Города на бумаге. Жизнь Эмили Дикинсон

Чего ждать, когда берёшь в руки биографию поэтессы? Ох, вот откроется первая страница, и с неё посыплются разные важные родственники, годы обучения, причины любви к поэзии, безответные любови, поверх которых ляжет путь, полный морозных роз и невезучих шипов. В случае с Эмили Дикинсон можно ещё ожидать драматичную историю об уходе из социальной жизни, ведь она много лет не выходила из комнаты. Но это не биография, а роман. Доминик Фортье не засыпает нас фактами из жизни Известной Персоны, а описывает жизнь Главной Героини, причём так, чтобы мы могли увидеть и понять её внутренний мир. Это намного ценнее. Ведь даже если некоторые сцены взяты из головы, и мы видим не «настоящую», а «бумажную» Эмили — это позволяет намного лучше понять реального человека и его стихи. В конечном счёте, кто сказал, что россыпь фактов может объяснить о человеке хоть что-то? И, так как это роман, мы, возможно, даже не узнаем имён родителей, не узнаем, чему учили дома, а чему в частной школе, не узнаем, в кого героиня была влюблена (и была ли). Доминик настолько любит Эмили, что даже не затрудняет себя поиском причин изоляции — для неё это настолько естественное для писателя желание, что она скорее удивляется, почему другие так не поступают.

Нельзя иметь одновременно и жизнь, и книги, — разве что выбрать книги раз и навсегда и вписать в них свою жизнь.

Возможно, там, в пустоте между главами и таятся какие-то драмы, которые Эмили описывала в дневниках и письмах. Но почти всё это сожжено, и в материальном мире ничего не осталось. Только стихи и гербарии. И немного её писем, совсем немного. Причём, сама поэтесса настолько презирала самовыражение через творчество, что её личности в её стихах почти не найти. Поэтому даже там нет следов каких-либо драм. Этот роман — история девочки, которая настолько любила мир, что отвергала его; её фантазия была настолько богатой, что ей хватало цветка, чтобы писать о саде; её душа была настолько чистой, что признавала только слова. Это роман о жизни и внутреннем мире интровертки, жившей в XIX в. на севере США.

Возвратившись в Хомстед, она думает, что, наверное, из всех членов своей семьи больше всего любит именно дом.

В книге есть интересная сцена, когда к Эмили пришёл гость, а она втянула своё тело в комнату, как в раковину, разочарованная от неприязни, что придётся с кем-то лично общаться. Дверь она гостю так и не открыла. Думаю, эти чувства знакомы многим людям с социальной тревожностью и даже социофобией — хотя Доминик и не навешивает ярлыков и даёт главной героине сугубо образную мотивацию.

Кроме личности главной героини и её образа жизни, важное место в романе занимают ещё две темы — смерть и стихи. Тут стоит сразу расшифровать первую: для Эмили любовь и брак были таким же несчастьем, как смерть, потому что и то, и другое, и третье чревато разлукой. Эмили вообще не верила в брак, как не верила и в Бога. Поэтому из книги складывается впечатление, что её изоляция вызвана тоской по тем, кого она утратила, и желанием избежать новых потерь. И Эмили всегда как будто смотрела вперёд, далеко за ту грань, что отделяет жизнь от небытия. Поэтому я сформулировала тему как «смерть», но это не так грустно и не так тяжело, как звучит. Однако самое важное — это стихи. Даже утрата для поэтессы лишь способ перейти от реального к воображаемому, поэтому люди в книге на самом деле не умирают, а становятся плодом её воображения.

Но хотя стихи — это самое важное, хотя Эмили казалось, что она не сможет дышать без стихов (и книг, и цветов, и её дома), всё же в «Городах на бумаге» про них сказано намного меньше, чем в следующей книге Доминик Фортье «Белые тени», где поэтесса умерла, и поэзия стала главной героиней. Честно говоря, образность второй книги мне нравится намного больше. Но несправедливо сравнивать романы: во втором есть завязка, развитие, кульминация и развязка, и там есть множество героинь с историями, непохожими друг на друга — это взаправдашний роман; в первом же есть только течение времени от рождения и до смерти, без всяких драматических поворотов — это скорее очерк жизни. Или не очерк, а дневник? «Города на бумаге» выглядят так, будто Доминик записывала мысли на первой попавшейся под руку бумажке, а потом подшивала страницы в некоем подобии хронологического порядка (и здесь есть отсылка к тому, как Эмили писала стихи). Есть описание, как это было, но нет, почему было так, а не иначе. В какой-то момент жизнь обрывается, голос умолкает, книга заканчивается. В этом её очарование. Это художественный роман, но в нём не выдумка, а правда, созданная словами и ничего не говорящая прямо. Нам не обязательно верить Доминик — в конце концов, это лишь её личный взгляд, — но такой пример вдохновляет. У каждого читателя может быть свой взгляд, свой способ очароваться фигурой главной героини. В моём случае всё вышло просто: сначала я полюбила то, как пишет Доминик, а потом с её помощью полюбила Эмили. Полюбить то, как пишет Эмили, мне пока только предстоит — нежнейший сборник стихов с тиснением цветов на обложке ждёт на полке. (Единственный нюанс: между книгами есть разночтения, возникшие то ли по невнимательности автора, то ли по вине переводчика. Например, всю первую книгу волосы Эмили были чёрными, а вторая книга начинается с упоминания медно-красных волос, в которых не было ни одной серебряной нити. И я поискала информацию: где-то действительно хранится рыжая прядь, предположительно принадлежавшая Эмили и кем-то украденная у людей, которым поэтесса её подарила. Или, например, её племянника в первой книге называют Жильбером, а во второй — Гилбертом. Таких пустячков мало, но они есть. А переводчица одна и та же.)

И, в отличие от второго романа, «Города на бумаге» особенно ценны тем, что показывают, как живая ещё поэтесса относилась к своим стихам, о чём писала и почему не хотела публиковаться.

Она пишет не для того, чтобы самой стать видимой. Она пишет, чтобы засвидетельствовать: здесь жил цветок, жил в течение трёх июльских дней 18** года, и был убит ливнем на рассвете. Каждое стихотворение — крошечная гробница, воздвигнутая в память о незримом.

Она не выходила из комнаты, но была свидетельницей жизни. Для неё стихи были домом, а для меня домом стала она.

Она мечтает о стихах, написанных насекомыми, которые передвигались бы на своих длинных тонких лапках, с блестящим панцирем — это их броня, защищающая от здравомыслящих господ и до невозможности приличных дам, которые начинают верещать, завидев божью коровку. Наверное, божья коровка тоже верещит, столкнувшись с башней из нижних юбок, увенчанной зонтиком от солнца, но её не слышно: вот она-то и есть истинная леди.

Она мечтательница, претворившая мечты в свою реальность. Моё с ней знакомство, быть может, началось немного странно, но я, кажется, нашла и свою писательницу — Доминик Фортье, — и свою поэтессу — Эмили Дикинсон.