Read the book: «Американская грязь»

Jeanine Cummins

AMERICAN DIRT

Copyright © 2019 by Jeanine Cummins

Published in the Russian language by arrangement with Sterling Lord Literistic and The Van Lear Agency

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2020

Перевод с английского Маши Степановой

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2020.

* * *

Посвящается Джо

Era la sed y el hambre, y túfuiste la fruta.

Era el duelo y lasruinas, y túfuiste el milagro.

Жажда была и голод, а ты, словно плод, манила,

битва была и гибель, а ты спасеньем была¹.

Пабло Неруда. Песнь отчаяния

1

Первая пуля влетела в открытое окно туалета, где стоял Лука. Поначалу он даже не понял, что случилось, и пуля только чудом не угодила ему промеж глаз. Издав едва слышный гул, она вонзилась в кафельную стену за его спиной. Затем выстрелы обрушились громким потоком, забарабанили стремительно, словно вертолетный винт. Где-то всколыхнулись крики, но голоса быстро потонули в шуме перестрелки. Лука собирался застегнуть ширинку, опустить крышку унитаза, взобраться на нее и посмотреть в окно, найти источник этого ужасного грохота, но не успел: дверь распахнулась, и на пороге возникла Мами.

– Мijo, ven², – очень тихо произнесла она.

Вцепившись в Луку, она толкнула его в душ. Мальчик споткнулся о кафельную ступеньку и повалился на четвереньки. Когда на него рухнула Мами, от удара он нечаянно прикусил нижнюю губу. Почувствовал вкус крови во рту. Одна темная капля упала на ярко-зеленую плитку и разбилась в крошечный красный круг. Мами пихнула Луку в угол. У душа не было ни занавески, ни двери, это был просто угол в бабушкиной ванной, отгороженный кафельной стенкой, – пять с половиной футов в высоту, три фута в длину. Если повезет, этого хватит, чтобы спрятать Луку и его мать от вражеских глаз. Мальчик притиснулся спиной к кафелю, прижался плечиками к стене, подтянул к подбородку колени, и Мами накрыла его, словно черепашьим панцирем.

Лука переживал, что дверь в ванную по-прежнему открыта, хоть и не видел ее из-за тела матери и стенки-баррикады. Мальчику хотелось извернуться и слегка толкнуть створку пальцем. Хотелось ее захлопнуть. Он не знал, что мать специально оставила ее открытой. Что закрытая дверь всегда привлекает внимание.

На улице громыхала перестрелка; вскоре к шуму прибавился резкий запах угля и горелого мяса. Папи готовил на гриле carne asada³ и куриные ножки – любимое блюдо Луки. Ему нравилось, когда кожа самую малость подгорала и звонко хрустела во рту. Мами выгнула шею и заглянула ему в глаза. Потом попыталась закрыть его уши ладонями. Выстрелы постепенно стихали и раздавались лишь короткими очередями после недолгого затишья. Луке казалось, что теперь они повторяют сбивчивый, бешеный ритм его сердцебиения. Между взрывами грохота по-прежнему слышались звуки радио. Женский голос объявил радиостанцию – «Ла мехор 100.1 FМ Акапулько», – а потом группа Banda MS запела о том, как здорово быть влюбленным. Вдруг кто-то выключил приемник, и раздался смех. Мужские голоса. Двое или трое мужчин, определить точно Лука не мог. Тяжелые шаги в бабушкином дворике.

– Видишь его? – раздался голос прямо под окном.

– Вижу.

– А ребенок?

– Смотри, вон тут какой-то пацан. Не тот?

Двоюродный брат Луки, Адриан. На нем в тот день были бутсы и спортивная футболка с надписью «Эрнандес». Адриан чеканил свой balón de fútbol⁴ как настоящий футболист – на коленях мог набить сорок семь раз, не останавливаясь.

– Не знаю. По возрасту вроде подходит. Сфоткай его.

– Ого, да тут курица! – раздался еще один голос. – Блин, выглядит отлично. Кто будет?

Мами зажала голову Луки подбородком; в ее тугих объятьях он едва мог пошевелиться.

– Эй ты, pendejo⁵, не трогай курицу. Проверь-ка лучше дом.

Сидевшая на корточках Мами резко покачнулась и еще сильнее вдавила Луку в стену. Она вжималась в него всем телом, и они оба слышали, как скрипнула и с грохотом распахнулась задняя дверь. Шаги на кухне. По полу перекатывались пустые гильзы. Мами повернула голову и заметила каплю крови, упавшую с губ Луки на кафельный пол; в лучах света, прорывавшихся через окно, она горела ярко-красным. Мальчик почувствовал, как у матери перехватило дыхание. Теперь в доме было тихо: полы в коридоре, прилегавшем к ванной, были застелены ковром. Лука с ужасом наблюдал за Мами: та натянула край рукава на пальцы и отклонилась в сторону – туда, где на плитке предательски сверкала кровь. Кое-как смахнув пятно рукавом, она вновь прижалась к мальчику – как раз в тот момент, когда один из мужчин толкнул дверь прикладом своего калашникова.

Со двора доносились два голоса, а значит, всего мужчин было трое. Стоя по ту сторону невысокой кафельной стенки, третий расстегнул ширинку и помочился в унитаз. Лука не дышал. Мами не дышала. Они сидели зажмурившись, совершенно неподвижно, и казалось, даже адреналин замер под действием их оцепеневшего отчаяния. Мужчина икнул, спустил воду, вымыл руки и вытер их о мягкое желтое полотенце, которое abuela⁶ берегла для гостей.

Потом он вышел, но Лука и Мами не шевельнулись. Они оставались неподвижными даже после того, как на кухне снова скрипнула и хлопнула дверь. Они сидели на полу, переплетясь в тугой узел рук и ног, коленей и подбородков, стиснутых век и сжатых пальцев, даже после того, как мужчина с автоматом вернулся к своим напарникам и объявил, что в доме все чисто и теперь он будет есть курицу – потому что нельзя просто так бросать хорошую еду, ведь в Африке голодают дети. Мужчина стоял под окнами, и Лука слышал, как тот громко причмокивает языком, обсасывая куриные ножки. Мальчик следил за своим дыханием: вдох-выдох, абсолютно бесшумно. Он пытался убедить себя в том, что это просто сон, очень страшный, но часто повторяющийся сон. Он всегда просыпается – в холодном поту, с приятным чувством облегчения. Это просто сон. Таковы детские страшилки в современных мексиканских городах. Ведь даже если родители не говорят при детях о насилии, переключают радиостанцию, когда в новостях сообщают об очередной перестрелке, если они скрывают свои самые кошмарные страхи, они не могут помешать детям общаться с другими детьми. На детской площадке, на футбольном поле, в школьном туалете скапливаются и набухают подробностями жуткие истории. Каждый ребенок, – будь он из богатой семьи, или бедной, или среднего достатка, – видел на улице труп хотя бы однажды. Повседневность убийства. И от других детей они знают, что существует иерархия опасности и что некоторые семьи более беззащитны, чем другие. И хоть родители Луки никогда ни словом не упоминали о какой-либо угрозе и в присутствии сына вели себя с безупречной храбростью, мальчик знал, точно знал, что этот день настанет. Не то чтобы это знание хоть как-то смягчило удар. Прошло еще немало времени, прежде чем мать наконец убрала цепкую руку с его затылка и отстранилась настолько, что он смог заметить: лучи солнца, струящиеся через окно, теперь ложатся совсем под другим углом.

Когда кошмар отступил, но твердой уверенности еще не было, промелькнуло мгновение абсолютного блаженства. Наконец-то высвободившись, Лука испытал краткий прилив восторга – просто от того, что он жив. Сперва он наслаждался сбивчивым движением воздуха у себя в груди. Потом положил ладони на пол, чтобы почувствовать кожей холодок кафельных плит. С тяжелым вздохом Мами откинулась к стене и подвигала челюстью, отчего на левой щеке у нее обозначилась ямочка. Так странно было видеть здесь, в ванной, ее парадные туфли, которые она обычно надевала в церковь. Лука дотронулся до ранки на губе. Кровь уже успела подсохнуть, но мальчик прикусил ранку передними зубами, и та снова раскрылась. Он понял, что, будь это сон, он не почувствовал бы вкуса крови.

Наконец Мами поднялась на ноги и шепотом велела ему оставаться на месте.

– Сиди тут и не шевелись, пока я за тобой не вернусь. И ни звука, понял?

Лука схватил ее за руку:

– Мами, не уходи!

– Mijo, я сейчас вернусь, хорошо? Посиди здесь. – Мами расцепила его пальцы, а потом повторила: – Не шевелись. Молодец.

Вскоре Лука понял, что соблюдать мамины указания не так уж трудно, и не потому, что он такой послушный, а потому, что ему не хочется смотреть. Вся его семья осталась там, в бабушкином дворике. В тот день, седьмого апреля, в субботу, его двоюродная сестра Йенифер праздновала quinceañera, свой пятнадцатый день рождения. На ней было длинное белое платье. Там были ее родители, дядя Алекс и тетя Йеми, и младший брат Адриан. Ему уже исполнилось девять, поэтому он всем говорил, что на год старше Луки, хотя разница между ними была всего четыре месяца.

Перед тем как Лука пошел в туалет, он гонял во дворе мяч вместе с Адрианом и другими двоюродными братьями. Матери сидели за столом на террасе; перед ними на салфетках стояли запотевшие стаканы с коктейлем «Палома». В прошлый раз, когда вся семья собиралась в доме бабушки, Йенифер случайно увидела Луку, когда тот справлял нужду, и теперь ему было так стыдно, что он заставил Мами пойти с ним и караулить под дверью.

Abuela эту идею не одобрила. Она сказала, что Мами слишком нянчится с сыном, что в таком возрасте мальчики могут ходить в туалет самостоятельно. Но Лука был единственным ребенком в семье, поэтому ему многое сходило с рук.

В любом случае теперь Лука сидел в ванной совсем один и пытался отогнать навязчивую мысль: именно эти слова, сказанные с неприкрытым раздражением, стали последними – больше abuela и Мами ничего друг другу не скажут. Он помнил, как подбежал к столу и зашептал Мами на ухо; увидев это, abuela покачала головой, неодобрительно погрозила им пальцем и сделала замечание. Всякий раз, когда она кого-нибудь ругала, она как-то по-особенному улыбалась. Но Мами всегда принимала сторону Луки. Вот и тогда она закатила глаза и, несмотря на протесты бабушки, отодвинула стул и поднялась. Все это случилось… когда же? Десять минут назад? Или часа два? Временны́е границы, прежде незыблемые, словно перестали существовать.

За окном послышалась робкая поступь матери; под ее туфлями хрустели какие-то обломки. Она охнула, возможно, всхлипнула, только слишком шумно. Затем звуки участились: Мами решительно пересекла дворик и стала давить на кнопки мобильного телефона. Раздался высокий, сдавленный рык – таким голос матери Лука никогда прежде не слышал.

– Нужна помощь.

2

Когда Мами вернулась, чтобы увести Луку из душа, тот сидел, сжавшись в тугой комок, и легонько раскачивался из стороны в сторону. Она велела ему встать, но мальчик завертел головой и лишь сильнее обхватил себя руками, в ужасе сопротивляясь. Пока он сидел тут, пряча лицо в темных изгибах локтей, пока он не смотрел на Мами, он мог не знать того, что уже знал. Мог продлить это мгновение нелепой надежды – на то, что хоть какому-то лоскутку прежнего мира удалось уцелеть.

Может, правильнее было бы пойти и посмотреть, увидеть яркие цветные сполохи на белом платье Йенифер, застывший взгляд Адриана, устремленный в небо, копну седых волос бабушки, пропитанных веществом, которому положено аккуратно храниться в плотной коробке черепа. Может, Луке пошло бы на пользу увидеть еще теплые останки отца, металлическую лопатку, погнувшуюся под тяжестью его тела, кровь, растекавшуюся по бетонному покрытию дворика. Все равно картины, которые потом нарисует его разгоряченное воображение, окажутся не в пример страшнее реальности, даже самой жуткой.

Когда Лука наконец встал, Мами повела его на улицу через парадную дверь. Трудно сказать, насколько это была хорошая идея. Что бы они предпочли, если бы sicarios⁷ вдруг надумали вернуться, – стоять на улице у всех на виду или прятаться внутри дома, даже не подозревая об их возвращении? Неразрешимый вопрос. Лука с матерью прошли через ухоженный палисадник и открыли калитку. Усевшись на желтый бордюр, они вытянули ноги на проезжую часть. Противоположная сторона дороги пряталась в тени, но здесь припекало солнце – мальчик чувствовал жар головой. Спустя несколько коротких минут вдалеке завыли сирены. Мами, которую звали Лидия, заметила, что у нее стучат зубы. Ей не было холодно. Подмышки у нее намокли, руки покрылись гусиной кожей. Лука подался вперед, и его вырвало. На асфальт между его ног шлепнулся комок картофельного салата, слегка подкрашенный розовым фруктовым пуншем. Они с матерью не стали отсаживаться. Они словно бы вообще ничего не заметили. Не замечали они и того, как задергиваются шторы и занавески в окнах соседних домов: соседи готовились отрицать, что видели хоть что-нибудь.

Лука замечал лишь стены, тянущиеся вдоль улицы, где жила его abuela. Он, конечно, видел их и прежде, много-много раз, но теперь обратил внимание на одну особенность: перед каждым домом располагался такой же палисадник, как у бабушки; и каждый двор был спрятан за стеной – такой же, как у бабушки; сверху по каждой стене бежала колючая лента или проволока – такие же, как у бабушки; а попасть внутрь можно было только через запертую калитку – как и у бабушки. Акапулько – опасный город. Жители тут всегда осторожничают, даже в таких приличных районах, как этот. Особенно в таких приличных районах. Но на что годятся все эти меры, когда приходят такие мужчины? Лука положил голову на плечо матери, и та обвила его одной рукой. Она не спрашивала сына, как он себя чувствует. Отныне и впредь этот вопрос будет встречать лишь непонимание и боль. Лидия изо всех сил пыталась не думать обо всех словах, которые никогда не произнесут ее губы, о чудовищной пустоте на месте слов, которые она никогда не скажет.

По прибытии полиция перегородила желтой лентой с надписью escena del crimen улицу с обоих концов – чтобы перенаправить движение и освободить место для зловещей вереницы специального транспорта. Появилось множество полицейских, проходивших мимо Луки и Лидии с выражением наигранного почтения. Когда рядом возник старший следователь и начал задавать вопросы, Лидия на мгновение замялась, пытаясь сообразить, куда отправить сына. Он слишком мал, чтобы слушать все, что ей нужно сказать. Требовалось передать его на чье-то попечение на несколько минут, чтобы она могла ответить честно на самые ужасные вопросы. Хорошо бы отослать его к отцу. К бабушке. К тете Йеми. Но все они лежали мертвые на заднем дворе – так близко друг к другу, словно фишки домино. Да и вообще – все бессмысленно. Полиция не будет никому помогать. Лидия заплакала. Тогда Лука поднялся с земли и положил холодную руку на затылок матери.

– Дайте ей минутку, – сказал мальчик совсем как взрослый.

Вскоре следователь вернулся вместе с женщиной-судмедэкспертом, которая сразу обратилась к Луке. Приобняв его за плечо, она предложила ему посидеть в фургоне. Сбоку виднелась надпись: SEMEFEO⁸; задние двери были распахнуты настежь. Мами кивнула, и Лука отправился вместе с женщиной к ее машине. Усевшись, он свесил ноги над задним бампером. Судмедэксперт предложила ему запотевшую банку газировки.

Мозг Лидии, до того временно приостановивший работу, теперь справился с потрясением и снова начал соображать – но ворочался медленно, словно ил на дне реки. Она по-прежнему сидела на тротуаре. Следователь стоял рядом, загородив собой машину, в которой сидел ее сын.

– Вы видели стрелявшего? – спросил мужчина.

– Стрелявших, множественное число. Думаю, их было трое.

Хорошо бы следователь чуть отошел в сторону, чтобы ей было видно Луку. Тот находился всего шагах в десяти от нее.

– Вы их видели?

– Нет, но мы их слышали. Мы прятались в душевой. Один из них пришел и помочился в наш туалет, пока мы были рядом. На кране должны быть отпечатки его пальцев. Он мыл там руки. Представляете? – Лидия громко хлопнула в ладоши, словно пытаясь отогнать это воспоминание. – Мы слышали еще как минимум два голоса снаружи.

– Они сказали или сделали что-либо, что могло бы помочь нам установить их личности?

Лидия покачала головой:

– Один ел нашу курицу.

Следователь записал в блокнот слово pollo⁹.

– А другой спросил: «Видишь его?» – продолжила Лидия.

– Конкретная цель? Они сказали, о ком речь? Назвали его по имени?

– Им не нужно было его называть, я и так знаю. Это мой муж.

Следователь оторвался от своего блокнота и в ожидании посмотрел на Лидию:

– А ваш муж?..

– Себастьян Перес Дельгадо.

– Репортер?

Лидия кивнула, и следователь громко присвистнул сквозь зубы.

– Он там?

Она снова кивнула:

– На террасе. С лопаткой. Со знаком.

– Сожалею, сеньора. Я так понимаю, вашему мужу часто угрожали?

– Да, но в последнее время было тихо.

– И в чем конкретно заключались эти угрозы?

– Они требовали, чтобы он прекратил писать про картели.

– Или?..

– Или они убьют всю его семью, – глухо отозвалась Лидия.

Следователь глубоко вздохнул и посмотрел на женщину с выражением, походившим на сочувствие.

– Когда ему угрожали в последний раз? – спросил он.

Лидия снова покачала головой:

– Не знаю. Давно. Этого не должно было случиться. Не должно было случиться.

Мужчина замолчал, сжав губы в тонкую линию.

– Они меня убьют, – выдохнула Лидия и, только когда прозвучали эти слова, осознала, что так, скорее всего, и будет.

Следователь не пытался ей возражать. В отличие от многих своих коллег – он точно не знал, кого именно, да это и неважно – он не работал на картели. Он никому не доверял. На месте преступления сейчас трудились около двадцати пяти полицейских и медработников – отмечали места, где упали гильзы, изучали следы, анализировали пятна крови, фотографировали, проверяли пульс, составляли схемы расположения тел, – и семеро из них регулярно получали деньги от местного картеля. Сумма незаконных платежей в три раза превышала государственную зарплату. И кстати, кто-то уже написал главарю – хефе – сообщение о том, что Лидия и Лука выжили. Остальные не делали ничего, потому что именно за это им и платили: за то, чтобы они носили форму и создавали иллюзию охраны порядка. Кого-то из них мучили угрызения совести, других – нет. Но ни у кого не было выбора, поэтому их чувства по большому счету не имели никакого значения. Количество нераскрытых преступлений в Мексике было гораздо выше девяноста процентов. Костюмированное представление под названием la policia создавало необходимое людям обманчивое впечатление, скрывая абсолютную неприкосновенность картелей. Лидия это знала. Все это знали. Она решила, что пока главное – поскорее отсюда убраться. Поднявшись с тротуара, она поразилась, что ее еще держат ноги. Следователь отступил в сторону, чтобы освободить ей место.

– Когда он узнает, что я выжила, они вернутся.

На Лидию обрушилось недавнее воспоминание: один из голосов во дворе спрашивает: «А ребенок?» Суставы у нее стали текучими, словно вода.

– Он убьет моего сына.

– Он? – переспросил следователь. – А вы точно знаете, кто это сделал?

– Да вы что, смеетесь?

Только один человек в Акапулько был способен организовать кровавую бойню такого масштаба, и все знали, как его зовут. Хавьер Креспо Фуэнтес. Ее друг. Зачем ей произносить это имя вслух? Следователь либо прикидывался, либо хотел ее проверить. Теперь он снова стал писать в блокноте. «Ла-Лечуса?» Потом: «Лос-Хардинерос?» Затем показал записи Лидии.

– Я не могу сейчас этим заниматься, – отрезала женщина и, оттолкнув следователя, зашагала прочь.

– Пожалуйста, еще несколько вопросов.

– Нет. Больше никаких вопросов. Никаких.

На заднем дворе лежали шестнадцать мертвых тел – почти все близкие Лидии. И все же пока она только заглядывала в пропасть, еще не осознав случившееся. Она понимала, что таковы факты, потому что слышала, как эти люди умирали, видела их бездыханные тела. Она касалась еще теплой ладони матери, искала и не нашла пульс в запястье мужа. Но разум Лидии по-прежнему пытался перемотать случившееся назад, отменить его. Потому что этого не могло быть. Это было слишком чудовищно. Лидия ждала, что ее вот-вот охватит паника, но паники не было.

– Лука, пойдем.

Она протянула руку, и мальчик выпрыгнул из фургона судмедэксперта и пошел навстречу матери. На заднем бампере осталась нетронутая банка газировки. Лидия схватила сына за руку, и вместе они направились в конец улицы – туда, где Себастьян припарковал их машину. Следователь пошел за ними, по-прежнему пытаясь задавать ей вопросы. Он никак не мог смириться с тем, что разговор окончен. Хотя что тут непонятного? Вдруг Лидия остановилась – настолько резко, что следователь едва не врезался ей в спину. Чтобы избежать столкновения, ему пришлось впиться мысками в землю. Она крутанулась на пол-оборота.

– Мне нужны ключи, – сказала Лидия.

– Какие ключи?

– Ключи моего мужа. От машины.

Следователь снова о чем-то заговорил, но Лидия вновь оттолкнула его в сторону и направилась обратно к дому, волоча за собой Луку. Толкнув калитку, Лидия велела сыну ждать в палисаднике, но потом решила, что лучше взять его с собой в дом. Она усадила Луку на золотистый вельветовый диван в гостиной и наказала не двигаться.

– Пожалуйста, побудьте с ним, хорошо?

Следователь молча кивнул.

Дойдя до задней двери, Лидия на мгновение замялась, но потом расправила плечи, потянула за ручку и решительно шагнула за порог. В тенистой прохладе дворика витали сладкие запахи лайма и соуса для барбекю. Вдохнув, Лидия поняла, что больше никогда не будет есть жареное мясо. Некоторых членов ее семьи уже накрыли простынями; повсюду торчали маленькие желтые таблички с черными буквами и номерами – с их помощью полицейские отмечали расположение улик, которые никогда не будут использованы против обвиняемых. Самое страшное – эти самые таблички. Если есть таблички, значит, все по-настоящему. Впервые в жизни Лидия ощутила в своей груди тяжесть легких, сырых и рыхлых. Она подошла ближе к Себастьяну. Тот лежал все в той же позе, неловко подогнув под себя руку; из-под его бедра торчала погнутая металлическая лопатка. Его распластанная фигура напомнила Лидии о том, как выглядело его тело, когда он в шутку боролся с Лукой в гостиной после ужина. Они визжали. Рычали. Сшибали на своем пути мебель. А Лидия набирала мыльную воду в кухонной раковине и неодобрительно закатывала глаза. Но теперь жизнь улетучилась. Под кожей Себастьяна стучала тишина. Лидии хотелось поговорить с ним прежде, чем поблекнет цвет. Хотелось рассказать обо всем, что случилось, – торопливо, безутешно. Какая-то маниакальная часть ее сознания верила, что, если рассказать все как следует, получится уговорить мужа не умирать. Получится убедить его в том, что он нужен ей и еще сильнее нужен Луке. Ее горло сжалось, словно охваченное параличом.

Кто-то уже убрал картонную табличку, которую преступники оставили на груди Себастьяна, придавив обыкновенным камнем. На ней зеленым маркером было написано: «Toda mi familia está muerta por mi culpa»¹⁰.

Лидия присела на корточки в ногах мужа, но не стала к нему прикасаться – не хотела почувствовать, как под пальцами остывает его мертвенно-бледная кожа. Доказательство. Она ухватилась за мысок его ботинка и закрыла глаза. Себастьян остался цел, и за это Лидия была благодарна. Она знала, что картонную табличку могли бы приколоть к его груди лезвием мачете. И понимала, что относительную опрятность его убийства можно считать извращенным проявлением милосердия. Лидии доводилось видеть кошмарные картины: тела, которые уже не были телами, расчлененные, mutilados. Когда картель решает совершить убийство, он делает это для острастки живых – чтобы в театральной, гротескной манере показать, на что он способен. Как-то утром, когда Лидия шла на работу в магазин, ниже по улице она увидела знакомого мальчика. Тот стоял на коленях, пытаясь отпереть решетку отцовской обувной лавки ключом, висящим на шнурке у него на шее. Мальчику было шестнадцать лет. Когда рядом остановилась машина, он не сумел убежать, потому что ключ застрял в замочной скважине. Sicarios подняли решетку и вздернули парня за шею на его собственном шнурке, а потом избили до бесчувствия. В то утро Лидия поспешила спрятаться в магазине и заперла за собой дверь, поэтому не видела, как убийцы стянули с мальчика штаны и разукрасили его тело. Но позже до нее дошли слухи. Как и до всех остальных. И все владельцы магазинов в том районе знали, что отец мальчика отказался платить картелю дань.

Да, Лидия действительно была благодарна за то, что шестнадцать самых дорогих ей людей погибли под быстрыми, точными выстрелами. Полицейские старались не встречаться с ней глазами – она была благодарна и за это тоже. Фотограф-криминалист положил камеру на праздничный стол, рядом с бокалом Лидии, на краях которого по-прежнему виднелся след от ее матовой помады. Кубики льда внутри бокала уже растаяли, а на салфетке у его основания все еще виднелось влажное пятно. Невероятно, думала Лидия: для того чтобы полностью разрушить чью-то жизнь, требуется меньше времени, чем для испарения в атмосферу крошечного кольца воды. Вдруг она заметила, что во дворе воцарилось почтительное молчание. Тогда Лидия, не вставая, начала подбираться к груди мужа. Она ползла по каменным плитам на четвереньках и вдруг остановилась, обратив внимание на вытянутую руку Себастьяна – на бугорки костяшек и полулуния ногтевых пластин. Его пальцы не шевелились. На одном из них тяжелело обручальное кольцо. Глаза были закрыты. В приступе абсурдного любопытства Лидия задумалась: может, Себастьян сделал это нарочно, чтобы в последний раз проявить нежность? Может, он закрыл глаза для того, чтобы ей не пришлось потом увидеть в них пустоту? Лидия резко зажала рукой рот, побоявшись, что оттуда вывалится жизненно важная часть ее естества. Сглотнув это чувство, она вложила руку в безразличную ладонь мужа и позволила себе легонько прильнуть к его груди. Он был уже холодный. Совсем холодный. От него осталась лишь любимая, такая любимая фигура. Бездыханная.

Лидия провела рукой по его челюсти и подбородку. Сжав губы, положила ладонь на его прохладный лоб. Когда она впервые увидела своего будущего мужа, он сидел за столом в библиотеке Мехико, с ручкой в руке, уткнувшись в блокнот на пружине. Изгиб его плеч, полнота его губ. На нем была фиолетовая футболка с изображением какой-то группы. Теперь Лидия понимала, что ее завораживала не его внешность, а его манера наполнять свое тело жизнью. Она шептала над ним молитвы, а каменные плитки впивались в ее колени. Время от времени из нее спазмами вырывался плач. Под покореженной лопаткой темнела лужица запекшейся крови, а на кромке виднелись разводы от сырого мяса. Сглотнув комок тошноты, Лидия засунула руку в карман мужа и достала ключи. Сколько раз на протяжении их совместной жизни она лазила в его карман? Не думай об этом, не думай об этом, не думай. Снять обручальное кольцо оказалось не так-то просто. Ободок цеплялся за кожу на его костяшках, поэтому Лидии пришлось одной рукой распрямить его палец, а другой выкручивать кольцо на себя. Наконец она сняла кольцо, то самое, которое надела на его палец в Катедраль де Нуэстра Сеньора де Соледад больше десяти лет назад. Лидия просунула в кольцо свой большой палец, уперлась обеими руками в грудную клетку Себастьяна, поднялась на ноги и бросилась прочь, боясь, что кто-нибудь попытается отобрать у нее мужнины вещи. Ей почти хотелось, чтобы кто-то подошел и сказал, что она не имеет права трогать улики, или какую-нибудь подобную ерунду. Пусть на мгновение, но она бы испытала невероятное удовлетворение, если бы смогла выплеснуть на кого-то весь свой гнев. Но никто не осмелился к ней приблизиться.

Лидия остановилась и поникла плечами. Ее мать. Лидия направилась к ее телу, покрытому черным куском пластика, но полицейский неожиданно преградил ей дорогу.

– Сеньора, прошу вас, – сказал он.

В бешенстве Лидия вытаращила на него глаза:

– Мне нужно попрощаться с матерью.

В ответ полицейский лишь легонько мотнул головой.

– Поверьте мне, – мягко проговорил он, – это не ваша мать.

Стоя неподвижно, Лидия моргнула, сжимая в руке ключи от машины мужа. Полицейский прав. Конечно, она могла бы и дальше стоять посреди этой кровавой сцены, но зачем? Здесь никого больше нет. Вовсе не такими хотела их запомнить Лидия. Поэтому она развернулась и, оставив позади шестнадцать лежащих фигур, шумно ступая зашла через заднюю дверь обратно на кухню. Полицейские во дворе продолжили заниматься своими делами.

Лидия открыла шкаф в комнате матери и достала оттуда один-единственный предмет – маленький красный саквояж. Расстегнув молнию, она обнаружила внутри целую гору сумочек поменьше. Вывалив их все на кровать, Лидия занялась тумбочкой: достав оттуда четки и крошечный молитвенник, закинула их в саквояж вместе с ключами Себастьяна. Затем опустилась на колени и просунула руку под матрас. Пошарив ладонью из стороны в сторону, нащупала бумажный сверток. Внутри оказалось почти пятнадцать тысяч песо – их Лидия тоже взяла с собой. Побросав маленькие сумочки обратно в шкаф, она отнесла саквояж в ванную, раскрыла шкафчик и сгребла оттуда все, что попалось под руку: расческу, зубную щетку, пасту, увлажняющий крем, бальзам для губ и щипчики. Все это тоже отправилось в саквояж. Лидия действовала на автомате, совершенно не думая о том, какая вещь пригодится, а какая нет. Она собиралась просто потому, что не знала, что еще делать. У них с матерью был одинаковый размер ноги – повезло. В шкафу нашлась только одна пара удобной обуви – золотистые стеганые кроссовки на молнии, в которых abuela обычно работала в саду. Потом Лидия совершила набег на кухню и украдкой сунула в саквояж пачку печенья, банку арахиса и два пакета чипсов. На кухонной двери на крючке висела сумочка бабушки, а рядом – фартук и ее любимый свитер цвета морской волны. Сняв сумочку, Лидия заглянула внутрь. Ей показалось, будто она смотрит матери в рот. Слишком личное. Тогда женщина сложила мягкую сумочку из коричневой кожи вдвое, затолкала во внутренний карман саквояжа и застегнула молнию.

Когда она вернулась в гостиную, следователь сидел на диване рядом с Лукой, но никаких вопросов задавать не стал. Его ручка и блокнот покоились рядом, на журнальном столике.

– Нам нужно идти, – сказала Лидия.

Лука вскочил с места, не дожидаясь разрешения. За ним поднялся и следователь.

– Сеньора, должен вас предупредить: возвращаться домой вам сейчас не стоит. Там небезопасно. Если вы подождете здесь, возможно, кто-то из моих людей вас подвезет. Мы могли бы подыскать для вас с сыном надежное укрытие.

В ответ Лидия улыбнулась и на мгновение опешила – оказывается, ее лицо еще может принимать такие выражения. Короткий смешок.