«Всю жизнь меня преследовало одиночество. Повсюду: в барах, в машинах, на тротуарах, в магазинах – повсюду. От него не убежать. Господь создал меня одиноким».
Трэвис Бикл, «Таксист»
По зеркалу тонкими змейками разбегались трещины. Мое искаженное злобой лицо множилось и дробилось внутри них. Словно на меня разом смотрели все мысли, сидящие у меня в голове. Словно каждая из них обрела лицо и таращила на меня свои проклятые зенки.
– Сукин ты сын, – говорил я сам с собой, – ты снова вернулся туда, где был много лет назад! И все из-за чего!? Из-за какой-то бабы?! Да, хорошей, милой, показавшейся долгожданной наградой после стольких неудач, светлым пятном в жизни – светлым как ее волосы!!!
Я стиснул зубы и ударил по стене, выложенной синей плиткой. Больно не было.
– Из-за какого-то сраного отказа ты снова решил, что больше не вытерпишь в одиночестве?! СУ – глухой удар в стену – КИН – удар – СЫН – удар.
В этот раз стало больно. Кулак противно заныл и больше не хотел целовать стену. Но внутри ныло куда сильнее – там всегда ноет сильнее. И я ударил снова. Костяшки завопили. Но я заткнул их следующим ударом.
Вместо крови сердце гнало по телу зелье, сваренное из грусти, печали, тревоги, тоски, одиночества, меланхолии, сожаления, ярости, одиночества, ненависти, боли, отчаяния, одиночества, стыда, одиночества, горечи, одиночества и того поганого чувства, когда ты так разочаровался из-за повторения одного и того же сценария в этой помойке, названной жизнью, что впервые – впервые – задумался о том, чтобы выбросить к чертовой матери крестик, потому что Бога давно нет – он уснул, он устал. А может он вообще никогда не просыпался?
Пелена с глаз начала спадать, когда я понял, что меня под руки выволакивают из бара два бугая в черных пиджаках. Окончательно я прозрел, когда почувствовал под кожей асфальт.
– Чтоб больше мы тебя здесь не видели, придурок.
И вошли обратно.
Я отряхнулся. Кулак ужасно болел – я не мог его нормально сжимать. Я вдохнул прохладный ночной воздух и уставился на пустынную улицу, по которой матовыми отблесками стелился желтый свет фонарей. Разом, как обухом из-за угла, на меня обрушилась усталость, огромная, небоскребная усталость, когда хочется только вздыхать и проклинать все, что видишь – но устало, без злобы, не имея желания с этим сражаться. Я сразу двинулся к машине, стоявшей неподалеку. Сел. Завел. Из радио играла «Chamber of Reflection», каждым битом отдавая мне в голову.