Анастомоз

© Этьен Экзольт, 2019

ISBN 978-5-4496-4625-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Я стою у окна, вечер пью не спеша,
Ветер улицу треплет, где жмутся дома,
Меж собой не имея пространства для трав
И для злобно-крикливых кошачьих забав.
Каждый дом здесь из камня цвет имеет другой,
И бежит дева юная по мостовой,
Лужи в радугу пенит ногою босой,
Крик к луне извергая безлико-пустой.
Королевский насильник поспешает за девой,
И клешнями гремя телом вертится спелым,
Пластик матовой вьется на лапах волной,
Многоперый плюмаж восстает над главой.
И трехпалые руки уж направились к жертве,
Не успевшей согреть и двузначное лето,
И искусственный фаллос в нетерпеньи звенит,
Королевским наполненный семенем злым.
Нержавеющие растеклись миражи,
По пластинам спинным, чей древнеющий вид
Королем был воссоздан из детских обид.
Знаю я – не спастись от машины святой,
Что ниспослана к ней многодетной судьбой.
Коль была она неосторожно глупа,
Чтобы выйти на улицу в утренний час,
Значит будет ребенка носить короля,
Без надежды избавить себя от дитя.
Я смеюсь, вспоминая, что ошибались
Те машины в дождливые дни иногда,
За девичий смазливый мой лик принимая,
По мостам и каналам прогоняли меня.
Только был незаконно скользящим и ловким
Мой от стен отбивающий плесень побег,
И машины стонали, за мной пробираясь
Через узкие улицы нищенских бед.
Я скрывался от них в припортовых каналах,
Там где все за монету себя продают,
Где все черные язвы и пурпурные струпья
Обнаружили вечный уютный приют.
Здесь меня потеряет королевский насильник
Среди юбок коротких, корсетов и стали
В шуме праздном продажной и радостной твари
Коей здесь собран каждый волнующий вид,
Не забыв и про тех, кто собою манит
Только тех, кто видений не знал никогда
И кого не волнует русалок слюна,
На нее кто не тратит все павлиньи грехи,
Чтобы черною кровью с губ проклятья текли.
Я глоток совершу из бутыли тугой,
Обнищавшей под шрамом обвитой рукой.
Изумрудный янтарь мой язык обволок,
Но страдания те уж привычны давно.
Стая мыслей скупых собралась подо лбом,
Знаменуя четвертую полночь без сна.
Далеко за окном недоверчивый мир,
Воспаленными увлеченный шрамами,
Продолжает увечить себя восторженно,
Сообразно мечты ритуалам.
Разрушает и губит, сжигает и бьет,
Ни мутантов при том не щадя, ни сирот,
И соперника мне неспособный представить.
Я его превзошел, от него отказавшись,
И затворником став в краниальном огне.
Слышу стук я и звон у двери охмелевшей
От забытых любовниц гневных криков и ссор,
И вонзает в нее свою ярость топор.
Под ударами быстрыми стон издает,
Древо тонкое призрачным смехом огня,
От удара ноги щепы звонко летят,
И вторгается в келью чернобронный солдат.
Ярость криком поет сей клеврет бледнокожий,
Сапоги его с радостью злобной скрипят,
На бутылках, скользят что в паучьей прихожей,
В память о проведенных в страданьи закатах,
Обо всех не ссудивших мне нежностей тварях,
О растерянных женщинах, жадных блудницах
И коростах на их неподвижных ресницах.
Эти грузные твари в гремучей броне-
Респираторов морды, меч в потрепанных ножнах,
Там проходят, где бился, кружаясь и слетая
С торопливой блудницы высокий каблук,
Где меня оплетали, в пустоту увлекая
Змеи татуированных радостью рук.
Дуло цепляется за дерево липкое
От крови и спермы и глухого вина.
Если вспомнить, как много оно не услышало
Под кляпом искусанных пробок усталых,
Как много признаний неискренних
Вниманья его избежало,
Как можно плести после этого
Изысканных жалоб венок,
И в небо со взором неистовым
Причитаний исторгать поток.
На меня направив орудья увечные,
Обожженные мрачным огнем,
Солдаты в одеждах черных,
Под масками молчат золотыми.
И вот лейтенант, искалеченный
Шрамом поперек пустыни
Неприятного морщинам лба,
Мне бумаги отдает с королевской печатью,
И я, вспоминая свои закону
Не всегда угодные дела,
Гадаю, которое именно им открыло меня.
Неужели узнать довелось, что двенадцать
Было лет той нелепой блондинке,
Что, меня проглотив с восхищеньем,
И зевнув, и немного устало,
Обнаженная в солнечной пыли,
За мороженым открывала
Ржаводряхлую дверь в холодильник.
Иль они тайники обнаружили,
Где я прятал корень минзолы,
И стихи, непристойно наивные,
И старые с гиенами открытки.
Иль узнали, что дважды в месяц
Приходит ко мне посыльный.
С собою имеет ларец жестяной,
Где в холоде нежатся липком
Живительные эмбрионы,
Которых я готовлю с сыром.
Я забыл, что из этого может
Быть сочтено теперь преступленьем,
За что я должен буду ответить
Перед их многословным законом,
Как будто сухой его ветер
Может мысли воздвигнуть препоны.
Конверт разрываю я черным ногтем,
Лист красной бумаги тяну с королевской печатью
Неужели придется мне келью мою покинуть,
Отправится в неведомые дали,
Лежащие за порогом квартиры,
Забраться в сейф лифта серебристый,
Хранящий меня как древнюю драгоценность.
К насекомым кошмарам он меня спустит,
И крысиным доверчивым лицам,
Коими улицы полнятся нежные.
Эти в лохмотьях хвостатые беженцы
Здесь проповедуют новые войны,
Песни поют о красавицах хвостатых,
И, видя, как меня толкают в автомобиль
Шепчут, что мне не придти уж обратно.
А я, вцепившись в решетку стальную,
По-морскому взреву и завою,
И пошлю им воздушные поцелуи,
Закрою в отчаянии глаза уставшие,
Меж облаков искавшие южных
Сигнал о начале преображения,
Находя лишь шумы вырождения.
И, на черной скамье качаясь,
Я промчусь по улицам тихим.
Мотоциклы, меня сопровождая,
Расплескают свой треск многоликий,
В стекла древних домов
Вбивая его саранчою,
С крыш покатых и черепичных
Прогоняя сфинксов двуполых,
Чтобы я, одиннадцать женщин знавший
Себя королем ощутил на мгновение,
От призрачной затрясся жажды,
Испугавшись того откровения.
Город мне хорошо известен,
Мозаикой выложена карта
Районов дотла сгоревших
Во время бунтов упрямых,
Надеявшихся, что изменят
Порядок они эволюции
И права для себя впечатают
В сборник законов нелепых.
На несколько быстротечных минут
Я стану великой персоной.
Меня пронесут через город,
Уставший, унылый и сонный,
И люди, вставая у окон,
Вспыхивающих сияньем вечерним,
Гадать будут, кто был отправлен
На вечное заточенье.
С удивленьем тоскливым отметив,
Путь мой на восток бредущим,
О себе оставлю на стене железной
Пару строк, царапающих душу.
Мне жаль прекрасного моего тела,
С плечами, на которых четыре поместится кошки,
Мне жаль, что моему пятнистому члену
Не пробовать больше невинниц истошных.
Прильнув к изгрызенной ржавой решетке,
Я таю в мерцании огней проблесковых,
И пуля, что снайпером обучена метким,
С ликующим воплем бьет в шлем матовый
Мотоциклиста, замыкавшего кавалькаду —
То ему от революционеров награда
За покорность тому, кто ими признан тираном,
Но свергнуть кого не решаются,
Ибо нет среди них ему равного.
Я смеюсь, я ловким стрелкам завидую,
Каждый вечер выгуливающим винтовку,
Породистую, зоркую, сильную.
Неужели и я был когда-то подобен тем злым храбрецам
И каждый вечер проклятья
Своим посылал праотцам,
Ибо таким был завет их,
Знавшим, что силой безмерной
Будет для будущих поколений
К прошлому мрачное презрение,
В отречении от него познаем мы сладость дерзкую,
И ту гневливую ярость, которую я исповедаю
Для того, чтобы многоножкой смертельной,
От яда чьего нет спасения,
Мой дух проползал через строки,
Не поддаваясь на уловки робости,
И в мороке тьмы беспредельной
Только сам себе был светочем,
Меж слов проходил многоточием
И в танце богомола похотливого
Себя чистотой опорочив,
Мгновение находил вдохновения.
Давно уже были преданы
Мной то безумие праздное
И безобразное отторжение
Всего, что вызывает смятение.
Забыты мной гневные шрамы,
В окопах оставив медали,
Я короля почитаю с презрением,
С тем ревностно злым восхищением,
Каким должен мужчина безвластный
Мысли снабжать о самце-сопернике,
Чьей женщины привлекательность опасная
Вытягивает поллюций семя
Даже в скупой понедельник.
Об этом с тоской я думал,
Когда сквозь подземный тоннель
Машина скользнула в способную
Выдержать пророка отчаяние дверь.
В ярком страхе неоновом
Меня выталкивают прочь,
Ведут по затхлым коридорам зеленым,
Пахнущим крысиной печалью.
Вторгают меня в залу,
Пустынно-златую, черепами стены прикрывшую.
Упираются они в пол клыками алыми,
Рогами – в лепнину потекшую.
Здесь, на черном троне крылатом,
Посреди чистоты благоуханной,
Наша общая светлая матерь
Сидит, отвращеньем объятая,
Ко всему в этом мире живому.
Платье красное кружевное
Широкими расходится юбками,
Рукавами вспухает пышными,
Но груди прикрыть находит излишним,
Всех нас вскормившие когда-то.
Их лучезарная плоть белолунная,
Потеряла все вены и пятна,
Мягкая, корсетом возвышающим вздутая,
Как фотографии неумелых любовников
Притягивает к себе недоступное.
Рядом с ней однорукий полковник,
Конечность потерявший когда король
Застал его в свинарнике каменном
Со своей плодовитой женой.
В фекалиях свиных валяясь,
Одетая в подвенечное платье,
Любому себя подставляла,
Особенно предпочитая
Тех, кого муж ее презирал.
Был полковник среди них девятым,
Шесть раз королевские приняв проклятья.
Трижды обвиненный в соитии с бунтовщиками,
Дочь свою продавший революционерам,
Не получив обвинения в измене,
Поскольку была она некрасива,
Он стоял позади королевы,
По запястье погрузив в нее руку,
Надеясь на призрачное истечение,
И ничуть не желая восхождения на трон.
Был застигнут находчивым королем,
От каллиграфического доноса
Получившим кружевное намерение,
И меч, сокрушавший драконов,
Прерванным обозначил совокупление.
Средь королевских стратегов лучший,
Полковник избежал заточенья,
И был отправлен на острова южные,
Для мятежей коралловых подавления.
Вернувшись только тогда в столицу,
Когда сам король погрузился в кокон,
И постель его необъятная,
Беззаконный объяла холод.
Стал теперь он королевы спутником неотвязным,
Коего считала она прекрасным,
Совету его внимая каждому,
И силу полков, ему верных,
На праздничных площадях принимая
Парадом глумливых забвений.
О короле все же не забывала,
Все вокруг ей напоминало,
Что причина она угасанья и зла.
Ведь с тех пор, как супруга ему член отсекла,
В королевстве все хуже и хуже дела,
И все меньше плодов нам приносит земля,
В шахтах больше для нас нет мечтаний угля,
И уран не желает облучать нас зазря.
– Здравствуй мать моя, ярость,
Здравствуй мать моя, гнев.
Все слова твои словно
Песни злобной припев,
Что поют дезертиры, подпевают лгуны,
И те твари, что прячут своих чад от луны.
– Здравствуй сын мой и враг,
Мой любовник и змей,
Величайший мой дар для пустынных земель,
Разрушитель оазисов, враг миражей,
Взор чей радость пленяет ждущих спину ножей.
Я тебя призвала, как бывало и раньше,
С той же целью и с той же наградой.
Вижу я, ты все также и пьян и неряшлив,
И, надеюсь, к насилью не менее склонен,
Ибо сон мой тревожен был и недоволен,
Тем, что вскоре придет с разрушительной болью.
Есть опасность для всех, кто в моем королевстве
Жить желает в безропотной радости тесной,
И исходит она от бастарда, что был
Эти годы от наших ищеек сокрыт,
И теперь на радарах лишь проявился,
Так как прочь изошла его злая невинность.
Я решила отправить за тварью тебя,
Должен быть уничтожен тронолюбивый,
Чтоб ничто угрожать в мире сем не могло,
Той, кто тело твое без нужды породила,
И не мог он задумать ночного сверженья,
Равно сотне других потерпев пораженье.
Королевская кровь в его венах течет,
И оружьем особым будет он устранен,
Я отправлю тебя к мудрецу, что когда-то
Королю был любовником, другом, солдатом
Преуспев в сладострастных и мягких уменьях,
Награжден колдовским был тогда револьвером
Из руки короля механизм получив.
В барабане семь пуль сей хранит серафим,
Тех, что могут отродье убить королевское,
Если будет стране угрожать оно бедствием.
Сей старик тебя ждет в своем логове смрадном,
Много лет он его уже не покидает,
Говорят, что питается плотью лишь женской,
Собирает коллекцию гильотин,
Что находит чуму безутешно прелестной,
И мечтает вернуть ее в горестный мир.
Ходят слухи, что сам он – королевский бастард,
Но король много лет посмеялся назад
Над словами о том, отвергая их блеск,
Сохраняя соратнику жизнь и успех.
А оплатой тебе будет радостный год,
На который ты наш потеряешь надзор,
Избежишь ты преследований и арестов,
И внимания неугомонных гвардейцев.
И любой твой проступок в указанный срок
Будет тут же забыт и потерян,
Всех любовниц твоих кровеносный поток
И твое утверждение зверя,
Что тела их терзает, как прежде мое,
Для закона останется мягкой игрой.
– Ты исторгла меня в этот мир для потерь,
Мне по прежнему снятся твои плоть и постель.
Твоя грудь как вулкан, облака-поцелуи,
Привлекает к горячей вершине тугой,
А кровать твоя – храм, должен где побывать
Каждый в жизни своей верноподданный твой.
За убийство хочу ложь меж бедер твоих,
Снова сладость твою с изумленьем вкусить,
Ощутить твои губы на святом напряженьи,
И в тебя совершить неземное вторженье,
Меж твоих ягодиц изверженье свершить,
Знаменуя отказ от чудес размноженья.
Я устал для всех прочих невнятных растрат,
Твои прелести только мой пламень манят,
Мне нужны нынче тонкость и невинности мрак,
Тонкой талии блеск, рифмы ловкая грань,
Я свершу с наслажденьем, что ты ждешь от меня,
Если вновь ты во мне возродишь короля.
– Миновали года развлечений и страсти,
Расцвели мандрагоры в полуночных садах,
Мне в твоих больше нет наслажденья объятьях,
Я не вижу тебя в изворотливых снах.
Лучше я пересплю с трупом сладкочервивым,
Прокаженным отдамся, мудрецу, палачу,
Чем позволю себе перестать быть брезгливой,
И в себя полукровку я вновь допущу.
Злость меня обнимает, кровью жаркой полна.
– Если так, то прошу твоего молока,
Чтобы сил его пряных мне позволила ярость
Превзойти в неминуемой схватке врага.
И сжимает она королевскую грудь,
В губы ткнула мне черный упругий сосок,
И закрыл я свои в восхищеньи глаза,
И заполнил мой рот животворный поток.
Вязкой жидкости горечь раны полнит мои,
Грудь, конечности и возрождает огни,
Утонувшие было средь дней безутешных,
В распорядка уныньи пустом и прилежном.
Снова стал я к безумью готов соблазненья,
Одолев суетливый тайфун обновленья,
Разорвавший на клочья мою злую судьбу.
Ухмыляясь, меня изучает полковник,
И в глазах его похоть с тоской верховодят.
Распаляя себя, он склонился вперед,
Грудь вторую сжимает, пытает и мнет,
Скалит он недовольные волчьи клыки,
И сосок между пальцев зажимает в тиски.
Неужель было мало несчастий и бед,
Неужели насильников стал удачным проект,
Королевское семя жизнь зачало вовне
Восхищенного лона и снова войне
К нам придти предстоит, чтобы маршем и гимном
Наши были озвучены окопы-могилы.
Два гвардейца меня провожают в гараж,
Здесь позволено взять мне любой экипаж.
Полицейский «фрегат» взор мой очаровал,
Что в углу за броней чернотелой застрял.
Его ржавые крылья, его мятый капот
Время помнят моих громогласных забот.
Много раз видел в зеркале я машину сию,
От погони спасаясь во тьме и хмелю.
Я занять пожелаю с другой стороны
Место полное злобы и жадной вины.
И сажусь я за руль костяной и резной,
Трепет древней машины возрождаю живой,
И на пыльном стекле пули быстрой следы
Возбуждают во мне боль мечты бунтовской.
Проведу я фрегат по спирали бетонной,
Наслаждаясь рычащей его прямотой,
Он прорвется на улицу из двери укромной,
Тишину ослепив двуязыкой тоской.
Промозглым утром тем туман скребет о камень,
Из желчных фонарей высасывает пламя,
Любовный бьется стук о сомкнутые ставни,
Сто тысяч извращений недвижность штор скрывает,
Взошло светило над стеною городской,
И восход расплывается гнойной слезой.
Я себя тороплю, с каждым днем в этом мире
Все становится меньше привлекательных дев,
Года будет с излишком, чтобы всех их измерить,
Выбрать самых всех спелых для мрачных утех.
Я боюсь, заржавели стальные оковы,
Плети спутались, переплели все хвосты,
По укусам разноцветные кляпы тоскуют,
Латекс ждет возвращенья лубрикантной весны,
И как звери, чью силу хозяин смиряет,
Прячут ярость свою в неприметном шкафу,
Вечнотвердые фаллосы – злобные твари,
Рвутся нежной добычи разорвать красоту.
Года хватит с лихвой насладиться насильем,
И дары принести всем богам опостылым,
И никто не посмеет отобрать у меня деву,
Коли словом своим защитит королева.
Я смогу очищенье во тьме обрести,
И себя от унылых страданий спасти.
Мимо свалки проносит меня мой фрегат,
От которой исходит вдохновляющий смрад,
И грифоны облезлые, разрывая мешки,
Крыс разгоняют восхищенными воплями,
В исступленной досаде крича друг на друга,
Клювы в трещинах древних стучат суетливо,
Обвисают на них презервативы
Волочатся в объедках ободранные крылья,
Перья сломаны, глаз опорочен бельмом,
Хвост облезлый по грязи бьет в неистовстве злобном,
Спор за тухлое мясо стал столетней войной.
И разносится клекот над трассой пустой,
Нет ни ярости в нем, ни тоски о былом,
Много лет уж бесплодье терзает их гнезда,
Вырождение их увлекло мелкокостно,
И все чаще птенцы небесам неприятны
И коротким крылом грязь взбивают в канаве.
Под сиденьем, что справа блестит от меня,
Чемодан есть из тех, где обычно хранят
Воспаленные тайны империй изгнивших
Или письма, что жены неверные пишут.
Поворот миновав, я коснулся замка,
Но моя для него не подходит рука,
Возмущенно кричит он о горестном взломе,
Голос кажется мне неприятно знакомым.
Но уже нахожусь я у нужного дома,
С изумленьем взирая на высокую стену
Из пригодного для бомбоубежищ бетона.
И венчает ее вся в колючках спираль,
Вынуждая защитное поле мерцать.
Пред фрегатом открылись кружевные врата,
Волоски на руках поднимались когда
Электрический вал с дрожью я превозмог
И немало погибло бы юных солдат,
Если штурм пожелал бы занять сей чертог.
Механических стражей полон выцветший сад,
Их орудья на солнце усталом блестят.
Провожает меня их внимательный взгляд,
Глаз кошачьих придирчивый морок плывет
И зовет и манит и сжигает живьем.
Прозревают они всех опасностей блеф,
В постижении мудрости пуль преуспев.
Мне известен район сей, здесь часто бывал
Я когда знак на жертвы свои помещал.
На плече приносил деву я обнаженной
И сознания благоразумно лишенной,
Чтоб на грудь ее черного поместить паука
И пока она бредила в кожаном кресле,
Обретая в себе арахнида бесчестье,
Я мечтал о грядущих златых временах,
О кометах падучих и сна панацее,
И о смерти прекрасной моей королевы.
Открывает мне дверь юный воин нагой,
Член упругий цепочкой обвит золотой,
Кольца ловко проткнули соски и пупок,
А в глазах удовольствия мрачный исток
Все хранит свои нежные латекс и сталь,
Черной кожи тоску, соблазненья янтарь,
Где с улыбкой пустой недовольные страсти
В пресыщенья жестокой печали увязли.
Светлой прядью небрежной смущенно прикрыт
Глаз насмешливо-чистых неземной малахит,
Ногти черные вдвое длиннее моих,
На запястьях оковы из кожи блестящей,
С томной стали кольцом, наслажденья манящим.
И щипцами изъедена бровь золотая,
Увлеченный порок ей изгиб предлагает,
И в движении губ поцелуев межлунных
Пыль сияет в восторге штормов многоструйных.
Я за ним перешел в холла сумрак туманный,
Где средь пальм притаились орхидеи-мулатки
И меж люстры подвесок обвисло-хрустальных
Бьется свет в исступленно-глумливом припадке,
Статуй мраморных стража под аркой стоит,
И колонн маслянисто мерцает гранит.
В том тропическом мареве юная плоть
Словно злой лихорадки виденье плывет,
И качает бедром, бледной нежности морок,
За собою манит под оборванный полог.
Возлежит на кровати в три шкуры медвежьих,
Под шелками, вобравшими ровность прилежно,
Узкоплечий старик в парике чернокудром,
Замер он в созерцаньи потерянно мудром.
У изножья его на огромном экране
Отрок длинноволосый, в тенях и румянах
Растирает по члену чужому помаду.
О тестикулы бьется локон златотугой,
Губы черные пенной исходят слюной,
Тонких стая цепей член сжимает собой.
– Я тебя узнаю, королевский бастард,
Сын владычицы – шлюхи и роты солдат.
Ты к предательству склонен как солнце к затменью,
Сохраняешь его ты забывчивой нефтью,
Удивить нас желаешь бесподобным явленьем
И людей о себе с отвращеньем заставить
Говорить словно ты есть предвестник страданий.
Униформу на твоем обесчещенном теле
Алхимических войск лицезреть мне приятно.
Сам служил в них когда-то, управляя големом
И сжигая врагов философским напалмом.
Сей мундир я нашел в доме рыжеволосой,
В перерыве меж наслажденьями громкими,
Ожидая, пока к ней, опутано-сонной,
Сознанье вернется, неуверенно-робкое.
Плыл за окнами белым соглядатаем холод,
Между щелями окон хвалебные оды
Пел потерянный вьюгой ветер смурной,
Восхищаясь тому, как кричала и выла,
Юной прелести дева, терзаема мной.
Одинокой оставив, на восток был отправлен
Вслед за братом отец усмирять наглецов,
Пожелавших отнять у королевства
Несколько изувеченных тьмой островов.
Я открыл шкаф рассохшийся, глухо скрипевший,
Где меж платьев, сорочек и кружев распутных,
Сей мундир пребывал, отдыхая от битв,
Весь в ожогах и шрамах, упрямо-беспутных.
Без погонов и знаков различия,
На петлице гомункулус сворачивается,
Происхождения святые таинства