Read the book: «Эпоха человека: риторика и апатия антропоцена»

ВВЕДЕНИЕ

Экология становится символом нашего времени – времени, лишенного представления о будущем ¹.

Эпоха нестабильности на планете

Конец ХХ века ознаменовался появлением удивительной концепции в научном сообществе. В 2000 году двое выдающихся ученых – американский биолог Юджин Ф. Стормер и голландский исследователь атмосферы Пауль Крутцен (лауреат Нобелевской премии по химии 1995 года) – предложили назвать современную геологическую эпоху антропоценом, то есть «эпохой человека»². Это предложение вызвало широкий резонанс, и понятие антропоцена приковало к себе внимание, послужив поводом для обсуждения непривычных тем. Эти дискуссии и легли в основу настоящей книги.

Стормер и Крутцен указывали на то, что деятельность человека и его влияние на облик планеты – ее литосферу, гидросферу и атмосферу – достигли сегодня беспрецедентных масштабов. Homo sapiens как вид, утверждали они, теперь можно рассматривать как главный фактор, определяющий состояние планеты на геологическом уровне. Символическим началом антропоцена, по мысли Стормера и Крутцена, можно считать момент, когда Джеймс Уатт запатентовал паровой двигатель (1784) – изобретение, способствовавшее промышленной революции, интенсивному использованию ископаемого топлива и выбросам углекислого газа (CO₂) в атмосферу³. Исследователи подчеркнули, что действия человека влекут за собой опасные одновременные изменения планетарной среды по многим ключевым параметрам. Об этом свидетельствуют данные, согласно которым человечество уже перешагнуло так называемые планетарные границы, особенно если говорить об изменении климата, разрушении почвы, повышении кислотности океана, нарушении биогеохимических циклов Земли (то есть круговорота азота и фосфора) и темпах, которыми уменьшается разнообразие биологических видов (так называемое шестое массовое вымирание).

Антропоцен определяют как эпоху, для которой характерно «активное вмешательство человека в процессы, определяющие геологическую эволюцию планеты»⁴. Для геологической эпохи это очень непродолжительный период. Впечатление, которое произвела новая концепция, объясняется именно несопоставимостью эпохи человека с другими геологическими эпохами. Плейстоцен, начавшийся 2,58 миллиона лет назад, продолжался до наступления эпохи голоцена, которая началась около 11,7 тысяч лет назад, когда растаял ледниковый щит на Скандинавском полуострове. Формальное признание теории антропоцена (которого еще не произошло) стало бы событием исключительным с точки зрения стандартов геологии и стратиграфии.

Парадоксальное предложение выделить эпоху человека как самостоятельную эру исходило от представителей точных (формальных и естественных) наук во времена, когда в сфере гуманитарных наук все громче звучали призывы к окончательному отказу от антропоцентризма, прежде всего из‐за присущей ему гордыни⁵. Проявлением такой гордыни можно было бы счесть и термин «антропоцен». Ведь на рубеже XX–XXI веков исследователи, занимающиеся такими гуманитарными дисциплинами, как эколингвистика, антропология, этология, биоистория, экологическая этика, а также этика науки и техники, говорили, что мы неминуемо придем к постантропоцентризму, и подчеркивали, как важна экосправедливость в отношении разных биологических видов. Упомянутым переменам способствовали и доводы в пользу создания постгуманитарных дисциплин, экологизации гуманитарных наук, внесения в общественные теории поправок с учетом экологической обстановки и развития политической экологии. Цель этой последней дисциплины – обеспечить стабильное будущее всей совокупности видов (человека и нечеловеческих существ), а не разделять заботу о природе и о человеческом обществе. Французский философ и социолог Бруно Латур убедил многих теоретиков и аналитиков, что нет смысла далее использовать риторику защиты природы (в обычном смысле этих слов)⁶.

Уже сам успех, каким термин, вынесенный в название этой книги, пользуется в СМИ, показал, что XXI век неравнодушен к проблемам планетарного масштаба, с которыми мы столкнулись. В известных американских газетах об антропоцене начали писать примерно в 2010 году⁷. Тогда же на портале TED (Ideas Worth Spreading) разместили первые доклады, посвященные антропоцену⁸. В 2011 году обложку журнала The Economist украсил слоган «Добро пожаловать в антропоцен»; термин попал и на страницы The New York Times. В 2014 году слово «антропоцен» было включено в Оксфордский словарь (The Oxford English Dictionary). Годом позже группа Cattle Decapitation, исполняющая песни в жанре дэт-метал, выпустила альбом под названием The Anthropocene Extinction («Антропоценное вымирание»)⁹.

На сегодняшний день издается как минимум три профессиональных междисциплинарных научных журнала, посвященных исключительно теме антропоцена: The Anthropocene Review, который выпускает компания Sage Publications, The Anthropocene, редактором которого является Энн Чин, специалист по геоморфологии из Университета Колорадо в Денвере, и Elementa. Science of the Anthropocene¹⁰. База журналов Sage Journals включает в себя более 600 статей, в названии которых содержится слово «антропоцен»¹¹. Поисковая система Google показывает более четырех миллионов страниц по этому запросу¹². Вполне возможно даже, что нас ожидает имеющий множество измерений междисциплинарный «поворот к антропоцену»¹³. Участники дискуссии о новой геологической эпохе ищут новых средств выражения, подчеркивая, как они огорчены, что прежняя централизованная экологическая политика, то есть поддержание устойчивого развития, все еще ждет полноценного практического применения, которого заслуживает. Учитывая многомерность и исключительный потенциал дискуссии об антропоцене, она обещает стать одной из важнейших дискуссий XXI века. Впрочем, размышления об ущербе, который человек наносит окружающей среде, появились не одновременно с понятием антропоцена – они сопутствуют нам по меньшей мере со времен промышленной революции¹⁴. Эпоха антропоцена началась, несмотря на то что представители разных наук во многих странах постоянно размышляли о негативном воздействии человека на нашу планету¹⁵. Но, хотя задумываться мы начали уже давно, ничего не изменилось. Вот почему некоторые авторы отмечают, что человек меняет облик планеты совершенно сознательно, и антропоцен – двухвековая кульминация осознанного разрушения¹⁶.

Я уверена, что именно в представлении об антропоцене выразились теоретические задачи, философские дилеммы, аксиологические сомнения и опасения XXI столетия. Согласно моей исследовательской гипотезе, уникальность дискуссии об антропоцене заключается в том, что она одновременно подрывает антропоцентризм и проблематизирует понятие природы. С понятийной точки зрения это очень непростой случай. Мы наблюдаем многомерный процесс разрушения прежних философских оснований антропоцентризма. Обнаруживаются их иллюзорность и опасность диктуемой ими стратегии. Как будет видно из следующих глав, исследователи различных географических оболочек Земли, климатологи, экономисты, социологи и философы убедительно доказывают, что нам следует пересмотреть свои понятия и теории с позиций постантропоцентризма, заботы об окружающей среде и изменения климата.

Природа – уже не «природные ресурсы», овеществленные технической наукой и промышленностью: в XXI веке это понятие оказалось нормативным и глубоко проблематичным. Как указывает польский философ Збигнев Врублевский, специфика изучения природы на фоне экологического кризиса рубежа XX–XXI веков определяется несколькими факторами. С одной стороны, нам предстоит подумать о границах природы, ее неспособности к восстановлению и необратимости причиненного ей ущерба¹⁷. С другой – обнаруживается хрупкость природы, потому что все чаще нарушается стабильность природных систем, которые не успевают восстановиться за слишком короткое время. Более того, мы видим, что человек располагает необычайно сильными средствами для преобразования того, что ранее оставалось неизменным, поэтому различие между естественным и рукотворным стирается. В результате понятие природы уже нельзя определить однозначно, и оно представляет собой проблему¹⁸. Участники современных дискуссий об окружающей среде постоянно пытаются определить то, что мы называем природой, как объект, нуждающийся в нашей защите, – началась эпоха постнатурализма¹⁹. Одна из главных тем разговора об антропоцене – необратимая утрата природы: утрата коралловых рифов, биологического разнообразия, стабильности климата. В то же время за счет введения категории антропоцена на первом плане оказалась способность человека воздействовать на окружающую среду, что, в свою очередь, делает бессмысленной дальнейшую приверженность таким представлениям, как суверенная природа, рассматриваемая в качестве поля нашей деятельности, не затронутого вмешательством человека²⁰. Трансформируя свою среду обитания, мы добились того, что наше влияние на многие ее аспекты достигло доселе невиданных масштабов. В итоге то, что мы знали и понимали раньше, стало неузнаваемым.

Мы можем принять за основную истину следующее: если тип мышления, присущий нам до сих пор, привел к планетарному кризису эпохи антропоцена²¹, вряд ли он поможет нам преодолеть этот кризис. Поэтому исследователи лихорадочно ищут новые формы высказываний. Как будет видно из последующих разделов, кризис, который мы наблюдаем в период, названный антропоценом, требует серьезного переосмысления и, вероятно, пересмотра многих ключевых понятий философии: представлений не только о природе и человеке, но и о времени, истории, причинности, ответственности и даже о политике и обществе. В трудных, нестабильных условиях, характерных для эпохи антропоцена, следует пересмотреть и понятие свободы. Раньше мы определяли ее, с гордостью подчеркивая способность человека противостоять силам природы и стихийным бедствиям²². Однако теперь, когда человек научился воздействовать на климатические условия (именно такое воздействие подразумевает термин «геоинженерия») и строит смелые планы терраформирования²³, свободу homo sapiens надлежит понимать как разумную ответственность перед планетой.

При этом размышления об окружающей среде в эпоху антропоцена пронизаны чувством разочарования и беспомощности. Поэтому антропоцен заявляет о себе и как эпоха отрицания, недальновидности, стремления спрятать голову в песок и дениализма²⁴. Вот почему в названии книги появилось слово «апатия», которое пришло из греческого языка²⁵. Оно говорит об упадке и увядании. В медицине апатией называют проявления различных расстройств, которые могут вести к серьезным нарушениям процессов мышления и деятельности. Несомненно, в отношении опасностей, сопряженных с изменением климата, мы сегодня пребываем именно в таком состоянии бездействия и оцепенения. Попытки снизить потребление энергетических ресурсов, даже после подписания в 2015 году Парижского соглашения по климату, признаны неэффективными. Поэтому апатия антропоцена – одна из центральных тем этой книги.

Исследовательские задачи

Основная цель работы – философский и понятийный анализ риторики, связанной с изменением окружающей среды, в первую очередь климата, в дискуссиях об антропоцене. Я исхожу из того, что все высказывания обладают определенной риторической нагрузкой, призваны в чем-либо убедить. Говоря о дискурсе антропоцена и о дискуссиях, касающихся антропоцена, я имею в виду размышления о самом этом понятии, которые можно найти в научных высказываниях геологов, климатологов, представителей науки о Земле как системе (Earth system science), специалистов по истории окружающей среды, специалистов по социальной географии, антропологов, философов и социологов, а также отчасти в научно-популярной литературе²⁶. В Приложении 1 перечислены основные работы об антропоцене, которые учитывались при написании этой книги, и, кроме того, наиболее заметные исследователи, участвующие в дискуссии на интересующую нас тему. Конечно, эти размышления трудно назвать однородными, однако в них отчетливо прослеживается набор повторяющихся понятий, которые последовательно рассмотрены в этой работе и также приведены в приложениях в конце книги.

Анализ риторики дискуссий об антропоцене и отбор материала для него неизбежно упрощают реальную картину. Хотя многие второстепенные с точки зрения выбранной темы сюжеты пришлось обойти стороной, очень надеюсь, что в книге мне удалось описать с достаточным охватом наиболее значимые мотивы, позиции и типы аргументации в дискуссии об антропоцене. Я могу подкрепить эту надежду тем, что, как я уверена, в моем анализе учтены все важнейшие типы дискуссий об антропоцене сравнительно с обзорами, сделанными другими авторами²⁷. Хотя этот анализ нельзя назвать исчерпывающим со всех точек зрения (что было бы попросту невозможно), я приложила все усилия, чтобы сделать его удовлетворительным.

В книге несколько планов. Прежде всего она опирается на сигналы, поступающие со стороны естественных наук. Данные эмпирических исследований я почерпнула из работ в области изучения планетарных границ и географических оболочек Земли, геологии и климатологии. В книге я привожу результаты таких исследований, и в этом отношении она неуклонно следует фактам и эмпирическим данным и написана в натуралистическом ключе²⁸. Рассмотрены такие описанные точными науками явления, как нарушение планетарных границ, утрата биологического разнообразия и изменение климата.

Однако важнее всего в представленных здесь исследованиях их философский, понятийный план, связанный с анализом истоков и прослеживанием отношений между различными категориями, с дилеммами, парадоксами, а также скрытыми за аргументацией ценностными суждениями, которые, как правило, не высказываются напрямую. Таким образом, в книге я анализирую риторику антропоцена, рассматривая высказывания о нем с семиотической, нормативной и теоретической точки зрения²⁹. Я пытаюсь выявить их уникальные черты: новую, непривычную терминологию, вопросы, которых не ставили раньше, и даже области рефлексии, в которых творческая и исследовательская мысль заходит в тупик. Я отслеживаю общие для многих авторов понятия (составляя словарь антропоцена) и предпосылки, предлагаю трактовки анализируемых текстов, систематизируя их в соответствии с ключевыми мотивами, которые выделяю в них. Кроме того, в книге даны определения многих понятий, являющихся ключевыми для рассматриваемых дискуссий. Композиция книги предполагает последовательный анализ основных риторических приемов, встречающихся в дискуссии об антропоцене, и выявление фигур речи, особенно часто используемых участниками этой дискуссии. Какие идеи, метафоры и какие философские установки по умолчанию преобладают в современных размышлениях о кризисном состоянии планеты и климата? Какие скрытые значения они главным образом подразумевают? Какое место они занимают в сегодняшних попытках нарисовать картину будущего? Утрачена ли для нас природа? Вправду ли мы погрузились в апатию? Что мы имеем в виду, говоря, что опасное изменение климата должно заставить современные общества пересмотреть привычный образ действий? Как мы представляем себе глобальное общество конца XXI века? Как мы убедимся, нам придется иметь дело с целым «зверинцем удивительных идей»³⁰.

Иначе говоря, в этой книге мы попытаемся ответить на вопрос, чем в сущности объясняется необычайный дискурсивный и философский потенциал понятия антропоцена и дискуссий, которые ведутся вокруг него. Думаю, идея антропоцена побуждает формулировать глубокие философские вопросы и в то же время ставит перед многими дисциплинами уникальные задачи. Она вдохновляет и стимулирует нетривиальные дискуссии, которые нам сейчас необходимы. Конечно, высказывания на тему нарративов, посвященных антропоцену, порой также влекут за собой различные теоретические ограничения, которые могут, в свою очередь, препятствовать развитию определенных направлений мысли.

Однако дело не в самих дискуссиях. Читатель, безусловно, поймет это с первых же страниц книги. Мы говорим об апатии, пронизывающей размышления о климате и окружающей среде, и апатии эпохи антропоцена в целом. Ведь участники рассматриваемых здесь дискуссий обсуждают нечто гораздо более важное – саму апатию и то, что можно назвать вопиющим пренебрежением по отношению к климату и окружающей среде, а не только связанные с этими проблемами риторику и терминологию. Поэтому в книге невольно звучат эмоциональные, даже тревожные интонации. Многочисленные прогнозы точных наук относительно того, что голоцен нарушит прежнее равновесие различных систем нашей планеты, и в самом деле внушают беспокойство. Невозможно говорить об этом, не испытывая никаких чувств, в том числе уныния и негодования. Сами участники дискуссии об антропоцене нередко выражают вполне определенные политические убеждения, ясно обозначая свои ценностные приоритеты и давая волю ощущению подавленности и разочарования. Так или иначе, книга на всех перечисленных уровнях демонстрирует, что сейчас нам предстоит в корне пересмотреть свои представления о природе, климате, будущем цивилизации, ответственности и человеке.

На мой взгляд, нашей стране недостает удовлетворительного, последовательного осмысления риторики споров об антропоцене, которое было бы сосредоточено на решении понятийных задач, связанных с планетарными границами, климатической катастрофой и утратой биологического разнообразия. Темы гибели природы, экологической справедливости, компенсации нанесенного климату ущерба, а также пересмотра социальных теорий и экономических моделей с учетом изменения климата еще не обсуждаются достаточно широко. Ничего не сказано о нежелательном риторическом воздействии дискурса геоинженерии или полезного антропоцена. Надеюсь, что новые подходы восполнят этот пробел.

Работая над книгой, я однозначно убедилась, что следует всячески способствовать популяризации экологических исследований в области науки и технологий (science and technology studies – environmental, STSE)³¹. Они вполне вписываются в междисциплинарный проект развития экологических гуманитарных наук³², о которых речь пойдет в шестой части книги. Думаю, исследования в русле STSE пока недостаточно представлены в польском дискурсе гуманитарных дисциплин. Ученые-гуманитарии и участники общественных дискуссий в нашей стране еще слишком редко принимают во внимание, что апатия, присущая политике в области климата и рефлексии по поводу окружающей среды, может быть следствием явления, хорошо описанного в рамках исследований науки и технологий (STS), когда в обществе намеренно культивируются сомнения (с помощью сознательной дезинформации, лоббирования, насаждения скептицизма, попыток подорвать авторитет науки и согласие в академических кругах или прибегнуть к риторике отрицания). Более того, как показывают экологические исследования в области науки и технологий, вопрос о политическом статусе научного авторитета, особенно в том, что касается изучения географических оболочек Земли, по-прежнему актуален. Одна из интересных задач STSE заключается в том, чтобы разоблачить практики и риторические стратегии дениализма или «зеленого камуфляжа»³³ – важных орудий пропаганды, к которым в начале XXI века прибегают сторонники консервативного мышления и политики.

Своего рода побочным следствием этой работы может оказаться более интенсивное взаимодействие между следующими дисциплинами, пытающимися найти ответы на вопросы об антропоцене, планетарных границах и климатической катастрофе: философией и науками об окружающей среде, исследованиями науки и технологий и историей окружающей среды, социальной географией, экономическими теориями общества и капитала, переосмысленными с учетом изменения климата, а также социологией окружающей среды и риска. Я очень надеюсь, что настоящая книга поможет выработать междисциплинарный, по возможности целостный теоретический словарь, который позволит представителям разных наук участвовать в общей дискуссии о проблеме климата в эпоху антропоцена. Еще одна, дополнительная исследовательская задача, которую я перед собой ставлю, – выявление и критический анализ наиболее ощутимых пробелов в размышлениях об окружающей среде в начале XXI века.

Антропоцен – уникальная эпоха, когда инвестиционные решения обладают также геологическим, политическим и экзистенциальным смыслом, а мировую экономику следует воспринимать как фактор, влияющий на формирование биосферы³⁴. Ведется ли вообще в публичной сфере разговор о том, что, если мы не собираемся игнорировать планетарные пределы, нам еще в первой половине XXI века придется внести серьезные коррективы в развитие общества и экономики? Сознают ли граждане развивающихся стран, сколь тяжело бремя исторической ответственности за загрязнение окружающей среды? Отдаем ли мы себе отчет в том, что на самом деле означает необратимое и происходящее ускоренными темпами сокращение биологического разнообразия, которое мы наблюдаем? Почему антропоцен называют эпохой «эффекта домино», критических порогов³⁵ и непоправимых потерь? Учитываем ли мы экономическое влияние тех, кто выступает против законов, направленных на защиту окружающей среды? Понимаем ли мы, насколько неравны силы: нефтеперерабатывающие заводы и автомобильная промышленность, с одной стороны, и природоохранные организации, с другой? Знает ли, наконец, аудитория массмедиа, что из высказываний, касающихся настоящего и будущего окружающей среды, транслировать следует лишь те мнения экспертов, которые заслужили одобрение представителей соответствующей науки, то есть прошли процедуру анонимного рецензирования со стороны специалистов (peer review)?

Еще одна стоящая передо мной задача – определить границы представлений об окружающей среде у участников дискуссии об антропоцене. Совершенно ясно, что homo sapiens как фактор геологического значения в экзистенциальном плане занимает совсем иную позицию, чем какой-либо другой вид живых существ. Мы говорим о дальнейшем существовании людей на Земле и при этом задаемся вопросом о самом смысле существования человека как вида. Экзистенциальная проблематика вновь отсылает нас и к вопросу о допустимой мере человеческой свободы. До какой степени мы имеем право вмешиваться в процессы, происходящие в литосфере, атмосфере и гидросфере? Вправе ли человек заниматься генной инженерией³⁶ или распылять серу в стратосфере, оставив эту меру на тот крайний случай, если политика в отношении климата зайдет в тупик? В чем мы должны видеть опасность антропоцена? Должны ли мы распрощаться с прежними способами вести дискуссии об окружающей среде, потребность в которых была так велика, но которые при этом не принесли желаемого результата? Как выразить и осуществить мечту о всеобщей ответственности за планету? Какая риторика в состоянии побуждать к действиям, а какая лишь способствует все той же пассивности и беспомощности? На эти вопросы я попытаюсь ответить в своей книге. Однако не могу обещать, что ответы найдутся на каждый из них.