Read the book: «Лотерея смерти», page 14

28. Допрос

Я в тот же вечер узнал от Кашина, что в той «Ауди» была вовсе не наша Алена. Я приехал тогда очень поздно после моих объяснений и показаний по убийствам в квартире Ураева, не ложился спать и ждал его звонка. Я знал, он позвонит мне сразу, как только что-нибудь прояснится с погоней и перехватом той «Ауди» – Кашин понимал мое состояние. Звонить же мне самому раньше времени, – это только злить и мешать – знаю по себе. Наконец, после полуночи он мне позвонил.

– Николай Иванович, успех! Ураев от нас не ушел, в чем я не сомневался! Он мертв. Мерзкий серийный убийца мертв! Причем, никто в него не стрелял, его нашли таким. Все потом расскажу. В остальном могу вас только огорчить. В машине с ним была не Алена. Женщина, которую вы видели на переднем сидении, уже опрошена полицией. Заявила, что она проститутка с Невского, и тот ее похитил, увез насильно. Это, конечно, мы проверим. Но она перед задержанием убила этого Ураева, тот был еще тепленьким, когда полиция обоих нашла. Утверждает, что оборонялась.

– Где Алена?

– Никто не знает.

– Где сейчас эта женщина?

– Отпустили. Судя по всему, она могла стать новой жертвой этого маньяка. Очень похоже на это. Но сумела его зарезать. Завтра ее допросим. Оформили ее пока, как потерпевшую. Есть и еще очень важное. Когда я днем приехал в ту квартиру с трупами, я вам тогда это не сказал, было не до того. Утром в клубе нашли в мусоре шприц с остатками тиопентала и осколки ампулы. Им обездвиживают лошадей, продается свободно в аптеках. Полагаю, Алену похитили именно из этого клуба. Ее машина так и стоит там до сих пор. И последнее – может, это немного поднимет вам настроение. Поступил, наконец, анализ спермы на бумажной салфетке, найденной рядом с кабинетом убитой женщины-сексопатолога. Вероятно, этой салфеткой обтирался преступник. Если анализ покажет совпадение ДНК на салфетке и тела найденного в лесу мужчины, значит, с «потрошителем» мы навсегда покончили, это был действительно он, и теперь мертв.

– Поздравляю. Будем надеяться, что не найдем его сперму еще рядом с другим мертвым телом, – на этот раз, Алены. Опаздываем, каждый день опаздываем. Хорошо было знать его ДНК еще утром, когда я просил вас сделать у него обыск и задержать. Тогда и Седов остался бы жив.

– Может быть, комиссар. Но, к сожалению, всему свое время. Тогда Ураев не был еще подозреваемым. Если жалеть обо всех «бы», то и вас в живых бы уже не было, и мы с вами не разговаривали. Ваша удача, что случайно вошли в другую комнату и не оказались на месте Седова. Да и в квартире совершенно случайно было так шумно из-за грозы, что каждый из вас, четверых, ничего не услышал и все напутал. Как говорится, если бы да кабы.

На этом разговор мы с Кашиным в полночь закончили, но после этого он вскоре узнал то, о чем сообщил мне только через шесть часов, рано утром. Ему позвонили дежурившие ночью сотрудники. По городской базе данных они пробили эту женщину, убившую Ураева, и выяснили, что год назад ее привлекали к ответственности за распространение наркотиков. Осуждена была условно. По данным органов надзора, известное место ее работы – клуб «Мачо-стрип». Позвонили туда – ночной клуб в эти часы, естественно, работал, – и менеджер услужливо сообщил полиции все, что о ней знал. Но знал он немного, только то, что она дружила с Ураевым, и на сцене исполняла с ним секс-танец, – это был их коронный номер, безумно заводивший публику.

Как я ни был измотан после всего, произошедшего в квартире Ураева и отделении полиции, но проснулся в пять часов утра и лежал, нервно ворочаясь, однако, не решаясь так рано будить Кашина. За ту короткую ночь я понял, что был обязан сделать, и что вполне было в моих силах. В шесть я ему позвонил.

– Извиняюсь, Петр Васильевич, что вас разбудил. Это Соколов, если вы меня не узнали. Мне нужен адрес этой свидетельницы – или как она теперь у вас называется. Как бы вы ее ни оформили, но она мне нужна.

– Опять адрес! Зачем?

– Я задам ей пару вопросов.

– Николай Иванович, вы этого, возможно, не знаете, но сообщить местонахождение свидетельницы убийства или иного фигуранта, часто бывает то же самое, что ее саму убить. Свидетелей часто не оставляют живыми, это – азбука. Я не имею права. Это строгие правила следственных процедур. Вы опять затеваете что-то нехорошее.

– Я не трону ее! Она мне нужна живой больше всех! Она провела с маньяком несколько последних его часов, она может все знать. А теперь вы сказали, что они еще и танцевали вместе!

– С утра мы ее допросим, первым делом, – не беспокойтесь об этом.

– Она наверняка запрется, и вы опоздаете, Алена будет мертва. Мы опять опоздаем!

– Что вы хотите с ней делать? Пытать? Знаете, я жду от вас теперь всякого.

– Разговаривать. Тихо и мирно.

– Ох, как вы мне надоели… Если бы вы, Николай Иванович, не были таким фартовым все то время, как мы знакомы, то я послал бы вас к черту или еще дальше – каким бы вы ни были депутатом. Но у вас есть некоторые заслуги, и поэтому мне трудно вам отказать. Ладно, ожидайте, я позвоню вам через десять минут, не спите пока. Узнаю адрес и позвоню.

Получалось какое-то «дежавю», еще вчера я точно так же ждал звонка следователя Седова с адресом Ураева. На этот раз Кашин позвонил через пять минут, сообщил мне адрес женщины и добавил:

– И еще, что не сказал вам ранее… Поскольку эта женщина, как оказалось, была хорошо знакома Ураеву, которого сама же убила, то уже ночью я выставил около ее дома охрану. Сейчас распорядился, чтобы охрана вам не помешала.

Он помолчал и очень мягко сказал:

– Николай, фарт часто кончается, и очень не вовремя, особенно при одной здоровой руке. Берегите себя. Удачи вам.

Надо было надеяться, что фарт у меня еще оставался в запасе, чтобы разыскать Алену живой. Но оружия у меня уже не было, хотя оно вряд ли могло сейчас что-нибудь изменить. Однако я порылся в ящике, откуда вынул недавно отмычки, нашел там еще и наручники – которые не раз пригодились мне, когда занимался частным сыском, – и положил их в карман. Однако без второй здоровой руки я бы не смог их ни на кого надеть против воли, но об этом тогда не думал.

Когда я приехал по тому адресу, напротив ее подъезда стояла пыльная машина с затемненными задними окнами. Я помахал здоровой рукой скучающим полицейским в машине, и набрал на домофоне подъезда номер квартиры. Очень долго я ждал ответа, наконец, сонный женский голос спросил «кто?».

– Из полиции. Следствие по вчерашнему делу.

Когда я поднялся лифтом на ее этаж, одна из дверей в коридорчике была уже приоткрыта, в щели – женское лицо. Я показал свой пропуск в Управление полиции города, – единственное свидетельство моих полномочий – и она рукой, молча, пригласила меня войти.

Это была молодая женщина в домашнем халате, лицо без косметики, и очень больное – темные синяки под глазами, шея повязана широкой косынкой. И какая-то она была вся надломленная. Конечно, ничего другого я не ожидал – она даже неплохо выглядела для женщины, которая только вчера убила знакомого ей человека, да еще партнера по танцам.

Мы прошли с ней в комнату, присели, и я сразу спросил:

– Почему вы его убили?

Вместо ответа она сразу начала тихо и безнадежно плакать. Я молчал, не понимая, как себя вести. Утешать? Изобразить строгость? В любом случае, нельзя было ей показать, что кое-что о ней знаю. Решил, что как только почувствую ее ложь, так сразу буду прижимать и давить: драгоценное время утекало.

– Как и где вы с ним встретились?

– На Невском. Я гуляла. Я там знакомлюсь с мужчинами. Это мой заработок. Не запрещено?

– Нет.

– Где он к вам подошел?

– Не помню… около Аничкова моста, кажется.

– Дальше? Рассказывайте, времени нет!

– Пригласил меня сесть в его машину, поехали…. Тут гроза началась, сильный дождь. Он куда-то заехал, во двор, что ли, остановился, – и на меня сразу полез, но как-то нехорошо, не как все мужчины… Я испугалась, стала его отталкивать, он размахнулся и ударил меня, потом еще… Пригрозил, что убьет, я испугалась, больше не сопротивлялась, но после этого он уже не лез, и повез меня куда-то…

– Нож откуда?

– Когда в лес меня привез – я нашла его случайно в бардачке. Не мой. Я от него защищалась! Он маньяк! Сначала я нож спрятала, а в лесу им ударила его.

– Вы его видели раньше?

– Никогда.

– Хватит, этого достаточно. Времени на ложь больше не осталось. Теперь слушайте меня внимательно и думайте головой. Если бы вы были жертвой, то убежали из машины сразу, как только он ушел, чтобы забрать что-то из своей квартиры, а не сидели десять минут с открытым окном, его дожидаясь. Я там тоже был – если вы меня еще не узнали – и все видел. Это я стрелял вверх перед вашей машиной, и я заметил вас на переднем сидении, согнувшуюся после моих выстрелов. Ваше окно было широко открыто. Почему вы не вылезли через него и не убежали, когда Ураев ушел?

Она молчала. Тогда я достал из кармана наручники и положил их перед ней на стол. Она испуганно проследила за моей рукой. Я уже начал выходить из себя:

– Какая ты, к лешему, жертва! Ты соучастница всех его преступлений! И никуда ты из этой комнаты без этих наручников не выйдешь. Нашлись свидетели, которые видели, как вы уводили из парка маленькую девочку. Они уже показали – это были мужчина и женщина. Тебя легко опознают. Где сейчас эта девочка? Мертвая?

– Ничего я не знаю! Я вчера защищалась! Он снял меня как проститутку на Невском, потом ударил, начал угрожать, я испугалась. Хотел меня убить!

– Разве ты не работала в клубе «Мачо-стрип»? Не разыгрывала с ним секс на сцене? Сколько времени ты его знаешь?

– Я вчера защищалась от него… я ни в чем не виновата.

– Вчера в вашем клубе нашли разбитую ампулу и шприц с остатками препарата, которым обездвиживают, усыпляют и даже убивают. И вчера же женщина, которая была в зале, исчезла. Ее до сих пор не могут найти. Возможно, она уже мертва. Но, может, еще нет. И ты можешь ее спасти. Скажи все, что знаешь, искупи вину, тебе это зачтется! Где та женщина?

Она молчала, упершись взглядом в блестящие наручники, лежавшие на столе. Молчал и я, приходя в себя, потом много спокойнее продолжил:

– Расскажу тебе, что я буду делать. Сначала надену на тебя эти наручники. Их снимут потом с тебя только за решеткой, – я протянул руку и побрякал их цепочкой. – После этого я позвоню следователям, они сюда приедут и сделают в этой квартире обыск. Заодно снимут с тебя отпечатки пальцев и возьмут анализ крови. Вы с Ураевым давно знакомы, повсюду наследили, и наверняка повязаны преступлениями. На свободу после этого ты не выйдешь. Если сама не убивала, – что еще надо доказать! – то за похищение, содействие, укрывательство и прочее – десятка, не меньше. Но когда найдут ту женщину, которую вы похитили из клуба, и если она окажется мертва, то, обещаю тебе, – это будет для тебя пожизненное, я сам это потребую в суде. А женщину эту рано или поздно найдут. Всех их когда-нибудь находят, но слишком поздно.

Она молчала, пауза затянулась, я встал и поднял со стола наручники, и они снова зазвенели. Если бы она сейчас оказала сопротивление, то одной рукой я с ней бы не справился. Вдруг она, не отрывая глаз от наручников в моей руке и, возможно, испугавшись их, откинулась на спинку стула.

– Что мне делать? Что!

– Сказать скорее, где эта женщина? Она жива?

– Не знаю.

– Где она?

– Что мне за это будет?

– Она жива, спрашиваю?

– Не знаю. Она в подвале…

Я перегнулся через стол, схватил ее за плечо и тряхнул.

– Куда ехать? Где она?

– Я покажу…

Когда мы сели в машину, и она сказала, куда ехать, я вынул свой телефон. Кашин мне сразу ответил.

– Еду с подозреваемой на ее дачу, – сказал я ему и назвал адрес. – Она говорит, что жертва там. Пришлите скорую. Если Алена чудом жива, то это будет нужно. Я выезжаю, для телефона здоровой руки нет, на звонки не отвечу.

Сначала мы ехали молча. Впервые со вчерашнего вечера у меня затеплилась слабая надежда. Но что Алена могла сейчас делать на той даче? Или она уже ничего не могла там делать? Вероятнее было второе. Поэтому допрашивать эту женщину или разговаривать с ней мне было тягостно, все станет ясно само и очень скоро. Единственное, что я еще спросил ее:

– Как она там оказалась?

– Я не знаю. Он без меня это сделал. Я ни в чем не виновата. Я ее предупреждала!

– Алену предупреждала? Эту женщину? Ты с ней разговаривала? Когда?

– В самом конце, когда все расходились. Я подошла к ней и сказала, что он убьет ее, чтобы не разговаривала ни с кем… Я не виновата.

Мне больше не хотелось в этом разбираться. Что бы она сейчас ни рассказала мне, это уже не могло помочь Алене, и скоро всем этим займутся следователи. В дороге она продолжала расспрашивать меня о послаблении для нее за помощь следствию, но я даже думать об этом не мог, пока не увижу Алену. Ответил коротко – напишешь чистосердечное, тогда я подтвержу сотрудничество. Хотел еще добавить – если только она окажется жива, – но не стал.

Ехать было недалеко, через час свернули с асфальта на гравийный проселок, потом в ворота садоводства, и остановились в дальнем углу, на границе с тощим болотистым лесом. Я оставил машину за воротами, и мы вошли в калитку. Неухоженный участок, заросший бурьяном, бедный дачный домик, сколоченный из старых ящиков. Утренние сумерки и полная тишина настраивали на самое худшее.

На крыльцо подозреваемая поднялась первой, мы прошли через сени, она открыла дверь в комнату и сразу остановилась. Я распахнул деверь шире, и она, молча, указала рукой под стол. Сначала я ее не понял, но потом увидал под столом люк в подвал, и сразу крикнул, не открывая его:

– Алена! Ты здесь?

Никто не ответил. Я отпихнул стол и поднял люк.

– Алена! – крикнул я снова, уже в открытый подвал.

Вглядываясь в сырую и холодную темноту, я кое-как с одной рукой сумел спуститься вниз. Ногами почувствовал мягкое тряпье, присел и начал осторожно его ворошить. Рука скоро наткнулась на влажную кожу человеческого тела. Я ощупал – маленькое неподвижное тельце. Я отбросил тряпки, укрывавшие сверху, и приподнял его. Это была меленькая девочка, лет пяти, холодная и влажная. Но когда я поднимал ее вверх из подвала, тельце ее гнулось, не окоченело от сырости и холода, и мне показалось, что она была жива. Я окликнул подозреваемую, и она приняла девочку сверху, потом вложила мне в руку тусклый фонарик. Я осветил им подвал и кучу тряпья под собой. Вокруг валялись ржавые ведра и старая корзина с остатками гнилой картошки. Я отбросил ворох тряпья и увидал под ним Алену.

Она лежала на боку, согнувшись, с протянутыми вперед руками. Наверное, они лежали с девочкой в обнимку, так согревались и поддерживали друг дружку. Я поднял Алену и, с трудом управляясь одной рукой, бережно просунул ее вверх, в люк. Она было холодной, и я не мог решиться сделать заключение – жива ли она. Быть может, врачи смогут еще вернуть ее к жизни. Одной рукой мне было трудно поднять ее через узкий люк, но я не хотел звать на помощь ту женщину, и все-таки сам справился, поднял и положил ее рядом на пол. Глаза у нее были закрыты, дыхания на губах я не сумел ощутить. В это время снаружи, за распахнутыми дверями, уже были слышны подъехавшие машины и голоса. Я обернулся и посмотрел на подозреваемую. Она сидела в кресле, обнимая неподвижную и немую девочку, и беззвучно плакала.

Я успел еще поднять и положить Алену на кровать, как в комнате появились оперативники. Никого из них я не знал, но, по-видимому, Кашин подробно им объяснил, кого они могут тут встретить, вопросов ко мне почти не было, и вынутое оружие они убрали. Когда я начал объяснять обстановку, в дом вошли медики, тут стало очень тесно, и я вышел во двор. По правде говоря, я просто не хотел сразу услышать от медиков, что Алена мертва. Поэтому я даже отошел дальше от крыльца. Когда их вынесли обоих, я пошел рядом, и только когда захлопнулись двери машины, уже в окно отъезжающей «Скорой помощи», спросил медика:

– Они живы?

– Девочка. Женщину будем в машине реанимировать.

Они уехали, и я вернулся к дому. Оперативники еще были внутри, но подозреваемая сидела на ступени крыльца, закрыв лицо руками, и вздрагивала. Услыхав мои шаги, она оторвала руки от лица и срывающимся голосом спросила?

– Они умерли?

– Не знаю, – ответил я и остановился рядом с ней.

Вдруг она бросилась на землю передо мной, начала опять рыдать, царапать себе лицо ногтями, потом ее голос сорвался на крик, и она стала кататься по грязи. Я увидал на ее лице царапины и кровь, это надо было как-то остановить, унять бившуюся в истерике женщину – нельзя было на это смотреть и оставаться спокойным. Я нагнулся над ней, попытался здоровой рукой ее удержать, но ничего не удавалось. Как-то машинально я сунул руку в карман и вытащил наручники. Цепочка резко звякнула, и вдруг женщина, услыхав знакомый ей звук, замерла, оторвала от своего расцарапанного лица пальцы, и, глядя на наручники, будто в мольбе, протянула ко мне обе руки.

– Оденьте их на меня. Оденьте! Я их давно заслужила!

Я защелкнул наручники на ее руках, поднял женщину с земли и усадил на ступени крыльца. Она сидела и прижимала наручники к груди, как некую ценность, как избавление, как надежду на прощение. Я встал рядом, она подняла ко мне голову и очень тихо, как будто оправдываясь, сказала:

– Я любила его. Я ничего не могла поделать… Я любила. Простите меня…

Оставаться мне здесь было уже незачем, и я уехал бы сразу, но задерживался только потому, что оперативники были заняты в доме, а оставлять эту женщину одну было нельзя. Но вскоре к даче подъехала еще одна полицейская машина, с криминалистами, и с ними был Кашин.

Осмотрев место преступления и подождав, когда криминалисты приступят к работе, Кашин подошел ко мне. Пожав руки, мы несколько секунд молчали и напряженно глядели друг на друга. Потом он сказал:

– За Алену врачи борются. Я все знаю, им звонил.

Я покивал головой. Потом он улыбнулся:

– А вы очень и очень фартовый, комиссар…

Я еще раз покивал головой. Кашин отошел от меня, обошел кругом дом, вернулся к крыльцу и остановился около подозреваемой. Она теперь сидела совершенно спокойно и безразлично наблюдала за происходящим. Кашин внимательно рассмотрел ее расцарапанное лицо, синяки под глазами, сбившуюся косынку на шее и тихо сказал ей:

– Красавица, у тебя на огороде наверняка закопаны где-нибудь другие человеческие тела. Ты нам покажи – где. И тебе это зачтется, и нам будет проще.

Неожиданно для меня, та с готовностью и даже как будто с облегчением, подняла обе руки, скованные моими наручниками, вытянула один палец и показала на что-то у забора в углу участка. Я не стал дожидаться этих раскопок. Меня уже мутило от распотрошенных, переломанных и зарезанных человеческих тел, которыми мне пришлось заниматься последние недели. Не прощаясь ни с кем, я сел в свою машину и уехал.

29. Перед отъездом

Девочка пришла в сознание и ожила первой, Алена тоже чудом выкарабкалась. Кроме переохлаждения у нее была интоксикация с нарушением процессов в тканях и длительная кома. Посетителей к ней долго не пускали, и только следователи много позже сумели осторожно ее расспросить. От Кашина я узнал, что с ней случилось. По-видимому, она и спасла эту девочку, сидевшую до этого несколько суток в холодном и сыром подвале. Когда Алена очнулась ночью и в темноте ощупала руками ворох тряпок, что были вокруг нее, она нашла рядом с собой безжизненное тельце этой девочки. В полубессознательном состоянии, в каком находилась, она все-таки почувствовала, что та жива, обняла ее и грела, пока опять не впала в кому из-за холода и тяжелого отравления.

Утром следующего дня после освобождения обоих из подвала, ничего еще не зная об их состоянии, я позвонил в справочную клинической больницы скорой помощи, куда их обоих отвезли, назвал фамилию Алены и с содроганием ждал ответ.

– Состояние удовлетворительное.

– Жива? Вы не ошиблись, это точно? Можно ее навестить?

– К сожалению, в реанимации посещений нет. В настоящее время состояние удовлетворительное.

Для меня это была самая счастливая новость за все время, что я стал депутатом и начал помогать, чем мог, полиции и следователям. Я не знал ни имени, ни фамилии маленькой девочки, но объяснил, что я работаю с полицией, рассказал, когда девочка к ним поступила, и в каком состоянии. Меня попросили ждать, соединение дважды переключали, тогда я ждал еще, наконец, услыхал тот же голос:

– С девочкой все хорошо, играет с новой куклой, с ней сейчас мама.

После этого я долго сидел и ничем не мог заниматься, просто тихо сидел. Слишком хорошо все закончилось. Я думал тогда, что так никогда даже не бывает, или бывает очень и очень редко. Мне действительно сопутствовал фарт. Ведь я был жив, и более-менее здоров, как и две последние жертвы маньяка, злодеи наказаны, потери трагичны, но минимальны. Как это редко случается…

У меня оставалось последнее из начатых дел, которое ждало той или иной развязки. Готовый теперь к негативу, который неизбежно следует за счастьем и удачей, я вынул свой телефон и набрал номер телефона человека, который позвонил мне после прямого телевизионного эфира и предложил помощь. На удивление, тот сразу ответил.

– Доброе утро. Я – Соколов, вы мне звонили после прямого эфира на телевидении. Как я тогда понял, вы хотели мне помочь. Если да, то у меня к вам просьба опознать по фото одного человека. Возможно, вы были с ним знакомы.

От былого возбуждения, которое почувствовал в первый раз у этого человека, не было и следа. Мне показалось, что он даже слегка испугался. Но договорились встретиться в обеденный перерыв у проходной его завода на Выборгской стороне.

Встретились, познакомились, потом я достал свой телефон. Одного взгляда на фотографии, которые я сделал с физиономии трупа в балаклаве в квартире Ураева, было ему достаточно.

– Да это Пашка Карпов. Давно его не видел… Постарел. Он тут что… мертвый что ли?

– Мертвый. Нашли в квартире. Кто он?

– Работал с нами. Оперативником тоже был. За что его так?

– Разбираемся с этим. Чужая квартира, еще и второй труп там был.

– Жалко… работали вместе. Но только ничего я больше не знаю об этом. Не видал его давно, не встречались, не общались.

– Я не об убийстве в этой квартире хотел с вами говорить. Хочу знать, что было пятнадцать лет назад, когда вы со Смольниковым работали.

– Откуда мне это знать? Я ни причем, меня тогда не привлекали, опрашивали только по тем делам, которые вас интересуют… И этот Карпов на суде тогда сидел, как свидетель… Вы же сами о них тогда писали, про «оборотней» этих, вам лучше знать!

– Писал. Хочу написать еще. Материал собираю, потому что дело хочу возобновить, Смольникова наказать. Скажите, какие у этого Карпова отношения были с начальником – со Смольниковым, я имею в виду?

– Какие-какие … дружеские. Как у всех.

– Подробнее нельзя?

– Знаете, я сейчас подумал… не буду, пожалуй, больше сор из избы выносить. Дело давнее, да что-то не заканчивается. А потом меня, как Пашку, сфотографируют, мертвого… Вы уж меня извините, но у меня дети, внуки… И мой обеденный перерыв заканчивается, мне еще поесть надо. Извините.

Так я узнал тогда очень немногое, но зато самое главное, и неожиданно легко. В конце дня я позвонил Кашину:

– Добрый день, это Соколов. Я завтра уезжаю, и хотел бы с вами встретиться напоследок. Совсем ненадолго.

– Приезжайте.

– Это по личному делу, Петр Васильевич. Лучше я вас после работы где-нибудь перехвачу. Если вы через Троицкий мост после работы ездите, то можно в мороженице около Петропавловки.

– Хорошо, если вам так удобнее.

Я приехал туда первым и заказал себе порцию мороженого. Приехав, Кашин сказал, что его ждут к обеду, и попросил официантку принести себе только бутылку холодной воды.

– Петр Васильевич, я вас задержу только на десять минут. Скажите, уже опознали труп, найденный в квартире Ураева?

– Нет еще. Опаздывают криминалисты.

– Я вам тогда скажу, кто это был. Паша Карпов. Оперативник из отдела Смольникова пятнадцать лет назад, один из тех питерских «оборотней», которых не смогли осудить, но проходивших по тем делам как свидетели. Один из немногих, кто избежал наказания и даже подозрения. Как и сам их начальник Смольников, кстати. И еще любопытное… Тот «оборотень», к которому я ездил в вологодскую колонию, тоже упоминал об этом Паше Карпове. Они вместе тогда убрали нескольких свидетелей своих дел. По приказу того же Смольникова.

– Кто его опознал?

– Об этом чуть позже. Спрошу вас последнее. Как вы понимаете наличие фотографий, найденных при этом мертвом теле в балаклаве?

– Каких фотографий? В описи ничего об этом нет.

Такого я не ожидал. Все оказалось много хуже с правопорядком в местной полиции.

– Тогда у вас в отделении полно крыс, майор. Я оставался в квартире наедине с этим трупом не больше десяти минут до приезда наряда. И получается, я знаю о нем много больше, чем ваша бригада.

Я вынул свой телефон, нашел фотографии, сделанные мной в той квартире, и начал их показывать Кашину.

– Это мои снимки фотографий, которые я нашел у него. Они здесь лежат на груди убитого Карпова. Я их вынул у него из внутреннего кармана. Здесь мелко, но достаточно четко. Узнаете?

– Это вы? Очень похож, особенно на этой, – Кашин помолчал. – Я вам, конечно, верю, Николай Иванович, но… Кому потребовалось вас убивать?

– Вы, наверное, смотрели по телевизору открытый эфир с заседания нашей комиссии? Слышали нашу перепалку со Смольниковым? Так вот, перед предстоящим утверждением на высшую полицейскую должность города, это было нужно только ему. Он – единственное заинтересованное лицо. Он знает, что я не допущу его утверждения Заксобранием в этой должности.

– А больше никому вы дорогу не перебегали, жить не мешали? Хорошо, допустим такое. Но как он узнал, что вы будете в той квартире в это самое время? Даже я не знал, никто не знал. Вы сами-то, полагаю, туда «по настроению» поехали.

– В вашей крысиной норе мой телефон после открытого эфира поставили на прослушку – вы сами меня об этом предупредили еще в больнице. Не забыли? А когда тем утром в клубе «Мачо-стрип» я у всех начал требовать адрес Ураева – у официанток, уборщицы, у менеджера клуба – причем заметьте, по телефону, который был «на прослушке», – требовал даже от вас лично, ваша крыса, среагировала. Когда через полчаса я из своего дома дозвонился еще и до Седова, и тот пообещал через час узнать и сказать мне адрес Ураева, это решило дело. Тогда новый «оборотень», который завелся среди вас, прямо или через кого-то другого, сразу послал туда киллера Пашу Карпова.

– Зачем им такой путанный детективный сюжет? Могли покончить с вами проще, в подъезде вашего дома, в любое удобное для них время.

– Могли. Но мой визит туда в отсутствие хозяина квартиры стал неожиданным подарком Смольникову. Я, народный депутат, взломал чужую квартиру собственными отмычками, и вскоре найден там убитым. Шахматная доска перевернута – я злодей и преступник, а он оклеветанный герой и защитник всех петербуржцев. Тогда наш скандальный прямой эфир забывается или отвергается телезрителями со справедливым гневом, весь город на его стороне, и Смольников становится начальником полиции Петербурга.

– Как это сложно… И не очень правдоподобно.

– Даже еще сложнее и путаней, чем на первый взгляд. Да так, что могло обернуться совсем иначе и даже наоборот. Что и случилось, в конечном счете. Но Смольников был готов ко всему, только чтобы нейтрализовать меня. Я действительно туда явился, но не один, как они предполагали. Если бы Седов с самого начала сказал, что поедет со мной, то ничего этого не произошло, киллер встретил бы меня одного в более удобном для него месте. Решило все то, что Седов тогда был очень занят, однако адрес пообещал узнать и сказать мне, но только, через час – полтора. Этого времени хватило, чтобы устроить на меня засаду в той квартире. Конечно, могло все случиться иначе. Если бы Седов не сказал мне потом адреса Ураева, или я не стал бы дожидаться, когда он освободится, тогда бы я сразу поехал со своим полицейским пропуском к тому менеджеру клуба, который мне сначала отказал, и тот бы сказал мне адрес. Но тогда все случилось бы в квартире не через час, а чуть позже. Туда первыми приехали бы не я с Седовым, а этот Ураев, и киллер бы зарезал его. Но все-таки вероятнее, что Ураев бы убил киллера, потому что был сильнее, моложе, ко всему готов и отчаян. Я уверен в этом, потому что сам боролся с ним за свою жизнь. Сейчас бы он уже танцевал заграницей, потрошил новых женщин и радовался жизни. Гроза и шум дождя в квартире спутали всем планы. У одних они отняли жизнь, другим ее оставили. Вы хорошо знаете, майор, только случай часто решает, жить или умереть. На этот раз фишки выпали, на редкость, удачно. И для меня, и для возмездия Ураеву.

– Вы хотите, чтобы я возбудил дело против своего начальника? По делам пятнадцатилетней давности? Разве так бывает? Что-то новенькое. Если у нас тут действительно завелась крыса, как вы говорите, то Смольников будет знать обо всем первым. К тому же, я не слышал от вас ни одного доказательства его виновности. Ни в подготовке покушения, якобы на вас, ни, тем более, о его пятнадцатилетнем сомнительном криминальном прошлом. Сам я в то время еще не работал в правоохранительной системе – чтобы вы это знали на всякий случай, если у вас есть сомнения даже относительно меня.

– Петр Васильевич, в живых остались свидетели, от них я все и узнал. Надо только захотеть восстановить справедливость и законность. Или укрепить. Как вы знаете, меня к вам для этого и направили. А эту крысу вам все равно надо искать – или она вам не мешает? Решать вам, конечно.

– Не знаю, не знаю…

– Я завтра утром уезжаю, и сейчас хочу понять только одно – вы со мной, или нет?

Кашин молча пожал плечами. Я не был этим удивлен, но как последний довод, еще добавил:

– Позавчера он меня пытался убить. Вы не считаете это преступлением?

Кашин продолжал молчать. Тогда я поднял руку, чтобы меня заметила официантка, и рассчитался с ней. На прощание я ему сказал:

– Через несколько дней я все подробно напишу и передам это в ФСБ. А пока совет – ищите у себя крыс и новых «оборотней». И тех и других у вас разведется, с утверждением Смольникова в городские начальники, еще больше, чем пятнадцать лет назад. Всего хорошего, извините, что задержал.

На следующий день я уезжал из города. У депутатов начались каникулы, все уже разъехались, но мне, со сломанной рукой, пришлось отменить дальнюю поездку на Ладогу к своей лодке, поэтому я собрался на несколько дней на дачу к товарищу, который меня давно приглашал. Перед отъездом я присел, вынул телефон и позвонил в секретариат исполняющего обязанности начальника полиции города полковника Смольникова. Ответившей мне секретарше я сразу пояснил: