Read the book: «Книга 1. Людомар из Чернолесья», page 26

Кони саараров мотали головами, отряхиваясь от грязи и пыли, которыми выдохнула на них улица. Всадники прочищали носы и глаза, а сам Перош отвернулся, едва заметил вихрь, устремившийся на него. Тем неожиданней были для них копья и дротики, которыми закидал всадников наполовину подбежавший враг.

– Кидай за спину! – заорал Лугт задним рядам. – Не дай уйти.

Нузр, верный соратник Брура и участник всех его шалостей и жестокостей, благодарно принял в себя десятки копий. Он вознес их повыше и обрушил на задние ряды войска Пероша.

Несколько всадников рванулись вперед, но их нестройный ряд был сметен наступавшими. Коням подрубали ноги, вспарывали животы и седоки их падали вниз прямо на выставленные остриями вверх бердыши и мечи.

Дигальт прыгнул вперед и всем телом налег на щит. Он ощутил, как шип посредине щита, пробил чью-то плоть и заставил несчастного закричать от боли.

– Пехота-а-а, вперед! – расслышал он крик Пероша. Много раз слышал он этот голос, уверенный и спокойный. Много раз он слышал его в битвах с врагами Владии, но впервые он показался ему не успокаивающим, а жутким.

«А ежели разобьет меня?», – промелькнула в голове предательская мысль, но он быстро отогнал ее, ибо тут же перед глазами предстал образ Лугта и его мудрые слова: «Коли мыслишь поражением, поражение тебе уготовано».

Сильный удар по щиту вывел его из мыслей. Еще один удар сотряс его шлем, части которого посыпались вниз. Палица или топор был уже не пригоден. Сильная давка стала происходить в самой гуще боя. Пальцы брезда разжались, отпуская топор, и тут же с силой сдавили рукоять широкого короткого ножа.

Собравшись с силами, Дигальт оттолкнул от себя навалившегося брезда и блокировал его удар ножом. Топор врага опускался медленно, а потому нож успешно сдержал его. Внезапно, Дигальт приподнял щит и перехватил им топор, а нож, тем временем, проделал вираж и воткнулся брезду под подбородок. Тот отпрянул, заливая кровью грудь, и скрылся за рядами своих сотоварищей.

С одним из них Дигальт тут же схватился в схватке нож на нож, щит на щит. Хотя и пасмас, но враг его был опытным бойцом и не давал проводить никаких каверзных ударов. В очередной раз, сокрывшись от его выпада за щитом, Порий вынырнул из-за него и, хотел было ударить, когда к своему удивлению, увидел прямо перед собой широко открытые от натуги глаза пасмаса. Его лицо было пунцово-красным и сочилось потом. Сзади на него напер крупный боевой саарарский конь и вдавил в щит брезда, раздавливая вживую.

Дигальт не смог противостоять мощи коня и сам упал спиной на позади стоявших.

Всадник нещадно побивал коня плетью и тот, ржа, давил на дерущихся своей грудью. Оборонительная линия войска Пероша медленно, но выравнивалась. Дигальт стал медленно отступать, укрываясь за щитом от пиковых ударов конников. Он не мог ни дотянуться до них, ни изготовиться, чтобы метнуть нож. Сзади бросали ножи, но всадники были опытные и потому прикрывали большими щитами своих коней.

Битва перешла в стадию полного молчания, когда воины берегли силы, ибо каждый удар мог решить судьбу войска.

– А-а-а! – закричал один из солдат Дигальта. Он упал и сейчас скрывался под ногами наступающих. Ему вспороли живот и проткнули горло.

Дигальт обернулся и мельком осмотрелся. Самая жаркая драка шла на крышах близ лежащих домов, где обе стороны старались отстоять свое и не дать пробраться во фланг или тыл войска.

– Тяжко! – просипел рядом с ухом Дигальта Аэрн. Непонятно, как, он оказался подле него. – Тяжко, а?! – весело прохрипел он. – А если я так… – и он навалился вперед.

– Размозжите их о ворота! Передавите их! – командовал Перош.

«Будь ты проклят!» – пожелал ему Дигальт и из последних сил стал нажимать на щит, но он словно бы уперся в стену.

– Ар-р-р! – внезапно грянуло откуда-то из-за спин всадников, и крик тут же потонул в грохоте сошедшихся друг о друга щитов.

– Надави, Дигальт! – расслышал Порий голос Лугта. – Дави-и-и!

– Ра-ар! – взревел Дигальт и бросил все остатки сил на последнее усилие.

Время, казалось, замерло. Он отчетливо слышал прерывистое дыхание умиравшего от давки пасмаса и еще несколько подобных сипений. Рядом с ним тяжело дышал Аэрн. Щиты скрипели от натуги и на них укладывались, барабаня, древки немногочисленных пик, которыми задние ряды пытались помогать передним. Черной молнией, заметил Дигальт, над ними пронеслась маленькая птица. Ее черный блестящий глаз, не мигая, оглядел происходящее. Он был бесстрастен и глуп.

– Перош уби-ит! – взорвал тугое безмолвие дикий крик. А вслед за ним раздался дикий победный вопль, который не прекращался и то время, пока гарнизон крепости отступал, и то время пока дрались и добивали оставленных на поле боя врагов, и все то время, которое гнались за отступавшими.

– Смотри же! Смотри! – вплыл в поле зрение смертельно уставшего Дигальта Лугт. Он указывал на улицы, запруженные людьми. Это были жители Приполья и самого городка. Они дрались с остатками саарарского гарнизона и не давали солдатам затворить за собой врата крепости. Их поливали стрелами и кипятком, но это только злило толпу. И вот, она ворвалась в крепость.

Безумие и странное ощущение нереальности происходящего стали проходить, когда Порий облокотился на холодную стену крепости и прижался к ней щекой.

– Где он? – спросил Дигальт. – Где Перош? Я хочу увидеть его тело.

– Оно там, – кивнул Лугт на замок. – Пока еще там.

– Я слышал, что он убит.

– Это неправда.

– Но…

– Я соврал, – улыбнулся Лугт, – и потому мы сегодня победили.

Между тем, отдельные бои происходили в башнях и на лестницах у стен. Главная крепость не успела сокрыть себя от нападающих и впустила воинов.

– Сами боги помогают нам, – проговорил Лугт. – Это хорошо, что ты здесь. Когда видишь свои войска – тогда командуешь. Ежели ты там, – он указал на дерущихся, – ты сечешься, но не командуешь. Запомни это, Дигальт! Хорошенько запомни и не повторяй того, что было сегодня.

– Но мы победили?!

– Мы могли бы победить два раза до того, как победили. Но ты дрался, а не командовал.

– Тогда возьми, – Дигальт вытащил из-за пазухи вырезанную из Свет-камня миниатюрную палицу. – Ты и командуй.

– Нет, она твоя. Боги так…

– Боги уж рассудили. Не время мне еще. Однажды они покарали меня за гордыню. Единожды указали, что место мое быть под начальством. Но я лишь пуще разозлился на волю их, и вот дважды дали они мне урок, и я не выдержал. Бери-бери! Я заберу это у тебя, когда придет срок! Ты брат мне. Нет!.. Ты отец мне, а потому без злобы отдаю ее тебе.

Лугт смутился. Впервые видел Дигальт, как Лугт смущается.

– Коли так, то… возьму…

– Командуй нами, а мы будем подчиняться тебе!

Остаток ночи прошел в веселье, которое устроили харчевники и кабатчики в честь того, что Эсдоларг, второй раз за свою историю, оказался свободен от саарарцев.

На следующий день Лугт долго говорил с Перошем и убедил его уйти из крепости.

– Не будем чинить ни тебе, ни воинам твоим препятствий. А коли не уйдешь, то сожжем вас, – привел он последний аргумент.

Перош был разумен, а потому ушел.

– Чего ж теперь? – подошел к Лугту Аэрн.

– Самое сложное теперь будет нам, – проговорил тот, щуря глаза на Холведскую гряду. – Они придут к нам, и нам надо быть готовыми.

– Кто бы знал такое, – усмехнулся Дигальт. Он был пьян и сильно объелся. Брезд привалился на мешок соломы у крепостной стены с бадьей бражки в руках. – Я заварил эту кашу во имя Магта Победителя, а оказалось, во имя Лугта Шраморукого. – И все, кто слышал его слова, да и он сам, дружно расхохотались.

Высадка. Таинственная вечеря

Трапы натужно гудели под тяжелой торопливой поступью кенов и портовых грузчиков. Громыхание сотен ног по трапам множества кораблей, разгружавшихся разом в порту Гроторма – одном из самых крупных саарарских морских портов – сливалось в странную мелодию, ритм которой стал улавливаться ухом рагбар-дига лишь, когда он пробыл в порту целые сутки.

Кин сидел на небольшой для его роста скамье в каюте и смотрел в открытые ставни. За ними, отливая цветом индиго, плескалось море. Его мерное колыхание успокаивало оридонца, подобно тому, как ровное дыхание матери благотворно воздействует на сон ребенка.

Невольно, он то и дело посматривал в ту сторону, где осталась его первая победа. Он обдумывал свое решение пойти за Фод-андином. Впервые он следовал за кем-то столь бездумно. Нет, это не означало, что он никогда не выполнял приказы. Выполнял и не раз. Часто нелепые и опасные своей глупостью приказы. Но Боги хранили его. И он благодарен им за это.

С Фод-андином было иное. Фод-андин не приказал ему, он лишь настойчиво говорил с ним, он внушал ему, и Кин поддался, хотя не любил этого Дагт-мага. Невзлюбил его с того самого момента, как впервые повстречался с ним в Холмогорье.

Все чаще и чаще Кин задумывался над тем, кем он стал. Пришла такая пора его жизни, когда любое существо невольно оглядывается назад, словно бы желая осмотреть пройденный путь и понять, куда идти дальше.

Вынужденное бездействие очень способствовало появлению таких мыслей именно сейчас, и оридонец поддался их силе, надолго помрачнев. В его душе смешалось все, что могло смешаться в душе существа, прожившего долгую жизнь.

Он вспоминал, каким был очень давно. Тогда, когда его нижние руки были короче верхних, а мысли его были заняты прекрасными девами, полны восторга от жизни и романтичной бесшабашности. О таком ли будущем он мечтал для себя тогда? Нет, неверно поставлен вопрос. О чем он мечтал тогда?

Оридония была в те времена еще землей воинов, и каждый юноша лелеял лишь одну мечту – стать великим воином, отличиться. За этим «стать» таилось все остальное: множество женщин, признание, слава. Не было только богатства за этими помыслами.

Да, именно это угнетало его сейчас. Там, в Оридане, он лишь смутно ощущал раздражение, когда смотрел по сторонам. Он и сам не понимал, что его злит или нервирует. А теперь осознал: его народ, его плод и древо – в одном лице – стали усыхать. Сочные плоды, которыми были когда-то: он и ему подобные, больше не взрастали на той земле. Она порождала лишь сморщенный подгнивший урожай, подобный Суррагбар-дигу или даже Бодрагбару. Что они породят собой? Это было страшно. Страшно думать об этом.

Кин видел их в деле. Он видел их глаза. Слышал их речь и понял их думы. И то, что ему предстало, было ужасно. Для них реальность – та самая реальность, к которой Кин и все его поколение относилось, как к дару богов, как к чуду – для них она была лишь игрой. Они разучились жить и ценить течение жизни. Отчего-то в их головах закрепилась мысль о том, что все можно будет переиграть, в случае чего. Это и было страшно, ибо с такими мыслями они были способны на дичайшую жестокость и безрассудство, не соотносящиеся с реальностью. Он не хотел думать, но знал наверняка, что боги у них уже не такие, какие есть у него. Они другие. Такие же, как и новое поколение.

Хмурый поднялся на ноги и прошел в угол каюты. Там стоял идол, совсем крошечная фигурка, изображавшая оридонца, у ног которого лежала лиамига. Это была фигурка его отца. Кин остановился, глядя на идола и осторожно поправил лиамигу.

Вдруг до его слуха донеслись голоса. Недалеко от него, на пристани, говорили несколько оридонцев:

– … видел бы ты ее ножки!

– Я всякий раз не на них смотрю, а между ними.

– Быстрее бы уж этот Владыка захлопнул свой глаз. Выпить хочется.

– Часто приходит мне: а не стрельнуть ли в него из лука. Лук мой хорош, а у Владыки ихнего и так два ока. Пусть же одно затвориться! Ха-ха-ха!!!

Кин, заслышав разговор, ощутил отвращение от кощунства: куда бы ни приходили оридонцы, они никогда не глумились над местными богами. А «эти», там, на пристани, кто они? Кем они возомнили себя? Хмурый, неожиданно для себя спугался. Он вернулся вглубь каюты и опустился на широкую доску, служившую ему ложем. Опустив голову на руки, рагбар-диг покачал головой. Дурное предчувствие все сильнее давило на него.

– Это старость, – сказал он в пустоту каюты. – Мой отец говорил про меня то же, что сейчас я говорю про них.

Да, теперь, ему казалось, он понял, что не новое поколение, но старость впервые устрашила его. Устрашила тем, что отнимет силы, расстроит зрение и слух. Она испугала его тем, что определила черту, за которой он останется навсегда, а они, те, что на пристани, – они пойдут дальше. Им тоже уготован свой срок, но он будет потом, позже его срока.

Солнце опускалось за горизонт. Его мягкий свет скользил по стенам портовых складов и домов пригорода крепости, подходивших прямо к кромке воды. Кин устал размышлять. Иногда перед глазами начинали ходить круги, но он думал. Думал так, как бился. До последнего. Он не знал, но чувствовал, что этот покой был дан ему богами, чтобы он окончательно разобрался в себе и своем отношении к тому, что происходило.

Вечерело.

Кину вспомнился людомар. Удивительная сила этого существа. Его изумительная ловкость и везение. Его неуловимость. Такого не может быть для простого смертного. А ежели так…

Людомар – бог? Да, он есть бог. И это тоже тревожило Кина, потому что когда боги оберегают свой народ, пребывая над ним, с таким народом возможно справиться. В этом случае оридонские боги воюют с владянскими богами, а сами оридонцы с народом владянским. Здесь все понятно и ясно. Но непонятно, как воевать против бога, который сошел к своему народу! Его явление теперь стало очевидным даже и Кину. Всего три снега сошло с тех пор, как людомар ступил на земли Оридонской Владии. Три снега, но как же все изменилось!

Теперь нет больше той Владии, которую знал Хмурый. Та земля, на которую он готовился сейчас ступить тяжелой воинской пятой, была расколота на множество осколков. А ведь она – и он это тоже понял только сейчас! – была дорога ему. Очень дорога. И он не знал, чем же прикипел к этой истерзанной войнами и иными невзгодами земле! Почему полюбил владянский народ, который с ненавистью смотрел на него из своих лачуг в грязных городах, из скоплений смердящих нор, что почитались за деревни.

Оттого тяжело было Хмурому, вернувшись в Оридан, застать его в разнеженности и глупости. Он невольно сравнивал владян и оридонцев, и, загодя, даже еще до столкновения щитами, осознал, что полагаться на воинов своей земли он больше не сможет. Оттого и поселилась в его душе тревога; оттого и взрастал в его душе побег колючей злобы и ненависти. Это была и обида, и разочарование. И в этот момент старость пришла к нему. К тысячам таких, как он – могущих выдержать громадный груз, который ниспадал на плечи оридонского народа. Кто будет держать его? Кто выдержит?

Боги требовали от оридонцев наивысшего напряжения всех сил; требовала остроты ума; знаний и холодного расчета. Теперь, как никогда ранее, оридонцы должны были сплотиться и воевать очень осторожно. Но вместо этого, он видел как Бод, его лучший друг Бод, который был не намного моложе его, хлопает в ладоши и визжит как малолетняя девка, при виде горящих снарядов, несущихся к стенам красноземской крепости. Вместо этого, Кин присутствует на военном совете, где Сур и его бездари со всей серьезностью рассматривают вариант лобового штурма крепости. Им кажется, что Оридония и Владия дадут им столько воинов, сколько они попросят. Они и не подозревают, что, как только владяне прослышат про бога, который сошел к ним и который призывает их, не станет более опасных врагов для Оридонии, чем эти воины.

– Они играют, – почти простонал Кин, и дыхание его вырвалось с тяжестью и свистом. Он снова поднялся на ноги.

– Привысокий, мы окончили, – зашел к нему гур корабля. Это был оридонец, а потому Хмурый не дождался от него никаких почестей.

Кин сделал движение рукой, показывая, что понял его и разрешает уйти, и снова подошел к окну.

Око владянского бога уже сокрылось за горизонтом Великих вод, покрытых темными тучами. В крепости пели молитвы наступающей ночи. Саарарские религиозные гимны были унылы, тягучи и навевали тоску. И едва они затихли над колыхавшимся морем, как толпы олюдей выплеснулись на улицы пригорода, и запрудили их. Разом зажглось множество огней, и первый женский кокетливый взвизг прорезал наступившую ночную тьму.

– Они играют, – повторил Хмурый и опустил глаза. – Она будет долгой и кровавой, – проговорил он себе под нос. Кин не сказал главного слова, но и сам он, да и сама вселенная поняла его. И Владия ощутила, что пришло с этим оридонцем на ее земли.

Далеко, у самого горизонта, сверкнула отблеском оридонской стали вспышка-молния.

***

– С каких это пор воинское дело стало делом магов?

Вопрос Эка остался без ответа. Кин не смотрел на него. Сжав зубы, он стоял и смотрел на карту.

«Сур сменился Фодом! Сур сменился Фодом!» – крутилось в его мозге.

– Не прав ты, Лихоезд, – не согласился, чавкая, Бурз Метатель. Он на некоторое время умолк, усиленно возясь пальцем во рту, сплюнул и продолжил: – Легенды наши не знаешь. Были маги-воины. Сильно воевали да сами себя повывели. От них лишь Ярчайшие остались, что в Доувенских горах хоронятся, да наши беллеры пошли от них, да чернецы.

– Где они сейчас!? – неопределенно хмыкнул Эк. – Сказания все это. Было или не было, то богам известно. Нам же лишь слухи трактирные.

– Матушка про них говорила, – нахмурился обиженый Бурз. – Не кабацкие это разговоры.

– Кабы беллер сказал, можно было бы увериться, а так?

– Три дыкки в одном ущелье, – прервал их Кин.

Брезды умолкли и подошли к нему. На карте, туда, куда тыкал Кинрагбар-диг, были изображены три крепостные башни.

– Грозное ущелье то, – сказал Эк. – Бывал я там. И крепость та зовется Грозной.

– Кабы не она, то путь на Эсдоларг легче легкого преодолеть бы было, – сказал Бурз.

Всем хорош был брезд. Единственное, что невзлюбил в нем Кин – мечтательность. «Ежели да кабы», были любимыми словами брезда. Не должно таким воину быть.

– И все же ты скажи нам, рагбар, отчего на Эсдоларг идем; почему жрецов слушаем да на труднейшее дело решаемся, когда Холкуния пред нами открытая лежит? – не унимался Эк.

Кин бы мог ему ответить, если бы сам знал ответ. Но Фод-андин ничего ему не объяснил.

– Рагбар, – вошел, словно бы услышал помыслы о себе маг.

Брезды отпрянули от стола под его недоверчивым взором, и отошли в угол палатки.

– Пошли прочь, – приказал им Фод, и обращаясь к Кину, спросил: – Надумал ли, как стену брать будешь?

– Не стена это, – проговорил Кин. – Трудное дело будет, коли без камнеметов буду.

– Нет у тебя камнеметов, и забудь об этом, – сказал Фод. – Все Прибрежье будет повиноваться тебе. Чем не лучше камней. Запускай все и сразу.

Кин обернулся и посмотрел на Фода. Тот скосил губы.

– Давно замечаю взгляд твой. Не доволен ты, знаю. Но, кабы воля моя, не знал бы я тебя вовсе, – вдруг заговорил он. – Пришел сюда, чтобы сказать тебе важное одно. Когда Типпур, – он указал на солнце, – скроется в Огненный чертог, приди ко мне, и я поведу тебя к Нему.

Глаза Кина выдали удивление, но рот его был плотно сжат. Фод выждал некоторое время.

– Выдумай, как стену брать будешь. Без этого не приходи ко мне. – С этим он вышел вон.

***

– С каких это пор воинское дело стало делом магов?

Кин остолбенел. Спокойный тихий голос затих. В большом шатре было темно и пахло благовониями.

– С каких это пор воинское дело стало делом магов? Слышал я мысли твои, – снова произнес тихий голос.

– Не мои, – вырвалось у Кина.

– Чьи же? Коли не твои, так подобные мысли опасны. Даже и ты не должен про них думать. А ежели кто ниже тебя о таком размышляет, то негоже это.

– Мои, – твердо сказал Кин, стараясь чтобы образ Эка не возник перед его глазами. Тот, кто может читать мысли и память, не должен знать об истинном хозяине этих слов.

– Встань, Фод, – обратился голос к магу, распластавшемуся на полу позади Кина. – Нет, не вставай предо мной ниц, – остановил голос уже воина, который, заприметив, как поступил жрец, сам вознамерился пасть ниц. – Негоже такое тебе. Воин ты.

Кин поднялся с колена, на которое успел припасть. Его охватило волнение. Оно пришло только сейчас. Оно пришло от осознания, что в этом шатре он повстречал того, кого в Оридане можно повстречать лишь в Священном чертоге.

– Да, предвеличайший, – подтверждая догадку Кина, прошептал Фод, поднимаясь на ноги.

– Иди от нас, Фод, – неожиданно проговорил голос.

– Да, предвеличайший, – выдохнули за спиной Хмурого. Последнего начинала бить дрожь.

Когда Фод-андин вышел, нечто большое поднялось в дальнем углу шатра и плавно подлетело к Кину. На воина нахлынула нега при приближении мага. Тело его словно запело, словно было налилось соками. Захотелось расхохотаться, запрыгать, захлопать в ладоши и визжать, визжать, визжать!

– Убоялся меня, – спокойно и ласково произнес голос.

Хмурый попытался что-то сказать, но язык его отказывался слушать его. Он пребывал в том состоянии, в каком пребывает каждый, кого долгое время массируют и ублажают на ложе.

– Скоро это пройдет. Ты привыкнешь ко мне, – произнес голос.

Каждое слово, каждый звук этого голоса отдавались в голове Кина восторженными приливами радости. Он молчал, закрыв глаза, и словно бы плыл по волнам удовольствия.

– И вот оно прошло, – проговорил голос, и в тот же миг холодная режущая естественными звуками реальность обрушилась на Кина. Он пошатнулся и едва не упал. Его вывели из неги, будто бы окунув в прорубь с ледяной водой. – Ясно ли мыслишь ты? – спросили его.

– Да, превеличайший, – прохрипел Кин, задыхаясь.

– Это хорошо. Ясность ума твоего нужна Оридонии превыше всего. Опустись там, где стоишь.

Кин с трудом опустился на пол, но едва его зад коснулся мягкого ковра, как неведомая сила подняла его и запрокинула назад. Он повис в воздухе, удобно устроившись словно бы в своем любимом кресле в Оридане. Едва подумав об этом, он услышал:

– Да, это оно. Так ты сможешь лучше думать. – Темная громадина растворилась в полутьме. Шатер опустел. – Отпусти его там, где оставил, – заговорил голос из-под купола шатра. Это было настолько неожиданно, что Кин вздрогнул. – Сур, этот глупец, мнящий себя мудрецом. Оставь его там, где надлежало тебе. Порушь преграды пред мыслями своими. Пред силой ума твоего слишком много преград. Не можешь? – Кин похолодел, ибо он только что подумал про себя, не могу. – Ты этого одного не можешь про себя сделать, но вознамерился стать равным мне! – Голос загремел. – Ха-ха! Никогда. Не думай так, никогда! Ты желаешь этого. Я видел твое будущее. Я знаю его. Но не будет его, если слаб останешься, ибо сила величия не в воинах, и не в хитрости военной, сила величия в самопознании, в уме, который возможно взрастить как священный плод на ветви Священного древа. Говори со мной, зачем ты замер? Говори, как есть. Ты равный мне, хотя я и выше тебя. Дети мы единого бога. Нам править. И всякое новое, что становится против нас, не препятствие нам, но лишь желание бога узнать, можем ли мы еще править или нет!

– Я говорить хочу… я так умею… не думать в голове на двоих, а говорить, – прошептал Кин. – Оставь мне мысли мои.

Перед ним снова возникла темная громадина, неясный силуэт.

– Я оставлю тебя. Говори.

Мысли Хмурого прояснились. Он замотал головой и заморгал, ощущая внутри себя легкое опустошение.

– Я буду с тобой отныне и до конца, – проговорил голос. – Ты будешь со мной вечно, ибо одно мы с тобой теперь. Говори со мной, как с собой.

Кин пытался собраться с мыслями.

– Не… не надобно нам на Эсдоларг идти, – начал он. – Холкуния да Пасмасия распростерлись пред нами беззащитные. Не должно нам в Грозное ущелье идти, когда такое…

– Эсдоларг пред нами единственное становище врагов наших. Только он.

– Но, превеличайший, Холкуния…

– Холкуния слаба. Она раздирает себя своими же когтями, подобно Муробу, порождающему хаос и страдания. Боорбрезд протянул руку к ее горлу, а Прибрежье саарарское вспорет ей брюхо. Не надобна нам она. Эсдоларг на нашем пути. Он лишь!

– Узнаешь в свой срок, – неожиданно проговорил голос, и Кин снова понял, что прочли его мысль, отчего же так, относящуюся к сказанному магом.

– Ты все еще не можешь со мной, – проговорил маг. – Тяжесть ощущаю я в тебе. Великую тяжесть. Иди прочь. А когда призову, приходи с ясными мыслями.

Кин вышел из шатра словно пьяный. Впервые за долгое время ему захотелось пригубить самого жгучего алкоголя, который мог быть в лагере.

– Эк, – прохрипел он, – осталась ли твоя бражка?

– Вот она, порий… рагбар… диг, – поправился он, и протянул оридонцу внушительных размеров мехи с жидкостью.

Кин с жадностью припал к ним и долго пил. Лишь подергивание века на его глазу выдавало, какую горечь он ощущает в своем горле.

Опьянение быстро наваливалось на него. В свою палатку он вернулся нетвердым шагом.

– Вернулась ли разведка? – спросил он у Чоста, который поднялся при его появлении.

– Да. Дремсы говорят, что Грозная крепость занята и приготовлена к нашему приходу. Есть там и пехота, и конница. Среди пехоты вынюхали лучников и топорников, а более никого. Конницы немного.

– Откуда они? Из Эсдоларга?

– Кони пахнут стойлом. Только в Эсдоларге оно. А воинов набрано не из крепости. Плохое у них оружье. Не так в Эсдоларге носят.

– Объясни получше.

– Дремсы говорят, что не было запаха доспехов: кольчуг, нарукавников, понож, а ежели такие слышались, то вперемешку со ржой. Плохо это. Не так в Эсдоларге…

– Понял. Что еще?

– Псы у них боевых там есть. Не более двух дюжин, голодны. Приготовлены под нас.

– Менее всего псов боюсь.

– Эк, Бурз, выступаем на рассвете. Идем, как если бы мало нас было да окружены были.

– Как и всякий раз, – улыбнулся Лихоезд. Жилка на его лбу вздулась и быстро запульсировала.

Боевой раж, с трудом скрываемый, передался и остальным.

– Пошли вон, – отмахнулся от них Кин. Голова его вконец отяжелела, и ему подумалось, что, не надо было пить, а после подумалось, стоило, может быть.

Когда воины вышли из палатки, он грузно повалился на ложе и лежал, с удовольствием расслабив свои члены. Сон, наваливавшийся на него все это время, вдруг, улетучился, и мысль стала ясна, как безветренное утро в ориданском приполье.

Кин выдохнул и с трудом поднял тело над столом, на котором лежала карта. Весь остаток дня и ночь он простоял над этим куском кожи, вперивши в него остекленевшие глаза. За их тусклым блеском, если заглянуть, можно было бы увидеть тени множества воинов, которые размахивали оружием и лезли на стены; видеть, как они срываются оттуда и падают вниз, а на их место заступают другие. Мгновение, и образы исчезали, а потом снова появлялись. Разум Кина дрался с врагом задолго до самой битвы.

– Рагбар-диг… был рагбар-дигом… теперь… рагбар… теперь… – Кин вздрогнул, – Пора, рагбар. – Эк стоял у раздвинутых полов палатки и весело глядел на полководца. За его спиной был виден треугольный край неба, тьма ночи на котором медленно растворялась под лучами восходящего солнца.

Хмурый кивнул ему и… улыбнулся. Он ощутил, что начинается тот период, начинается то будущее, которое он более всего любил. Не будет теперь до конца этой войны ни титулов, ни рангов. И Эк, и Бурз, и иные его энтории будут ему теперь не подчиненными, но друзьями, ибо по-иному и нельзя на войне.

Возможно в этом, и ничем ином и состоит ее прелесть.

Саарарские слуги стали разбирать его палатку. До слуха Кина донесся глухой рокот. Когда он вышел вон, то увидел, как громадная армия в несколько десятков тысяч воинов сплошным потоком текла через прикрепостной городок, заполняя его улицы многоголосьем. Звонкие переливы от бряцанья оружия перекатывались над крышами зажиточных домов саараров и затихали над морскими волнами, весело набегавшими на берег.

Хмурый посмотрел на небосклон. Гроза прошла мимо, подумалось ему, а может быть, может быть и не прошла. Ему показалось, что это он и есть та гроза, которая вчера полыхала над горизонтом. Он и есть ее повелитель. Он есть бог. Злой бог, который несет разрушение и страдания.

– Удерживай, не то прибьет меня, – запыхтели у него за спиной. Это переговаривались оридонцы, воины его личной охраны, которые выносили нехитрый скарб своего командира.

Палатка была разобрана и лежала, аккуратно уложенная, дожидаясь своего часа оказаться на телеге. Она показалась ему соучастницей его мучительного ночного бдения.

Кин знал, что возьмет Грозную крепость; знал, что возьмет Эсдоларг, но потом… Что будет потом?

Губы оридонца сжались с тонкую полоску, и он вспомнил слова мага о его будущем.

Грозная крепость. Штурм

– Меть ему в глаз!

– За укрытия.

– Раздери их свинячьи зенки, метко бьют…

– Ан-нх, попал… этот проклятый молча попал в меня. Он убил меня, Морн… Он убил меня…

– Держись, братец. Не говори так.

– Оставь его. Не подставляйся.

– Это брат мой.

– Он уже в рощах Кугуна.

– Пусть потроха мои перетянутся поперек, эти молчи не такие, как нам казалось!

– Куда ты, дремс? Стой же…

– Отомщу, – дремс высунулся из-за широкого щита, – вон он. Я его знаю. Запомнил его. – Он вышел полностью и натянул лук.

– Шштт, – ворвалась в поле зрения Кина стрела и насквозь пробила голову Морна.

Стрела на тетиве его лука дрогнула и бессильно вылетела, описав дугу и уткнувшись в землю в нескольких шагах впереди. Сам лук пружинисто заскакал по каменистому дну ущелья. Ноги дремса подкосились, и он рухнул навзничь, неестественно подмяв под себя обе руки.

Смерть в очередной раз предстала перед взорами воинов, явив им свой звериный оскал.

Кин смотрел в лицо убитого дремса и видел, как тот поводил челюстями, словно бы что-то пережевывал. Его крупные неровные желто-черные зубы выползли из-под губ облепленные кровавой пеной и снова скрывались за ними, а борода царапала небо. Кровь бурным потоком лила из левого глаза, заполняя ухо и растекаясь по волосам под головой. Пальцы его, натруженные, а потому толстые и сильные, с грязными ногтями, скребли камень, передавая в него боль от потерянной жизни.

Рядом лежал уже давно охладевший труп другого воина со стрелой в горле. Она торчала прямо из-под бороды.

– Труби отход, – приказал оридонец.

Взревели трубы и широкие ростовые щиты, при помощи которых войска Кина подошли к Грозной крепости, больше походившие на диковинных жуков, встрепенулись и, высунув лапки, шатаясь и покачиваясь, поползли прочь от стен крепости. Они с трудом перекатывались через трупы воинов, несколько десятков которых лежало вповалку на скалистой дороге, шедшей по дну ущелья, – следы атаки на крепость, и уныло заковыляли к выходу из него.

– Много полегло, – вырвалось у Чоста. Он был хмур потому, что почти все убитые были дремсами. Дуэль лучников завершилась не в его пользу.

– Чудно это, – хмыкнул Эк.

– Чего чудно-то? – обернулся к нему дремс.

– Никогда за всю жизнь не видел, чтобы кто-то лучше дремсов в стрельбе оказывался.