нас не было ничего такого, Витя.
Базаров закричал, ударил рукой по шкафу, затрясся, неконтролируемо водя руками, схватил Коровьева за футболку на секунду, уткнулся лицом в руки. Он весь дрожал, плакал и кричал обрывки фраз.
– Как ты не понимаешь? Это еще хуже! Она изменила не телом, а душой, это еще страшнее. Как ты мог, Адам, мы же друзья… Как ты посмел поступить так, что ты наделал? Она была самым ценным в моей жизни, а ты… ты уничтожил все живое во мне! Тебе было просто скучно, да, Коровьев? Чудовище, я ненавижу тебя. – он отлетел назад, поставил руки на подоконник и заплакал еще сильнее.
– Витя…
– Замолчи! Я не хочу слышать твой голос! Был бы на твоем месте посторонний человек, я был бы спокоен, но ты мой друг! Нет, как же я был глуп. Любовь – пустота, счастье – мираж… И, самое главное, дружба – обман. Нет никакой дружбы. Она изменщица, это понятно, но ты виноват не меньше, потому что ты даже не задумался, что я ее люблю! Весь мир крутится вокруг тебя, да? Твои чувства очень важны, драгоценны, я бы сказал, а мои никому не нужны? Как же я тебя ненавижу! – Базаров носился по комнате, врезался в шкафы, он не видел ничего на своем пути, он просто кричал. – В этом доме я познал искренность, я узнал, каково это ничего не стесняться, но ты! Ты разрушил все! Я, как дурак, смотрел на вашу «дружбу» с Алиной, верил ей, верил, черт, тебе! Сейчас я узнал всю правду жизни, спасибо, дружище! – Витя кинулся к Адаму, схватил его за рубашку и толкнул к двери, сильно ударив по ней. – Ты никогда больше не будешь мне другом. – он откинул фигуру Коровьева в сторону, уткнулся локтем в шкаф и зарыдал.
Музыкант прорычал и указал дрожащим пальцем на Витю. Он не следил за тем, что говорил, совсем не придавал смысла своим словам, Адам хотел защититься.
– Это ты виноват! Если бы ты давал ей достаточно любви, этого не случилось, ты слышишь? Я не знал, что вы встречаетесь! То, что парни соперничают за девушку, это нормально! Это все твоя вина! – он не успел произнести последнее слово, так как дверь резко открылась, и Коровьев отлетел на коленях на пол, ударившись.
– Закрой рот, Адам, ты перегибаешь! – Есенин и Чехов переглянулись и кинулись к рыдающему у шкафа Вите. – Ты как?
– Базаров, мы с Ваней знали все это уже три дня. Ничего не говорили, потому что Коровьев сам пообещал.
Адам перекатился на спину посреди комнаты и закричал, рыдая и поджимая ноги.
– Превосходно, Адам! Так держать! – рявкнул Витя. – Ребят, ребят, вы не оправдывайтесь. Вы ни в чем не виноваты. Это не с вами моя девушка мне изменяла! – он со всей силы ударил ногой по лежащему Коровьеву. – Мне нужно пройтись. – медик аккуратно убрал руки Есенина и Чехова и вынесся из комнаты.
Повисла тишина. Никто не мог ничего сказать. Адам корчился, стоная, на полу, Ваня вцепился в плечо Жени, и они оба дрожали. В квартире стало как-то сыро и мрачно, словно именно сюда стремился попасть дождь. За окном прогремел гром. Ударила молния.
От вчерашней гармонии не осталось и следа, от этой дружбы, которой можно было посвящать романы, тоже. Что осталось в этой квартире? Напуганный котенок, которого чуть не зажали дверью, встревоженный Бегемот, хлопающее окно на кухне, запах влаги, зябкий холод, тучи, видные из-за занавесок, протекающий кран на кухне, рассыпанные карты. Коровьев вопит, лежа на полу.Базаров не хочет здесь находиться больше. Булгакова просто на месте нет. Единственным светом оказались те, кто раньше друг друга слезно ненавидели.
– Мне нужно позвать Алину. – раздался тихий шепот.
– Ты вообще поехал? Какую Алину? Миловаться тут будете? – закричал Чехов, отпуская Ваню.
– Нет. Ребята… – пробормотал Адам, садясь на стул. – Я понимаю, что прошу невероятного, но доверьтесь мне. Я хочу поставить точку.
Есенин перевел ласковый взгляд на Женю, и парни кивнули. Ничего не говоря, они вышли из комнаты. Ваня остановился и обнял художника. Он уткнулся носом в плечо товарища и шмыгнул.
– Что происходит, Чехов? Мне очень трудно смотреть, как вся наша компания распадается… Мы же были так близки. Помнишь, как праздновали Новый год? Терпеть мы с тобой друг друга не могли тогда. Я так ждал нового праздника. А как весной прошлой я эту идею глупую предложил – по Москве бегать, чертей искать. Так весело было. А сейчас? Что осталось? – он тихо заплакал.
– Вань, все будет хорошо… Я уверен.– уверен художник не был, парень врал самому себе. – Ничего не кончено. Понимаю, сейчас очень тяжело… Но мы же друзья, все обязательно наладится, Вань. Мы бессмертны. Молоды и бессмертны… – Чехов был рад, что его лицо друг не видит, ведь по его мраморным изгибам щек текли слезы.
Тишина распространялась по всей квартире, залезала в каждый ее поворот. Через десять минут с учебы вернулся мокрый насквозь Саша, радостно забежал к каждому в комнату здороваться. Базарова дома нет. Адам снова лежит на полу и рыдает. Булгаков аккуратно заглянул к Чехову и Есенину, но и те лишь молча глядели друг на друга. Половицы заскрипели под ногами востоковеда, и тот прошептал:
– Что произошло?
– Мы все объясним. Позже.
– Все хорошо?
Есенин поднял на него голубые прозрачные глаза, все еще полные слез, и произнес:
– Нет, Саш.
Булгаков кивнул, шатнулся назад и побрел в кухню, где лишь закурил, сидя на подоконнике. Он больше не хотел говорить. Он не знал ничего, но понимал, что компания трещит по швам. Увидев, как молча все расселись по своим комнатам, даже Саша переставал верить, что все наладится. Чтобы в квартире 12 в доме 27/13 стояла такая всеобъемлющая тишина, прерываемая редкими криками Коровьева, должно было произойти нечто ужасное. Но в глубине его маленького сердца все еще теплилась одна единственная надежда, парень чувствовал, что невозможно всей этой истории оборваться, он не думал об этом, но он ощущал своей кожей, кончиками ног, волосами, застывшими на глазах слезами.
Они же Гротеск. Они же не могут расколоться.
В дверь аккуратно позвонили, и юноши услышали, как Коровьев впустил в дом Алину. Она влетела с осенним ветром, просочившимся в комнаты Булгакову, Есенину и Чехову. Все трое, услышав, как девушка с Адамом закрылись в его спальне, кинулись подслушивать через щелку. Что он скажет ей? Увидев прилипшего к стене Сашу, Ваня засмеялся и постучал его по плечу. Заулыбались все трое, следившие за развитием событий. И не было в этих гримасах радости, боль просачивалась через широко разведенные уголки рта, но так становилось легче. Однако, как бы старательно парни не пытались отыграть веселье, и Чехов, и Есенин, и Булгаков понимали, что в том, что скажет Коровьев сейчас, будет судьба их компании.
– Алина… – наконец пробормотал музыкант. – Ты встречалась с Витей, не так ли? – он отвернулся и поморщился, стараясь играть серьезность.
В его голове стояла непривычная идея – как следует посмеяться. Эта девушка выставила дураком Базарова, так вот Адам утроит ей настоящий подарок кармы.
– Милый… Откуда ты знаешь? – она пошатнулась, сжимая юбку белого платья.
– Он мне сам и сказал. – Коровьев повернулся обратно. – Не гляди так, я в курсе, что ты попросила его молчать. Витя свое обещание держал, он признался, когда я заявил, что ты любишь меня. А вот ты поступила хуже некуда, надеюсь, ты понимаешь. – Адам попытался состроить чрезмерно надменное лицо, что у него получилось, облокотился о синтезатор и устремил взгляд ледяных глаз на ту, которую так грел в своем сердце. –Он уже бросил тебя?
– Да, Адам… Позвонил, сказал, что не хочет иметь ничего общего со мной… – Алина потупила взгляд, выдохнула и резко шагнула вперед, к парню. – Я люблю тебя. – она коротко улыбнулась, ожидая, что он обнимет, но улыбка сползла с ее личика, когда послышалось характерное цоканье, а глаза Коровьева закатились.
– Скажи, неужели таких, как ты, действительно так много?
– Каких?
– Глупых, Алина. Проявишь любезность, заботу, и вы уже на коленях! Господи, не думал, что ты такая! – Коровьев засмеялся и взялся за голову.
Девушка пошатнулась назад и закачала головой, не веря своим ушам.
– Ты не любишь меня? – с трудом произнесла она, сжимая ткань юбки.
– Ты такая красивая…– воскликнул Адам, подходя к девушке.
Он положил широкую руку на ее фарфоровую щечку, но как только Алина начала прижиматься, тут же убрал, надменно улыбаясь.
– И такая глупая.
Алина шумно выдохнула, а Коровьев указал пальцем на кресло, куда девушка покорно опустилась.
– Дорогая моя красавица и дурочка, я искренне восхищался этой, казалось бы, самой чувственной дружбой, что основалась у нас. Ты была добра – я был добр. – необходимо как-то продолжить, простой надменности тут мало, и взгляд юноши упал на полку с книгами, в голове блеснул план, а на лице воцарилась улыбка. – Да, такова была моя участь с самого детства. Я хуже, чем ты думаешь. Выслушай меня, Алина, и ты все поймешь. Моя врожденная вежливость и галантность сыграла против меня. Я был добр столько, сколько я себя помню, за моей ласковостью и нежностью не было ничего скрытого, но люди этого ждали. Никто не верил моим чувствам, неге моего милого сердца. Никто не понимал меня…– Адам подошел к шкафу с книгами и достал ту, на которую посмотрел еще в первый раз, он, выдавая все за суетливые действия, открыл одну из страниц и начал читать, изменяя строки под себя. – Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве. Лучшие мои чувства я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду – мне не верили, я научился обманывать. – он захлопнул книгу и внутренне обрадовался, что девушка настолько погружена в свои тревоги, что не узнает откуда эти фразы. – Моя светлая душа напоролась на пики жестокости этого бренного мира и потемнела полностью. Я не любил тебя, Алина. Никогда и ни на долю сердца своего. Любовь потеряла всякий смысл, когда я осознал, как мне легко ее заполучить. Влюбиться в меня могла любая, стоило хоть доли заботливости проявиться в поведении моем. И именно из-за доступности я потерял всю необходимость любить и быть любимым. Но если от второго мне деваться было некуда, то первое решило взять свою судьбу в свои руки. Возможность любить в мучениях умерла. Любовь потеряла свое значение. Стоит ли воспевать то, что можно найти на каждом шагу? Разве люди любят пыль или воздух? К тому же, эта ситуация с Базаровым еще сильнее доказала мне, что любовь – пуста и никчемна. – Адам поднял голову и, загадочно покачав ей, выдохнул. – А теперь про тебя. Признаюсь, ты была очень искренней и откровенной. Даже наивной. Меня это тронуло… Алина. – он опустился на колени перед девушкой и коснулся руками ее дрожащих холодных колен. – Если бы я захотел жениться, завести детей и стать верным супругом, лишь ты стала бы мне спутницей, моя дорогая. – как только лицо ее расслабилось, Адам вскочил. – Но я другой. Я не такой как все… – он застыл у подоконника и уткнулся лбом в стекло, тараня застывшим взглядом вид из окна. – Я не чувствую ничего уже давно. Да, я галантен, да! Но это же лишь лицемерие, которое ты и еще десятки красавиц приняли за любовь. Девушки, когда же вы поймете, что не каждый, кто добр к вам, подарит это чувство! Как же я устал находиться среди глупых людей, что не могут прожить ни секунды, не влюбившись в меня, а я же просто добр и заботлив. Верно, стоит и эту манеру поведения уничтожить в моей душе. Я не создан для любви. – он резко повернулся к Алине. – Отношения будут смертью для нас, неужели ты не видишь? Твои мечты пусты, наполнены сказками и пустым звоном. Я был польщен твоим откровением, но мне оно было не нужно. Я не такой как все. – Адам снова подошел к рыдающей девушке, предварительно взглянув на книжную полку. – И помни, не всякий тебя, как я, поймет.
Он замолчал и вскинул гордую голову. Тишины не было, лишь постоянные вскрики Алины об этих чувствах, что оказались глупостью, чем-то абсолютно напрасным. Она поднялась и пересеклась с пустым и одиноким взглядом Коровьева, не выражавшим боле никаких чувств. Девушка закричала, хватаясь за его руки.
– Я не могу поверить! Адам, я не могу в это поверить! Скажи мне, что это сон! Что тебе нужно? Я дам. Я люблю тебя, Коровьев…
– Я не могу верить тебе, хоть и знаю, что ты любишь меня. – он глубоко вздохнул. –Уходи.
– Нет! – завопила она и прильнула к его груди.
– Не заставляй меня выталкивать тебя из квартиры. Уходи. – Адам повернул ее лицом к двери и, лишь оказавшись за ее спиной, он зажмурил глаза, стараясь не заплакать. – Я не создан для любви.
– Дай мне поцеловать тебя напоследок…
Музыкант укусил губу, понимая, что готов отдать все, лишь бы коснуться ее губ, но вместо согласия он лишь надменно ответил:
– Уходи.
Алина обернулась лицом к нему, ожидая увидеть хоть долю сочувствия, но холод заставил ее направиться к двери квартиры, которая уже поджидала ее открытой. Есенин, Чехов и Булгаков, раскрыв ее нараспашку, поджидали девушку у выхода, показывая зазывающие жесты руками. Когда Алина вылетела из квартиры, парни переглянулись и одновременно закричали на лестничную клетку прорепетированное раньше:
– Мы тебя ненавидим!
Дверь захлопнулась. Друзья обернулись на Коровьева, застывшего держась за косяк. По его щекам текли, извиваясь, слезы, а взгляд из надменного превратился в полный грусти. Он уткнулся лицом в локоть и зарыдал, шумно выдыхая. Его глаза были устремлены на входную дверь, куда убежала Алина. Все опустело и померкло, боль сочилась из глаз. Его огромное крепкое тело глыбой застыло у хлипкого прохода, корчилось и дрожало. Пока он упирался взглядом в дверь, он даже не заметил, как к нему справа подошел тот, для кого весь спектакль был устроен. Базаров молчал несколько секунд и наконец, тяжело выдохнув, произнес:
– Ты мерзавец. Но это было прекрасно. – Витя хлопнул его по плечу и скрылся в своей комнате.
Пока Адам вел свой монолог и очень увлеченно рассказывал о тяжелой судьбе Алине, Базаров успел вернуться домой и подслушать многие подробности импровизированной мести своего товарища.
Но когда дверь за ним закрылась, Чехов приобнял Есенина за плечи, Булгаков качнул головой, и все разбрелись по комнатам. Один лишь Коровьев стоял и плакал, выслеживая то ли путь, которым ушла его любовь, то ли развилку, на которой разбрелись они с Витей.