Почесал репу под ондатровой шапкой Радим Силантьевич. Складно Птеря излагает.
– Ну, старик, не тушуйся. Ощути чувство реальности и прояви чувство разумности!
Ему бы с А. Б. посоветоваться. Но Авокадиков и тут уловил, к чему склонилась стариковская мысль.
– Ты только Бестияновну свою не приплетай. Твоя жизнь – твои правила! Впрочем, мы и о ней позаботимся. Деликатесу принесёшь даме сердца и бутылёк винца сухого. Порадуешь старушку. Тоже, поди, заслужила сладкую жизнь на старости лет.
Кивнул Радим Силантьевич. Неуверенно так кивнул, но Птерин пыл отныне не охладить никаким рефрижератором.
– У тебя паспорт с собой?
Конечно, паспорт у Радима Силантьевича с собой. Не дай бог ему окочуриться на улице. А потом лежать неопознанным в морге с биркой на большом пальце, пока А. Б. будет беспомощно убиваться об нём.
– Так, а что ж ты сам, мил человек, кредит не возьмёшь?
– Не-е, сам я не могу. Я не дружу с кредитной историей. А она – дама сурьёзная. Ежели дружбы с ней не вышло, пролетаешь, старик, мимо кредитов, как фланец над Коктеблём.
Завернули в банк. Улыбнулась им девица молочная с косой русой. В белой накрахмаленной сорочке с погончиками и с кулончиком, привлекавшим к декольте.
– Меня зовут Надежда. Банк «Русский Стандарт».
Уставился Авокадиков на её русский стандарт. Глаз не оторвать: пятый номер! Выпяченный вперёд, как на горельефах на ВДНХ, куда его, прыщавого ещё подростка, однажды возила в каникулы мамаша. И они, объёмные горельефы эти, запомнились юному Птере куда больше, чем рубиновые звёзды на кремлёвских башнях и стереофильм в красно-синих очках на Новом Арбате.
Радим Силантьевич надумал взять в кредит тысячу рублей. И на таблетки хватит, и на пиво останется. Стандартная русская женщина Надежда розовощёко улыбалась и всячески способствовала деловой атмосфере. Авокадиков красочно расписал старику перспективы, и убедил того не мелочиться и брать тридцатку. Сам Птерька при этом аж вспотел: ух, как завела его надежда ощутить стандарт в собственных руках. Страсть как хотелось ему просочиться за вертлявый стул и обоять девицу с русой косой сзади!
Пожевал Радим Силантьевич желваками по углам квадратной челюсти своей и заказал в кредит аж двадцать пять тыщ! У самого от наглости такой взъёкнуло в солнечном сплетении или где-то рядом. Качнулась деревянная столешница. В ушах запилили скрипочки. Догадался Радим Силантьевич, что подпрыгнуло давление. Но как-то не так, как бывало раньше. А весело, с молодецкой удалью и ухарством!
По ту сторону приветливого банковского стекла улыбался во всю ширь собачьей морды дружбан Рыжелье.
– Ну что, пошли сперва купим таблетки? – Радим Силантьевич вовсе не утратил силу разума своего, не смотря на введённые перорально двести пятьдесят грамм отборной дезинфекции.
Простая и мудрая мысль сия вогнала Птерю Авокадикова в сущее уныние.
– Старик… Ну, погоди ты со своими скучными таблетками. Никуда оне от тебя не денутся. Аптека до восьми. И до неё полквартала. Стекляшка же вот она: соседняя дверь. И там, ты только вообрази, нас ждёт надутый баклажан пивка! Когда ты крайний раз вкушал пиво? Поди, в прошлом веке? Можешь не вспоминать… – крутнул зенками Авокадиков, прошёлся по портфолио Радима Силантича, не понравилось ему в этот раз: – Ну что ты навалился на костыли свои, как глиняная свистуля? Расправь грудь, раззуди плечи, ты же Аполлон Зевсович… Э-эх, мать твою, забыл фамилию…
– Порожшков…
– Чё? Да не твою… Бога хреческого… В пятом классе проходили.
Делать нечего, приняли пивка. Радим Силантич ворчал лишь для проформы. Душа его отогревалась после многолетнего стариковского анабиоза. Адреналин, словно дефибриллятор, методично запускал утраченный жизненный драйв.
Засим оформили и второй баклажанчик. На этот раз пивка нефильтрованного. У Птерьки губа не дура: изыски ему подавай, всякий смак.
– Не могу, – говорит, – всё время по одним и тем же вкусовым рецепторам вдаривать, тонкая система моего жизнеобеспечивания разнообразия требует.
Замахнулись на третий баклажан: портер.
– Ща, погоди, давай Криську вызвоним. Такси ей оплатим. Йеп! Такая краля! Прима! Тебе, старику, и не снилась. Как у тебя с этим делом? Не очень? Ну, хоть пообнимаешься с красивой женщиной. Выслушает тебя, душу заблудшую, приголубит, пока я ея обработаю.
Вернулся Птеря в стекляшку с деньгами Радима Силантьевича. Распорядился теми по-хозяйски: затарил пять баклажанов пива, водочки, бутыль шампанского «Асти» и пачку контрафактного «Вог» с ментолом для Криськи, презервативы «Дюрекс» и коробку зефира с собачьим именем «Шармэль».
Потащил инвалида через дорогу напротив, на стоянку частников. Кто ж не знает Авокадикова и его способностей втираться своим в доску ко всем и к каждому? Угрюмый частник на «Волге» бесплатно доставил «мальчиков» с джентльменским набором, включая деревянные костыли, к старому вагончику путевого обходчика на окраине станции Путяйск-Маркировочный. Бывшая штаб-квартира Радима Силантьевича, между прочим, где до сих пор хранилась его ухватистая кувалда. А за бричкой, старательно объезжающей ухабы и колдобины, преданно семенил отнюдь не брошенный дружками Рыжелье.
Опёрся Радим Силантич плечами покрепче о костыли, привалился попой к стене для пущей устойчивости, схватился заскорузлыми ладонями за шею любимого рабочего инструмента. Да токо ж ничего с того не вышло. Только кишки проветрил. И сломаный позвонок прострелило.
Птеря свернул шею баклажану, выпустил пивного джина, разлил что осталось по чашкам с отбитыми ручками. Вкусили варварского напитка наши «мальчики» и растеклись по подушкам от старого дивана, который сам по себе давно был разобран на щепки и спалён в буржуйке, здесь же, в этом самом вагончике.
Объявилась Криська. В искусственной шубке поверх платья цвета ночного бордо. Выставила коленку в длинный разрез. Замерла поверх поверженных пивом с водкой кавалеров. Уставился окосевший Радим Силантич на монумент: «нога и копыта». То есть лабутены, как кличут их люди просвещённые. Башмаки алые, словно пионерский галстук, ради которого юный Радик раскалял по утрам дровяной утюг, а потом весь день с достоинством носил шёлковую алость на шее.