Read the book: «Ты продолжаешь жить», page 2

Глава 2. Сегодня мир рухнул для меня

Я всегда не умела скорбеть и отпускать. Для меня смерть являлась неприятной тайной бытия. В детстве меня одолевал страх потерять маму. Еще в молодости она болела. С возрастом врачи находили новые заболевания, лечить которые у нее не хватало ни времени, ни средств. Тяжелая работа, судьба, забота о детях, внуках, постоянные стрессы подорвали ее здоровье. Когда я была подростком, мама говорила о том, что наша жизнь не вечна. Рассказывала по-особенному, понятному для восприятия ребенка. Наверное, рано она начала обсуждать со мной такие важные вещи, как смысл жизни и неизбежность потерь. Учила ценить каждую минуту, не тратить время впустую. Она давала наставления, как жить дальше, если вдруг с ней что-то случится. Прошли годы. Я выросла, но страх перед моментом утраты не исчез.

Ноябрьское утро понедельника. День начался обычным образом. Я проснулась с неприятным предчувствием, которое не могла объяснить даже самой себе. Костя уехал на работу пораньше. Пока мы с собакой гуляли по городским улицам, мои мысли играли в догонялки. О том, как я приду с работы, позвоню маме, потом сбегаю в магазин за тапочками для танцев, а после приготовлю ужин. Но все мысли перебивала одна, непонятно откуда появившаяся и такая навязчивая. Наверное, интуиция. Как люди продолжают жить и работать после смерти близких? Всего три дня на похороны. А где же время на реабилитацию и восстановление? О чем я? Какое отношение это имеет к моим сегодняшним планам? А ну, кыш. От внезапных мыслей стало не по себе. Но даже представить не могла, что со мной разговаривает шестое чувство. Ужас сковал изнутри. Взглянув на часы, я с отчаянием поняла, что сильно опаздывала и не укладывалась в утренний режим. Обычно в семь я завтракала, а сегодня еще наматывала круги с собакой. Мы торопливо пошли домой, чтобы хоть как-то наверстать упущенное. Мохнатого друга покормила, а вот себя не успела. На работу пришла в последнюю минуту, но вовремя. Мне удалось немного отвлечься: общение с коллегами, подругой по мессенджеру. День прошел в привычной суете. Отправку ежемесячного отчета снова отложили. Причина все та же – добавить больше данных о посещаемости пациентов.

На часах без десяти четыре. Сбросив бежевые балетки, я торопливо переобулась и накинула курточку. Практически бегом спустилась по лестнице, на ходу надевая шапку, и выскочила на улицу. Две минуты отделяли меня от дома. Внезапно, словно ледяной кинжал, в спину ударил обжигающий холодный ветер. Он пронесся мгновенно и пронзил насквозь, оставив осколок, как у Кая из сказки. Тяжелая, парализующая безнадежность легла на сердце. Все вокруг разом потеряло краски, померкло, как будто выцвело. В душе разверзлась ледяная бездна, куда дул северный ветер, неся с собой лишь тоску и пустоту. «Почему мне вдруг так плохо? Ведь все нормально. Все живы, здоровы. Сейчас приду, позвоню маме, поговорим, как она спала сегодня, как здоровье».

Во время прогулки с Шайтаном дозвониться до мамы не удалось. Она любила уединяться на балконе и часто не слышала звонок. На улице стоял не по-ноябрьски лютый холод. Мама не могла находиться на балконе, и в магазин она выходила редко. Это вызывало тревогу. Спустя полчаса безуспешных попыток дозвониться я сорвалась к ней. Я всячески отгоняла плохие мысли, которые давили на мозг своим грузом. Наши дома находились по соседству, обычно – семь минут неспешным шагом. Сегодня я добежала за две. По дороге вспомнила об утреннем предчувствии, о леденящем ветре после работы. В памяти всплывали слова мамы о тревожном сне накануне. Ее образ, застывший в окне, ее прощальный мах рукой. В тот день я не знала, что это оказалась наша последняя встреча. Годы спустя я поняла: она чувствовала это. Больно думать, что она испытывала в тот момент.

«Нет, такого не могло произойти. Не с нами… Не сейчас», – шептала я, отказываясь принимать реальность.

Так быстро на пятый этаж я не поднималась никогда. Я все поняла, когда вставила ключ в замочную скважину и наткнулась на препятствие изнутри. Мои ноги обмякли, словно налились свинцом, а по телу пробежала ледяная дрожь. Ключ выпал из вспотевших ладоней и с глухим стуком упал на пол. Я до последнего надеялась, что маме просто нездоровится, что она, наверное, слышит меня и нуждается в помощи. Слезы хлынули из глаз, и я принялась отчаянно барабанить в дверь изо всех сил. На звук вышла соседка. «Мы видели ее вчера в обед, с сумками из магазина. Спит, наверное. Проснется – откроет», – отозвалась она, захлопнув дверь и продолжая сверлить меня взглядом из дверного глазка. Следом вышла вторая, из любопытства, не из сочувствия. Я совершенно растерялась, не зная, что делать в таких случаях. В квартиру не попасть. Я вернулась домой. С мужем мы приняли решение вызвать МЧС и вскрыть дверь. Возможно, она крепко уснула. Хотя подобного никогда не случалось. Она всегда отвечала или перезванивала. Как можно было не услышать мои звонки, мой стук, мои крики? Я чуть не выломала эту дверь. Я чувствовала: случилась беда. Произошло то, чего я боялась больше всего на свете. Мамы не стало. Она ушла. Оставила меня одну в этом огромном, равнодушном мире, решив, что я справлюсь без нее. Нет, нет… Я не верю. Это не может быть правдой. Это жестоко. Нужно срочно вызывать МЧС, они откроют дверь, и я успею ей помочь. Я боялась, что пока приходила в себя, время было упущено.

Прошло уже три часа. Оказалось, что девушка-оператор, принимавшая вызов, не уточнила адрес, и спасатели приехали по тому же названию улицы, но в соседний город. Снова потеря времени, ожидание. Наконец-то сотрудники МЧС взломали замок. Я боялась войти. Страх сковал меня, не давая сделать ни шагу. Перед глазами мелькали страшные картинки. Но медлить было нельзя. Я вошла. В прихожей горел свет. Толпа мужиков в форме зашла следом. Между ванной и кухней я увидела тело мамы, лежащее на полу. Я бросилась к ней, но ее руки были холодными, кончики пальцев и другие участки тела неестественного цвета. Этот ужасный момент стал явью. Дальше все померкло. Я смутно помню последующие события. Только, как один из спасателей сказал: «Все понятно. Вызывайте соответствующие службы».

Когда мама покинула этот мир, рядом никого не было. Она умерла в одиночестве, в своей квартире, в тишине своих мыслей. И теперь я почувствовала, как ледяной осколок, прежде вонзившийся в сердце, превратился в огромную глыбу льда. Вновь прокручивала в памяти ту череду событий, что не позволили мне быть рядом с ней в последние часы, но размышлениями ничего нельзя изменить. Это только в слащавых мелодрамах все правильно и так неправдоподобно: умирающие родственники собирают вокруг себя толпу рыдающих близких, и старик уходит с умиротворенной улыбкой на губах. В жизни все иначе. Она больше никогда не согреет меня своим теплом. То последнее, что случилось между нами, навсегда останется последним. То, как я пришла к ней в минувшую субботу, как принесла продукты, как она сказала, что чувствует, что её жизнь скоро закончится. Теперь она никогда не расскажет мне о том вещем сне, подробности которого я хотела узнать позже, когда она придет в себя. То, как я попыталась успокоить ее, говоря, что это всего лишь сон, и как она уверенно покачала головой в знак несогласия. Как помахала мне рукой на прощание, когда я уходила. Звонок в День матери, мои слова благодарности за подаренную жизнь, и ее слезы в ответ. Мое обещание перезвонить в понедельник, и ее тихий голос: «Хорошо». Как обнаружила ее тело в коридоре.

Мама лежала здесь, но жизни в ней уже не было. Это не она. Только бездыханное тело самого дорогого человека на земле. Она не поднимется, чтобы сказать мне, как ждала меня, или, наоборот, отругать. Ее больше нет, хотя тело лежало передо мной, такое холодное и неподвижное. Я не могу ее разбудить. Той неуемной энергии в ней больше нет.

Что я знала о горе? Ничего. Вокруг меня и раньше умирали люди: мамы моих подруг, знакомые. Я пыталась быть рядом, поддержать, помочь, но как я была далека от этого. Настолько далека, что, говоря слова утешения, которые зачастую не могла подобрать, до конца не чувствовала той боли, которую испытывает человек, и как она проходит через каждую клетку тела. У людей мир рухнул. Сегодня он рухнул у меня. Остались лишь руины, на которых нужно было как-то жить дальше. Жизнь без мамы… Как это возможно? И все напутствия, которые она давала мне в детстве, стали такими бессмысленными.

Раньше я старалась не впускать в себя эту боль, которую испытывают при утрате. Не пускала, когда умер дедушка. Мне тогда было семнадцать лет. Маме тремя днями ранее исполнилось пятьдесят три года. Я отказывалась верить в то, что деда больше нет. Несмотря на его почтенный возраст, смерть стала шоком для всех. К этому нельзя быть готовым, сколько бы лет ни исполнилось. Я утешала себя мыслями о том, что он уехал жить куда-то, далеко отсюда. Наверное, многие склонны так думать. И это больше похоже на отрицание и неприятие. Со временем это чувство проходит, на то, чтобы принять обстоятельства, ушли годы. С бабушкой все обстояло наоборот. Я перескочила к принятию, минуя первые стадии горя, и сразу же отпустила женщину, которая активно участвовала в моем воспитании. На похоронах я плакала лишь потому, что все так делали, и я включилась во всеобщую атмосферу. А дома решила, что все закончено. Я не испытывала ни малейшего угрызения совести. Запрещала себе плакать, когда эмоции накатывали волной. Окружающие твердили, что нельзя плакать, ей там плохо будет. В итоге, настоящее горе застыло внутри меня, невыплаканное, неизжитое. Тяжким грузом я носила его в себе, не позволяя пережить утрату, не давая волю слезам, чтобы оплакать ушедших.

Я стремилась соответствовать образу стального и сильного человека, а такие, как правило, не плачут. Однако в самой глубине души я никогда не была таковой. Глубоко внутри меня таилась ранимая, хрупкая и сентиментальная личность. Согласиться с этим означало признать свою слабость. А это было недопустимо. В сердце у меня вечная, кровоточащая рана, которая не заживает, и мне постоянно больно за всех. Я не понимаю, как люди переживают утрату. Как они способны хоронить детей, родителей, любимых, мужей и продолжать жить, когда душу на части разрывает немыслимая, всепоглощающая боль. Скажите мне, как вы это делаете? Я не хотела никому звонить. Настоял супруг.

Приехала скорая, которая констатировала смерть. Следом – полиция. К этому времени в квартире собрались дочери: старшая Лариса с мужем и средняя Светлана. Приехал старший внук Владислав. Последний раз мы так встречались первого января лет пять назад, когда между собравшимися еще оставалось какое-то взаимопонимание. Тогда это была наша добрая семейная традиция. Правда, сюда не хватает еще двоих внуков и внучки. Мы четыре часа провели в ожидании машины из ритуального агентства, потому что она была единственной, обслуживающей межгород. В изнурительной тишине было мучительно сидеть. Поэтому я часто выскакивала на балкон без верхней одежды, слонялась из комнаты в комнату. Смотрела на не заправленную постель, чашку с недопитым чаем на кухонном столе и сорок семь моих неотвеченных вызовов в ее телефоне. Глядя на все это, думала: «Все это здесь, а человека больше нет. Ушла, как будто и не было. И это есть жизнь? Мы неизвестно откуда появляемся и куда исчезаем. Почему так происходит? Что дальше?»

В тот момент я не плакала. Наверное, пребывала в каком-то глубоком шоке и недоумении. Мне казалось, что я смотрю страшный сон и скоро должна проснуться. Возможно, не хотела показывать себя разбитой даже близким. Любое проявление слабости не для меня. Но в тот момент я об этом не думала. Видимо, шок. Зато дорога домой превратилась в затяжной вой. Появилась возможность выплеснуть накопившиеся слезы, прижавшись к крепкому мужскому плечу супруга.

Я не буду рассказывать о последующих днях, проведенных в оформлении необходимых бумаг, установлении причины смерти и покупке вещей гардероба, чтобы предать тело усопшей земле. В мыслях о том, что из этого мира ушла добрая и сильная женщина, оставившая лишь чашку с недопитым чаем на столе и светлую память о себе.

Глава 3. Неделю спустя

Смириться с утратой оказалось сложнее, чем я могла представить. В голове крутились обрывки воспоминаний, моменты из детства, ее улыбка, голос. Все казалось нереальным, словно я находилась в кошмарном сне, но никак не могла проснуться. Первые дни были как в тумане. Организация похорон, поминки, сочувствующие взгляды родных. Все это пролетело мимо, не оставляя следа в моей памяти. Некоторые моменты я узнавала у Кости, потому что сама ничего не помнила. Я механически совершала необходимые действия, словно автомат, запрограммированный на выполнение определенных задач. Мой распорядок дня мало чем изменился. Работа, домашние заботы, готовка, прогулки с собакой. И звонок маме, ставший горькой привычкой. Вот уже неделю рука тянулась к телефону, машинально набирая знакомый номер. Ведь я знала, что мне никто не ответит: мамы больше нет, но я до сих пор не понимала, зачем я совершаю эти автоматические манипуляции с телефоном. Разум отказывался принимать страшную правду. Слезы душили. Снег валил огромными хлопьями, можно выдохнуть и причину покрасневших глаз списать на него. Только перед кем оправдываться? Окружающие сновали туда-сюда, не обращая никакого внимания на нас с собакой. Им вообще все равно, их ничего не волновало, кроме своих забот. Безразличные лица, чужие проблемы. Мир вообще погрузился в глубокое равнодушие ко всему окружающему. Муж вернется только вечером. И у меня еще есть несколько часов, чтобы привести себя в порядок. Я до сих пор не осознавала, как это возможно, что я не звоню ей каждый день, чтобы обсудить мелкие неурядицы, поделиться новостью или радостью, не слышать ее нежный голос в трубке.

Неделю назад я перестала быть дочерью. Сезонная апатия, начавшаяся полмесяца назад, обернулась затяжной депрессией. Я знала: для того чтобы пережить утрату, нужно время. Говорят, оно лечит. Знала и об усилиях, необходимых для возвращения к жизни. Но как это сделать, оставалось загадкой. Как живут люди, потерявшие близких? Меня захлестнуло одиночество внутри самой себя, в эпицентре собственной жизни. Сейчас я внутри своего горя. И несмотря на то, что это наша общая утрата с сестрами и племянниками, каждый проживал ее отдельно от остальных. Тоже внутри себя. Больше не хотелось быть сильной. Не хотелось казаться тем, кем всегда стремилась быть. Я перестала быть актрисой в своем собственном спектакле. Сбросила маску уверенности. Вместо этого просто существовала. Ела, спала и плакала, плакала, плакала, пока глаза не опухали, а в горле не пересыхало. Я решила отдаться полностью этой боли, которая грызла меня изнутри. Да, я могла бы и дальше скрывать свою хрупкость под маской, прятать слезы, но осознала, что сила не в бесчувствии и подавлении, а в принятии, умении жить с болью, открываясь миру, несмотря на кровоточащую рану. Что еще оставалось?

Я давно уже перестала действовать, много мечтала, но ничего не делала. По сути, у меня нет ничего. Единственные, кто у меня есть, – любимый муж Константин и пес, вечный двигатель, тянущий поводок на прогулках и требующий внимания и ласки. Я не испытывала к нему особых чувств, хотя давно мечтала о собаке. Старшие родные сестры, с которыми я почти не общалась по причине наших разных характеров и мировоззрений. Медицинский диплом – как напоминание о несбывшихся мечтах. Прописка в квартире, где я не проживала уже два года. Отсутствие стабильной работы. Я много где работала, но так и не нашла своего места в мире. А еще есть личный дневник, где каждая страница кровоточит, как зияющая рана, и который с годами все больнее перечитывать. Первые два я сожгла без сожаления. Этот, нынешний, я веду с пятнадцати лет, когда пришло осознание: жизнь – своенравная река с бурным течением, которой нет дела до твоих планов. А еще в строках хранятся записи о былых друзьях, которые позже растворились во времени. О молодой маме, с которой у нас случались конфликты на фоне разных представлений о жизни. О школе, и о грандиозных планах, в будущем оказавшихся лишь иллюзией. Тогда казалось: вся жизнь впереди. Но чем старше становишься, тем больнее перечитывать старые записи: детство и ребячество заканчиваются, дети взрослеют и вылетают из гнезда, родители стареют и умирают, нас покидают старшие поколения родственников. Больше не увидишь их глаз и не ощутишь тепло рук при объятиях. Понимаешь, что больше никогда не поешь бабушкиных блинчиков и маминой выпечки. И ничего нельзя с этим сделать, потому что жизнь, увы, очень быстро заканчивается. Это нам кажется, что все впереди, потому что мы не знаем, в какой момент она оборвется, и имеем привычку откладывать все на будущее. Может, жизнь оборвется через год, а может, через месяц. Возможно, нам отпущен всего лишь час. Порой, перечитывая дневник, я понимала, что повзрослела слишком рано. Некоторые мысли перечитывать было отвратительно, потому что я упускала самое главное и выглядела глупой девчонкой. Никогда не умела дорожить своим временем, мне казалось, что его с избытком. Не ценила общение с близкими и друзьями, с теми, кого, возможно, уже не увижу после пробуждения утром. Хотя поняла, что людей приходится терять на протяжении всей жизни, потом появляются новые лица, которые, сыграв определенную роль в жизни, тоже исчезают. Что ж, спасибо им за опыт. Взрослея, друзья и знакомые уходят туда, откуда не возвращаются. Мне всего лишь тридцать, а список знакомых, бывших одноклассников, ушедших в вечность, растет с каждым годом.

Каждая строчка дневника пропитана безнадежностью и тоской. Не раз хотела, чтобы его постигла та же участь, что и первые два. Но что-то удерживало, заставляя вести записи дальше. Но как оказалось, именно он пригодился при создании этой книги.

Последняя запись в дневнике нацарапана кривым почерком пару дней назад. Исписанный лист с единственной фразой: «Как теперь жить?» Зачем я это делала, обливаясь слезами? Не знаю. Наверное, потому что было не с кем поговорить. Я никогда не выставляла свою личную жизнь напоказ, не искала сочувствия в социальных сетях. Не делилась мимолетными радостями и тем более не выплескивала горе. Мне хватало собственных эмоций и переживаний. Я копила их в себе, доверяя лишь тетрадным листам.

Нет ни секунды, чтобы я не думала о ней. Воспоминания, обрывки последних дней и прошлой жизни мелькали в голове, как кадры старой кинопленки, перемотанной на бешенной скорости. Я надолго зависала в мыслях, игнорируя происходящие вокруг события. Перестала понимать, где та грань между сном и реальностью. Я думала о жизни, которую не прожила вместе с ней, о наших планах, которым уже не суждено сбыться. Не могла смириться с необходимостью как-то перестраиваться и учиться жить заново. До сих пор лежали нераспакованные покупки, которые я так и не успела ей передать. А еще были планы купить теплый пуховик на зиму и удобные сапоги, потому что ее старые износились. Я мечтала о совместной поездке в живописные места, но так и не смогла заработать нужную сумму, потому что на мою зарплату можно было доехать только до берега нашей речушки и обратно. Я хотела подарить ей все, в чем она нуждалась, но вместо этого думаю, какой выбрать памятник для ее могилы.

Глава 4. Все мы родом из детства

Я стала частым гостем в опустевшей квартире. Стыдно признаться, что сейчас бывала здесь чаще, чем когда мама была жила. Я приходила сюда поплакать в одиночестве. Я не ценила, когда она присутствовала рядом, думая, что впереди у нас еще много времени. Последние полгода я занималась нескончаемыми домашними делами, работой или просто наслаждалась моментами уединения. Наверное, только сейчас я опомнилась. Очнулась от осознания того, как порой мы увлечены заботами и планами, забывая о своем здоровье, о жизни вокруг и уделяя меньше внимания своим близким. Я ведь никогда такой не была. Когда-то вся моя жизнь крутилась вокруг мамы, племянников, бабушки. При этом я успевала строить собственную жизнь.

Сейчас родные стены поддерживают и помогают пережить горе. Прихожу сюда вспомнить и попытаться почувствовать, что испытывала мама последние годы и дни, пребывая наедине с собой. Я знала ее, как никто другой: каждый жест, привычку, сокровенные моменты ее биографии. Возможно, больше, чем мои сестры. Может быть, потому что со мной она начала стареть, так и не постарев. Ей было всего шестьдесят шесть лет. В заключении врачей – ИБС, отек мозга и прочие осложнения, появление которых способствует сахарный диабет. А в моей душе все тот же грызущий червь вины за то, что не отреагировала должным образом на ее жалобы.

На следующий день после похорон мы с сестрой Светланой пришли вымыть полы, как это принято делать за усопшими. Потом я стала приходить одна, чтобы понемногу разбирать ее вещи. После похорон наступила тишина. Дом опустел, наполнившись лишь воспоминаниями и ощущением невосполнимой утраты. Я бродила по комнатам, трогала ее вещи, вдыхала запах, который еще хранила ее одежда. Ритуал с вещами – это отдельная, очень болезненная тема. Я старалась раздать вещи до сорока дней, как делала мама после смерти бабушки. «Так положено», – говорила она. Веря, что душа усопшего скитается, ожидая перехода в мир иной, и добрые дела, совершенные от его имени, помогают обрести покой. Нам хочется все сделать правильно в соответствии с традициями, добиваясь какой-то до конца неизвестной точности. Но, наверное, это важно лишь для нас, живых, чтобы заполнить пустоту и отвлечься от тяжелых переживаний. Уже не так важно, все ли сделано правильно или с ошибками. Каждый сам решает, как поступить с тем, что осталось после ушедшего человека, и сколько времени должно пройти, прежде чем боль утихнет.

Казалось бы, что такого – раздать вещи умершего? Легко, если речь идет о ком-то чужом. Но когда уходит близкий, это становится непосильной ношей. Знаю многих, в чьих шкафах хранятся вещи как память на всю жизнь. Их достают, перебирают в надежде уловить знакомый запах. Вспоминают, как он носил этот гардероб, с какими событиями жизни вещи связаны, и тем самым стремятся быть с человеком немного ближе. Своеобразный ритуал любви и скорби.

Я же решила поступить так, как велела мама: раздать вещи до сорока дней. Выполнить ее просьбу, хотя выносить их из дома мне вовсе не хотелось. Это все, что у меня осталось от нее. Я доставала из шкафов каждый предмет гардероба и плакала над ним, прижимая к себе, словно мысленно прощаясь с тем, что когда-то было ей дорого. И последующее действие нужно было преодолевать с большим трудом – отправить в стиральную машину, упаковать в сумки и передать в руки незнакомому человеку. Я перестирала весь гардероб и пожертвовала церкви, чтобы там передали их нуждающимся прихожанам. Я знала, что так делать разрешается, если вещи не изношены и имели достойный вид. А вот нижнее белье и ночные рубашки мы со Светой предали огню. Языки пламени быстро сделали свое дело, превращая вещи в пепел. Рука не поднялась бы отнести их на помойку. Мама любила шутить: «Выкинете в мусорку, мне уже будет все равно».

И все же я оставила себе носочек. Он одинокий, потерявший пару, лежал под матрасом кровати, когда я его нашла. Этот носок хранил в себе настолько сильный запах, что даже спустя семь лет пахнет как в день его обнаружения. Да, наверное, я немного сошла с ума, но он по-прежнему со мной. Лежит в полиэтиленовом мешочке в шкафу, в коробке с фотографиями детства и юности. Там же обитает дневник, тот самый со времен юности. Это моя персональная коробка воспоминаний. Такая теплая и дорогая сердцу. Я знаю, что всегда могу вернуться сюда, чтобы вспомнить. Весь этот тайник напоминает мне о том, что самые незначительные вещи могут стать источником больших воспоминаний. В то же время, эта коробка напоминание о том, что материальные вещи всего лишь символы. Истинную ценность представляют люди. Именно они сделали эти моменты особенными и наполнили их смыслом. Поддержка и присутствие близких то, что действительно имеет значение. В современном мире, где зачастую ценят вещи, а людьми пользуются, сохранение человечности и теплоты становится особенно важным. Увы, многие забыли об этом. Мне выпала редкая удача. Жизнь дарила встречи с отзывчивыми и искренними людьми. Безусловно, встречались и те, кто цинично злоупотреблял моим доверием. Но я благодарна тем, кто присутствовал в моей жизни. И даже тем, с кем наши пути разошлись, я говорю спасибо. Вы научили мудрости и проницательности.

В далеком прошлом я терзалась вопросом: когда случится моя тяжелая утрата, протянет ли кто-нибудь руку помощи, способную поддержать? Именно мой супруг оказался этим человеком. Первое время после смерти мамы я врала ему, что возобновила занятия танцами. Не знаю, зачем обманывала. Спустя всего полмесяца мне было не до фитнеса. Скорее, это был неуклюжий способ спрятать свою скорбь. Я же сильная, помните? Но ноги сами несли в квартиру, где прошло детство. Именно там, наедине с собой, я могла позволить себе быть той, кто я есть сейчас: испуганным и осиротевшим ребенком. Обнять и пожалеть меня некому. Материнское тепло уже не согреет меня. Оставалось лишь прикасаться к вещам и предметам, которые принадлежали ей, вдыхать ускользающий запах, пересматривать фотографии и старые видеокассеты, где она еще жива. Человека уже нет, но там, на пленке и в памяти, она продолжает жить.

Из дома я брала сумку с запасной обувью. Костя, как мне хотелось верить, не подозревал, провожая меня до порога. Конечно же, он все понимал, куда я ходила и что делала. Мои покрасневшие от слез глаза всегда меня предательски выдавали.

На улице сильный морозный ветер и полумрак. Я выхожу из подъезда, закуривая сигарету. Иду по длинной аллее вдоль многоэтажек и заворачиваю в знакомый двор. Квартира будет теперь долго пустовать. Я решила сохранить все на своих местах и никому ее не сдавать в аренду. Ключ повернулся в замке, и каждый раз перед глазами всплывают события того дня: сотрудники МЧС, свет в коридоре, мама… Всего вторая неделя после похорон. Это воспоминание останется навсегда, сколько бы времени ни прошло. Внутри непроглядная тьма и звенящая тишина. Слышно биение собственного сердца. Больше никто не встретит меня здесь, не обнимет, не скажет, как рад моему приходу. В такие минуты остро осознаешь хрупкость бесценных моментов, когда родные и близкие живы. Когда в окнах родительского дома горит теплый свет, когда фоном доносятся звуки телевизора, а с кухни чувствуется аромат любимых блюд, заполняя весь дом. Сижу на пороге в темноте. Нет, уже не страшно. Страх остался там, месяц назад. Тогда я еще боялась ее потерять. Поднимаюсь и медленно прохожу в комнату, не включая свет. В этой квартире я могу передвигаться с закрытыми глазами. С тех пор как я покинула родительский дом, мама почти ничего не меняла: ни перестановки мебели, ни новых обоев на стенах. Здесь все оставалось неизменным. В воздухе все еще ощущается ее едва уловимый запах. Я словно ощущаю ее присутствие. Присаживаюсь на диван и начинаю плакать. Навзрыд. Понимаю, что меня хорошо слышно. Соседи этажом ниже убавили звук телевизора. Мне плевать. Я пришла к маме. Говорят, душа до сорока дней блуждает где-то рядом. Возможно, сидит здесь. Хотя, я в такое не верю. Стою у окна и представляю, насколько ей было одиноко и тоскливо в последние месяцы жизни. Как она в полной темноте при свечах шептала молитвы о своих дочерях. Свет от уличного фонаря проникает в комнату. Останавливаюсь возле фотографии на стене, на которой мы с мамой вместе. Мама улыбается мне, и от этой улыбки тепло даже сейчас. Наконец решаюсь зажечь свет в гостиной.

Мерю шагами квартиру. Хожу из комнаты в комнату, от одного окна к другому. Под ногами скрипит пол. Взгляд цепляется за стопку фотоальбомов на журнальном столике. Четыре года назад мама сожгла большую часть своих черно-белых фотографий, фотографий молодости, мужа, которого она похоронила сорок два года назад. Но кое-какие снимки уцелели. Решила отобрать немного для себя. Дрожащими руками достаю толстый фотоальбом. Начинаю с самого начала. Некоторые фотографии выцвели и пожелтели от времени. Спасибо тем, кто придумал фотографию. В моем детстве были лишь полароиды, затем «мыльницы», в которые заряжалась пленка на определенное количество кадров. Какая была трагедия, если на фотографии человек получался с закрытыми глазами.

С годами мы забываем какие-то моменты из прошлого. Безжалостно стираются из памяти те моменты, о которых мы давно забыли, словно оставляя место для новой информации. Каждый из нас отрывками вспоминает свое детство и старается пронести с собой как можно больше приятных минут с дорогими людьми. Но запоминаются только те моменты, которые произвели на нас самое сильное впечатление. А фотографии помогают восполнить некоторые пробелы в воспоминаниях. В квартире царит тишина, которую нарушает монотонное тиканье часов. Китайские часы – своего рода раритет нашей семьи. Мне было всего пять лет, когда они впервые появились в нашем доме. Даже представить не могли, что они так долго будут работать. Им уже почти тридцать лет.

Маленькая девочка крепко прижала куклу. Здесь маме пять лет. Тот самый возраст, когда коварная болезнь, неизвестная прежде, чуть не оборвала ее жизнь. Но сила духа помогла ей выстоять. Она – старшая дочь в семье простых работяг. Отец – шахтер, мать – домохозяйка. Оба родителя из многодетных семей.

Иванова Люба. 1956 г.

А вот девочка в платьице в горошек – это я. Здесь мне тоже пять лет. Странное совпадение на число пять. В гости к Светлане пришла подруга с фотоаппаратом и запечатлела этот момент. Та самая четырехкомнатная квартира, где в дверном проеме между гостиной и прихожей обитали мои вымышленные друзья. Квартира, в которой мама развела ботанический сад, увлекаясь комнатными растениями. Их становилось все больше, и свободного места в квартире почти не осталось. Квартира, в которой успела пожить многочисленная родня: бабушка с дедом, мама с детьми, мамин брат с женой и моя тетя. Здесь родился первый внук мамы. Четыре комнаты – четыре поколения. Квартира эта досталась моему дедушке Николаю, посвятившему жизнь шахтерскому труду. За выслугу лет, за годы, проведенные в угольной пыли, ему выделили это жилье. Моя бабушка Александра и дед Николай проживали здесь долгую жизнь, вырастили троих детей. Постепенно из родительского дома стали разъезжаться их дети. Мама купила себе частный дом, куда вскоре переехала с дочерьми-подростками. Через год познакомилась с моим отцом, вышла замуж, и так на свет появилась я.