Read the book: «Прости грехи наши… Книга первая», page 4
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Июль выдался ярким, спокойным, с высоким, пронзительно голубым небом и воздухом, пропахши травами и теплой дорожной пылью.
Анна вышла на крыльцо и окунулась в жгучий полдень. Запрокинув подбородок, она зажмурила от удовольствия глаза, глубоко и восхищенно вздохнула: «Хорошо-то, как, Господи!».
Женщина смахнула с головы косынку. Выбившиеся на свободу пряди беспорядочно рассыпались по смуглой шее. Анна тряхнула головой и, так ей захотелось расплести всю косу и закружиться, как, когда-то девчонкой, чтобы трепетал надутый ветром подол платья… Но она лишь улыбнулась и опять вздохнула, только, теперь, совсем иначе: на минуту вспомнилась прожитая жизнь и тихая жалость к себе царапнула внутри, сжавшейся где-то у самого сердца, дикой кошкой… Анна медленно подняла руку и на ощупь определила, какие уже не поправимые морщины легли на лбу, а сколько невидимых рубцов было на ее измученной душе, один лишь Бог и знал!
– Дурачишься, соседка? – неожиданно услышала Анна у себя за спиной. Она оглянулась и увидела Верку – крепкую, полнотелую жену Николая, с нескрываемой завистью смотрела она на нее.
«Чему ж ты завидуешь?», – мелькнуло невольно в голове Анны, – «Моей разбитой жизни?», – и, словно ища ответ, заглянула в бледные, не выразительные глаза Веры.
Последняя не разгадала мыслей Анны и не по-доброму съязвила:
– Смотри, как бы плакать не пришлось от большого веселья-то…
– Да, мне не привыкать, – спокойно ответила ей Анна, подняла платок, подобрала выбившиеся на ветру волосы.
Верка, тем временем, не сводя своих, казалось, выгоревших от солнца или зла, глаз с Анны, подумала: «Красивая, змеюка…». Так ей хотелось, чтобы у Анны все было плохо. Не могла она простить женщине природной красоты, ее беспричинного веселья. «При такой-то жизни», – скрипнула зубами Вера, – «Она еще и забавляется. Вот, стерва…».
Громкие возгласы и визги оборвали размышления этих двух таких разных женщин.
Вдалеке, на пыльной сельской дороге показалась ватага ребятишек, с перекинутыми через плечо удочками. Юные рыболовы громко спорили, тыркали друг дружку локтями и заливисто смеялись на всю округу.
Шумная стайка приблизилась и стали слышны отдельные выкрики:
– Вот, такая клюнула! Честное слово…, – срывающимся голосом бойко доказывал один из мальчишек.
– Ладно, трепаться-то…, – вопили в ответ товарищи, – Не верим твоим вракам!
Вера обернулась в сторону детей.
– Вот, окаянные, вымазались, как шуты…, – покачала она гладко причесанной, словно прилизанной головой.
Анна сразу же узнала среди растрепанных вихров свои родные. Огненно-рыжие, они издалека сияли, как золото высшей пробы.
«Сынок…», – ласково подумала женщина.
– Ах ты, паразит, – не переставала причитать, тем временем, Вера, когда ребячья команда поравнялась с женщинами, – Новую майку уделал! Петька! – кликнула она, и мальчишка мигом очутился у калитки, – Где тебя все утро носит, идол чумазый!
Мальчишка подбежал к матери и прохныкал:
– Ну, чего ты, ма… Я с ребятами был на ручье…
– Марш домой немедля! – своей тенью нависла над ним Верка, – Ну, погоди, вот отцу-то скажу…, – женщина занесла свою добротную фигуру в проем двери и оглянулась на соседку, – Зови и ты своего, Ань. Хватит дурью торговать. Удерет, ведь маленькая рыжая бестия, не сыщешь потом…
Анна не успела окликнуть сына. Смешная золотистая голова, сверкая под солнцем, мчалась прямо в ее объятья. Прилипшая к пяткам грязь, отлетала на бегу и крошилась во все стороны.
Старательно придерживая маленькое жестяное ведерко, мальчик первым позвал, чистым, звонким голосом:
– Мамка! – и порхнул под ее раскрытые ладони, как под крылья.
– Ванюша, выпачкался-то, сынок…
Возбужденный мальчишка поднял оберегаемое ведерко вверх.
– Это я сам поймал, сам! – на одном дыхании выпалил он, – Гляди-ко, мамка, они по-настоящему живые! – он важно шмыгнул носом, вытер последний кулаком, отчего стал еще чумазее и смешливее.
Анна потрепала сына по колючим вихрам и заглянула в мутноватую воду: перепуганные серые пискаришки неугомонно скользили по дну ведерка и совсем не понимали Ванькиного счастья.
– Ловкий, какой ты у меня оказывается, сынок, – склонилась Анна к выпачканному лицу мальчишки и поцеловала, – Нашему Барсику понравится, – улыбнулась она.
Ванька засветился от похвалы и заегозил в материнских объятьях.
– Мама, а пускай они живут у нас в большой банке. Ты же ведь разрешишь? – щурясь от солнышка, заискивающе посмотрел мальчик на мать.
– Зачем же ты ловил их тогда, в речке-то им лучше было…
– Ну, мама…, – порхнул нарядными ресницами Ванька, – Тогда они были общими, а теперь, мои!
– Не понравится им в банке-то, сынок, перемрут все…
– Да, нет, мамка, ты не понимаешь! – оживился снова мальчишка, – Я их червяками кормить буду, хлебом…, – небесного цвета глаза с надеждой обратились к Анне.
– Ну, ладно, уговорил, – наконец согласилась она, – Корми их червяками, но, чур, я тебя накормлю борщом. Согласен? – спросила Анна, едва сдерживая улыбку.
– Согласен, согласен! – закричал и подпрыгнул от счастья Ванька, – Мамочка, ты у меня такая, такая…, – не нашел мальчик подходящего слова, чтобы выразить всю свою большую любовь к матери, и вместо этого прижался к ее теплой, ласковой щеке.
Одинокая слеза прокатилась по ней.
– Что б я без тебя делала, Ваня, – тихо проговорила Анна.
– Но, я ведь у тебя есть, – заюлила его рыжая голова по лицу женщины, – Чего, же ты плачешь, родная?
Ванька торопливо ел, поглядывая в окошко.
– Не спеши, Ваня, – сказала ему Анна, – И молоко обязательно выпей, – она поставила стакан на стол.
Мальчик пододвинул его к себе и откусив большой кусок хлеба, не пережевав, как следует, спросил мать:
– Мам, а когда поем, ты меня опять к ребятам отпустишь, они там крепость строить собираются на пруду…, – и, не дожидаясь ответа, вдруг, громко крикнул, – Мам, глянь-ко на улицу! Отец наш опять напился…. Ой, мама, он сейчас упадет! – вскочил мальчик со стула.
Анна подошла к окну. Глаза ее сделались тревожными. Стрелки бровей сомкнулись у самой переносицы. Она обняла сына за плечи, будто приготовилась, зарядилась невидимой силой.
– Иди, сынок, – ее глаза блеснули невыплаканной обидой.
– А ты как же, мама? – спросил у нее мальчик.
– Ступай, Ваня, ступай…
– Я тебя одну не оставлю!– вцепился Ванька в ее руку.
Грохот падающих ведер послышался в сенцах. Отборная брань оглушила еще больше. Появившийся в проеме двери Василий выглядел одновременно жалко и устрашающе. Его пьяная фигура пошатнулась, но он каким-то образом устоял на ногах, и блеклым взглядом окинул комнату.
Анна подтолкнула сына.
– Уходи, прошу тебя, родной мой…
Но Василий, соображая что-то своими пьяными мозгами, заметил собравшегося убежать мальчика.
– А ну, стой! – заорал он так, что ребенок вздрогнул, – Стой, стервец, тебе отец приказывает! – икнул пьяный Васька, пытаясь удержать равновесие, но снова покачнулся, задев плечом шкаф с посудой, тот загремел, окончательно перепугав мальчишку.
Ванька замер и напрягся, как пружина.
Неуверенными шагами Василий подошел к нему, обдав винным перегаром.
– Сынок…, – его прокопченная огромная ладонь прикрыла всю рыжую голову Ваньки. Глупые слезы обидно потекли по щекам мужчины.
Мальчик съежился под грубой лаской отца и отшатнулся, всхлипнув носом.
– Ну, чего тебе пап… Я пойду, ладно?
Встревоженная Анна кинулась к мужу.
– Отпусти ребенка, Вася. Поди, лучше приляг…
Василий повернул к ней обезображенное алкоголем лицо.
– Это ты мне говоришь? – переспросил он и, вдруг, захохотал, как сумасшедший. Его почти прозрачные глаза медленно наливались кровью. Он махнул засаленным рукавом пиджака по лицу и угрожающе занес свой тяжелый кулак над женой, – Не терпится спровадить меня?! Коле-то, теперь, головку напекло, заждался, поди…, – прошипел он, делая шаг навстречу к Анне.
Анна прикусила губу, чтобы удержаться от слез.
– Опомнись, Василий, о чем ты? – пыталась воззвать она к его разуму.
– О чем?! – взревел Васька, как раненый зверь, – О дружке твоем, соседская сучка! – с размаху ударил он ее по щеке.
Ванька вскрикнул, завертелся маленький беззащитный в ногах отца.
– Папа, папочка, не надо, – тянул он его за штанину, – Не бей мамку!
Донесшийся до пьяного сознания Василия плач сына еще больше взбесил его.
– Ах ты, проклятый подкидыш, – схватил он его рыжие пряди, – Перечить мне вздумал, – Раз-да-влю! – заорал он.
Ванька завизжал в испуге, Анна, забыв о собственной боли, бросилась на мужа, толкнула эту безжалостную громадину, что было силы, и вырвала мальчика из его огромных лап.
Ванька, дрожа всем своим слабеньким тельцем, выбежал в сенцы.
Между тем, Василий упал на этот раз, задев ведро с рыбами. Мальчик слышал, как хрустнули они под его трактористскими сапожищами. Ребенок заплакал еще сильнее: ему было жалко мать, себя и раздавленных пескарей.
Анна была, уже у двери, когда ополоумевший Василий схватил недопитый Ванькою стакан с молоком и кинул в жену. От неожиданности и чересчур сильной боли женщина не закричала. Она медленно осела на пол, алая кровь брызнула на ее черные блестящие волосы. Васька что-то невнятно пробубнил, покосившись на притихшую жену и махнув рукой, скрылся, пошатываясь в горнице.
Ванька кинулся к матери. Глаза ее были полуприкрыты, слегка дрожал рот.
– Мама! – рыдая, тряс он мать за плечо, – Вставай, мамка, он ушел!
Анна безразлично глянула на сына.
– Тише, сынок, тише… Мне больно…
– Ты что ж творишь, Васька?! – качала головой Дария, – Показал тебе нехорошую дорожку Прохор. Сам почти уже пять лет как в земле лежит, и тебя она к добру не приведет. Опомнись, пока не поздно, сынок…, – надломленным голосом простонала бабка.
Василий, угрюмый, склонившись над миской, не поднимал глаз.
– Над кем издеваешься? – причитала мать, – Дите свое пожалел бы…
При последних словах Василий, казалось, вздрогнул. Он перестал жевать, отодвинул в сторону еду, и, вытерев ладонью губы, еще больше насупился, молча уставившись в засыпанный крошками стол.
– А Анну почто изводишь? – не унималась старуха.
– Где она? – наконец отозвался его хриплый голос.
– Где, где…. На покосе, где ж ей быть, – затараторила снова Дарья, – Разукрашенная пошла. Людей бы постыдился. Ох, Василий…, – тяжело вздохнула женщина, – К чему же все это приведет?..
– Сама виновата. Пусть под горячую руку не лезет…, – прервал он ее стенания.
Солнце пекло нещадно.
– Ох, и июль выдался, бабоньки! – заломив руки за голову, томным голосом проговорила одна из женщин. Она смачно потянулась и плюхнулась разомлевшим телом в, только, что прибранное сено.
– Да, небо к нам благосклонно в этом году. Дает время с делами управится, – согласилась с нею другая, – Помнишь, что творилось прошлым летом? – спросила она притихшую соседку, – Эй, Дусь, ты что, заснула?
Дуся, прикрыв глаза, подняла повыше подол платья и, распластавшись в ароматном стогу, подставила себя солнцу.
– Ох, и устала я, бабоньки, – вместо ответа сказала она, – Мочи моей нет…
– Мужичка б сюда хорошего, – пошутил кто-то из женщин, – Глядишь, сразу б и ожила! – засмеялись дружно колхозницы.
– А я, может, и не прочь, с хорошеньким-то…, – махнула загорелой ножкой Дуся. Ее разрумянившееся лицо расплылось в широкой улыбке. Звонкий хохот снова разлился над лугом.
И, только, Анна, пристроившись в сторонке, на скошенную колючую траву, молчала. Казалось, она не слышала и не видела одновременно.
– Нюр, ты чего? – толкнула ее в локоть одна из женщин.
Анна вздрогнула и повернула голову.
– Ох, твою душу…, – выругалась обозвавшая ее, – Изверг, а не мужик у тебя, Анна. Сколько синяков ты от него сносила, а я все привыкнуть не могу,– скрипнула женщина от досады зубами, выплюнув смятую травинку на землю, – Да, он ногтя твоего не стоит, подлец!
– Это уж точно, – подхватили, закивав головами другие, – Ни ребенка, ни собственную мать не щадит. И как ты живешь с ним, Анна?
Несколько пар любопытных глаз устремились на нее в ожидании ответа. Но Анна упрямо молчала, да и что она могла сказать? Что когда-то без памяти любила его, да и он, наверное, тоже…
Когда-то… «Боже мой!», – подумала она, – «Как же это было давно…». Этой весной ее Ванечке исполнилось семь.
«Ее Ванечке…», – нет, она не оговорилась, сын был, только, ее. Хоть ласковый, ничего еще не понимающий мальчик звал его отцом, любил, несмотря ни на что, Василий, до сих пор, не смирился с судьбою. Воевал с нею первобытно, жестоко. Он не мог не понимать, что следы его бессмысленной борьбы ложатся непосильной ношей на плечи близких ему людей, но и отказаться от нее не мог видно тоже… «Какая нелепость»,! – содрогнулась Анна от собственных мыслей.
– Разве это жизнь, – судачили между тем женщины, – Распустила его окаянного, вот, он и катается на тебе. Ушла бы, Анна, от него, проучила бы стервеца…
Анна будто очнулась от сна, вяло спросила:
– Куда? Куда я пойду, бабы?
– К председателю, в сельсовет, – не унималась Дуська, – Глядишь, и помогли бы чем.
– Да, кому нужна чужая беда? – горько проговорила Анна, – Председателю? Ой, не смешите меня. У него плана на алкоголиков нет…
– Может, ты и права, Анька, но, только, и это не дело. Да, ты хоть попробовала бы…, – уже не так настойчиво советовала женщина.
Смуглая, уже немолодая крестьянка посмотрела на Анну сощуренными от солнца глазами.
– Не сочти меня злой, Нюра, только, не любит он дитя ваше, не любит…. В чем уж у вас там секрет не знаю, – женщина покачала головой, окинула ее испытывающим взглядом.
Анна устала от всего и не отвела глаз.
– Да, какой там секрет! – вспыхнула Дуська, – Не наводи тень на плетень, тетка Клава. Ванька, вылитый Василий, такой же рыжий и курносый. Просто хамло твой мужик, Анна, и никаких секретов!
– О чем спорите, бабоньки?
За разговором не заметили подошедшего Николая. Мужчина, важно надвинув картуз на глаза, выпятил вперед, торчащий из-под расстегнутой рубахи живот.
– Ни рановато ли загорать собрались? – шлепнул по коленкам он Дусю.
– А ты нам что, расписание принес? – смахнула брезгливо она его руки.
– Топай, Никола, дальше, ты нам не указ! – зажужжали женщины как встревоженный улей, и, только, одной было все равно. Он заметил это и подошел ближе.
– А вот, Анна, со мною, наверно, согласная, – не скрывая ехидства, сказал он, – О-о, – протянул Никола, заметив радужные разводы на ее лице. – Красивая-то, какая ты, сегодня, Ань!
Женщина потупила от стыда глаза в скошенную траву, на кустик привядшей земляники.
– Налюбезничалась вчера с муженьком-то, – зло пошутил он.
– А ну, пошел отсель, ирод косолапый! – взяла воинственно грабли Дуся, – Ишь, явился зубоскалить над чужой бедой!
– Поддай, поддай ему, Дуська! – наперебой зашумели колхозницы, – Пускай неповадно будет, над женской долей потешаться!
Пока бабы горланили, седая тетка Клава, приметила валявшуюся неподалеку жирную крапиву. Она подняла не спеша свое добротное, килограммов в сто, тело, и одернув широкую юбку, со всего маху осадила жгучим хлыстом по оголенной пояснице Николу.
–У-у-у, стерва старая…, – не ожидавший подвоха, процедил сквозь зубы Николай и ухватился за спину.
– Для профилактики радикулита, Николай Петрович…, – невозмутимым тоном проговорила женщина.
Над скошенным лугом раскатился отчаянный хохот. Даже Анна и, та улыбнулась.
– По языку его надо было, тетка Клава! – выкрикнула, сквозь смех, одна из колхозниц.
– Я тебе, конопатая! – пригрозил ей замусоленным пальцем Николай, – Ишь, ополчилось, бабье отродье… Но я на вас управу найду! – утирая, бегущий по лицу пот, провопил раскрасневшийся Николай, – Вы у меня, сегодня, эту деляночку добьете!
– А ты, почто тут раскомандовался-то? – не приняли всерьез женщины его угрозы, – профилактика, что ли подействовала! – засмеялись снова они.
– Я вам такую профилактику устрою…, – злорадно усмехнулся Никола, – Ведь, наряды-то, теперь, у вас я буду закрывать, дуры…
Притихшие женщины недружелюбно посмотрели на нового бригадира.
– Вот, так, вот… Глупый вы народ, бабы…, – подвел он итог их беседе, – и зашагал, важно переставляя свои косолапые ноги.
– Ух, и стервецы, эти мужики, – бросила грабли на землю Дуся, – Была б моя воля, я бы их всех, паразитов, с постов-то поскидывала! Тоже мне начальник нашелся, – передразнила она походку Николая, – Ноги колесом…. Конечно, свою-то Верку приберегает, скоро в дверь проходить не будет, оплыла от безделья. А чужие, значит, пускай ишачат…
Солнце уже садилось за березовый лесок, посеребрив небосклон на западе, но домой Анне идти не хотелось. Она медленно шла по притихшему лугу, теребя в руках смятую косынку. Внутри ее все болело. От побоев или чего-то другого, ей было, сейчас, не понять. Слишком душно пахла луговая трава, засохшей на солнце клубникой, ароматными букетиками кашки, такими родными с детства, до боли знакомыми! И, казалось, нелепостью этим теплым, летним вечером, ее теперешнее состояние, вся ее жизнь – бесцветная и безрадостная, когда кругом все было, так красиво и полно сил.
«Где ж их взять-то!», – горько подумала Анна. Она, так устала от всего. Женщина, не выдержав, упала в один из стогов и захлебнулась от горя обильными слезами. Анна была уверена, что здесь ее никто не услышит, но ошиблась.
Николай, проходящий той же дорогой, увидел распластанное светлое пятно в копне сена, и, забыв всякий стыд, пошел прямо к нему.
– Анна? – удивился он.
Женщина узнала его, но не отозвалась. Ей уже не было совестно, она просто не могла остановить поток слез, прорвавшийся через плотину приличий и гордости.
Николай понял это. Некоторое время он молчал, сверлил глазками ее смуглые, обгорелые плечи, и в нем, в который раз при встрече с этой женщиной, начинала нарастать похоть. Он не знал любви, но желание обладать Анной было всегда сильным и много лет, уже невостребованным. И, теперь, оставшись один на один с нею, Николай растерялся, не зная с чего начать.
– Говорил тебе, Анна, – задрожал его голос в вечернем воздухе, – Не послушалась, Васькиных кулаков испробовать захотела. А я бы, все для тебя, все.… На руках бы носил, дурочку!
Но Анна, не переставала плакать, толи не слышала, толи не хотела.
Он осторожно взял ее за острое плечо.
– Ну, и сейчас, еще не поздно, Ань…, – тихим, хлюпающим от нахлынувшей слюны голосом, проговорил Николай. Он сглотнул последнюю и неуклюже попытался обнять женщину.
Анна резко развернулась, почти закричала.
– Не смей!
Николай, ожидавший другого, испугался и зло сплюнул.
– Ну, и дура… Мало тебя Васька бил!
Анна открыла калитку.
Дарья, копошившаяся в огороде, разогнула свою больную, натруженную спину.
– Аннушка, слава Богу! Пришла, а я уж волноваться начала.
– Задержалась сегодня, – глухо ответила Анна, и прошла в дом.
– Где ты была? – неожиданно придавил ее голос мужа.
Анне, вдруг, стало смешно, она слабо улыбнулась.
– Где же еще, на свиданье, конечно, бегала. Ты же меня принарядил хорошенько, разве можно было дома усидеть…
– А ты уже и нажаловалась бабам, – стараясь казаться обиженным, уже тише прохрипел Василий.
– У них и свои глаза есть, уж больно красиво получилось у тебя на этот раз, оторваться не могли, все глядели…
– Ну, ты это.… Прости, Ань, сгоряча…, – пробубнил Васька.
Анна глянула на него. Рыжие нечесаные космы смешно торчали в стороны, и хотя ей сейчас было не до смеха, женщина в который раз подумала: совершенно чужой ему Ванька невероятно походил на Василия. Только, в рыжих усах последнего, словно жухлая трава, торчала уже непоправимая седина.
Пока Анна, молча, разглядывала мужа, он подошел и обнял ее.
– Где Ваня? – устало, спросила она.
– Спит давно, нагонялся за день.
Но Ванька не спал. Чутко прислушиваясь к каждому звуку в надвигающихся потемках, мальчик ждал возвращения матери. Услышав ее голос, сердце мальчишки радостно забилось. «Хорошо бы со мной легла…», – подумал он, но дослушав родительский разговор, понял, что его желанию не суждено сбыться.
– Ты есть будешь? – спросил Василий.
– Нет, не хочу, – все так же безразлично ответила Анна.
Василий как-то засуетился, полез в карманы брюк.
– Вот, – протянул он деньги, – Получку давали вчера. Он подержал их и неуверенно положил на стол, – Ань, пойдем спать, – умоляюще посмотрел он на жену, – Весь вечер тебя жду…
– А Ваня спит? – снова спросила женщина.
– Да, спит этот пострел, спит.… Говорю тебе, давно бабка его уложила, – колючие усы Василия защекотали губы Анны. Ей не хотелось, чтоб он целовал ее сейчас, но она промолчала.
– Аннушка, я не могу без тебя…, – тихо признался мужчина. – Прости меня, дурака. Ну, почему, почему ты такая красивая?! – в порыве страсти прошептал он.
Василий что-то говорил еще, обдавая ее своим горячим дыханием, и, только, Анна молчала.
Ванька, навострив уши, замер. Мать с отцом прошли мимо него к кровати.
«Почему мамка молчит?», – лежал и думал мальчик.
Василий душно обнимал Анну. Ей не хватало воздуха. Он жал ее до боли в своих огромных руках и злых и добрых одновременно. Он поистине любил эту женщину до безумия, до той последней точки отсчета, где трезвая мысль мешается в хаосе безрассудных эмоций. И Василий, осознавая это, пытался в такие минуты возвратить ей хотя бы частичку того счастья, которым был обязан ей, но Анна давно уже все в своей жизни принимала, как обязанность.
Женщина лежала с закрытыми глазами. Василий решил, что она спит. Он неловко погладил ее кровоподтеки своей большой шершавой ладонью. Если бы не влага в глазах самого Василия, он заметил бы, как вздрогнули ее ресницы, то ли от боли, то ли от обиды.
А, Ванька в это время засыпал с одной мыслью: «Пусть он никогда не бьет мамку, раз говорит, что любит ее…», и немые слезы катились по его бледным худеньким щекам.
– Петька! – позвал Ванька, сидя на подоконнике, и побалтывая ногами, соседского мальчишку.
– Чего? – нехотя поднял голову тот.
– А я жука поймал, – щурясь от солнца и морща нос, сказал мальчик.
– Ну, и что? – безразлично ответил сосед.
– Глянь, какой красивый. Зелененький…
– Сам и гляди, если тебе хочется, а мне некогда. Папка велосипед из города привез, надо вот, теперь, кататься на нем, учиться, – важно пояснил мальчишка.
Ваня, тут же спрыгнул с окошка, и подскочил к Пете.
– Вот, это, да! – восхищенно проговорил он, – «Орленок»?! – потом обмяк, без зависти сказал, – Везет тебе, Петька, и велосипед у тебя есть, и батя не пьет…
– А то, как же, – загордился мальчик, – У меня отец передовик, его все уважают, – поднял он подбородок, при этом забыв вынуть палец из носа, – Не то, что твой пьяница.
Ванька знал, что Петька не врет, но последние слова воспринял как оскорбление.
– И не пьяница он совсем!!! Это он просто…, – мальчик замялся, переступая с ноги на ногу.
– Ну, и что, что просто? – скорчил рожицу дружок.
– С горя! – выпалил раскрасневшийся от досады Ванька, услышанное как-то от отца слово.
Петька громко засмеялся и, тыча пальцем в Ваньку, не унимаясь, закричал:
– И не правда, все это! Он у вас пьяница! И мамка моя говорит, и папка, и все-все знают, что пьяница! Пьяница! Пьяница! Рыжий!
Ванька не выдержал. Лицо его окончательно слилось с огненно-красными волосами. Он сжал свои маленькие кулаченки и бросился на Петьку, который был годом младше, но гораздо больше ростом и плотнее. Его слабый удар пришелся прямо в нос обидчику. Тот не ожидал, и кровь, хлынувшая по лицу, привела его в отчаяние.
– Мамочка! – заорал он, что было духу.
Толстуха Верка, казалось, с трудом преодолев порог, увидела разыгравшееся сражение и закричала во все свое горло:
– Ах ты, папочкин сынок! Ах, гаденыш! Что ж это творится средь бела дня, чуть ребенка не убил.
Мальчики затихли.
Ванька широко раскрытыми глазами смотрел на Петькину мать.
– Он первый начал…, – еле слышно пролепетал напуганный мальчишка.
Верка, схватив хворостину, завизжала в ярости:
– Я тебе покажу первый! Разбойничье отродье, ишь научился у папаши-алкоголика кулаками махать! Ну, вот я тебе задам!
Ванька заметался по двору, смешно сигая, как озорной козленок. Он попытался перепрыгнуть через изгородь, но к несчастью, зацепился штаниной за острый кол, и словно рыба, попавшая на крючок, повис в воздухе, напрасно болтая голыми пятками.
Пока мальчик прикидывал, как ему поступить, длинная ивовая ветка мелькнула сзади, почти рядом. Не теряя больше времени, Ваня рванулся из всех оставшихся сил. Штанина неприятно треснула, резанув по слуху, и мальчик свалился наземь, содрав в придачу коленку. «Ох, и попадет же мне от мамки!» – мелькнуло в его рыжей голове. Сверкая белым, хиленьким телом сквозь образовавшуюся дыру, он помчался вдоль деревни под лай соседских собак.
– Убью змееныша! – кричала вдогонку тетка Вера, но он был уже далеко.
Дарья ползла по пригорку медленно, едва разгибая свое старое тело, издали похожая на улитку.
– Ах ты, старая карга! – набросилась, завидев ее, Веерка, – Ты, только, полюбуйся, что твой внук натворил! – она, словно неопровержимый факт, выставила вперед себя сына с распухшим носом.
Старуха тяжело вздохнула,
– Чего ж ты орешь, непутевая баба, ведь тут одно дело, дети ж…
– Ваш не ребенок, – расходилась оскорбленная Верка, – Разбойник! И, пусть все знают, какая замена папочке растет! – энергично размахивала она руками, – И ты, бабка Дарья, напоследок еще наплачешься от него, – подошла к ней вплотную Вера, тыча толстым пальцем в грудь старухе, – Попомнишь, тогда мои слова! – уже тише провизжала женщина.
– А ну, отойди! – ткнула Дарья ее палкой, на которую опиралась во время ходьбы, – Ты сама атаманша, набросилась на дите. У них свои дела, мальчишеские.… Вон, Петька-то на полголовы выше.… Раскудахталась…
Отступая за изгородь, Верка крикнула напоследок:
– Да ты ведьма старая, оказывается, не лучше своего сыночка! Вот, Бог соседей дал…, – доносилось уже из распахнутых окон дома.
Ванька возвращался домой через огороды. Как солнечный зайчик мелькала среди разросшихся большущих лопухов его яркая голова. Он полз на коленках, иногда приподнимаясь, чтобы посмотреть, что же творится за околицей, но все было тихо. Только, неумолимо жгла крапива, через которую недавно ему пришлось прыгать. Волдыри высыпали на ногах, отчего те казались толще, и старые синяки разноцветной радугой полыхали на вздувшейся коже. Ванька скреб обгрызенными ногтями места ожогов и думал: «Обидно, когда, вот, так.… Зато Петьку проучил, как надо, лягушонок толстопузый…» – и вслух добавил:
– Папка хороший…
Ваня осторожно приоткрыл дверь, и заглянул в горницу. Мать сидела за столом, что-то штопала, и не замечала его. Но тут половица предательски скрипнула, и Анна подняла голову.
– А, это ты, Ваня, – услышал мальчик ее ласковый голос, доходивший, казалось, до самого сердца, – Что же ты, там прячешься, проходи.
Ванька, придерживая разодранную штанину, понуро проковылял к матери.
– Мам, глянь-ко…, – виновато опустил он свою рыжую голову и убрал руку.
Разорванная брючина отвисла одновременно с губой мальчика. Слезы, стоявшие в голубых глазах, вот-вот, готовы были прорваться наружу.
– Так, так…, – вздохнула Анна, качая головой, – А мы тебя хотели в город, на карусели взять…
– Ой, правда, мамка! – подпрыгнули его золотистые вихры, но Ванька тут, же сник, – Это все из-за Петьки. Он папку нашего алкоголиком называет, а еще говорит, что он нас не любит с тобой…, – сын замолчал, глядя на мать, ждал, что она скажет.
Анна снова вздохнула, прижала к себе ершистую голову Ваньки.
– Не верь никому, сынок, и не держи зла на отца.
Притихший ребенок задумался о чем-то и, вдруг, неожиданно спросил:
– Мам, а почему, когда папка напьется, подкидышем меня называет?
Анна побледнела, сердце у нее дрогнуло.
– Он и меня всяко зовет, – стараясь говорить спокойно, ответила она, – Спьяну-то чего не выдумает.
– А ребята говорят, подкидыш – значит, чужой…, – никак не могла успокоиться наивная детская душа мальчонки.
– Да, какой же ты чужой, Ваня! Да, ты у нас самый, что ни на есть родной, сынок!!! – обняла женщина мальчика, едва управляя своими чувствами, – Никогда, слышишь, никогда больше не говори так…, – задыхаясь от волнения, прошептала она.
Анна взяла бледное лицо сына в свои ладони.
– А мы, вот, возьмем и все вместе поедем в выходной в город. Хочешь?!
– И папка с нами! – закричал обрадованный мальчишка.
Анна, боясь, что расплачется, кивнула в ответ. Грустная улыбка, как заходящее солнце, озарила ее лицо.
– А велосипед он мне купит как у Петьки?!
– Обязательно, сынок…, – прижалась она щекой к мальчику.
Этот день навсегда останется в памяти Ваньки, как самый счастливый. И даже спустя много лет, он будет вспоминать его с трепетом и нежностью. Наступившее, тогда утро разбудило его своими солнечными, ласковыми лучами, озорно щекоча по веснушкам. В распахнутое окно доносился веселый щебет птиц и ночная прохлада, еще не до конца вытесненная дневным светилом, приятно касалась его обнаженного тельца.
Ванька, не раздумывая, выпрыгнул из своей теплой, уютной постели и, шлепая босыми ногами по полу, закричал:
– Мамка, папка, а мы не опоздаем?!
Анна одевала Ваньке новый костюм. Он был такого пронзительно голубого цвета, как безоблачное небо, раскинувшееся над этим тихим июльским утром. Мальчик подбежал к зеркалу, и, посмотревшись в него, не узнал собственного отражения. Чтобы рассеять сомнения он потрогал непривычную для его вихров панаму, которая красовалась посреди его золотистой головы.
Василий тоже принарядился. Безупречно чистая, отутюженная рубашка плотно облегала его могучее тело. Ванька с восхищением глядел на отца и гордость, что он у него такой большой и сильный, охватывала все его маленькое существо.
Соседский Петька, выйдя за калитку и, как обычно, ковыряясь в носу, не без зависти провожал взглядом Крушининых.
– В город? – спросил он важно шагавшего Ваньку.
– А то, как же, на карусели! – ответил мальчик, крепче сжимая отцовскую руку: «Смотри мол, а ты говорил алкоголик, не любит…»
Автобус пришел быстро и Ванька первым запрыгнул в него. Свободных мест пустовало много, но мальчик нарочно сел рядом с Василием. Ему приятно было чувствовать себя под надежной защитой отца. А еще, Ваньке хотелось доказать ему свою преданность, что не смотря, ни на что, он верит в него, в его непростую, но существующую любовь.
Так, чужие по крови, Василий и Ванька сидели рядом, невероятно похожие друг на друга, и трогательно было со стороны смотреть на две совершенно одинаковые огненные головы отца и сына, ибо иначе, никто и не мог подумать. И это необъяснимое сходство все еще вселяло надежду в душу Анны, что когда-нибудь Василий откажется от своей бесполезной, не несущей ничего кроме горя борьбы, и примет мальчишку, как родного.
Сквозь пелену горечи и лет Анна на мгновение вспомнила темную младенческую головку их, не выжившего с Василием ребенка, но как не старалась, не могла уже представить, что-то ближе и дороже золотого шара Ванькиных волос.
