Солнечное затмение

– Что-то затих, – сказал Саша Панчишин справа от меня. – Наши друзья тоже что-то молчат. Давай наверх, Фил! Вместе!

Только мы высунулись, как нас приземлила пулемётная очередь, также как и Рембовского слева от меня – я стал распознавать вокруг себя лица. У Андрея, как у единственного из нас гранатомётчика, был АКС, автомат со складывающимся прикладом.

Но вот один за другим последовали два подряд выстрела из гранатомёта со стороны расположения бойцов из внутренних войск и два их разрыва где-то в доме. Сразу же последовал шквальный автоматный огонь от наших товарищей, а у нас слева я услышал голос Вити Баркова:

– Попали! Попали, товарищ старший лейтенант! – пробасил он. – Вэвэшники подбили пулемёт!

Я осторожно высунулся и увидел, что собачья конура расположена всё так же входом к нам, но правая её стенка пробита и разодранные клочья загнуты внутрь будки вместе с пулемётом, зловещий раструб которого безвольно смотрит сейчас влево от нас. Сейчас понятно, что он уже не выстрелит. Однако из самого жерла конуры, из её темноты, вновь раздались выстрелы, на этот раз автоматные. По их хаотичной частоте можно предположить, что это уже отстреливание перед бегством. Только куда они собирались бежать?

– Ну, это уже совсем! – проворчал Валиев и скомандовал. – Все вниз!

Мы вновь спустились на полметра пониже, Валиев снизу по склону подполз ко мне и обратился к Рембовскому:

– Гранатомётчик! Готов?

– Так точно! – фальцетом пропел Андрей Рембовский.

– Значится так! – начал командир. – Рембовский, ты на левый фланг, остальные – покучнéе ко мне, по команде высовываемся, открываем огонь. Рембовский, твой выход через несколько секунд после нас, не затягивай. Вопросы есть? Нет! Рассредоточились!

– Готовы? Вперёд! – скомандовал Валиев.

Мы вышли на линию огня и открыли шквальный огонь по дому и пулемётной точке. Прошло секунд десять, и кто-то из нас уже расстрелял весь магазин, но выстрела из гранатомёта так и не было.

– Что там это туловище делает? – начал возмущаться Олег Барков. – Эй, Рембо грёбаный (именно так, через «е», проговорил он прозвище гранатомётчика), стреляй, да…

Не успел он закончить, как раздался выстрел, который попал в самое жерло пулемётной точки, в её нутро, отчего конура подскочила и задымилась.

– Ну, наконец-то. Что так долго? – всё ещё ворчал Барков.

– Отличный выстрел, товарищ Рембо! – похвалил Валиев, назвав гранатомётчика по прозвищу так же, через «е», а не через «э».

Слева от нас взметнулась зелёная ракета.

– Что они хотят, товарищ старший лейтенант? – спросил Саша Бодров.

– Посмотрим, – тихо сказал Валиев. – Думаю, что пойдут сейчас.

Так и есть – не успел наш командир сказать это, как пулемётчик, тот самый, перевалил через вершину холма и осторожно пошёл вперёд с пулемётом наперевес. За ним тотчас последовали остальные. Перелезли через забор в домовладение, наверное – правильно, ведь на калитке могла быть растяжка, и в первую очередь подбежали к этой таинственной собачьей конуре, посмотрели, бросили внутрь ещё пару гранат, как будто до этого ей мало было, и через несколько секунд после разрывов полезли вниз. Спустился один, второй, третий, кажется, что это некое подземелье, а не собачья конура. Пулемётчик, тем временем, повернулся к нам и поприветствовал нас, подняв руки, в одной из которых был тяжёлый пулемёт, и победно ими потрясая. На нём была каска-сфера, как шлем космонавта, какой есть только во внутренних войсках, грудь перемотана крест-накрест пулемётными лентами, патроны в которой поблёскивают на солнце; в наплечниках и наколенниках, а вместо ботинок или сапог он носил кроссовки. Всё это одеяние придавало ему немного комичный вид: удивительно, как такой могучий торс с огромной головой покоится на тоненьких ножках, как на иголках. Он что-то кричал, но что, разобрать было нельзя.

– Не высовываться! – процедил Валиев.

– Товарищ старший лейтенант, вы видите! – спросил Саня Панчишин. – Что там такое? Они один за другим лезут туда и пропадают!

Пулемётчик усердно махал нам руками, а мы просто лежали и смотрели на него. Наконец, ему надоело это занятие, и он тоже пошёл вниз. В то же время некоторые бойцы зашли в дом и там внутри слышались автоматные очереди, но, скорее всего, это были выстрелы для проформы.

Сейчас действительно можно было передохнуть.

– Никуда не уходить, с мест не вставать! – ответил Валиев. – Пойду за Савчуком.

Савчук издали выглядел каким-то потерянным, а я только сейчас вспомнил о его существовании. Валиев разговаривал с кем-то по радиостанции, а потом, позвав Глеба, быстро стал подниматься к нам.

– Внимание, юноши! – обратился он к нам. – Перегруппируемся: идём за мной в том же порядке, что и шли сюда. Внимание и ещё раз внимание – наблюдение во все стороны.

Мы обогнули этот зловещий дом так, чтобы нас не было из него видно и только потом зашли в село, направляясь в ту же сторону, что и отступавшие боевики, и преследовавшие их бойцы внутренних войск. Небо вновь затягивало тучами.

XX

Так мы кружили по окраине села и при приближении к горному массиву, на котором располагались Чабанмахи, повернули назад, сразу за известным уже нам домом взяли резко вправо и вверх, туда, откуда наступали наши товарищи из внутренних войск. Улицы были пусты, дома заброшены, с пробоинами от снарядов, кое-где на улице валялись предметы бытовой мебели, одежды. Ещё через полчаса продвижения мы вышли, видимо, на одну из центральных улиц села, а здесь было уже настоящее столпотворение военнослужащих внутренних войск и скопление боевой техники: бронетранспортёры, боевые машины десанта, люди – все снуют туда-сюда, как муравьи, стоят шум, гам, одно-, двух- и трёхэтажный мат, но здесь спокойно, потому что кругом только наши.

Валиев также идёт первым, переговариваясь с кем-то по рации, и вдруг среди боевой техники мы увидели наши боевые машины, точнее, они должны были быть нашими, но что они могли здесь делать? Механик-водитель Константин Левин сидит на ребристом листе своей БРМ и разговаривает с кем-то из военнослужащих внутренних войск – точно, наши! Машины стоят друг за другом в колонну вдоль невысокого, но обязательно каменного забора очередного домовладения.

– Вы что здесь делаете, парни? – спросил явно обрадованный Олег Барков.

– Вас спасать приехали! – не замедлил ответить Игорь Авдеев.

– Нас-то спасать пока не стоит – мы сами кого хочешь спасём, – продолжал улыбаться Олег. – А то, что приехали – хорошо, хоть не пешком домой пойдём.

Подошёл Валиев, забрал с собою Панчишина и Бодрова и куда-то с ними ушёл, приказал далеко не расходиться и разрешил нам покурить. Всё это время мы не курили, а я даже и не заметил – курить совершенно не хочется, пока об этом не вспомнишь, а сейчас вспомнил и захотелось. Я устроился на башне нашей БМП и впервые за несколько часов вздохнул спокойно. Сейчас, правда, переживаю какое-то непонятное чувство, прежде мною не испытанное: я одновременно и трепещу неприятно от того, что было, и ликую от того, что всё хорошо закончилось, но дышать полною грудью до сих пор не могу. Пытаюсь зажечь спичку – руки трясутся. Наконец, справился, закурил. Головокружение и даже какое-то отупение от никотина, из которого меня вывел Слава Мохов.

– Эй, Фил! Ты что грустишь? – спросил он, взгромоздившись на броню рядом со мною, и протянул мне огромную грушу, как и те, которые мы видели в диком саду у дороги.

Вячеслав Мохов – мой ровесник, родом из Пензы, среднего роста, худощав, но жилист, невероятно силён для своей небольшой комплекции и очень ловок, что не раз показывал на тактических занятиях в воинской части. Слава вёл себя довольно развязно и дерзко со всеми, с кем говорил, даже со старослужащими, когда они ещё служили, но это была такая не нарочитая дерзость, а некая привычка, как будто там, где он жил, все так себя вели, и он просто привык к такой манере общения. Сам он говорил, что до армии у него были какие-то наполовину криминальные делишки, и это было неудивительно, а я ещё подумал, что если бы он жил в моих родных Набережных Челнах, то обязательно бы состоял в какой-нибудь группировке. Я так и не мог понять его истинную натуру. Он мог быть добрым, компанейским человеком, всегда щедрым – никогда и ни для кого ничего не жалел, независимо от того, был ли одаряемый ему близок или нет. Порою же он мог быть откровенно злым, жестоким, и я до сих пор не понимаю, как могли одновременно сосуществовать в нём такие черты характера. При всём этом Слава попадал в смешные ситуации, иногда и не по своей воле. У него была особенность – он разговаривал во сне. Я и до него знавал множество людей, во сне разговаривавших, но если те, кого я знал, произносили во сне нечленораздельную чушь или какие-то обрывки фраз, то Слава проговаривал целые предложения, и каждое предложение по смыслу логично следовало за другим – это было удивительно! Однажды в части, совсем недавно, каких-то два-три месяца назад, я проснулся за час до подъёма и просто лежал, наслаждаясь солнечным утром, чем-то оно мне в тот день напомнило утро в пионерском лагере,  где я так же иногда просыпался до подъёма. В тот день ответственным офицером по батальону был наш начальник штаба майор Бондарь, бывший танкист, не разведчик, за что его не любили многие офицеры. Мы же, солдаты, его откровенно ненавидели за его чрезмерную уставщину, придирки, непрестанную матерщину, которую он пускал в ход каждый раз, когда открывал рот. Над этим мы уже просто смеялись. И вот случилось так, что в это утро ответственный по батальону зашёл в казарму в тот момент, когда Слава заговорил. Он с кем-то разговаривал по поводу увольнения на выходные, которого ему, естественно, никто давать не собирался – в увольнения нас не отпускали. В это время было слышно, как дежурный по роте, им был в тот день Витя Добров, сказал: «Никак нет, все спят!». Майор Бондарь не поверил и я услышал, как мягкими шагами он идёт в расположение, а сзади, чуть более тяжело, может быть даже нарочито тяжело, идёт Витя Добров. Слава же со своим собеседником перешёл на повышенный тон: «Да что ты говоришь?! И что мне твой Бондарь сделает?», потом что-то неразборчиво и уже после перешёл на ругательства: «Чудовище!», через некоторое время: «Козлина!». Кровать Славы располагалась первой от коридора, именуемого взлёткой, а я был от него через две кровати вглубь расположения, отвернулся, накрылся подушкой и смеялся про себя навзрыд, пытался воспроизвести непроизвольный кашель и чувствовал, что начальник штаба уже здесь, видит этот моноспектакль. Майор Бондарь, видимо, убедился, что Слава действительно спит и не нашёл ничего лучшего, как спросить Доброва: «Дежурный, почему у вас люди во сне разговаривают?». Дежурный предсказуемо ничего не ответил, и Бондарь был вынужден ретироваться, не применив в этот раз никаких санкций.

– Спасибо! – ответил я. – Не грущу – просто пока не могу прийти в себя.

– Что, страшно было? – как всегда вальяжно спросил он.

– Да, было, – согласился я. – Не то слово, как страшно было. Тебе разве нет?

– А мне – нет, – сказал он немного даже презрительно.

Я молча ел грушу и пытался понять, бравада это или нет, действительно ли ему наплевать на свою жизнь, или он лишь старается показать деланное пренебрежение к ней.

– Жить надо весело, Фил, – решил продолжить он поучительно. – И умирать тоже весело.

– Не рано ли собрался умирать? – спросил я, проглатывая буквально тающие во рту куски груши.

– Я вообще пока не собираюсь умирать, – ответил он, улыбаясь и снимая снайперскую винтовку с плеча. – Хочу пожить, Родине послужить. Я сегодня держал на прицеле этих хануриков, тех, кто отступал, – мог бы их всех перестрелять, одного за другим, но открывать огонь команды не было. Потом вдруг командир сам стал стрелять – где логика?

– Мы же видели, откуда стреляют, а вэвэшники – нет, наверное, поэтому, – сказал я очевидную, казалось, идею и выбросил на дорогу огрызок груши, который, я заметил краем глаза, попал под начищенные берцы какому-то очередному проходящему мимо военному. Я не придал этому значения, но так же краем глаза заметил, что берцы остановились и смотрят на меня. Слава тем временем стоял на броне и рассматривал село в прицел своей снайперской винтовки. Сделав лицо понаглее, я повернулся и уже приготовился сказать что-то вроде: «Ну что такое? Я же не попал в тебя – иди дальше!», я обомлел и у меня просто челюсть отвисла – передо мною стоял генерал-лейтенант. Он был одет в такую же горку, как и мы, только с зелёным оттенком, а две его огромные звезды на каждом из погонов были вышиты тёмной зелёной нитью, отчего не блестели и издали никак не выдавали в его владельце высокопоставленного офицера. Генерал сурово смотрел на меня, видимо, подбирая нужные слова для того чтобы отчитать меня. Скорее всего, он был из внутренних войск, ведь здесь, в этой части села, из армейцев были, вроде бы, только мы. Я вспыхнул, покраснел, как рак, от стыда и невольно отвернул взгляд, даже не извинившись и приготовившись к самому плохому. Но вот через пару секунд с облегчением заметил, что берцы повернулись и последовали туда, куда они направлялись первоначально.

– Что этот генерал тебя так рассматривал? – Слава, наконец, оторвался от прицела.

– Да я ему огрызок бросил под ноги, – сообщил я. – Случайно.

– Ха, вот ты олень! – ответил со смехом мой товарищ. – Ладно, хоть в голову ему не попал. Ты, кстати, заметил, что генерал какой-то слишком молодой?

– Да, заметил, только подумать об этом не успел.

– Ему лет тридцать пять – сорок, – предположил Слава. – Молодой совсем. Вот, смотри, ещё один встретился.

Мы увидели, как в нашем направлении двигался кто-то из наших, мы это заметили, потому что он был одет в горку, но непонятно было кто именно, потому что этот кто-то нёс у себя на спине огромное мягкое кресло и сейчас он чуть не налетел на ещё не успевшего отойти от нас генерал-лейтенанта. Трудно было понять, о чём они говорили, но видно было, генерал говорил тихо, а Саша Ливанов, ибо это был именно он, не поднимая головы, что-то очень резко ответил ему и пошёл дальше. Генерал в пол-оборота гневно и одновременно удивлённо смотрел на уходящего Ливанова, но не остановил его.

– Эй, Саня, куда ты эту бандуру несёшь? – спросил Слава, когда Ливанов поравнялся с нами.

– С собой, куда же ещё? – удивился Саша, снимая свою ношу. – Сидеть будем в палатке или на улице.

– А что тебе генерал сказал?

– Какой генерал?

– Которого ты только что встретил, – уточнил Слава со смехом.

– Это генерал???

– Да! – радовался Слава. – Вот ещё один дурачок нашёлся. Ха!

– Он меня спросил: «Куда ты это несёшь, сынок?», я ответил, что с собою – что такого-то? – как будто оправдывался Саша Ливанов.

– Я не могу, – смеялся Слава. – Клоуны! Один грушей зарядил в генерала, другой его послал подальше!

– Да иди ты! – бросил ему Саша Ливанов и отошёл от нас.

– А над чем ты смеялся? – спросил я Славу Мохова. – Ржал как конь?

– Это когда? – видимо не сразу понял мой товарищ, потому что опять смотрел в прицел своей снайперской винтовки.

– Тогда, – многозначительно сказал я. – Во время боя. Когда в нас пулемёт из собачьей будки начал палить и Олег хотел прикладом пробить Лаврову по голове.

– А-а-а, – протянул он и, оторвавшись от прицела, опять засмеялся. – Это Илюха сказал, что тоже хочет научить своего пса стрелять из пулемёта!

Я даже не думал, что будет так смешно и импульсивно рассмеялся. Было бы мне смешно, если бы я услышал это там?

– Я, между прочим, тут вот… кое-что увидел, – сказал Слава достаточно серьёзно, что на него было непохоже. – Смотри.

Он протянул мне свою снайперскую винтовку и показал, куда смотреть. В оптический прицел я увидел, как в селении, ниже нас, у одного из домовладений стоит фура вместимостью тонн на пятнадцать и в эту фуру наши люди, а судя по форме, это были омоновцы, сносят имущество, мебель из покинутых местными жителями домов: какие-то тумбочки, мягкие кресла, серванты, телевизоры – наверное, цветные – какой смысл брать чёрно-белые?, ковры, скатанные в рулоны – всё это люди загружают в ненасытное чрево грузового автомобиля.

– Ну что, видишь? – поинтересовался Слава.

– Угу, вижу.

– Вот тебе и дела, – всё так же с усмешкой проговорил он. – Кому война, кому мать родна.

– Интересно, зачем они это делают? – спросил я, отдавая ему снайперскую винтовку. – Домой, на фурах, повезут всё это богатство? Да и богатство ли это? Так… нехитрый скарб. Далеко ли увезут?

– Вот ты смешной! – удивился он. – Домой, конечно! Не бедным же будут раздавать по дороге. Кстати, я этих омоновцев и не видел здесь во время штурма – только вэвэшников. Зато сейчас какие красавцы – эх!

Пришли наши парни. Некоторые тоже с коврами. Если Ливанов принёс кресло, то двое или трое шли с рулонами ковров по два-три у каждого. Увидели подходившего к нам Валиева.

– Эх, сейчас начнётся! – потирал руки довольный Слава Мохов.

– Это что за цыганский табор здесь? – спросил старший лейтенант Валиев. – Откуда вещи? Зачем?

– Да это вам принесли, товарищ командир! – сидя с папиросой во рту и довольно небрежно бросил Ливанов.

– Что? Встать! Смирно! – закричал Валиев.

Мы замерли перед машинами.

– Становись в одну шеренгу! – неистовствовал он. – Смирно! Вы знаете, как это называется? Это называется мародёрство! За это под трибунал можно попасть! Дегенераты!

– Товарищ старший лейтенант, разрешите! – возразил как всегда недовольный Ливанов. – Там омоновцы вообще в фуру всё грузят, а мы-то что? Мы – по мелочи.

– Молча-а-а-ть! – закричал Валиев. – Мы – не они, запомни это, албанец. Всё отнести обратно, где взяли! Ливанов, ты относишь кресло.

XXI

Мы приехали в лагерь и оказалось, что уже время ужина. Валиев приказал перед ужином почистить оружие.

Ещё оказалось, что солдаты из других подразделений узнали, что мы были в селении и это обстоятельство уже обросло некими несуществующими подробностями и откровенными небылицами. Нас видели на полевой кухне и спрашивали: «Эй, разведка! Ну что, много чурбанов намолотили?», «Много раненых? Как выносили?», «Как там местные?». Мы больше отмалчивались, как и наши танкисты, побывавшие ранее в Ботлихском районе, а Олег Барков посоветовал парочке наиболее ретивых «интервьюеров» заткнуть пасти и спокойно работать челюстями. Во время ужина, который проходил у нашей палатки, Андрей Рембовский с полуупрёком, но довольно робко обратился к командиру:

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите спросить?

– Чего тебе? – ответил Валиев, пережёвывая пшённую кашу с тушёнкой.

– А почему вы не разрешили мне вы-ы-стрелить? – проблеял он, вытягивая первый слог в слове «выстрелить». – Тогда, в первый раз.

– Вот ты даёшь, Рембовский! – усмехнулся Валиев. – Не думал, что ты такой кровожадный.

– Да чтобы башку твою под огонь не подставлять, дурилка ты картонный! – вмешался Олег Барков. – Неужели непонятно?

– Но ведь мы же всё равно…, – всё так же робко сказал Андрей.

– Да хватит уже, заткнись! – вновь прервал его Олег.

– Успеешь ещё повоевать, Рембовский, – уже более серьёзно сказал Валиев. – Все вы ещё успеете – торопиться точно не стоит.

– Товарищ старший лейтенант, но вы видели это? – спросил Слава Мохов. – Как вэвэшники один за одним спускались в эту будку?

– Видел, конечно.

– И что это, по-вашему, было? – спросили многие. – То, куда они полезли?

– Лаз, думаю, – всё так же жевал пищу командир. – Лаз, подземный ход, ведущий куда-то… Куда-то к другой огневой точке. Или на выход из села. В принципе, информация была, что может быть нечто подобное.

– Вот, черти! – то ли возмутился, то ли удивился Игорь Авдеев. – Все горы перекопали.

Вечером, когда уже стемнело, Валиев построил нас у палатки и произнёс:

– За выполнение боевого задания, за участие в освобождении села Карамахи от бандформирований, от имени командира батальона объявляю вам благодарность!

– Служим Отечеству! – ответствовали мы.

Неужели этот день закончился? Ночью опять в патруль.

***

Утром узнали, что опять теракт в Москве. Больше ста человек погибли, где – точно не известно. На Сашу Бодрова больно смотреть – он здесь, на боевых действиях, а мама вроде бы там, в мирной жизни, в Москве, но получается так, что в Москве сейчас даже опаснее, чем здесь. И нет никакой возможности что-то узнать о ней. Сейчас, наверное, я рад, что принадлежу к этой общности людей, объединённых одной целью, как по иронии судьбы однажды он мне и сказал.

Пребывание в этом замечательном месте заканчивалось. Не знаю, будем ли мы когда-нибудь ещё здесь, но если здесь надо быть, то только в гостях и без оружия. С вечера собрались и в этот раз погрузили даже нары, распределив их равномерно между машинами. На нашей машине мы закрепили их над бревном для самовытаскивания, да так получилось, что сложенные нары представляют собою громадную спинку кресла, на которую можно было бы опереться, но мы с Володей Шварцманом всё же не рискнули этого делать и разместились спинами к башне, свесив ноги в люки-бабочки. Опять начинается жара.

На все вопросы о том, куда едем, старший лейтенант Валиев отмалчивался или отвечал пространными фразами о том, что, мол, «сами узнаете» или «не всё ли вам равно?», всё как обычно, в его манере обращения с нами. А может быть, он и сам не знает, куда едем?

Продолжились нескончаемые серпантины дорог, но буквально через пару часов мы спустились на равнину и перед нами предстал небольшой с виду населённый пункт, на подъезде к которому указатель показал нам, что это город Кизилюрт. Мы остановились у ближайшей колонки, чтобы умыться и набрать воды.

– А этот… Кизя.. Кизялюрт, – начал Игорь Авдеев, механик-водитель нашего третьего экипажа. – Это же там, где перемирие с чеченами подписали?

– Нет, – ответил Саша Бодров, растирая холодную воду по лицу. – Это в Хасавюрте было. Позорные Хасавюртовские соглашения.

– Эй, эй! – осадил его Валиев. – Ты самый умный что ли? Всё знаешь? Сам-то в это время ещё пирожки мамкины жрал!

– Да, жрал, – спокойно ответил Саня. – Жрал и смотрел новости, и не понимал, как может быть такое. Как может армия вообще вступать в переговоры с террористами?

– А что надо было делать? – с похожей на Ленина хитрецой спросил Валиев. – Вот ты бы лично что сделал?

– Ну не знаю, – задумался Бодров. – Дал бы приказ давить до конца.

– Кого давить? – как будто не понял командир.

– Как кого? – искренне удивился Саша. – Боевиков. Чеченцев.

– А они там все такие были?

– Какие такие?

– Все ли чеченцы были боевиками? – уточнил командир.

– Не знаю, – замялся уже Саша. – Но думаю, что да. А если и сами не были боевиками, то точно сочувствовали им.

– Многого ты не знаешь, сержант, чтобы такие решения принимать.

– А вы знаете? – спросил Саша.

– Всё, собрались! – вместо этого сказал Валиев. – К машине!

Командир, конечно, нам этого не рассказал, как и не объяснил, зачем надо было спешить, ведь наши три машины вырвались так далеко вперёд остальной колонны, и неплохо было бы просто подождать отставших товарищей. Поехали прямо через город, по одной из центральных улиц, прижимая антенны боевых машин к броне, чтобы не задеть линии электропередачи. Люди приветливо махали нам, улыбались, и было видно, что здесь нам рады. Уже, правда, никто не подбегал с продуктами питания, отчасти, может быть, ещё и потому что мы ехали довольно быстро. Город скоро закончился, а перед нами предстала горная цепь, опоясывавшая огромное равнинное пространство, на котором располагался город. Дорога, по которой мы едем, плавно уходит в лежащие перед нами горы, небо над которыми было фиолетовым от грозовых туч, а на город всё так же падали солнечные лучи.

Под тучами было немного прохладнее и кое-где на нас падали редкие капли дождя, который даже не чувствовался на большой скорости. Через несколько часов вновь выехали на равнину и здесь, за границей гор, была абсолютно пустынная местность без какой-либо растительности, как будто выжженная ядерным взрывом земля. Здесь сразу же подул ветер с песком и пылью, и совсем скоро третья наша БМП встала. Механик-водитель Игорь Авдеев сразу же сообщил об этом по радиосвязи, и мы вынуждены были остановиться. Тотчас был поднят ребристый лист и все наши три механика-водителя во главе со старшим лейтенантом Валиевым забрались на машину и устроили своеобразный консилиум, склонившись над двигателем, как над умирающим пациентом. Мы сошли с дороги оправиться, попить воды и осмотреться. Я удивляюсь, как в одной маленькой республике может быть такое разнообразие природного ландшафта, ведь, казалось, что только что были покрытые зелёной растительностью живописные горы, а сейчас уже перед нами предстала то ли пустыня, то ли полупустыня, местами окрашенная в красно-коричневый цвет.. Зловещий вид этому пейзажу придаёт и хмурое тяжёлое небо с парящим в воздухе напряжением вот-вот готового начаться дождя. Безжизненный вид окружающей среды простирается на километры вперёд, хотя мне кажется, что гораздо дальше.

И всё-таки это свобода. В армии свободы нет, ведь здесь всегда кто-то решает, что мне делать каждую минуту моей жизни, но сейчас, на этом марше, и вообще в этой командировке, я чувствую себя невероятно легко. Именно здесь, далеко от дома, со своими товарищами, ни с одним из которых я не состою в крепкой дружбе, но с которыми разделяю чувство единения в исполнении нашего воинского долга и самое главное – чувство справедливости в том, что мы делаем, я чувствую себя вполне свободным. Здесь мы скованы одной цепью и связаны одной целью – не помню, правда, о ком эта песня, но к нам она подходит идеально. Наверное, в этом и есть парадокс – быть в армии и чувствовать себя свободным. Почему-то только здесь и сейчас я чувствую это.

– К машине! – последовала команда Валиева и я заметил, что метров на двадцать отошёл от дороги, а мои товарищи из двух экипажей находятся около машин. – Маринин! Ты куда опять собрался? Иди сюда!

Валиев даже не подколол в этот раз, а только кивнул головой в направлении моей машины. Быстро взобравшись на броню прямо через левый борт, на котором уже, свесив ноги вниз, в десантное отделение, сидел Владимир Шварцман, я прошествовал к своему месту и мы вновь тронулись в путь. Я спросил у Володи, что случилось с третьей машиной, и он ответил, что сам толком не понял, но что-то с топливным насосом. Третий экипаж остался ждать на месте помощи ремонтников, следовавших позади.

Унылый апокалиптический пейзаж не прекращается, но в одном месте окружающий нас вид несколько изменился. Асфальтовая дорога, по которой мы едем, привела нас к полю, покрытому белым порошком. Здесь дорога уходит влево в объезд этого поля и в километре-полутора от нас возвращалась к своему первоначальному направлению. Я подумал, что мы поедем прямо через поле по сухой белой почве, но мы свернули в объезд.

– Саня, а почему мы прямо не поехали? – спросил я. – Дорогу же видно!

– Здесь солончаки, – повернулся он к нам. – Валиев по радиосвязи категорически запретил лезть вперёд, – постучал Саша по уху шлемофона. – Завязнуть можно, под солью может быть грязь и ил.

Довольно быстро мы объехали этот участок и вернулись на прежнее направление движения с его унылым коричневым пейзажем. Весь этот пустынный вид с нашими двумя машинами на его фоне, как челноки в безвременье, казался сюжетом какого-нибудь фантастического рассказа о будущем человечества, в котором жить не так уж и хорошо.

Ещё через несколько часов нашу дорогу под прямым углом пересекла точно такая же широкая трасса. Слева от перекрёстка с обеих сторон дороги расположились придорожные кафе и мотели. Куда ехать дальше, судя по всему, не знал даже Валиев. Перекрёсток мы проехали прямо и остановились справа на обочине. Командир сидел, свесив ноги в люк, за местом механика-водителя и пытался вызвать по рации командование батальона, но, видимо, безрезультатно – неужели мы уехали так далеко?

XXII

Местные жители высыпали на улицу, сейчас они находились через перекрёсток от нас и удивлённо взирали на незваных гостей, так же, как и незваные гости на них. Здесь, видимо, армия ещё не проходила, и сейчас две наши машины вызвали небывалый ажиотаж среди малочисленных обитателей этого места. Наконец, Валиев стал что-то говорить в радиостанцию, а местные жители направили к нам двух «делегатов», мужчину и женщину средних лет, уже нагруженных авоськами с лавашами и какими-то небольшими коробками.

– Добрый день! – приветствовала нас женщина на русском языке с едва заметным акцентом.

– Здравствуйте! – ответствовали мы.

– Это вам! – протянула она нам свои сетки с продуктами и сделала знак своему спутнику, чтобы сделал то же самое. – Лаваши ещё горячие.

– Да зачем? Не надо было бы! – с улыбкой сказал Саша Панчишин, тем не менее, принимая подарки. – Спасибо!

На этом визитёры развернулись и ретировались, даже ничего не спросив, видимо, в силу своей природной скромности, и из нас никто не решился начать разговор. В авоськах, кроме лавашей, были пачки печенья, банки со сгущёнкой, тушёнкой (а то у нас своей мало!). Наконец, Валиев, выслушав инструкции от командования, отцепил шлемофон от радиостанции и декларировал:

– Так, внимание сюда! Мы слишком далеко оторвались от колонны и здесь необходимо оставить регулировщиков.

– Кого? – перебил командира Саша Ливанов.

– Ливанов, упор лёжа принял! – вскричал старший лейтенант Валиев.

Саша недовольно перекинул ремень автомата за спину, и встал в упор лёжа на обочине дороги. Видимо, неполные два года службы не научили его, как необходимо разговаривать с командирами и начальниками.

– Итак, – продолжил командир, – на всём протяжении пути колонна растянулась, и чтобы никто не заблудился и не уехал куда-нибудь в Китай, принято решение оставлять регулировщиков на перекрёстках равноценных дорог.

– Товарищ старший лейтенант! – обратился Саша Панчишин. – А не лучше ли просто передать ориентиры, ведь здесь они так приметны. Вот смотрите: кафе «Титаник»!

– Нельзя, Панчишин! – резко ответил Валиев.

Валиев промолчал, после чего осмотрел нас.

– Так, от первой машины останется… Савчук – ты, от второй – Маринин, – вынес свой вердикт командир и уже обратился к нам двоим. – Внимание, юноши: предельная осторожность, с местными по возможности в разговоры не вступать, тем более – не конфликтовать, патрон в патронник не досылать, оружие с предохранителя не снимать, смотреть во все стороны. При приближении наших машин показывать направление движения в ту сторону (он указал на дорогу, проходившую мимо упомянутого Сашей Панчишиным кафе «Титаник», на обочине которой и стояли местные жители). Если машин нет – на перекрёстке не отсвечивать, а то здесь всё, как на ладони. Понятно?