Read the book: «Приёмыш обезьяны»

I. В море

Я был в гостях у одного приятеля и слышал от него эту историю.

Он рассказал мне ее просто так, безо всякого повода. Мог бы и не рассказывать. Начал он ее под влиянием винных паров, а потом, когда я сказал, что не верю ни одному его слову, это удивило его, и он, подстрекаемый моим недоверием, счел себя вынужденным рассказать все до конца.

Человек он был радушный, но гордый и обидчивый до нелепости. Задетый моим скептицизмом, он, для подкрепления своих слов, представил мне какую-то засаленную рукопись и кипу старых сухих отчетов Британского Министерства Колоний.

Однако, я и теперь не решусь утверждать, что все в этом рассказе достоверно. Ведь событий, изображаемых здесь, я не видел своими глазами. А может быть это и правда, кто знает! Я, по крайней мере, счел благоразумным дать главным героям рассказа вымышленные имена и фамилии.

Засаленная рукопись, с заплесневелыми и пожелтевшими листьями, оказалась дневником одного человека, которого давно уже нет в живых. Когда я прочитал этот дневник, и познакомился с отчетами Министерства Колоний, я увидел, что эти документы вполне подтверждают рассказ моего гостеприимного хозяина.

Таким образом, то, что вы прочтете на дальнейших страницах, тщательно проверено мною и заимствовано из разных источников.

Если же этот рассказ не внушит вам большого доверия, вы все же согласитесь со мною, что он – изумительный, интересный, диковинный.

Из записок человека, которого давно нет в живых, а также из отчетов Министерства Колоний мы узнаем, что один молодой английский офицер (мы назовем его Джоном Клейтоном, лордом Грейстоком) был послан в Западную Африку, в одну из британских прибрежных колоний, произвести там исследование весьма деликатного свойства.

Дело в том, что жители этой колонии были народ простодушный; и вот, одна из европейских держав, пользуясь их наивностью, стала вербовать их в солдаты для своей колониальной армии, причем эта армия только и делала, что отнимала резину и слоновую кость у дикарей, живущих по берегам Арувими и Конго.

Несчастные жители британской колонии жаловались, что вербовщики, соблазняя тамошнюю молодежь идти в солдаты, сулили ей золотые горы, а между тем немногие из этих доверчивых рекрутов вернулись назад.

Англичане, жившие в этой колонии, подтвердили жалобы туземцев и прибавили со своей стороны, что чернокожие солдаты, завербованные иностранной державой, в действительности стали рабами: пользуясь их невежеством, белые офицеры не отпускают их на родину по истечении срока службы, а говорят им, что они должны прослужить еще несколько лет.

Ввиду этого, Министерство Колоний послало Джона Клейтона в Африку, предоставив ему новый пост, причем конфиденциально ему было поручено сосредоточить все свое внимание на жестоком обращении офицеров дружественной европейской державы с чернокожими британскими подданными.

Впрочем, нет надобности распространяться о том, зачем и куда был послан Джон Клейтон, так как в конце концов он не только не расследовал этого дела, но даже не доехал до места своего назначения.

Клейтон был из тех англичан, которые издревле прославили Англию своими геройскими подвигами в морских боях и на поле сражения, – мужественный, сильный человек, сильный и душою и телом.

Росту он был выше среднего. Глаза серые. Лицо правильное, резко очерченное. В каждом движении чувствовался крепкий, здоровый мужчина, прошедший многолетнюю военную выправку.

Он был честолюбив. Ему хотелось играть роль в политике. Оттого он и перевелся из офицеров в чиновники Министерства Колоний и взялся исполнить то поручение весьма деликатного свойства, о котором мы сейчас говорили.

Когда Джон Клейтон узнал, какие задачи возлагает на него Министерство, он был и польщен и обрадован, но в то же время весьма опечален. Ему было приятно, что его многолетняя служба в армии оценена по заслугам, что за свои труды он получает такую большую награду, что перед ним открывается широкое поприще для дальнейшей карьеры.

Но ехать теперь в Африку ему не хотелось: ведь не прошло и трех месяцев с тех пор, как он женился на красавице Элис Рутерфорд, и ему казалось безумием везти свою молодую жену в тропическую глушь, где лютые опасности подстерегают человека на каждом шагу.

Ради любимой женщины он охотно отказался бы от возложенной на него миссии, но леди Элис и слышать об этом не хотела. Напротив, она требовала, чтобы он отправился в Африку и взял ее с собою.

Конечно, у юной четы были матери, братья, сестры, тетки, кузены, кузины, и каждый и каждая из них выражали свои мнения по этому поводу; но каковы были эти мнения, история умалчивает. Да это и не существенно.

Нам известно лишь одно: что в 18** году, в одно прекрасное майское утро лорд Грейсток и его супруга, леди Элис, выехали из Дувра в Африку.

Через месяц они прибыли в Фритаун, где зафрахтовали небольшое суденышко «Фувальду», которое должно было доставить их к месту назначения.

Ничего больше неизвестно о лорде Джоне Грейстоке и его супруге, леди Элис. Они сгинули, исчезли, пропали!

Через два месяца после того, как «Фувальда» подняла якорь и покинула гавань Фритауна, около полудюжины британских военных судов появились в водах Южного Атлантического океана, тщетно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след погибших именитых путешественников. Не прошло и нескольких дней, как у берегов острова св. Елены этой эскадре удалось обрести осколки какого-то разбитого судна, и все тотчас уверовали, что это – осколки «Фувальды», что «Фувальда» утонула со всем своим экипажем. Поэтому дальнейшие поиски были приостановлены в самом начале, хотя много было любящих сердец, которые все еще надеялись и ждали.

«Фувальда», парусное трехмачтовое судно, не больше ста тонн, было самым заурядным кораблем в тех местах: тысячи таких суденышек обслуживают местную торговлю и шныряют вдоль всего побережья. Их команда обычно состоит из отчаянных головорезов и беглых каторжников – всех народов и всех племен.

«Фувальда» не была исключением из общего правила; на судне процветал мордобой. Матросы ненавидели начальство, а начальство ненавидело матросов. Капитан был опытный моряк, но со своими подчиненными обращался, как зверь. Разговаривая с ними, он знал только два аргумента: либо плеть, либо револьвер. Да и то сказать, этот разноплеменный сброд вряд ли мог бы уразуметь какой-нибудь другой разговор.

На второй же день после того, как лорд Грейсток и леди Элис отъехали из Фритауна, им, довелось быть свидетелями таких отвратительных сцен, разыгравшихся на борту их судна какие они издавна привыкли считать выдумкой досужих беллетристов.

То, что произошло в этот день рано утром на палубе «Фувальды», явилось, как это ни странно сказать, первым звеном в той цепи удивительных событий, которая завершилась самым неожиданным образом: некто, еще не рожденный, очутился в такой обстановке, в какой не был еще ни один человек, и ему была назначена судьбою такая необыкновенная жизнь, какой, кажется, не изведал никто с тех пор, как существует человеческий род. Началось это так.

Два матроса мыли палубу «Фувальды»; капитан стоял тут же, на палубе и разговаривал о чем-то с лордом Клейтоном и его юной супругой.

Все трое стояли спиною к матросам, которые мыли палубу. Ближе и ближе придвигались матросы; наконец, один из них очутился за спиной у капитана. Как раз в эту минуту капитан, окончив разговор с лордом и леди, сделал шаг назад, чтобы уйти. Но наткнувшись на матроса, он упал и растянулся на мокрой палубе, причем зацепил ногой за ведро; ведро опрокинулось и окатило капитана грязной водой.

На минуту вся сцена показалась забавной, но только на минуту.

Капитан рассвирепел. Он чувствовал себя опозоренным. Весь красный, от унижения и ярости, с целым градом бешеных ругательств, накинулся он на несчастного матроса и нанес ему страшный удар кулаком. Тот так и рухнул на палубу.

Матрос был худой, маленького роста, уже не молодой, тем постыднее казалась расправа, которую учинил капитан. Но другой матрос был широкоплечий детина, здоровенный медведь, усы черные, шея воловья.

Увидев, что его товарищ упал, он присел к земле, зарычал, как собака, и одним ударом кулака повалил капитана на пол.

Мгновенно лицо капитана из пунцового сделалось белым. Бунт! Это был бунт! Усмирять бунты зверю-капитану приходилось не раз. Ни минуты не медля, он выхватил из кармана револьвер и выстрелил в упор в своего могучего врага. Но Джон Клейтон оказался проворнее: чуть только он увидел, что оружие сверкнуло на солнце, он подбежал к капитану и ударил его по руке, вследствие чего пуля угодила матросу не в сердце, а гораздо ниже – в колено.

В очень резких выражениях Клейтон тотчас же поставил капитану на вид, что он не допустит такого зверского обращения с командой и считает его возмутительным.

Капитан уже открыл было рот, чтобы ответить ругательством на замечание Клейтона, но вдруг его словно осенила какая-то мысль, и он не сказал ничего, а круто повернулся и, с невнятным рычаньем, мрачно ушел на корму.

Он понимал, что не слишком выгодно раздражать британского чиновника, ибо могучая рука королевы может скоро направить на него грозное и страшное орудие кары – вездесущий британский флот.

Матросы приподнялись с палубы: пожилой помог своему раненому товарищу встать. Широкоплечий великан, который среди матросов был известен под кличкой Черный Майкэл, попытался двинуть простреленной ногой; когда оказалось, что это возможно, он повернулся к Клейтону и довольно неуклюже выразил ему свою благодарность.

Слова его были грубы, но в них звучало искреннее чувство.

Он резко оборвал свою краткую речь и зашагал, прихрамывая, по направлению к кубрику, показывая этим, что лорд Клейтон не должен отвечать ему ни слова.

После этого ни Клейтон, ни его жена не видали его несколько дней. Капитан не разговаривал с ними, а когда ему приходилось по службе сказать им несколько слов, он сердито и отрывисто буркал.

Они завтракали и обедали в капитанской каюте, потому что так у них повелось еще до этого несчастного случая, но теперь капитан не появлялся к столу, всякий раз ссылаясь на какое-нибудь неотложное дело.

Помощники капитана, все как на подбор, были неграмотные бесшабашные люди, чуть-чуть почище того темного сброда матросов, над которым они так злодейски тиранствовали. Эти люди, по весьма понятным причинам, при всяких встречах с прекрасно воспитанным лордом чувствовали себя не в своей тарелке и потому избегали какого бы то ни было общения с ним.

Таким образом, Клейтоны – муж и жена – очутились в полном одиночестве.

В сущности, это одиночество им было только приятно, но, к сожалению, они таким образом стали отрезаны от жизни своего корабля и оказались неподготовленными к той страшной кровавой трагедии, которая разыгралась через несколько дней.

А между тем, уже тогда можно было предвидеть, что близка катастрофа. Внешним образом жизнь на корабле шла по-прежнему, но внутри что-то разладилось и грозило великой бедой. Это инстинктивно ощущали и лорд Клейтон, и его жена, но друг другу об этом не говорили ни слова.

На другой день после того, как пуля капитана прострелила Черному Майкэлу ногу, Клейтон, выйдя на палубу, увидел, что четыре матроса, с угрюмыми лицами, несут какое-то бездыханное тело, а сзади шествует старший помощник, держа в руке тяжелую нагайку.

Клейтон предпочел не вникать в это дело, но на следующий день, увидев на горизонте очертания британского военного судна, решил потребовать, чтобы капитан немедленно причалил к нему. Лорду Клейтону было ясно, что при тех мрачных порядках, которые установились на «Фувальде», вся его экспедиция может окончиться только несчастьем.

Около полудня они подошли так близко к военному судну, что могли бы вступить в переговоры с ним; но как раз в ту минуту, когда Клейтон вознамерился обратиться к капитану с изъявлением своего желания покинуть «Фувальду», ему пришло в голову, что все его страхи вздор и что капитан только посмеется над ним.

В самом деле, какие были у него основания просить офицера, командующего военным кораблем великобританского флота, изменить свой рейс и вернуться туда, откуда он только что прибыл?

Конечно, Клейтон может сказать, что он не пожелал остаться на борту своего корабля, так как его капитан сурово наказал двух нарушивших дисциплину матросов. Но такое объяснение покажется офицерам военного судна смешным, и они втихомолку позабавятся над чувствительным лордом, а, пожалуй, сочтут его трусом.

Ввиду таких соображений, Джон Клейтон, лорд Грейсток, не стал просить, чтобы его доставили на военный корабль; но уже к вечеру, когда трубы броненосца скрылись за далеким горизонтом, он стал раскаиваться в своей излишней боязни показаться смешным, так как на «Фувальде» разыгрались ужасные события.

Случилось так, что часа в два или три пополудни тот самый пожилой матрос невысокого роста, которого несколько дней тому назад капитан ударил по лицу кулаком, чистил на палубе медные части. Приблизившись к Клейтону, он пробормотал еле слышно:

– Будет ему нахлобучка… Помните мое слово: будет… Это ему даром не пройдет…

– Что вы хотите сказать? – спросил у него Клейтон.

– А разве вы сами не видите, какие тут у нас заварились дела? Этот сатана-капитан и его мерзавцы-подручные чуть не всю команду искалечили до смерти… Вчера двоих, да сегодня троих. Но Черный Майкэл опять на ногах; погоди, он покажет им, как измываться над нами. Уж он расправится с ними, помяните мое слово.

– Вы хотите сказать, – спросил Клейтон, – что команда корабля затевает мятеж?

– Мятеж! – воскликнул старый матрос. – Какой там мятеж! Не мятеж, а убийство! Уж мы его укокошим, я вам это говорю!

– Когда?

– Скоро! А когда, не скажу, я и так наболтал слишком много. Но вы хороший господин, вы тогда вступились за меня и за Черного Майкэла, и потому я сказал вам словечко. Но держите язык за зубами, и когда услышите выстрелы, ступайте в трюм и оставайтесь там, а не то попадет и вам.

И старик, закончив работу неподалеку от лорда, направился дальше к другим, еще не вычищенным, медным частям.

Леди Элис стояла тут же и слышала каждое слово матроса.

– Недурные развлечения у нас впереди! – сказал иронически Клейтон.

– Нужно сейчас же предупредить капитана, – воскликнула леди Клейтон. – Может быть, ему удастся отвратить катастрофу.

– Пожалуй, это будет самое лучшее, – отозвался лорд, – хотя, чтобы сохранить свою шкуру, я должен бы держать язык за зубами. Теперь, что бы ни случилось на судне, матросы не тронут ни тебя, ни меня, потому что они видели, как я заступился за этого старика и за Черного Майкэла. Но если они узнают, что я предатель, что я разболтал обо всем капитану, нам обоим не будет пощады.

– Но, милый Джон, – возразила жена, – если ты не предупредишь капитана о готовящемся на него покушении, ты тем самым окажешься виновным в убийстве, ты будешь соучастником этих злодеев.

– Ты не знаешь, что ты говоришь, моя милая, – ответил Клейтон. – Ведь я забочусь только о тебе. Капитан сам виноват, он заслужил эту кару; зачем же я стану подвергать опасности мою жену ради спасения такого жестокого зверя? Ты не можешь себе представить, мой друг, как ужасна будет наша жизнь, если «Фувальда» окажется во власти этих головорезов и каторжников!

– Долг есть долг, – заявила жена, – никакие софизмы не помогут тебе уклониться от выполнения долга. Я была бы недостойна тебя, если бы из-за меня тебе пришлось хоть раз изменить своему долгу. Конечно, я знаю, что последствия могут быть ужасны, но я безбоязненно встречу их рядом с тобою. Лучше самая ужасная опасность, чем позор. А ты только подумай, как велики будут твои угрызения совести, если с капитаном, действительно, случится несчастье!

– Ну, будь по-твоему, Элис! – ответил, улыбаясь, Джон Клейтон. – Может быть, мы напрасно тревожимся… Конечно, дела на корабле идут не важно, но мы, кажется, сгущаем краски. Весьма возможно, что этот старый матрос сообщал нам не реальные факты о положении вещей, а только свои мечты и желания! Ему хочется отомстить обидевшему его капитану, вот он и сочиняет, будто эта месть неизбежна… Вообще мятежи на кораблях уже вышли из моды. Лет сто тому назад они были заурядным явлением, а теперь о них давно не слыхать … Но вот капитан идет к себе в каюту. Я пойду к нему сейчас и скажу ему о том, что я слышал, так как мне хочется кончить это гнусное дело скорее. Не очень-то мне приятно разговаривать с этим животным.

Сказав это, он с беззаботным видом направился к каюте капитана и постучал к нему в дверь.

– Войдите! – сердито зарычал капитан. Когда Клейтон вошел в каюту и закрыл за собою дверь, капитан рявкнул отрывисто:

– Ну?

– Я пришел сообщить вам, что сегодня я случайно подслушал один разговор, из которого мне стало ясно, что ваши люди затевают мятеж и замышляют убийство.

– Ложь! – заревел вне себя капитан. – И если еще раз у вас хватит нахальства лезть не в свое дело и подрывать дисциплину на моем корабле, я не поручусь за последствия! Черт вас возьми! Вы думаете, я очень боюсь, что вы лорд? Наплевать мне на лорда! Я – капитан корабля и никому не позволю совать нос в мои распоряжения.

К концу этой яростной речи взбешенный капитан потерял всякий контроль над собою, лицо у него покраснело, и последние слова он выкрикнул громким фальцетом, стуча одним кулаком по столу, а другим потрясая перед самым носом Клейтона.

Кулаки у него были огромные.

Клейтон не шелохнулся. Он спокойно стоял и смотрел разъяренному капитану в глаза, как будто ничего не случилось.

– Капитан Виллинг, – сказал он, наконец, – простите, пожалуйста, мою откровенность, но я позволю себе высказать вам, что, по-моему, вы – осел!

Сказав это, он немедленно повернулся и вышел из каюты своей обычной непринужденной, спокойной походкой. Эта походка несомненно должна была вызвать в таком вспыльчивом человеке, каким был капитан, новые приступы ярости.

Если бы Клейтон ничего не сказал капитану, весьма возможно, что капитан через минуту раскаялся бы в своей излишней горячности; но своим поведением Клейтон раз и навсегда уничтожил всякую возможность примирения.

Теперь уже нельзя было надеяться, что, в случае каких-нибудь несчастий, капитан окажется союзником Клейтона и вместе с ним примет меры для самозащиты от взбунтовавшихся матросов.

– Ну, Элис, – сказал Клейтон, вернувшись к жене, – ничего хорошего не вышло. Этот молодец оказался неблагодарной свиньей. Накинулся на меня, как бешеный пес … А пускай матросы делают с ним, что хотят, мы должны позаботиться о себе сами. Первым долгом идем к себе в каюту. Я приготовлю мои револьверы. Жаль, что наши ружья и снаряды находятся внизу, в багаже.

Когда они пришли к себе в каюту, они нашли там страшный беспорядок. Кто-то рылся у них в чемоданах и разбросал по каюте их платье. Даже койки, и те были сломаны, а постель валялась на полу.

– Очевидно, – воскликнул Клейтон, – кому-то наши вещи показались очень интересны. Интереснее даже, чем нам. Но что искали эти люди? Посмотри, чего не хватает. Клейтон перебрал все имущество, которое было в каюте.

Все оказалось в целости. Ничего не пропало. Исчезли только два револьвера да пули.

– Жаль, – сказал Клейтон. – Они взяли наиболее ценное. Теперь уже нельзя сомневаться, что нам угрожает бунт.

– Что же нам делать, Джон? – воскликнула жена. – Теперь я не стану настаивать, чтобы ты пошел к капитану, потому что не хочу, чтобы ты снова подвергся оскорблению. Может быть, будет лучше всего, если мы останемся нейтральны. Предположим, что победит капитан. Тогда все пойдет по-прежнему, и бояться нам нечего. А если победят матросы, будем надеяться (хотя, кажется, надежда плоха), что они не тронут нас, так как увидят, что мы не мешали им действовать.

– Хорошо, Элис! Будем держаться по середине дороги! Они стали приводить свою каюту в порядок и только тогда заметили, что из-за двери торчит клочок какой-то бумажки. Клейтон нагнулся поднять ее, но с изумлением увидел, что она сама пролезает в дверь. Было ясно, что кто-то просовывает ее с той стороны.

Он ринулся вперед и уже взялся за ручку, чтобы распахнуть дверь и настигнуть неизвестного человека врасплох, но жена схватила его за руку.

– Не надо! – шепнула она. – Ведь ты хотел держаться «по середине дороги».

Клейтон улыбнулся, и рука у него опустилась. Муж и жена стояли рядом и смотрели, не двигаясь, как вползает к ним в комнату маленькая, беленькая бумажка. Наконец, она остановилась. Клейтон нагнулся и поднял ее. Это была сложенная вчетверо, грубая шершавая бумажка.

Развернув ее, Клейтоны увидели какие-то малограмотные каракули, выведенные рукой, явно непривычной к перу.

Эти каракули предупреждали Клейтона, чтобы он не смел сообщать капитану о пропаже револьвера и также не говорил никому о своем разговоре с матросом. Иначе и ему и его жене – смерть.

– Ну, что ж, будем паиньки, – сказал Клейтон с горькою усмешкой.

– Нам ничего другого не осталось, как сидеть смирно и ждать своей участи.