Read the book: «Чистка», page 15

Голос. Кто ездил в Европу лечиться, того можно без зазрения совести забирать.

Егоров. Лечиться ездил и я и выполнял задания партии по известным вопросам. Вот это приобщение к западноевропейской культуре, оно давало некоторый преферанс, предпочтение этим лицам в области новых установок, в области сопоставления и т.д. Отсюда началась полоса некоторых новшеств. И, однако, это оказывается полоса не только знакомства с Европой, а установления определенных связей с германским рейхсвером. Это совершенно очевидно. Уборевич, связавшись с германским рейхсвером и узнав от него об организации начальника вооружения, провел должность начальника вооружения и работал на ней».

Далее Егоров предпочел обойти стороной тему, почему Генштаб не видел показушные маневры 1935 г., он лишь сказал, что людям там доверяли, про контроль видимо забыли. Затем он стал нападать на предыдущих ораторов и этот отрывок стоит привести:

«Егоров. И нечего скрывать, товарищ Григорий Иванович Кулик, что на последнем Военном совете в кулуарах, после речи Тухачевского о боевой подготовке, вы говорили: «гениальная речь!» (Общий смех.) А тут об этом умалчиваете. Нужно иметь смелость большевика, Григорий Иванович, чтобы называть вещи своими именами. Вот сидит Щаденко, он может подтвердить.

Еще хочу сказать Тюленеву. Вы сидите и качаете головой, когда кто-нибудь говорит о том, что было; а я вас спрашиваю: почему вы говорили то же самое? Мы с вами раза три-четыре встречались вместе с Тухачевским, выпивали…

Тюленев. Один раз только.

Егоров. Какой там один раз! Разве вы не говорили о гениальном руководстве погашением Тамбовского восстания? (Общий смех.) Правильно ведь это, я не зря говорю. Эти отдельные моменты и создавали ореол вокруг Тухачевского.

А Мерецков! Вот вы говорите о вашей гордости, об испанских событиях, партия никогда не отнимет у вас этого. Но где вы были на протяжении ряда лет вашей работы с Уборевичем? Будучи начальником штаба округа, по службе в Генеральном штабе, подчиненный мне, вы ни разу не были у меня по этому поводу.

Ворошилов. А вы его ни разу не вызывали.

Егоров. Я вызывал. Я говорю, что он не был у меня, так сказать, в партийном порядке.

Мерецков. Я к вам не один раз являлся. А что я вам сказал про Гамарника? Документ имеется.

Егоров. Документ есть. Но я – не бюрократ. Ко мне приходит масса людей. Я не раз говорил, что у меня не проходной двор. Вы даже не предупреждаете, а прямо приходите в секретариат, и мне докладывают, что пришел такой-то командующий. Я не могу отказать – скажут: «бюрократ», – и я всех обязан принимать. Я беру на себя ответственность, может быть, я вас не принял, но утверждаю, что вы лично ко мне ни разу не обращались, за исключением официального вызова. Только один раз вы пришли и заявили о том, что обстановка работы на Дальнем Востоке тяжелая. Это было после вашей телеграммы, которую подписали вы, Лапин и Сангурский, о невозможности дальше работать с Василием Константиновичем.

Мерецков. Такой телеграммы я не подписывал.

Блюхер. Я этого не знал.

Егоров. Есть ваша подпись. Найдем, не беспокойтесь!

Голос с места. Мерецков, верно это, что игнорировали мы Александра Ильича, и я сказал ему об этом прямо в глаза.

Егоров. Вы сказали о том, что сложились невыносимые условия работы. Я говорю: «Действительно, это положение нетерпимое, когда командующий не принимает по месяцам». Я говорил т. Сталину и в Политбюро относительно Василия Константиновича. Здесь говорят, будто я был за снятие Василия Константиновича.

Сталин. Все вы были за снятие.

Егоров. Я не был за снятие.

Ворошилов. Не за снятие, так за замену. (Общий смех.)

Егоров. Нет. Я говорил, что Василию Константиновичу нужно полечиться. (Общий смех.) Но, товарищи, я в простоте души это сказал, я сюда не вкладывал какого-то общего потока преднамеренных данных всех этих подлецов.

Сталин. Это правильно.

Егоров. Я не мог предположить, что они хотят снять Блюхера под этим предлогом. Я болел душой и обязан болеть за это дело, потому что положение вещей слишком ответственное. Василий Константинович был болен, по месяцам не принимает докладов…

Блюхер. Этого не было.

Егоров. Но вопрос сводится к этому.

Сталин. Это многие говорили, что Блюхер любит решать сам все вопросы. Это, говорят, хорошо, но он не может успеть все вопросы рассмотреть сам.

Блюхер. Это тоже, т. Сталин, неправильно, потому что я решающие вопросы действительно решал сам, но зато целый ряд вопросов решал со штабом.

Егоров. Ну, не будем спорить. Я почему остро пережил заявление Мерецкова? Потому что у нас с вами, Василий Константинович, было перед этим очень много таких моментов.

Блюхер. Это деловые моменты, они еще будут.

Егоров. Но ни в какой степени лично я не хотел помешать авторитету, тем более оперативному авторитету Василия Константиновича никогда!

Сталин. Это верно.

Егоров. Товарищи, Штаб, возглавляемый мной, за этот период времени, несомненно, имел много недочетов. Конечно, и я сам мог ставить неверные вопросы, мог допустить различного рода ошибки».

После этого он свернул на тему полевого устава, поговорил о роли пехоты и закончил на этом. Затем выступал комдив Дмитрий Кучинский, начальник Академии Генерального штаба, также военный заговорщик. Он два года служил под началом предателей Дубового, Левичева, Гарькавого, а потом более пяти лет был начальником штаба сначала Украинского, а потом и Киевского военного округа, при Ионе Якире. Близкий друг Якира и его доверенное лицо, заговорщик. Он заявил военному совету, что считал Якира одаренным военным, настоящим большевиком. Он сказал, что Якир делал в округе что хотел: «Ведь все важнейшие вопросы – оперативные, мобилизационные, вопросы строительства Вооруженных сил – решались так, как хотел Якир. А вопросы кадров! Если подумать, как подбирались кадры, то их можно разделить на 3 категории. Одна категория знала, что такое Якир. Другая категория людей, на которых он мог положиться, если бы был переворот». Он обрисовал некоторые детали плана вероятного переворота и назвал фамилии:

«Я могу назвать фамилии. По первой категории, которые могли его знать, здесь говорили о Григорьеве. Я, например, не верю Григорьеву – начальнику [штаба] корпуса.

Вторая категория. Вот возьмем Киевскую механизированную бригаду. В конечном счете в Киеве должны были сосредоточиться 5 механизированных бригад, включая те, которые из Харькова должны прийти. Мы две фамилии знаем. А возьмем фамилии остальных трех из механизированных бригад. Нам известны: Карев (пьяница), Евдокимов, Богданов. И, наконец, была третья категория людей, которые верили Якиру, которые прохлопали, которые не знали и честно служили делу».

Кучинский говорил, что Якир не уважал Буденного и очковтирательствовал по отношению к Ворошилову, на что нарком ответил, что он натуральный подхалим. Затем у него состоялся диалог со Сталиным, который зачитал показания на него:

«Сталин. Можно вам один вопрос задать? Я вас первый раз вижу и хочу уважать вас. Вижу, что вы человек, который мог бы быть очень полезным армии.

Ворошилов. Мы до сих пор считали, что он был полезен.

Сталин. Вот у меня показания Уборевича: «Возвращаясь к разговору с Тухачевским в марте 1935 г., считаю необходимым показать, что он мне тогда же назвал как принимавших активное участие в заговоре Якира, Гамарника, Эйдемана и Корка и как участников этого заговора Роговского, Фавицкого, Ольшанского, Аппогу, Кучинского и, кажется, Левичева». Что вы можете сказать?

Кучинский. Я могу сказать, что я никогда в заговоре не участвовал.

Голоса. Врет.

Сталин. Я извиняюсь, я вас прервал, но если вы мне разрешите, то я хотел бы маленький перерыв допустить. Люди, которые здесь сидят, их не всегда увидишь, и вот я при них хочу у вас спросить. Вот что говорит Уборевич о т. Мерецкове – вы, конечно, за него не отвечаете. Уборевич пишет: «Мерецкова я вовлек в мае 1936 г., когда вместе с ним отдыхал в Сочи». Вы не волнуйтесь, т. Мерецков. Наше дело разобрать и проверить. Я, как коммунист, коммунистам докладываю: «У меня всегда были с ним близкие отношения… (читает)… и что я в этой работе принимаю очень активное участие. Я предложил Мерецкову…»

Мерецков. Это ложь. Я заявляю со всей ответственностью, что это ложь.

Сталин. Может быть. Дай бог, чтобы это было ложью. Может быть, он оклеветал вас, но вот что он говорит. (Шум, много реплик.)»

В этот момент Кучинский решил сменить тему разговора и начал говорить про плохое отношение Якира к Генштабу, но его попросили ответить на прежний вопрос и он ответил:

«Товарищ Сталин, я вам уже доложил, что я ни в каком заговоре не участвовал и меня никто не вовлекал. (Много реплик.)». После он продолжил рассказывать про отношение к Генштабу, а после его спросили про отношение к Якиру и он стал чуть ли не защищать того:

«Кучинский. Я могу рассказать все что угодно. Как относился я к Якиру?

Голос с места. Это ясно.

Кучинский. Я видел его личную жизнь. Он был очень скромным человеком, не пил никогда. В личной жизни он был почти святой человек. (Шум в зале, возгласы возмущения.)

Голос с места. Чего ты врешь?

Кучинский. Я присматривался к его личной жизни и скажу прямо, что он был хорошим человеком.

Ворошилов. Нельзя выдумывать того, чего не было. То, что вы были с ним большим другом, это тоже правильно.

Кучинский. Так точно. Я даже скажу больше. В сентябре 1936 г., когда Александр Ильич взял меня в вагон в 3 или 4 часа ночи, когда мы ехали на Белорусские маневры, говорили о Шмидте, т. Буденный тоже там был. Буденный вдруг вскакивает и говорит: «А Якир все-таки троцкист». А я отвечаю: «Это неправда, это ложь». (Шум в зале.)

Голос с места. Он же и был троцкистом.

Сталин. Но он этого не знал.

Кучинский. Буденный говорит, что он сейчас является троцкистом.

Буденный. Я нутром чувствовал. Данных не было, но вижу, что враг».

Далее он рассказывал об военных учениях 1936—1937 гг., последняя военная игра, которую вел Тухачевский, были подозрения, что там отрабатывались приемы для разгрома РККА в будущем. По плану главный удар был на украинском направлении, Якиру надо было сдать фронт противнику. Кучинский говорил, что не видел вредительства, но было много недочетов и проколов. Судя по всему, бывший начальник штаба Якира был не глупым человеком, он понимал, что на совете ему надо все отрицать и утверждать: ничего не знал, не слышал, не видел. Только так он мог бы попытаться увильнуть от ответственности. Позже снова кратко выступил Седякин, сказав, что он не враг, а после командующий войсками Забайкальского военного округа и заговорщик Иван Грязнов, он говорил очень мало, сказал, что не хочет обсуждать конфликт с Блюхером и передал слово Ивану Тюленеву, заместителю инспектора кавалерии РККА. Тот произнес лишь одну реплику про Тухачевского и передал слово Ворошилову для завершения военного совета. Очень длинная речь состояла подведения общих итогов, положении дел в армии об исправлении ошибок. Ворошилов говорил: «Враг направлял свою подлую работу главным образом по самым наиболее чувствительным участкам. Он подсаживал своих людей в авиацию, мотомехвойска, в химические части, в части связи и на склады, как я уже сказал, в морские силы – имейте в виду – в морские силы. Одним словом, туда, где больше всего трудностей, туда, где больше всего техники, туда, что больше всего имеет значение для будущей обороны – туда и направлял своих людей. Оттуда придется изымать больше всего всякой дряни и по-настоящему ковырнуть, всю эту бражку вычистить оттуда».

Ворошилов говорил, что много врагов проникло в армию, потому что она нуждалась в образованных в военном деле людях, которые часто оказывались врагами. Он признавал, что доверился не тем людям и особенно Гамарнику: «Тут приходится виниться, как и вы все здесь винились; не замечал, верил этим людям, верил в особенности Гамарнику как большевику и слишком много передоверил ему работы….Настолько много я передоверил ему практической работы, что он мог сказать, что из-за практической работы не может заниматься политработой. Может быть, было хорошо, что он ею не занимался. Он занимался хозяйством, строительством, ветеринарией и санитарией, причем занимался всеми этими делами очень скверно. Доверял я ему».

Он рассказал о показушных военных играх, что обратил внимание на странности учений, но начальник Генштаба Егоров его не поддержал. Ворошилов стремился дистанцировать себя от Тухачевского, рассказывая факты о его чрезмерных требования и конфликте с Буденным. Потом он говорил о военном строительстве, что несмотря на вредительство, многое было сделано на пользу обороноспособности. Он отметил, что вредителям приходилось делать некоторые реальные успехи: «О боевой подготовке и о вредительстве в боевой подготовке. Я почти полностью это отрицаю. Говорят: «Раз они враги, почему им не вредить в боевой подготовке?» Если бы они были идиотами, они бы этим занимались и провалились бы давным-давно. Почему они были уважаемыми людьми? Потому что они много работали над оперативной работой. Они бы грош не стоили в глазах своих хозяев как агенты, если бы они не действовали так умело, если бы они не зарабатывали авторитет в глазах армии, которую они хотели вести против партии, против народа. Они горбом это зарабатывали».

Он еще говорил о боевой подготовке, затем об уставе, об проколах Грязнова, воинских званиях, снова говорил о врагах, их интригах, тем, кто им мог помогать. В конце он произнес напутственную речь, требуя работать на укрепление обороны страны и дела социализма. И, в самом конце Сталин просил рассмотреть возможность снисхождения к ряду заговорщиков:

«Сталин. Нескромный вопрос. Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы если такие люди придут и сами расскажут обо всем – простить их. Есть такие люди?

Голоса. Безусловно. Правильно.

Сталин. Пять лет работали, кое-кого задели случайно. Кое-кто есть из выжидающих, вот рассказать этим выжидающим, что дело проваливается. Таким людям нужно помочь с тем, чтобы их прощать.

Щаденко. Как прежде бандитам обещали прощение, если он сдаст оружие и придет с повинной.

Сталин. У этих и оружия нет. Может быть, они только знают о врагах, но не сообщают.

Ворошилов. Положение их, между прочим, неприглядное. Когда вы будете рассказывать и разъяснять, то надо рассказать, что теперь не один, так другой, не другой, так третий все равно расскажут, пусть лучше сами придут.

Сталин. Простить надо, даем слово простить, честное слово даем.

Щаденко. С Военного совета надо начинать. Кучинский и другие.

Кучинский. Тов. Ворошилов, я к этой группе не принадлежу, к той группе, о которой говорил т. Сталин. Я честный до конца.

Ворошилов. Вот и Мерецков. Этот пролетарий, черт возьми.

Мерецков. Это ложь. Тем более что я никогда с Уборевичем не работал и в Сочи не виделся.

Ворошилов. Большая близость с ними у этих людей. Итак, в 8 часов у меня». На этом военный совет закончился.

Итоги первой чистки

В ходе следствия и арестов произошедших с осени по начало июня 1937 года, было арестовано несколько десятком высокопоставленных военных командиров, входивших в троцкистскую группу, руководимую Яном Гамарником и Ионой Якиром. Кроме них, Тухачевского, Уборевича и других известных лиц, которые должны были вскорости пойти вместе на суд, под арестом оказались их ближайшие помощники, друзья, которые должны были помочь устроить переворот. Вот их перечисление, арестованные на 11 июня, по лишенным ими званиям:

Комкоры: Геккер, Кутяков, Туровский, Горбачев, Гарькавый, Аппога, Василенко, Ефимов, Левичев, Петин, Угрюмов, Алафузо, Смолин

Комдивы: Ольшанский, Деверцов, Шмидт, Дубинский, Роговский, Савицкий, Казанский, Вольпе, Бокис, Павлов, Флоровский, Точенов, Артеменко, Вакулич, Бакши

Комбриги: Зюк, Медведев (условно), Егоров, Сатин, Воронков, Зубок, Пугачевский, Суслов, Клочко, Гудков, Лавров, Середин, Розынко, Дроздов, Гаврюшенко

Армейские комиссары 2-го ранга: Аронштам, Амелин, Векличев, Овсепян

Дивизионные комиссары: Генин, Суслов

Интенданты 1-го ранга: Гаврилов, Королев, Казаков, Бабанский, Аверин

Интенданты 2-го ранга: Азаров, Бессонов

Коринтендант: Ошлей

Дивинтенданты: Зайцев, Дзыза

Бригинженер Жуковский

Большая часть арестованных давали показания, изобличая своих подельников. Троцкистская организация в РККА понесла серьезный урон, однако говорить о ее полном разгроме нельзя. Их позиции ослабли и власть в округах переходила к правым заговорщикам. Наркомат обороны произвел соответствующие назначения, еще в мае киевским военным округом был назначен руководить И. Федько, белорусским с 5 июня командовал Иван Белов, на место которого в столичном округе занял Семен Буденный, это был новый старт в его, казалось бы, затухшей карьере.

Основной костяк правых в командном составе армии пользовались доверием Сталина: Егоров, Грязнов, Дыбенко, Федько и особенно Белов. У них теперь было намного меньше конкурентов в армии, оппозицию им могли составить лишь Блюхер, Шапошников и Буденный, но все они были поодиночке. 7 июня весь состав Красной Армии, от рядовых красноармейцев и до командиров и политработников был полностью извещен о раскрытии контрреволюционной военной фашистской организации, были открыто названы имена предателей: «Как видно из материалов Народного комиссариата внутренних дел, сюда входили: бывшие заместители народного комиссара обороны Гамарник и Тухачевский, бывшие командующие войсками округов Якир и Уборевич, бывший начальник Военной академии имени т. Фрунзе Корк, бывшие заместители командующих войсками округов Примаков и Сангурский, бывший начальник Управления по начальствующему составу Фельдман, бывший военный атташе в Англии Путна, бывший председатель Центрального совета Осоавиахима Эйдеман. Врагу удалось путем подкупа, шантажа, провокации и обмана запутать в своих преступных сетях этих морально павших, забывших о своем долге, заживо загнивших людей, превратившихся в прямых агентов немецко-японского фашизма».¹⁰⁵

Также говорилось, что это еще вероятно не конец, не все предатели изобличены: «Сейчас эти враги народа пойманы с поличным. Они целиком признались в своем предательстве, вредительстве и шпионаже. Нельзя быть уверенными, что и эти заклятые враги трудящихся полностью рассказали все, что они сделали. Нельзя верить и тому, что они выдали всех своих единомышленников и сообщников. Но главные организаторы, руководители и шпионы, непосредственно связанные с германскими и японскими генеральными штабами и их разведками, разоблачены. Они получат заслуженное возмездие от карающей руки советского правосудия».

9-10 июня прошел актива центрального аппарата НКО СССР, где говорили и обсуждали тоже самое, что и на прошедшем совете, но без прежней остроты. Из руководства страны там был только Ворошилов и при нем военные снова могли расслабится. Большинство выступавших, кроме Ворошилова на активе, сами были заговорщиками. В заключительном слове он дал знать, что фактически разоблачен еще один враг, это заместитель начальника Генштаба, комкор Сергей Меженинов, который присутствовал на активе 9 июня, но как оказалось «потерял» важные документы и попытался совершить попытку самоубийства, но неудачно: «Мы должны жить так, чтобы знать, что вся армия у нас честная. Отдельные мерзавцы будут выловлены. Да и им самим становится тесно, они разбегаются как крысы в солнечный день с корабля. Вот вчера присутствовал здесь зам. начальника Генерального штаба Меженинов, а сегодня поехал в лес и стрельнулся.

В чем тут дело? Он оставил записку: я, говорит, честный, а пропали документы, очевидно, потому, что я не был достаточно бдителен. Какие документы? Никто не знает. Очевидно, не в документах дело. Прямо нужно сказать – и вы должны предупредить всех своих товарищей, – что всякий гражданин, всякий человек, который поступит таким образом, для нас, для большевиков, является врагом народа. Мы не будем искать, откуда он, – он, может быть, был связан с одним шпичком японским или немецким: как мы теперь установим? Установить невозможно, а раз стреляется, значит, для чего-то нужно стреляться, значит, он должен стреляться. Ни один порядочный человек так не поступит. Ну пропал документ, надо, конечно, чтобы документы не пропадали, черт с ним; давайте будем проверять и будем добиваться, чтобы документы не пропадали, а не стреляться. Пошел человек и пишет послание жене и сыну: «Я ни в чем не виноват, не виноват в том, что документ пропал». Это мерзость. Это значит – враг. Ни один сколько-нибудь порядочный, не большевик, а просто честный человек, и не советской даже страны, так жизнь не кончает. Так жизнь кончают только подлецы и враги, безнадежно запутавшиеся».¹⁰⁶

Судя по всему после прихода Шапошникова в Генштаб началась проверка наличия документов и обнаружили много чего «интересного». Будь Меженинов честным человеком, он не стал бы стреляться, этим он лишь подтвердил свою вину. Он передавал секретные документы Германии, был таким же шпионом, как и его уже бывший начальник маршал Егоров.

За день до этого, 9 июня Якир пишет письмо Сталину с просьбой сохранить ему жизнь, но адресат письма и другие члены Политбюро испытали очередной приступ омерзения. талин поставил на документе резолюцию: «Подлец и проститутка». безграничной верой в победу коммунизма". На этом письме оставили резолюции Сталин: "Подлец и проститутка". Ворошилов и В.М. Молотов написали: "Совершенно точное определение". Каганович добавил: "Мерзавцу, сволочи и б… одна кара – смертная казнь".¹⁰⁷

8 и 9 июня Сталин получил еще два послания, первое показания Уборевича данные им 3 июня, второе его последнее заявление. В показаниях он продолжал рассказывать историю заговора, называл детали плана поражения, подробности о вредительстве, подтвердил, что Мерецков был завербован им в 1936 г.: «Мерецкого я вовлек в мае 1936 г., когда вместе с ним отдыхал в Сочи. У меня с ним всегда были очень близкие отношения. Я ему рассказал, что в войне с Германией неизбежно поражение и, что в связи с этим Тухачевским ведется подготовительная работа по захвату власти и что я в этой работе принимаю активное участие. Я предложил Мерецкову примкнуть к антисоветскому заговору, на что он ответил полным согласием».

Сталин скорее всего получил часть этих показаний от 3 июня прямо на военном совете, ведь 4 июня Сталин произнес именно эти строки, про отдых в Сочи. Но правда ли это? Оговаривал ли Уборевич Мерецкого? Кирилл Афанасьевич был начальником штаба у двух видных заговорщиков – Уборевича и Блюхера, какова вероятность, что он не был вовлечен? Она невелика, но списывать это со счетов тоже нельзя. Сталина могло насторожить то, что Уборевич кроме факта вербовки не сказал ровно ничего. По тексту было ясно, что если даже он был завербован, он вряд ли был в курсе того, что Уборевич работал на Германию. Это похоже на правду, ведь завербовать людей для госпереворота легче, чем убедить их изменить родине. Но Сталин либо не поверил в это, либо Мерецков принял предложение Сталина сознаться в обмен на прощение.

Роль Буденного и Шапошникова

В истории военного заговора осталось немало белых пятен, две из них это то, какую роль играли два видных деятеля, маршал Семен Буденный и Борис Шапошников. Они не были арестованы и осуждены, но это еще не значит, что они точно не были причастны к заговору в армии. Есть утверждения, что подследственный Виталий Примаков дал показания на 70 видных деятелей командного состава армии, включая Шапошникова.¹⁰⁸ Проверить эту информацию нельзя, поскольку показания Примакова до сих пор недоступны широкой публике. Чего же боятся правящие либералы, не позволяя этим показаниям выйти наружу?

На Буденного показаний было намного больше, непонятно когда они начали поступать, но уже меньше чем через год после осуждения группы Тухачевского, Сталин имел очень много материалов, компрометировавшие маршала. Вот, одна сводка ГУГБ НКВД о 27 марта 1938 г. отправленная Сталину:

« 1. ЕГОРОВ, бывший зам. наркома обороны. Допрашивал: ЯМНИЦКИЙ. Сознался в том, что он, ЕГОРОВ, ДЫБЕНКО и БУДЕННЫЙ возглавляли руководство антисоветской группы правых в Красной Армии, представлявшей собой организацию, имевшую своих участников в военных округах.

Эта антисоветская организация была на особо законспирированном положении вне антисоветского военного заговора, возглавлявшегося ТУХАЧЕВСКИМ.

………….

4.  ЛЕВАНДОВСКИЙ М.К., бывший командующий Приморской группой войск ОКДВА. Допрашивали: ЯМНИЦКИЙ, КАЗАКЕВИЧ.

Дополнительно показал, что с 1925 года установил непосредственную связь с ЕГОРОВЫМ Александром Ильичем, командовавшим в то время Белорусским военным округом, и с этого времени систематически при встречах вел с ним антисоветские беседы, знал о группировании ЕГОРОВЫМ ряда лиц из антисоветского элемента среди высшего комсостава для борьбы за захват руководства РККА.

С 1933 года ЛЕВАНДОВСКИЙ по возвращении из Германии был привлечен ЕГОРОВЫМ в антисоветскую подпольную группу, ставившую своей задачей подготовку свержения Советской власти. Из состава этой группы ЕГОРОВ назвал ЛЕВАНДОВСКОМУ ДЫБЕНКО – бывшего командующего войсками ПриВО, КАШИРИНА – бывшего командующего войсками СКВО (оба арестованы), БУДЕННОГО, ГОРОДОВИКОВА и ТЮЛЕНЕВА».¹⁰⁹

Особая конспирация группы Егорова, Дыбенко и Буденного позволяла им уходить от провала. В числе заговорщиков назван и Тюленев. Другая сводка от 1 апреля 1938 г., в которой говорилось, что военная фронда возникала еще с 1925 г. и оформилась в антисоветскую группу в 1928 г.:

«В период 1926—28 г.г. окончательно формируется антисоветская организация правых под руководством ЕГОРОВА, БУДЕННОГО и ДЫБЕНКО. Эта организация поставила своей задачей захват руководящих постов в центральном аппарате РККА, в военных округах и подготовку условий для антисоветского переворота в интересах политики правых и восстановления капитализма в СССР.

В 1930 году БУДЕННЫЙ связался с одним из руководителей правых – ТОМСКИМ и поддерживал с ним связь. В этом же году по поручению ДЫБЕНКО и БУДЕННОГО ЕГОРОВ связывается с центром правых через РЫКОВА.

Связь эта произошла при встрече ЕГОРОВА с РЫКОВЫМ в Сочи. В беседе РЫКОВ сказал ЕГОРОВУ, что центр правых связан с этой организацией (ТОМСКИЙ, БУДЕННЫЙ). На протяжении всего периода эта организация поддерживает связь с центром правых РЫКОВЫМ и БУДЕННЫМ.

В конце 1933 года по указанию РЫКОВА руководство антисоветской организации правых вошло в связь с антисоветским военным заговором через ТУХАЧЕВСКОГО.

Находясь весной в 1934 году в Ленинграде, ТУХАЧЕВСКИЙ и ЕГОРОВ договорились о совместных действиях военного заговора и организации правых, о плане антисоветского выступления и мероприятиях вредительского порядка в оперативной работе генштаба по подготовке поражения Красной армии.

В 1935 году БУДЕННЫЙ и ЕГОРОВ имели беседы с ТУХАЧЕВСКИМ в его кабинете (НКО) о совместной работе заговора и организации правых в армии. Через некоторое время ЕГОРОВ имел встречу с ТУХАЧЕВСКИМ. Они обсуждали план захвата власти в мирное время, план антисоветского переворота и поражения Красной армии в военное время. В мае 1936 года ЕГОРОВ имел беседу с ТУХАЧЕВСКИМ о совместных действиях».¹¹⁰

Сводка от 8 апреля, показания бывшего члена Военного совета Харьковского военного округа Озолина:

«В этом же 1934 году ВАРДИН предложил ОЗОЛИНУ создать группу землячества в тех районах, где имеются компактные массы конноармейцев, особенно в Ростове и других казачьих районах, и через эти группы влиять на политику партии в области сельского хозяйства. Если же не удастся изменить политику партии в деревне, нужно будет изменить состав правительства и добиться демократизации государственной власти. ВАРДИН при этом добавил: «Учти, что предстоит смена правительства, а для этого понадобятся вооруженные силы, обо всем этом знает БУДЕННЫЙ, с которым я лично беседовал».

Озолин показывает, что от ВАРДИНА он получил директиву: 1) взять ставку на организацию командиров из числа конноармейцев, в первую очередь недовольных своим положением; 2) выявлять недовольных командиров-конноармейцев и вербовать их; 3) из числа наиболее недовольных и озлобленных конноармейцев создавать тройки, которые вели бы среди бывших конноармейцев антисоветскую работу; 4) поддерживать и разжигать недовольство среди работников, с которыми придется сталкиваться в повседневной работе, вне зависимости от того, троцкисты ли они или правые.

После ареста ВАРДИНА ТЮЛЕНЕВ подтвердил ОЗОЛИНУ указанную директиву, добавив: «Если это влияние на политику партии не даст положительных результатов, то надо будет вооруженными силами конноармейцев добиться реорганизации государственного аппарата на более демократических основах. Хоть вторую революцию делать».

ТЮЛЕНЕВ рассказывал, что им лично привлечены для антисоветской работы бывшие конноармейцы: АПАНАСЕНКО, ГРАЧЕВ, БОНДАРЕНКО, КНИГА, СЕДЕНКО. ОЗОЛИН также приводит ряд фактов противопоставления БУДЕННОГО тов. ВОРОШИЛОВУ».

Буденный, Тюленев, Апанасенко в числе заговорщиков, они примыкали к группе Егорова-Дыбенко. Нет оснований не верить этим показаниям, но почему же в них не поверил Сталин? Или поверил? Участие Буденного в заговоре логично, во первых у него была большая обида на Сталина и Ворошилова за то, что его военная карьера застыла на месте, во вторых военные в те времена осознавали себя неким политическим классом, если почти все военные руководители были в заговоре, почему к Буденному было не примкнуть к ним.

Но Буденного не арестовали, хотя потом ходили истории, что он якобы отстреливался от приезжавших арестовывать его чекистов. Конечно это все выдумки, хотели бы арестовать, арестовали бы. Если бы Сталин был уверен, что Буденный заговорщик, его предали бы суду. Но есть вероятность, по которой он не стал бы этого делать, по ней Буденный мог воспользоваться предложением Сталина о добровольном признании и прощении. Это, скорее всего, произошло после суда над Тухачевским, ближе к 1938 г. Его могли простить за отсутствием серьезных преступлений, нет информации, что он был шпионом или занимался активным вредительством. Судя по имеющимся материалам, он много фрондировал.

Суд и приговор

К 10 июня следственный процесс по военно-фашистской группе в РККА был закончен и на 11 июня был назначен суд. Дела подобного уровня рассматривала Военная коллегия Верховного суда СССР, в составе которой были: армвоенюрист Василий Ульрих, его заместители диввоенюрист Иона Никитченко и корвоенюрист Иван Матулевич. Но для дела военных было применено внутри коллегии – Специальное судебное присутствие, в которое вошли: В. Блюхер, Я. Алкснис, П. Дыбенко, Е. Горячев, Н. Каширин, Б. М. Шапошников, И. П. Белов, С. Буденный. Им предстояло осудить: М. Тухачевского, И. Якира, И. Уборевича, В. Путна, А. Корка, Р. Эйдмана, Б. Фельдмана, В. Примакова. По совместительству, почти все обвинители сами были заговорщиками и обвиняемые об этом хорошо знали, но они молчали, то ли из солидарности, то ли все еще надеялись, что те их «спасут». Если они ждали помощи, были ли основания для такого ожидания?