Quote from the book "Книга мертвых – 3. Кладбища"

Будучи много лет руководителем политической партии, я наблюдал и наблюдаю тысячи судеб партийных активистов. Мимо меня прошли целые батальоны и дивизии молодых людей, и, конечно, я без устали размышляю об их судьбах, о мотивациях, которые привели их в партию.Отсидев несколько лет в российских тюрьмах и в лагере, я и там продолжал наблюдать над судьбами и размышлять о мотивах поведения.Я, в конце концов, уже после тюрьмы понял, что сознание и культура простого русского парня — это лишь в ничтожной ее части книжная культура. А основной фундамент — это песенный, музыка даже и очень низкого качества.Артемы, Антоны и Денисы с Колянами не взросли на Библии, не выросли на пуританских советских книгах вроде «Как закалялась сталь», не построили себя на традициях шариата или адата, как в мусульманских странах и регионах, но на популярной музыке.Один из таких парней — рыжий Антон, сидевший со мной в камере Саратовского Централа, с гордостью рассказывал, как дед и бабка отдали ему сарай в глубине сада, и он переоборудовал тот сарай, и к нему приходили слушать музыку его товарищи и девушки. Когда я поинтересовался, что за музыку он слушал, он назвал какие-то невзрачные, чуть ли не дворовые коллективы и напел несколько тусклых мелодий.Но я догадался, что не качество музыки, а та вполне нехитрая философия жизни, содержащаяся в ней, была для рыжего Антона главным в музыкальном треске, раздающемся в глубине его сарая. В этом треске слышалась ярость заброшенного поколения, его дикость, его визжащий протест. Этот треск и бит сообщал нехитрые заповеди, не такие уж плохие и не так уж отличающиеся от заповедей мировых религий и воинских уставов.Поскольку высокая философия или даже популярное связное мировоззрение были недоступны этим, в сущности, дикарям, оставшимся без присмотра общества и государства, то они обратились к эмоциям и наивным умозаключениям своих сверстников, под топот и скрежет струн и скрип микрофонов сбивчиво, с воплями несчастных, которых прищемили двери Истории.