Read the book: «Под знаком OST. Книга 2»
Редактор Елена Немых
© Елена Немых, 2025
© Наталья Назарова, 2025
ISBN 978-5-4493-1557-1 (т. 2)
ISBN 978-5-0064-6121-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Под знаком OST
Часть 2 (1942—1945)
авторы: Елена Немых, Наталья Назарова
Посвящается жертвам диктатур
События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.
2004 ELENA NEMYKH ©
2016 ELENA NEMYKH ©
2025 ELENA NEMYKH ©
Предисловие
Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, вдохновила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. В 2007 году я сняла документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», фильм стал лучшим документальным фильмом на фестивале «Будь! Россия!» в 2025. В 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Дмитрий Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь».Автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая. Эта книга о судьбе остарбайтеров.Наталья Назарова – сценарист и режиссер сделала бесконечно много для этого проекта, но ушла от нас безвременно (1969—2025). Я посвящаю эту книгу ей.Елена Немых, режиссер-постановщик — художественного фильма «Я вернусь»
Наталья Назарова – сценарист фильма «Я вернусь» (1969—2025)
Елена Немых- автор книги и автор идеи, режиссер-постановщик фильма «Я вернусь»
Глава 1. Третий рейх. Завод / Деревня. Германия. Апрель 1942
Белое полотнище простыни натянули на двух столбах в бараке остов. Показывали хронику фашистской Германии. Фильм считался агитационным, про хорошую жизнь, про ударный труд на немецких заводах и фабриках. Зрители – работницы химзавода. Они лузгали семечки и хохотали, рассматривая сытые лица артистов на экране. Надзирательница с дубинкой стояла рядом и не понимала, что вызывает такой дружный смех. На киноустановке крутился черно-белый фильм с редким добавлением – звуком. Агитка делалась по личному приказу Гиммлера, она изобиловала кадрами счастливых девушек из Советского Союза, приехавших в Германию на заработки. Голос за кадром казался излишне бравурным: «Доблестные части Вермахта вошли на территорию Советского Союза в июне 41 года. Местные жители встречали немецких захватчиков с хлебом и солью». На экране в этот момент показали настоящую хронику: въезд солдат Вермахта на мотоциклетах в деревню, девушек в венках из цветов на голове с пришпиленными разноцветными лентами и в народных костюмах: сарафанах и косоворотках. Они действительно встречали армию Гитлера с хлебом и солью. Однако в аппетитный каравай на расшитом рушнике остовки не поверили:
– Ага, прямо так. С хлебом и с солью!
– Ага. Да, враки все это. Наше село бомбили. И все село спалили.
Надзирательница зашикала на зрительниц:
– Молчать! Иначе выгоню под дождь на три часа!
Девушки притихли, вкрадчивый мужской голос продолжал по-немецки: «Уставшие воины были рады найти в освобожденных селах воду, еду, ночлег. Сотни украинских, русских и белорусских девушек решили завербоваться на работу в Германии в местном арбайтслагере». На экране уже шли следующие кадры: немецкая комендатура, очередь из желающих поехать, приезд остарбайтеров в теплушках в Германию, их разгрузка с чемоданами, узелками, котомками, у некоторых в руках – даже балалайка и гармонь. «Вот счастливое лицо первой посетительницы лагеря в Германии. Комфортабельные бараки ждут наемных рабочих со всей бывшей территории Советского Союза. Хорошая еда, достойная оплата за труд, проживание в трудовом лагере», – голос вкрадчиво комментировал происходящее на экране.
Неожиданно на экране показалось лицо Муси с агитационным плакатом в руках, на нем надпись: «Свободная Германия ждет вас!» Тоня, которая сидела рядом с Растопчиной, удивленно посмотрела на свою новую подругу. Муся – звезда кинохроники? Неожиданное открытие! Однако ошарашенное лицо самой девушки, которая с ужасом смотрела на саму себя на экране, говорило об обратном: Мусю шокировала кинохроника. Как оказался плакат в ее руках? Да еще и агитационный? Муся смутно помнила первый день в лагере, но наморщила лоб и вдруг эта сцена всплыла в ее памяти: солдат, который сунул ей древко плаката прямо в руки, фрау – рядом с киноаппаратом, сама кинокамера и оператор, который ее снимал. Она вспомнила, как бросила транспарант прямо там, на плацу, но в фильме этот момент – искусно отрезан. На экране уже проплывали другие кадры: работа в цехах, обед в столовой, крупно – немецкая арбайтскнижка с наклеенными марками за работу. Сняли даже руки, которые считали деньги. Мусе стало ужасно стыдно, по всему выходило, что именно она в фильме агитировала за работу в фашистской Германии, и зарплату, и проживание в бараках. Но, возможно, ее никто не узнал? Она очень надеялась, что ее лицо не запомнится. Однако часть остовок уже развернулась к ней. На лицах – удивление. Неля, главная заводила, громко сказала вслух на весь барак:
– Ой, фифа! Ты что ли?
Девушки загалдели:
– Ой, смотри, наша что ли?
– Чего-то лицо у нее слишком счастливое!
– Муся? Ты?
Голос за кадром продолжал беззастенчиво врать, что вызывало у зрительниц только насмешки. Они зашумели:
– Хорошая еда, слышала? Ага, вчера вот была…
Остовка изобразила, как ее тошнило: – Очень хорошая
А девушки комментировали дальше:
– Ага, заплатили! Как же!
– Вот врут… А? (Мусе) Вранье!
Плотная работница с конопатым лицом, новенькая из Таганрога, засвистела в два пальца:
– Кинщика на мыло!
Девушки начали все больше хохотать и топать ногами. Надзирательница встала с места, пытаясь успокоить разбушевавшихся остовок. Проектор она выключила и зажгла свет:
– Молчать!
Но барак не утихал:
– Вранье! Вранье! Вранье!
– Ага, условия… ой, не могу! И хлеба завались. Ой, не могу!
– Кинщика на мыло!
– Ой, Тонька! Смешно… Правда?
– Да, смешно…
Надзирательница вспыхнула, начала тыкать в остовок своей палкой:
– Ну-ка, ты и ты… Встали и вышли…
Она выгнала особо рьяных на улицу под проливной дождь:
– Молчать!
В итоге на улице оказались: Муся, Тоня и еще пять остовок из барака. Среди них и новенькая из Таганрога – рыжая Валентина. Надзирательница командовала:
– А ну, пошли… пошли…
На улице хлестал холодный дождь, он отрезвляющим душем стал для тех, кто оказался на улице:
– А, сволочи! Не пойду…
– Молчать!
Семь девушек, включая Мусю и Тоню, мокли под дождем. Надзирательница выстроила их в шеренгу, палкой заставляя встать на колени. Девушкам – холодно, они дрожали от страха и леденящего душу предчувствия скорого наказания. Надсмотрщица командовала:
– Молчать… И стоять, я сказала…
Муся стояла на коленях вместе со всеми и шептала, закрыв глаза:
– Ох, Тоня… Холод какой.
– Холодно!
– Ага… Холодно.
Муся октрыла глаза, повернула голову и увидела бледное лицо Тонечки. Ей совсем стало худо, очевидно, что ее нужно спасать, иначе она и упадет. С волос ее текла потоком вода, одежда – мокрая. Муся тихо зашептала:
– Тонька, а почитай свои стихи, про ласточку.
– Ага…
Предложение Муси вызвало одобрение, рыжая Валя прибавила:
– Давай, а то околеем…
– Ой, давай, читай побыстрее…
Тоня выпрямилась, потерла свои запястья и, вдохнув полной грудью, начала читать:
«Как ласточка среди грозы и бури,
страдаешь ты, когда гремит гроза!
Но не сдаешься, голову понурив,
из глаз твоих не капает слеза!»
Надзирательница подскочила к Тоне, резко ударила ее по спине палкой:
– Молчать! Тихо, кому сказала… Разоралась!
Девушка упала в грязь лицом, остальные остовки зашумели:
– А вот не будем молчать.
– Девчонки, беритесь за руки! Теплее будет!
Девчонки подняли Тоню с земли, взялись за руки. Рыжая Валентина заорала:
– Ага, мне не холодно…
– Ага, ласточки, беремся за руки!
– Ой, не могу! Ласточки, да!
Они стали декламировать хором:
«Но не сдаешься, голову понурив,
из глаз твоих не капает слеза!»
Остовки простояли под дождем на коленях еще час, читая дружно и хором стихи. Лишь некоторое время спустя надзирательница загнала их, мокрых, продрогших и несчастных, в барак. Там девушки быстро переоделись в сухое, выпили горячий чай из алюминиевых кружек, вернее обычный кипяток, который разлила им Валентина. Еще полчаса, и девушки заснули на нарах, счастливые, что отделались легким наказанием, а ведь могли бы и в карцер попасть. Тоня и Муся, обнявшись, заснули вдвоем на постели под драповым серым одеялом. Однако встали они уже через три часа. В пять утра, как обычно, надзирательница заколотила палкой по их деревянным кроватям, заставляя проснуться:
– Подъем… Давай шевелись… Бегом… Шевелись, свинья! Сказала же… Пошла, бегом… Бегом…
Вдалеке привычно гудела заводская сирена. Девушки неохотно вставали. Многие жаловались на плохое самочувствие, на боли в животе. Надзирательница решила вызвать на плац врача, чтобы тот осмотрел остовок. Выходить больным на работу – строжайше запрещено! Она тыкала девушек в бок палкой: – Встаем…
Девушки ворчали: – Разоралась…
– Ох, не знаешь, сегодня нас на химзаводе будут смотреть? Или куда? Врач, говорят, придет.
– Девочки, меня подождите…
– Бегу!
Муся то же встала с кровати, умылась, почистила зубы, надела форму работницы химзавода и вышла на плац. Однако подруги Тони нигде не было видно, хотя на плацу уже все построились. Муся решила вернуться в барак, где увидела худощавую фигурку Тони, свернувшейся клубочком на нарах. Она наклонилась над девушкой:
– Тоня! Ты чего?
– Ой, Муся, встать не могу… Вообще…
Но в этот момент в барак вбежала разъяренная надзирательница. Все девушки были уже во дворе химзавода, а на кровати лежала одна бедная Тоня, и тряслась мелкой дрожью так, что у нее зуб не попадал на зуб. Надзирательница заорала:
– Так? Кто это там? Вставай, шевелись!
В барак вошла Валентина:
– Тонька, вставай! Смотри, я тоже хриплю. Но, мне сказали по секрету: отправят в лазарет – хана!
Тоня захрипела:
– Ох, попробую!
Муся и Валентина помогли ей подняться, но видно, что Тоне тяжело вставать, ноги отказывают. Мусю охватило отчаяние:
– Слушай, помоги мне! Давай ее как-нибудь поднимем!
– Давай!
Тоня зашептала:
– Встаю!
Она вдруг закашляла, и девушки, подхватив подмышки, потащили ее на плац. Остовки уже выстроились во дворе в две шеренги. Увидев, как тащат в строй Тоню, они начали шептаться:
– Смотри, девчонка заболела…
– В лазарет ее надо…
– Лазарет? Ох, там еды не дают…
– Жалко.
– Тиф наверное…
– Ой, тиф… ужас!
Муся и Валентина встали в строй остовок, поддерживая Тоню под руки. Та еле стояла, ноги у нее подкашивались, она почти потеряла сознание. Заметив свирепый взгляд надзирательницы, проходящей вдоль строя, Муся выдавила:
– Все хорошо!
Вдруг обернулась Неля. Она, увидев бледную Тоню, скривилась, ей очевидно, что та больна тифом. Она зашипела на Мусю и Валентину:
– Вы куда ее притащили, дуры?
– Не твое дело!
– Да не трогайте ее, может она тифозная! Перезаражает всех тут
к чертовой матери.
– Давай быстрей!
– Ага, иду!
Вдалеке отзвучала последняя заводская сирена – нужно идти на работу в цех. Девушки развернулись во дворе и сделали шаг по направлению к заводу, а надзирательница заорала, размахивая палкой:
– Все! Давай, пошла! (остовкам) пошли! Опаздываем.
Остовки зашептались:
– Идем потихоньку!
– Ох!
Однако Тоня вместо того, чтобы идти дальше, упала на землю. Муся и Валя не успели ее подхватить, и она свалились прямо на землю. Остальные девушки охнули от неожиданности и разбежались в разные стороны. Колонна замедлила ход. Остовки остановились, рассматривая упавшую, но Тоня лежала на земле неподвижно. Надзирательница подгоняла:
– Пошла…
Однако затор привлек внимание коменданта лагеря, и он подошёл к девушкам ближе вместе с двумя немецкими солдатами. Опоздание на работу в цех составило более получаса, он решил поинтересоваться, что же произошло? Девушки зашептались между собой:
– Она не сможет работать…
– Сможет.
– Тише. Комендант идет сюда…
– Ага, стоим тихо…
Комендант с патрулем подошле вплотную к остановившейся колонне. Солдаты увидели упавшую на землю Тоню, дотронулись до ее тела автоматом. Однако девушка лежала без движения. Солдаты перевернули ее на спину, заглянули в глаза, рассматривая бледное лицо. Комендант то же наклонились над телом, чтобы понять, жива ли она? Надзирательница засуетилась:
– Стройся.. В колонну по трое!
Солдаты отошли от лежащей на земле Тони, а комендант скомандовал:
– В колонну по трое… Почему опаздываем на завод? На моих часах тридцать минут седьмого.
Надзирательница махнула на Тоню палкой:
– Да, вот больная. Вроде из пятого барака.
Комендант высморкался в платок, посмотрел брезгливо на лежащую на земле Тоню, махнул стоящему в отдалении врачу. Муся и Валя бросились к Тоне поднимать с земли:
– Валя, держи ее… Ох…
– Держу ее…
Девушки крепко держали Тоню под руки с двух сторон, она даже раскрыла глаза, но стояла, еле-еле держась на своих ногах. Комендант рассматривал остовок внимательно, а солдаты опять врезались в толпу:
– Расступитесь, быстро…
Они разжали руки ее подруг и потащили Тоню к коменданту. Тот надел перчатки, взял девушку за волосы:
– Да у нее тиф… (показывая на вши в проборе) Эй, охрана! Солдаты отдали честь: – Да, герр комендант!
Муся и Валя отчаянно заканючили:
– Герр, комендант, она здорова…
Комендант их резко прервал:
– Молчать (солдатам) Эту в лазарет! А остальных немедленно отправляйте бегом, опаздываем.
– Есть. (Тоне) Выйти из строя…
Солдаты вытолкали Тоню из строя и оттащили подальше от колонны, Девушка почти потеряла сознание, и комендант взмахнул рукой, обращаясь к надзирательнице:
– Отправляйте колонну.
Она опять замахала своей палкой, подгоняя пленниц:
– Пошли! Быстро!
Колонна остовок быстро покинула плац, и вскоре зашла на химзавод. Смена длилась сегодня целый день без перерыва на обед. Весь день Мусю мучал вопрос: жива ли Мальцева? К ночи, когда Муся наконец-то удалось попасть к себе в барак, она опять подумала о Тоне: Как она там, в лазарете? Говорили, что паек для больных – весьма скудный, если не сказать больше: их в трудовом лагере по сути обрекали на голодную смерть, лишая еды. Муся сохранила свою пайку после ужина и решила отнести ее больной Тоне. Потихоньку выскочив из барака, она подошла к лазарету и постучала в зарешеченное окно:
– Тоня…
Однако вместо нее в окне показался врач в очках. Муся испуганно на него посмотрела:
– Извините, а где Тоня?
Польский врач по-немецки говорил с акцентом, но Мусю, которая заглянула в окно лазарета, узнал сразу. Он видел ее рядом с Тоней в общей колонне:
– Ты – Валентина?
– Нет, я – Муся! Я к Тоне!
Врач исчез на минуту, а потом опять появился в окне:
– Она просила тебе передать. (открывая форточку) Вот: записник! (протягивая ей блокнот Мальцевой)
– Спасибо. А где она сама?
Врач вздохнул, потер переносицу, снимая очки в тонкой железной оправе, и тихо добавил:
– Она умерла!
– Умерла?!
Врач быстро задернул штору, а Муся села на землю рядом с домиком-лазаретом. Так она просидела без движения полчаса, не в состоянии даже плакать, а вот волю слезам дала позже, уже в бараке. Сквозь окошко струился тусклый свет от фонаря, «записник», блокнот Тони Мальцевой лежал под подушкой. Она аккуратно его стала листать. На первой же странице она увидела надпись Тониной рукой: «Ласточка» Автор: Тоня Мальцева:
«Как ласточка среди грозы и бури,
страдаешь ты, когда гремит гроза!
Но не сдаешься ты…»
Муся свернулась калачиком и зарыдала, стихи Тони она запомнила наизусть на всю оставшуюся жизнь.
На следующее утро в бараке отдыхали. Близился день рождения Гитлера и девушки готовили концерт. Мусе вовсе не хотелось участвовать в общих репетициях, после смерти Тони что-то надломилось в ней, она почувствовала, что ненавидит фашистскую Германию, химический завод, орущую ежедневно надзирательницу, немецкую охрану. Однако остальная часть барака во главе с Нелей готовилась к концерту. Когда вошел комендант в сопровождении охраны и переводчика. У солдат в руках виднелись мешки. Весь барак вскочил, кроме Муси, которая с лежала на нарах под одеялом. Юный офицер скомандовал:
– Всем встать!
Переводчик обернулся к коменданту и тот сказал по-немецки:
– Переведите им…
Девушки в бараке зашептались:
– Ох, чей-то их рано занесло. Ага, сейчас скажут чего-нибудь… Тише вы…
Комендант откашлялся и начал говорить, юный офицер синхронно переводил:
– К дню рождения фюрера начальство организует концерт. От каждого барака нужен номер: народная песня, танец либо стихотворение нейтрального содержания. Произведения советские строго запрещены!
Неля первая нарушила молчание:
– Какие песни-то?
– Повторяю! К дню рождения Гитлера начальство организует концерт! От каждого барака нужен номер: народная песня, танец либо стихотворение нейтрального содержания, произведения советские строго запрещены.
Валентина тихо шепнула соседке на ухо, исподлобья наблюдая за немцами:
– Слышала? Лучше бы покормили! Тогда и споем.
Неля вышла вперед, она не очень поняла, что говорил комендант, и переспросила:
– Какие песни нельзя петь? Непонятно!
Переводчик быстро затарахтел:
– Произведения советского (напирая на слово «советский») содержания строго запрещены.
Неля обернулась к девушкам:
– Слышали? Вот те на! А я только советские песни знаю.
Немецкий солдат вытащил из мешка русские сарафаны и кокошники, отдал их девушкам:
– Вот костюмы для вас.
Комендант посмотрел на остовок строго и вышел вместе с солдатами. В бараке наступила тишина. Неля первая подошла к сарафанам, взяла кокошник в руки:
– Кокошник? Видела?
Девушка нахлобучила его на голову, скроила рожу, а платья уже щупали другие руки:
– Сарафаны нашили.
– А чего петь-то будем? А?
– Русские народные!
Неля надела на себя и сарафан. Выглядела она забавно, но вполне в русском стиле:
– Чего это их на русские песни потянуло? (обращаясь к портрету на стене) С днем рождения, Гитлер!
Девушки смотрели на Нелю испуганно, однако то же стали примерять сарафаны. Они разбрелись по бараку, надевая кокошники. Муся выглянула из-под одеяла, с ужасом рассматривая на девушек в русских нарядах. Шальная мысль, как испортить праздничный концерт, быстро пришла ей в голову. Она вскочила с нар, откинув одеяло, и подбежала к остовкам:
– Девчонки, а давайте «Бродягу» споем!
– Песню «Бродягу»? Слова подскажешь?
– Да, конечно!
Еще через час комендант с немецким патрулем зашли в барак и застали удивительную картину: девушки в сарафанах и кокошниках, сидя за столом, дружно пели русскую песню «Бродяга». Муся написала всем слова на остатках бумаги из Тониного «записника», раздала их в руки остовок и начала дирижировать хором, размахивая простым химическим карандашом:
По диким степям Забайкалья,
где золото роют в горах.
Бродяга судьбу проклиная,
тащился с сумой на плечах.
(дружно)
Тащился с сумой на плечах
Муся взмахнула карандашом, показывая хору остовок, как взять верхнюю ноту:
– Повыше здесь! Можно уйти в терцию. (размахивая рукой) Повторяем…
Неожиданно скрипнула входная дверь, и опять вошел комендант со свитой, его привлек многоголосный хор. Он с интересом смотрел на поющих девушек и обратился к переводчику:
– Что за песню они исполняют? Спроси у нее.
Он указал на Мусю. Юный офицер откашлялся, подошел к девушке ближе:
– Что за песни? Отвечай!
Муся покраснела и по-немецки ответила коменданту:
– По диким степям около озера Байкал шел человек в разорванной одежде, взял лодку и переправился на другую сторону.
Валентина хмыкнула, она немного понимала по-немецки и обратила внимание, что Мусин перевод не точный. Комендант вскинул на рыжую взгляд:
– (Вале) Что-то смешное? (Мусе) А что еще будет в концерте?
– Это – смешная песня! А еще будет стихотворение «Ласточка» и русский танец!
– Хорошо, продолжайте.
Комендант в сопровождении покинул барак. Муся коротко посмотрела на Валентину, жестом показывая: «Молчи!» и повернулась к остовкам:
– Так, давайте еще раз. Неля, подыграй нам. На гармошке. Губной.
Неля улыбнулась, вынула немецкую губную гармошку из кармана, дунула в нее. Из гармошки вырвался резкий звук, она надулась:
– Да не буду я на ней играть. У нее звук, как из сортира. Была бы балалаечка, а то! (положив ее на стол) Одно слово: фашистская!
Девушки расхохотались:
– Из сортира, ах! Где же они тебе балалайку возьмут?
Неля хмыкнула, к гармошке подошла рыжая и кудрявая Валентина, взяла ее
в руку, дунула, звук и, в правду, не очень:
– Тьфу ты!
Валентина вздохнула, положила на стол гармошку и быстро сказала:
– Муся, а что ты еще наврала коменданту? Я вообще по-немецки не все понимаю, но ты говорила, что—то другое.
– Сказала, что стихи буду читать.
– А какие стихи?
– Те самые. Тонины. Которые она под дождем читала вместе со всеми.
Неля даже крякнула от злости, она подошла поближе, заглядывая Мусе в глаза:
– Ты их читать не будешь.
– Муся, правда! Это же самоубийство!
Валентина смотрела на Мусю удивленно. Ей непонятно, для чего Муся хочет испортить концерт? Однако Муся махнула на блокнот умершей Мальцевой на столе:
– А что? Значит, она зря умерла? Девчонки, неужели вы не понимаете, что этот «записник» с ее стихами – единственное, что от нее осталось.
– Дура! Не только тебя, а всех накажут!
– Хорошо, если вы боитесь, я не буду читать. Знаете, а вот мой отец говорил: «Я живу так, как мыслю. Если я думаю так, а поступаю иначе, значит меня нет. Я не существую». Он был историком и философом. И, значит, мы все здесь не существуем. И что получается? Они правы? Фашисты? И мы – никто? Мы согласны с этим?
Муся говорила, воодушевляясь от собственной смелости. Тонино лицо, бледное и несчастное стояли перед ее глазами. Образовалась неловкая пауза. Тишина, которую нарушила Валентина:
– Девчонки, пусть читает и делает, что хочет!
На концерте, посвященном дню рождения Гитлера, Муся села за пианино. Оно стояло на наспех сколоченной сцене, по бокам остовки украсили ее еловыми ветками, перевитыми красной лентой, в центре красовался фашистский флаг со свастикой и портрет самого Адольфа Гитлера. Муся аккомпанировала хору, исполняющему песню «Бродяга». Девушка надела сегодня клетчатое платье с нашивкой OST, то самое, которое ей подарила Вера Михайлович, и выглядела нарядно. На фоне простоватых девушек в сарафанах и кокошниках ее фигурка выделялась. Она играла на пианино и тихо подпевала:
«По тихим степям Забайкалья,
Где золото ищут в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах»
Хор выводил уже четвертую строфу песни, когда в зал вошел герр Хиппке. Он осторожно пробрался между зрителями и сел на стул рядом с комендантом:
– Здравствуйте, герр комендант. Извините, я опоздал. Я еле нашел вас в этой глуши.
– Садитесь. Вы как раз во время, на сцене – ваша протеже!
Комендант кивнул на Мусю. Герр Хиппке вскинул взор и увидел Мусю за пианино. Девушка похудела, глаза запали, работа на фабрике давала себя знать, черты лица ее заострились, она выглядела старше и грубее. Однако изящные руки, стройные ноги и тонкая шея подчеркивали ее красоту. Герр Хиппке явно залюбовался. Он смотрел на нее, не отрываясь, а Муся как будто его и не замечала. Когда девушки закончили петь, она вышла на сцену читать стихи Тони Мальцевой. Набрав в легкие воздуха, она произнесла слова, которые повисли в звонкой тишине:
«Ты – русская, и труд – твоя стихия.
Трудиться и терпеть тебе не привыкать,
Ты терпелива, как сама Россия, чужой войной измученная мать.
Как ласточка среди дождя и бури,
страдаешь ты, когда гремит гроза,
Но не сдаешься, голову понурив, из глаз твоих не капает слеза…»
Переводчик быстро шептал коменданту все, что произносила Муся. Дерзкая русская вовсе не поняла, что декламация советского стихотворения строго-настрого запрещена на концерте, посвященном дню рождения великого фюрера. Когда комендант наконец-то понял смысл произносимых ею слов, он вскочил с места:
– Концерт немедленно прекратить, а ее – в карцер. Герр Вольф и герр Хиппке, пройдемте за мной, надо обсудить, что делать с этой русской.
Все остальное Муся помнила с трудом. Допрос у коменданта лагеря, сам Хиппке, удар в челюсть и по ребрам вывели ее из равновесия. Когда она очнулась, то голова кружилась. Темные стены карцера, куда ее бросили немецкие солдаты, холодный пол. Лишь к вечеру заскрипели ключи в двери, а солдат прокричал, подавая ей кружку воды:
– Через три дня принесем тебе еду!
Муся не верила своим ушам, очевидно, что ее бросили тут умирать с голода:
– Через три дня?
– Или через семь дней, вот так…
Солдат зло ухмыльнулся, закрывая железную дверь в карцер. Муся отпила воды, очевидно, что без еды она проведет в карцере почти неделю. Она вздохнула и потеряла сознание. То ли сон, то ли явь, но ей слышались голоса коменданта и герр Хиппке :
– Эту русскую пора отправлять в концлагерь. За ней столько числится, вы видели ее дело? А вы ее защищаете? Она чуть не убила немецкого ребенка, она его обварила!
– Я не защищаю, а просто считаю, что она может быть еще полезна Рейху. Ребенок остался жив благодаря ей.
– Но она неисправима, эта Растопчина ненавидит все немецкое, очевидно, что сегодняшняя выходка все доказала!
– Ну, что такого она прочла, упомянула несколько раз слово «русская», ну и что? Ласточки какие-то, нет тут ничего криминального. Лирика!
– Ну, хорошо, но только под вашу ответственность, герр Хиппке!
Скрежет открывающейся двери карцера заставил ее проснуться. Немецкий солдат внимательно смотрел на лежащую на полу девушку, ткнул в нее винтовкой, попытался разбудить:
– Эй, N14532! На выход. Ты жива? Тебя ждет герр офицер. Большой чин, так что поторопись. Эй, эй, вставай живей…
Муся встала с трудом. От длительного пребывания в холодном карцере ее лицо осунулось и почернело. Круги под глазами, запекшиеся губы – так она выглядела. Ноги не слушались ее, она была уверена, что и двух шагов не пройдет вперед. Однако немецкий солдат грубо подталкивал ее к выходу:
– Пройди в барак, собери одежду в вещмешок.
Муся зашла в свой барак и приблизилась к нарам. Она все делала машинально. По счастью соседки-остовки находились в цеху химического завода и ни с кем не надо прощаться, Муся оценила это, разговаривать совсем не хотелось. Муся бросила последний взгляд, схватила свой вещмешок и вышла. Герр Хиппке ждал ее в своей красной машине с открытым верхом на выезде из лагеря. Немецкий солдат довел девушку прямо до офицера, отдал ему честь и ретировался. Муся молча села в машину, еще секунду – и взревевший мотор унес ее от зловещих черных корпусов химического завода подальше. Через час они оказались на заброшенной лесной дороге. Герр Хиппке заглушил мотор и протянул ей коричневое платье взамен ее серого клетчатого:
– На! Надевай! В этом платье ты не можешь разъезжать по Германии. Да, не бойся. Я отвернусь.
Он вышел из машины, закрыв верх кожаной крышей. Муся хлопнула дверью и начала переодеваться. В лесу чувствовалась близкая весна, уже зацвели ландыши, а зеленая трава пробивалась сквозь землю. Кукушка произносила свое тихое «ку-ку», и Муся вдруг решила загадать: сколько ей осталось жить. На двадцатом «ку-ку» она сбилась со счету и обернулась к офицеру СС. Герр Хиппке достал из серебряного портсигара папиросу, понюхав скрученный в ней табак, а потом чиркнул зажигалкой и закурил. Муся в новом коричневом платье разглядывала его через стекло пристально, а он неожиданно быстро открыл дверцу машины и вытащил ее на поляну. Ее бледное лицо, руки с синяками от наручников его поразили. Муся же смотрела с ненавистью, в ее глазах была не благодарность спасителю, русская девушка скорее его ненавидела. Альфред Хиппке схватил ее за руку и как следует сжал. Муся вскрикнула от боли, но сделала попытку вырваться. Немецкий офицер свободной рукой достал револьвер, взвел курок, навел на нее:
– Мне стоило большого труда найти тебя на заводе, а еще вытащить оттуда и из карцера.
– Куда же вы меня везете?
– В Швейцарию. У меня есть маленький дом. Там тихо и ты можешь жить со мной.
– В качестве кого? А как же Вера? Вы ей тоже предлагали поехать в Швейцарию?
Герр Хиппке побледнел. Муся затронула больную тему, попав в самую точку. Альфред до сих пор горевал по своей русской прислуге. Втайне от самого себя и от всего арийского мира, в котором жил и существовал Альфред, он полюбил Веру Михайлович. Однако преступная связь с ней не давала ему покоя даже после ее смерти. Вера приходила к нему во снах вместе с ребенком и укоряла его за убийство. Герр Хиппке просыпался в холодном поту, вспоминая ее синие глаза и белокурые волосы:
– Она-то мечтала стать фрау Хиппке… Кроме того, она была беременна!
– Вы ее убили!
– О, нет… Она напилась, что-то говорила несусветное… Я, честно говоря, не сразу принял это всерьез… Потом она вскочила на окно, пытаясь разжалобить меня. И оступилась. (через паузу) Она мне снится. Часто. Она и ребенок.
– Это вы ей помогли выпрыгнуть в окно…
Слова Муси вывели герра Хиппке из себя, он неожиданно сунул свой пистолет прямо ей в руки:
– Вот, стреляй! Ты думаешь, мне жизнь дорога, с тех пор, как я каждую ночь вижу во сне убиенную Веру и ее не родившегося ребенка? А еще твои глаза, полные ненависти.
Пистолет холодил руку: Муся с трудом удерживала его. Дуло уперлось прямо в мундир герра Хиппке. Кажется: еще минута, и она выстрелит ему прямо в грудь. Альфред начал медленно говорить, тщательно подбирая слова:
– Какая драматическая сцена! Когда я был маленьким, я хотел стать актером, а стал эсэсовцем. Соколом Гиммлера.
Слова его попали в самое сердце Муси. Она опустила пистолет. Слезы навернулись на глаза, ей оказалось сложно выстрелить в человека, даже такого, как герр Хиппке: фашиста и убийцу. Она положила пистолет на капот:
– Я тоже хотела стать актрисой, а теперь я здесь.
Муся села в машину и расплакалась. Альфред вздохнул, опасность миновала, он достал белый платок из кармана и вытер пот со лба. Он взял пистолет, убрал его кобуру, застегнул портупею и то же сел в машину. Медленно завел мотор, продолжая говорить с Мусей:
– Знаешь… Лучше всего жить здесь. Быть лесником, никого вокруг. Только звери и птицы. И полный покой. Ну, все. Поехали. Я отвезу тебя к своей знакомой фрау Якобс, в деревню. Я ей как-то помог с документами. Я думаю, тебе у них будет хорошо.
