Король-предатель. Скандальное изгнание герцога и герцогини Виндзорских

Andrew Lownie

TRAITOR KING

Copyright © by Andrew Lownie, 2021

© Пономарева М.В., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1. Год трех королей

В пятницу, 11 декабря 1936 года, в парламенте прошло окончательное голосование по Акту об отречении, и Эдуард VIII перестал быть королем. Он правил 326 дней. Так сбылись опасения его отца – не пройдет и двенадцати месяцев с его смерти, как сын «погубит себя».

Новоиспеченный герцог Виндзорский провел вторую половину дня, собирая вещи и читая письма поддержки и сочувствия в своем загородном доме форт Бельведер в Большом Виндзорском парке. Псевдоготическое нагромождение из зубчатых стен, турелей и башен было возведено для Уильяма, герцога Камберлендского, между 1746 и 1757 годами. Позже, в царствование Георга IV, к нему приложил руку архитектор эпохи регентства^[1] сэр Джеффри Уайетвилль.

Принц Эдуард занял эту королевскую резиденцию в 1929 году. Потом он напишет: «Форт был для меня больше, чем дом, это был образ жизни. Я создал форт так же, как мой дед создал Сандрингем, я точно так же его любил, тут прошли самые счастливые дни моей жизни»^[2].

Сэр Джайлс Гилберт Скотт добавил гостевое крыло в 1936 году, а Эдуард установил центральное отопление, ванные комнаты, теннисный корт, бассейн и турецкую баню в подвале. Это место стало для него убежищем: здесь принц проводил в развлечениях большую часть выходных, и именно здесь разыгрался его роман с женщиной, ради которой он отказался от трона. Теперь Эдуард должен был покинуть свой дом и распрощаться с персоналом, чтобы отправиться в неопределенное будущее.

В 16:00 Уинстон Черчилль, ранее обедавший с ним, покинул Форт со слезами на глазах, бормоча строчки из стихотворения Эндрю Марвелла об обезглавливании Карла I:

 
И в сцене памятною той
Застыл он будто бы немой.
 

Затем последовал прощальный ужин в кругу семьи: его сестры Марии и матери, королевы Марии, вдовы Георга V, его младших братьев – Генри, герцога Глостерского, Джорджа, герцога Кентского, и Берти, нового короля Георга VI.

В 19 часов верный шофер Джордж Лэдброк отвез Эдуарда в находящийся в пяти милях Ройял-Лодж, где собралась вся семья. Атмосфера стояла напряженная: Берти привыкал к бремени своего нового положения, пока остальные пытались оправиться от последних событий: Дэвид (так звали Эдуарда среди близких) угрожал покончить жизнь самоубийством, если ему не дадут жениться на дважды разведенной американке Уоллис Симпсон.

Новый герцог Виндзорский наконец почувствовал себя свободным. Одержимость Уоллис дала ему возможность отказаться от королевских обязанностей, которые с каждым днем тяготили все сильнее. Она же позволила правительству, обеспокоенному отсутствием у него необходимых для монарха качеств и его политическими взглядами, особенно в отношении Германии, заставить его отречься от престола.

В 21:30 еще продолжался ужин, когда прибыл адвокат Уолтер Монктон, доверенный советник Эдуарда и его друг со времен Оксфорда, чтобы сопроводить бывшего короля в Виндзорский замок для выступления перед народом. Они молча ехали по Лонг-Уолк – кернтерьер Уоллис по кличке Слиппер устроился на коленях у герцога – и свернули в огромный Верхний двор, он же Четырехугольник. Затем остановились у Государева входа, где их ждал сэр Джон Рейт, генеральный директор Би-би-си. Виндзор вышел из машины, держа сигару в одной руке и Слиппера – в другой, и представил Монктона Рейту.

Трансляция должна была проходить в бывших королевских покоях, небольших апартаментах в башне Августа. Учитывая их размеры, большую часть электрооборудования пришлось установить в коридоре. Эдуард поприветствовал техников и прошел в гостиную, где на столе уже стояли микрофоны и лежала вечерняя газета, а напротив расположили кресло. Рейт передал принцу листок и попросил прочитать вслух несколько строк, чтобы проверить громкость голоса – был выбран отрывок о большом теннисе. Затем герцог заскочил в туалет и вернулся со словами: «Полагаю, больше у меня не будет возможности воспользоваться этим местом»^[3].

Незадолго до 22 часов Рейт сел у микрофона, ожидая красного света. Когда сигнал подали, он начал: «Это Виндзорский дворец. Его Королевское Высочество принц Эдуард». Едва он освободил кресло, бывший король тут же сел в него.

«Наконец-то я могу сказать несколько слов от себя». Эдуард похвалил своего брата Берти и щедро отозвался о премьер-министре Стэнли Болдуине, продолжая:

«Я обнаружил, что не могу нести тяжелое бремя ответственности и выполнять свой долг короля так, как мне хотелось бы, без помощи и поддержки женщины, которую люблю… Теперь я полностью оставляю государственные дела и слагаю свои обязанности.

Возможно, когда-нибудь я вернусь на родину, но всегда буду с глубоким интересом следить за судьбой британской расы и империи, и если когда-нибудь в будущем смогу оказаться полезным Его Величеству на частной должности, то не потерплю неудачу. Теперь у всех нас новый король. От всей души желаю ему и вам, его народу, счастья и процветания. Да благословит вас всех Бог. Боже, храни короля».

После выступления заиграл государственный гимн. На протяжении всей трансляции за спиной герцога присутствовал Монктон. Когда он потянулся вперед, чтобы закончить речь, Виндзор положил руку ему на плечо и сказал: «Уолтер, будет лучше, если я уйду»^[4]. Уинстон Черчилль, всеми силами старавшийся воспрепятствовать отречению, не смог сдержать слез, пока слушал речь из Чартвелла, своей резиденции.

Уоллис Симпсон застала трансляцию в гостиной виллы Лу Вей, принадлежавшей ее друзьям, Герману и Кэтрин Роджерс, в Каннах, где она укрылась несколькими неделями ранее. «Я лежала на диване, закрыв глаза руками, пытаясь скрыть слезы, – вспоминала она позже. – Когда он закончил, остальные тихо ушли и оставили меня в покое. Я долго и неподвижно лежала, прежде чем собраться с силами пройти через весь дом и подняться в свою комнату»^[5].

В 22:30 Виндзор вернулся в Ройял-Лодж, чтобы попрощаться с семьей. Дикки Маунтбеттен, чьим шафером в 1922 году был Эдуард, по такому случаю приехал из форта и позже вспоминал: «Слезы еще не успели высохнуть у нас на щеках, как вошел Дэвид, но сам Дэвид ликовал. Он был похож на школьника, уезжающего на каникулы. «Все кончено! – твердил он. – Слава богу, все кончено!»^[6]

Королева Мария и королевская принцесса ушли первыми в 23:30. Чипс Чэннон, основываясь на своей записи из дневника о разговоре с Монктоном несколько дней спустя, написал, что «Королева Мария, как всегда великолепная, была нема, недвижна и очень царственна. Она предусмотрительно отказалась от траурного облачения на тот вечер, чтобы не навевать еще большего уныния»^[7]. Через полчаса прощание закончилось, и четверо братьев направились к дверям. Герцог Кентский с опухшими от слез глазами рыдал: «Это невозможно! Этого не может быть!»^[8]

Георг VI позже вспоминал: «Мы поцеловались, расстались на масонский манер, и он поклонился мне как своему королю»^[9]. Эдуард склонился перед новым королем и провозгласил: «Да благословит вас Бог, сэр! Надеюсь, вы будете счастливее, чем ваш предшественник» – и исчез в ночи, оставив королевскую семью наблюдать за его уходом^[10].

В сопровождении офицера личной охраны, старшего инспектора Дэвида Сторриера, Лэдброк под проливным дождем отвез герцога в Портсмут. Прибыв в 1:30 ночи к Главным воротам, а не к Юникорн-гейт, они с трудом – довольно символично – нашли Королевскую пристань. Военно-морская стража с винтовками и примкнутыми штыками в течение нескольких часов держала караул на холодной, темной и пустынной набережной. Присутствовали и некоторые члены личного персонала герцога: хранитель тайного кошелька Улик Александер;, его личный секретарь Годфри Томас и конюший с 1919 года Пирс Лег, вызвавшийся сопровождать бывшего хозяина в изгнании.

Виндзор со Слиппером под мышкой взошел по трапу на его величества корабль «Фьюри», в пользу которого отказались от выбранного первоначально корабля его величества «Чародейки». «Я знал, что безвозвратно остался один, – писал Эдуард позже. – Разводные мосты поднимались за моей спиной».

Глава 2. В ожидании свадьбы

Его величества корабль «Фьюри» отплыл в 2 часа ночи, но из-за плохой погоды встал на якорь у острова Уайт, чтобы герцог смог немного поспать. Капитану Сесилу Хоу пришлось в спешке одолжить постельное белье, посуду и стаканы с Королевской яхты; на борт был доставлен хирург-командир «на случай, если психическое состояние бывшего короля заставит его потребовать какой-либо медицинской помощи во время плавания»^[11]. Эдуард был в порядке, предпочитая сидеть в кают-компании до 4 часов утра, пить бренди и до изнеможения обсуждать события последних нескольких недель с Пирсом Легом и Уликом Александером, которые сопровождали его через Ла-Манш.

Бо́льшая часть времени была потрачена на отправку прощальных телеграмм друзьям. Когда Эдуарду сказали, что от беспроводной связи придется отказаться, едва корабль войдет в территориальные воды, было приказано вернуть «Фьюри» в море на то время, пока герцог не закончит с сообщениями. «Позже он с радостью признался другому приближенному лицу, лорду Браунлоу, что удалось порядочно сэкономить на письмах за счет бесплатных телеграмм»^[12]. Корабль пришвартовался на рассвете. Первым делом Виндзор позвонил Уоллис.

Практически всю субботу она в подавленном настроении провела в постели. Ее подруга Констанс Кулидж рассказала журналистке Хелен Уорден Эрскин, прослушав трансляцию:

«Можете ли вы представить себе участь более ужасную, чем публично оправдывать легенду о любви, которой вы не чувствуете? Сутки напролет проводить с мальчишкой средних лет, у которого нет другой цели в жизни, кроме как собственнической страсти к тебе?»^[13]

Уоллис, бывшая на два года моложе принца Уэльского, впервые была представлена ему на вечере, устроенном леди Фернесс в январе 1931 года. В течение следующих трех лет они встречались в обществе, и к январю 1934 года она стала его фавориткой. Вскоре принц заговорил о браке. Ситуация обрела критический оборот, когда сначала Эдуард стал королем в январе 1936 года, а затем в октябре Уоллис получила развод от своего второго мужа Эрнеста Симпсона, щеголеватого руководителя судоходной семейной компании, с которым состояла в браке с 1928 года.

Проблема заключалась и в двух разводах Уоллис – первый, ранний брак в возрасте двадцати лет с американским военно-морским летчиком Эрлом Уинфилдом Спенсером закончился разводом в 1927 году. По правилам Англиканской церкви во главе с монархом повторный брак разведенного человека при живом супруге считался недопустимым. Принцу необходимо было выбирать между короной и женитьбой на Уоллис. Хотя она предложила им расстаться, Эдуард был полон решимости идти вперед, даже если это означало отказаться от трона.

Помимо ее разводов, в правительственных кругах давно существовали опасения о пригодности Симпсон в качестве возможной королевы – не в последнюю очередь из-за ее прогерманских взглядов, любовников и больших трат принца на ее подарки – в том числе драгоценные камни. За ней было установлено наблюдение полиции.

В отчете Специального отдела за июнь 1935 года отмечалось, что миссис Симпсон:

«Считается персоной, предпочитающей общество мужчин и имеющей множество «романов»: встречалась с разными мужчинами по указанным адресам. Хотя она проводит много времени с Принцем Уэльским (ПУ), говорят, у нее на содержании есть тайный любовник»^[14].

В следующем месяце Лайонел Хэлси, казначей принца Уэльского, написал личному секретарю Георга V Клайву Уигрэму об Уоллис: «В настоящее время имеет очень солидный доход… Я также сообщил Его Величеству, что, по моему мнению, и миссис С., и ее муж сообща получают все, что можно, от Его Королевского Высочества»^[15][16].

Именно в такой обстановке в течение нескольких недель Уоллис получала угрозы и письма, наполненные ненавистью^[17]. По соображениям протокола они с Эдуардом жили в разных странах, пока не вышел абсолютный указ. 9 декабря клерк адвоката Эссекса Фрэнсис Стивенсон подал иск в Высокий суд с тем, чтобы абсолютный указ не вступал в силу из-за сговора и прелюбодеяний Уоллис с бывшим королем в своих домах на Брайанстон-корт, 5 и Камберленд-Террас, 1, в форте Бельведер и в отпуске на борту яхты «Налин» осенью 1936 года. Отказавшись уже от столь многого, теперь они могли не пожениться.

В правительственных кругах по-прежнему опасались сторонников герцога и личных амбиций Уоллис. 10 декабря офицер Скотленд-Ярда заявил комиссару сэру Филипу Гейму, что два сотрудника личной охраны остались с ней в Каннах, поскольку она «намеревалась «улететь в Германию»^[18]. Несколько дней спустя офицеры сообщили о телефонном разговоре Уоллис с герцогом о регулировании финансов после отречения: «Если они не обеспечат тебе этого (sic), я вернусь в Англию и буду бороться до победного конца. Коронация станет невозможна после той истории, которую я расскажу британской прессе»^[19].

10 декабря Гораций Уилсон, высокопоставленный государственный чиновник, написал канцлеру казначейства Невиллу Чемберлену о своих опасениях по поводу намерений Симпсон:

«…не только вернуться сюда, но и (потому тому, что она ожидает щедрого выделения государственных средств) организовать свой собственный «Суд» и – в этом не может быть никаких сомнений – сделать все возможное, чтобы создать неудобства для нового престолонаследника. Не следует думать, что она оставила надежду стать королевой Англии. Известно, что у нее безграничные амбиции, в том числе желание вмешиваться в политику: она поддерживала связь с нацистским движением и имеет определенные представления о диктатуре»^[20].

В ночь перед трансляцией герцога 500 сторонников нацистского режима собрались в Букингемском дворце, скандируя: «Мы хотим Эдуарда!» и «Раз, два, три, четыре, пять, мы хотим Болдуина, живого или мертвого!» Позже толпа собралась на Даунинг-стрит. На следующий день, во второй половине дня, 3000 человек приняли участие в массовом митинге в Степни, на котором лидер Британского союза фашистов сэр Освальд Мосли потребовал, чтобы вопрос отречения был поставлен перед народом. 11 декабря активистка сионистской кампании Бланш Дагдейл написала в своем дневнике, что ее друг, историк Джек Уилер-Беннетт, «отчитался: Риббентроп использовал миссис Симпсон, но добыть доказательства непросто»^[21].

Тем временем герцог из Булони пульмановским спецрейсом переправился в Австрию. Там ему предоставили в пользование замок Энзесфельд, дом баронов Юджина и Китти Ротшильд, недалеко от Вены, после того как выяснилось, что ему негде найти пристанище до момента свадьбы с Уоллис. Первоначальная эйфория теперь уступила место осознанию реалий сложившегося положения. В воскресенье, 13 декабря, архиепископ Кентерберийский произнес проповедь, в которой ругал герцога за то, что тот искал:

«…счастье, не совместимое с христианскими принципами брака, к тому же в кругу общества, чьи стандарты и образ жизни чужды лучшим инстинктам его народа… испорчен пагубной симпатией к вульгарному обществу и увлечением этой миссис Симпсон»^[22].

Герцог разозлился настолько, что консультировался с Монктоном по поводу судебного иска^[23].

В официальных кругах прошла волна облегчения: кризис с отречением, казалось, миновал и парочка нейтрализована. Люди, хорошо знавшие герцога, не тосковали по нему. Гарольд Николсон отметил в своем дневнике, после обеда 14 декабря с бывшим помощником личного секретаря герцога, сэром Аланом «Томми» Ласселлсом, как он:

«…испытывает облегчение, почти нескромное, от падения своего хозяина… Король был похож на ребенка из сказки, наделенного всеми дарами, кроме души. В нем не было ничего, что понимало бы интеллектуальные или духовные стороны жизни, искусство во всем его многообразии – поэзия, музыка и прочее – было ему недоступно, мертво… У него не было друзей в этой стране, тех, кого он хотел бы увидеть снова… У него не было души, и это сводило его с ума… Он никогда не заботился об Англии или англичанах. Он ненавидел свою страну и не любил, когда ему напоминали про обязанности»^[24].

Это мнение разделял депутат парламента Роберт Бернейс, который размышлял в своем дневнике несколькими днями ранее:

«У него нет ни одного настоящего друга, на которого можно положиться в этой ужасной ситуации. Он, похоже, находится в стадии замедленного развития: так и не перешел из отрочества в зрелость. Это избалованный ребенок с золотой ложкой во рту и менталитетом кинозвезды. Свою работу он видит исключительно в выступлениях перед ликующей толпой… Он никогда не имел полного представления о своих обязанностях. Воображал, что сможет спокойно уйти, возложив на плечи брата скучные церемониальные функции, и вести спокойную жизнь, ухаживая за садом в форте Бельведер и отдыхая на Ривьере. Время от времени прерываясь на открытие больницы или осмотр автопарка под столь много значащие для него одобрительные возгласы. Впервые ему открыли глаза на то, что отречение означает изгнание и что до конца своей жизни он не сможет служить никакой полезной цели»^[25].

Виндзор был непростым гостем в доме. Китти Ротшильд перевезла персонал из своей резиденции в Париже и приложила огромные усилия, чтобы сделать Шлосс как можно более гостеприимным. Принцу было предоставлено в распоряжение несколько комнат – спальня, гостиная, библиотека, комната для курения и ванная. Но он оставался в подавленном, раздраженном состоянии.

Герцог смотрел фильмы с Микки-Маусом, знакомился с местными достопримечательностями, гулял, играл в гольф и кегли, катался на лыжах и раз в неделю принимал турецкую баню в Вене. Были и карточные игры, в которых он «играл по высоким ставкам, а когда выигрывал, то радостно забирал свой выигрыш. Но ничего не платил в случае проигрыша»^[26]. По словам Пирса Лега, оставшегося в сопровождении, Виндзор «очень громко и долго играл на джазовых барабанах под граммофонную пластинку; выпивал довольно много бренди и исполнял свою знаменитую пародию на Уинстона Черчилля, пытающегося убедить его не отрекаться от престола»^[27].

Совершая покупки, он отправлял счета в британскую миссию, где никто не знал, что с ними делать, пока конюший не оплатил их из своего кармана^[28]. Вероятно, это был Лег. В конце концов британское правительство заявило, что закупки не являются их обязанностью, и счета были отправлены Ротшильдам. Обедая с сэром Уолфордом Селби, британским послом, Эдуард спросил, что это за серебряные кольца. Узнав, что это кольца для салфеток, герцог выразил удивление тем, что «при каждом приеме пищи не требовалось свежего белья»^[29].

Большую часть времени он проводил в телефонных разговорах с Уоллис – счет за связь в конце его пребывания дошел до 800 фунтов. Ожидалось, что Ротшильды оплатят и его.

Эдуард скучал по Уоллис. Перси Браунлоу, его верный друг, который еще в декабре сопровождал Уоллис на юг Франции, теперь присоединился к нему и вспоминал:

«Разговаривали с ним до трех часов утра… Вокруг его кровати, на стульях и столах, были развешаны фотографии Уоллис – я насчитал шестнадцать. Казалось, он заточил себя в склеп. И в этих закромах крепко спал в обнимку с маленькой подушкой, на которой вышиты инициалы У. С»^[30].

Униженный, возмущенный отказом своей семьи признать женщину, которую он любил, и затянувшимися финансовыми проблемами, Виндзор стал почти параноиком. Позже он признавался: «Именно чувство бессилия приблизило меня к критической точке. Я ничего не мог сделать, кроме как ждать и считать дни»^[31]. Ситуацию усугубляла ревность – Уоллис подозревала, что у герцога был роман с Китти Ротшильд.

Еще одной проблемой была серия статей, опубликованных 17 декабря в различных американских газетах. Материалы написал Ньюболд Нойес, муж троюродной сестры Уоллис. Нойес, на тот момент совладелец «Вашингтон Ивнинг Стар», крупнейшей ежедневной столичной газеты, предложил написать несколько статей в поддержку пары. В ноябре прошедшего года он приехал в Великобританию, где ему предоставили офис в Букингемском дворце, и на основе трехчасовых интервью набросал около 14 000 слов. Но теперь статьи пришлись не по вкусу самим героям.

Уоллис объявила, что не приглашала автора в Великобританию, они не были знакомы и она не одобрила статьи. Весь следующий год стороны обменивались замечаниями о достоверности материалов, и Уоллис попыталась подать в суд на Нойеса. Адвокатом должен был выступить Арман Грегуар, который представлял интересы ее бывшего мужа Эрнеста Симпсона во Франции. Выбор оказался неудачным.

Грегуар, чью внешность отличал полученный в дуэли шрам на левой щеке, также был адвокатом важных должностных лиц Гитлера: министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, заместителя фюрера Рудольфа Гесса, главнокомандующего люфтваффе Германа Геринга. Грегуар также представлял в Париже сэра Освальда Мосли, где тот отвечал за распределение средств, выделенных Муссолини Британскому союзу фашистов. Арман был основателем и руководителем фанатичного движения франкистов Марселя Букара, одной из ведущих фашистских ячеек во Франции. Под псевдонимом Грег Ле Франк адвокат публиковал прогитлеровские статьи в «Ле Франсист», официальном журнале движения. Согласно отчету французской газеты «Сюрте» за 1934 год, он был «одним из самых опасных нацистских шпионов»^[32].

Тот факт, что именно Грегуара Уоллис назначила своим адвокатом, еще больше упрочил опасения в официальных кругах. Уже 18 декабря, через неделю после отречения, дипломат Орм Сарджент составил докладную записку о связи герцога с Риббентропом. Сарджент отметил, что Гитлер был «очень огорчен тем, как пошли дела в стране, поскольку король пришелся фюреру по душе, понимал его принципы и был готов внедрить их в свою вотчину»^[33].

* * *

У герцога по-прежнему было вспыльчивое, угрюмое, скучающее и подавленное настроение. Китти Ротшильд изо всех сил старалась его развлечь, устроив музыкальное шоу в канун Рождества с приглашенными артистами из Парижа, но герцог не удосужился присутствовать. На следующее утро Китти положила подарок – набор сапфировых запонок от Картье – на тарелку для завтрака. Подарок застал Эдуарда врасплох, но он тоже пообещал ей кое-что. Позже в тот же день герцог «подарил Китти свою фотографию с автографом»^[34]. Тем временем Уоллис провела Рождество на вилле Мореск в гостях у Сомерсета Моэма со своей подругой, дизайнером интерьеров Сибил Коулфакс.

Прибытие в замок Энзесфельд старого друга Эдуарда «Фрути» Меткалфа помогло исправить ситуацию. Меткалф был на три года моложе герцога: высокий, красивый кавалерийский офицер, получивший Военный крест во время Первой мировой войны. Двое мужчин встретились во время турне Виндзора по Индии в 1922 году. Эдуард быстро назначил Меткалфа адъютантом – принца привлек оптимизм ирландца, добродушие, преданность, умение разбираться в лошадях и личная дружба со многими махараджами.

Герцогу требовалось время, чтобы свыкнуться с новой ситуацией. Валлийская гвардия не хотела видеть его своим главнокомандующим, а Эдуард также перестал быть членом Тайного совета. Но были и компенсации: приглашения открыть колонию нудистов Зорин-Спрингс и стать мэром Чиппева-Фолс в Висконсине. А театр «Орфеум» в Лос-Анджелесе предложил Эдуарду и его «прекрасной леди» миллион долларов и особняк в Голливуде за участие в съемках «потрясающего исторического фильма»^[35].

Герцог продолжал названивать новому королю в любое время суток, но сам отвечал не всегда. «Сегодня вечером за ужином ему сказали, что король желает поговорить с ним по телефону. Эдуард заявил, что не может ответить на звонок, но попросил соединить его в 22 часа», – написал Джон Меткалф своей жене Александре 22 января. «В ответ его величество заявил о своем выступлении завтра в 6:45 утра, поэтому он не может говорить в другое время. Было жалко видеть лицо Эдуарда. Он не мог в это поверить! Герцог так привык, чтобы все делалось по его желанию. Боюсь, у него будет еще много подобных потрясений»^[36]. В конце концов Георг VI велел коммутатору Букингемского дворца вообще не звонить брату.

Эти телефонные звонки, которые прослушивались немцами, нужны были Эдуарду не только для того чтобы уладить собственные дела – его имущество было перевезено из форта Бельведер во Фрогмор. Герцог хотел договориться о финансовом урегулировании и добиться признания Уоллис семьей.

Берти сочувствовал брату, но его мать королева Мария была непреклонна – ничто не должно создавать впечатления, будто королевская семья приняла эти отношения. Такую точку зрения разделяли новая королева и большинство придворных. Когда лорд Квинборо спросил Елизавету, сможет ли герцог вернуться в Британию, она якобы ответила: «Не раньше, чем на мои похороны»^[37].

Результатом стало охлаждение отношений между братьями и неприязнь, которая сохранилась на протяжении всей жизни герцога. Он был шокирован тем, что у младшего брата не было времени на долгие и частые телефонные звонки, но настоящий разрыв произошел из-за финансовых вопросов.

При отречении было решено, что герцог будет получать 25 000 фунтов стерлингов в год – ежегодную ренту, традиционно выплачиваемую младшему брату монарха либо из Цивильного листа, либо, если парламент не даст добро, лично от брата. Быстро выяснилось, что бывший король оказался намного богаче, чем утверждал или предполагал. Он сказал своему брату, что у него есть чуть меньше 100 000 фунтов стерлингов. Хотя на самом деле у него было около 800 000 фунтов стерлингов на депозите за границей, большая часть которых контролировалась миссис Симпсон; и еще 80 000 фунтов стерлингов вскоре должны были быть выплачены из Цивильного листа и от герцогств Корнуолла и Ланкастера^[38].

Герцог счел, что его личное богатство не имеет отношения к компенсации за отказ от королевских владений Балморал и Сандрингем, повторив, что он недостаточно обеспечен, «учитывая положение, в котором я ныне пребываю, и жертвы, которые я принес»^[39]. Переговоры по этому вопросу должны были продолжаться в течение следующего после отречения года.

Несколько недель спустя к Эдуарду прибыл его старый друг Уолтер Монктон, чтобы попытаться договориться о финансах после того, как Виндзор якобы пригрозил не продавать Балморал и Сандрингем, заявив, что «синдикат спортсменов Седьмой авеню» в Нью-Йорке готов платить за аренду имущества сумму достаточную для того, чтобы не поднимать вопрос о продаже^[40].

Фиктивная продажа Сандрингема, Йорк-коттеджа, Балморала, Биркхолла и их содержимого обошлась в 256 000 фунтов стерлингов, которые, будучи вложенными в целевой фонд, приносили доход в размере 5000 фунтов стерлингов в год. Вместо того чтобы открывать ящик Пандоры, добиваясь выделения средств через Цивильный лист, Георг VI согласился добавить к этой сумме еще 20 000 фунтов стерлингов. Взамен Виндзор условился выплачивать бывшим сотрудникам пенсии в размере 5000 фунтов стерлингов в год^[41].

«Конечно, он каждый день по нескольку часов названивает в Канны», – написал Фрути своей жене 24 января. И добавил:

«Мне кажется, что эти разговоры проходят не очень хорошо… Она, похоже, всегда придирается к нему или жалуется на что-то, чего, по ее мнению, он не сделал и не должен был делать… Все, ради чего он живет, – это воссоединение с ней 27 апреля^[42]. Когда мы возвращаемся каждый вечер после катания на лыжах, Эдуард говорит: «Еще один день почти подошел к концу». Это очень трогательно. Никогда я не видел человека, так безумно влюбленного…»^[43]

Проблемы продолжались, о чем говорилось в ежедневных письмах Меткалфа своей жене. «Уоллис каждый день звонит ему по телефону. Кажется, герцог всегда оправдывается за то или иное», – написал Фрути 27 января. «Мне так жаль его, никогда у него не получается угодить ей»^[44].

«Вечера в последнее время были ужасными», – написал он жене неделю спустя:

«Он и не думает ложиться спать раньше 3 часов ночи, а теперь начал играть на аккордеоне и волынке. Прошлой ночью они чуть не поссорились по телефону. Уоллис якобы прочитала о его романе с Китти! Это звучит чертовски забавно, но могу сказать тебе, что прошлой ночью это была совсем не шутка. Эдуард пришел в ужасное состояние. Их беседа длилась почти два часа»^[45].

Китти Ротшильд решила, что с нее довольно, и в тот же день вернулась в Париж. Герцог все еще был в постели и, как сообщал Меткалф:

«Так и не предпринял попыток попрощаться с ней или поблагодарить! Китти было ужасно больно, и я ее не виню. Временами с ним ужасно трудно, и это худшее из всего, что он сделал. Я отправился на станцию с письмом, которое Эдуард написал после моей просьбы, и это немного улучшило ситуацию. Он так и не встретился со слугами, чтобы дать им чаевые или поблагодарить (все из-за постоянных переговоров с Каннами. Это никогда не прекращается)…»^[46]

Даже после того, как финансовые разногласия были почти улажены, будущее пары оставалось неопределенным. Например, где они должны были жить? Было ясно, что им не рады в Британии, и тот факт, что герцогу теперь придется платить подоходный налог, также не играл им на руку. Были предварительные переговоры о покупке Клойстерса, огромной готической резиденции за пределами Балтимора, построенной в 1932 году, но они ни к чему не привели^[47].

9 марта, в рамках подготовки к третьей свадьбе, Уоллис со своей горничной Мэри Берк и двадцатью шестью местами багажа переехала в замок Шато-де-Конде, сказочный дворец на Луаре с высокими башнями, остроконечными турелями и дверными проемами в готическом стиле^[48]. Расположенный на возвышенности с видом на сельскую местность, замок был построен в 1508 году. В 1927 году поместье продали Шарлю Бедо, мультимиллионеру, франко-американскому бизнесмену и другу Германа Роджерса. Брат Германа, Эдмунд, был главным финансовым агентом Бедо в Америке. Эдмунд сколотил состояние на системе оптимизации работы, которая повысила производительность труда.

Бедо, пятый по богатству человек в Америке, и его жена-американка Ферн приступили к модернизации замка Конде, установив центральное отопление, телефонную систему стоимостью 15 000 долларов с штатным телефонистом, ванные комнаты в стиле ар-деко, огромные холодильники, бар на старой кухне и спортзал с новейшими тренажерами. Подземный ход вел в старый охотничий домик, который Бедо превратил в бильярдную.

Интересно, что сам Герман Роджерс расположился по соседству со спальней Уоллис, на кушетке в гостиной. Как Уоллис писала позже: «Это было самостоятельное решение Германа. Он спал в соседней комнате с пистолетом под подушкой с тех пор, как я приехала из Англии, более трех месяцев назад». Наверху было еще несколько спален, одну из которых заняла Кэтрин^[49]. И там Уоллис, официально сменившая свое имя на Уоллис Уорфилд, ждала окончательного решения по поводу брака.