Нерусский новый русский

Курение

Р.S.: всё лето мы курили по пачке в день. Один раз папа доктор, целуя меня, чуть не упал в обморок, опустившись в смог хабариков, скуренных до половины фильтров, которым я постоянно благоухал. Да что говорить, часть их, скорее всего, хоронилась у меня в спутанных кудрях. Пораженный папа прочел мне лекцию о вреде курения и т.д., которая, естественно, не произвела ни малейшего впечатления.

Первого сентября, как обычно, началась школа, и мы пошли с физрукосом в садик «Олимпия» бегать. Какого же было мое удивление, когда я моментально, почти со старта задохнулся, а ребята все убежали вперёд. И вот следующее изображение появляется передо мной: и это девочка, и потом следующая! И так начинает постепенно закрывать осеннее солнышко последняя девочка. Такие девочки есть в каждом классе, они в 2 или 3 раза больше обычных детей, эдакие буйволицы-тучки. Как правило, это результаты наплевательства или безумной глупости родителей. Итак, постепенно покрывая мой безвольно болтающийся язык пылью, подымаемой слоновьими ножками-тумбочками, и она меня тоже обогнала.

Как я добежал – не помню, но курить бросил в этот день.

Цемент

Помню нас в школе водили на спектакль «Цемент»! Это спектакль про цемент! Шел он в ДК им. Горького. Был абсолютно пустой зал и один наш класс. Почему никого не интересовал спектакль с таким загадочным и романтичным названием?! То ли уровень образования и развития населения в восьмидесятом был уже настолько высок, что все всё про цемент знали вплоть до самых мелких нюансов про консистенцию, перевозку и смешивание, то ли народ смотрел описание и, узнав, что спектакль про коммунизм и пролетарские мучения, а не про строительный материал, разочарованно сплевывал и отходил от касс. Люди в эти годы были уже совершенно сыты подобными пропагандистскими яствами в искусстве. Артисты играли только для тридцати пятиклассников и не менее несчастного преподавателя. Внимания детей хватило минут на десять. Заметив, что абсолютно равнодушно к проблеме личного и общественного учительница заснула, мы начали непринужденно общаться друг с другом. Как и положено людям, смеяться хочется именно там, где нельзя, а детям особенно. Мы ржали и кидались бумажками и ручками, а артисты пламенно кричали друг другу что-то про коммунизм, честь и цемент! Не могли они остановиться, бедные, и гаркнуть на нас со сцены. Понимая это, мы наглели все больше, дети начали бегать по залу, перелезать через ряды, кто-то дрался, катаясь по полу в проходах. Может, училка и просыпалась, но увидев такую картинку, да и собственно отсутствие военных действий между артистами и зрителями, жмурила что есть сил дальше, это нам неизвестно. Вот такие были еще в то время пережитки прошлого, наверное, это были остатки программы полит-агитации Коммунистической партией детей, а может быть, учительская и театральная глупость, выразившаяся в полном отставании от времени и реальности.

Лыжи

и

сложности

Помню, в детстве иногда нас заставляли прийти в класс с лыжами, и мы гоняли на физкультурную радость в близлежащий парк. У меня вечно мерз нос и все пальцы, а уж процесс транспортировки лыж между домом и школой превращался в отдельный аттракцион. Лыжи я связывал всегда хреново, а ещё и знал способ их вообще не связывать, как говорится, чтобы с этим не связываться.

По улицам города в эти дни двигалась конструкция, напоминающая ежа или, например, морскую мину. Кроме собственных конечностей и мыслей, из меня в разные стороны света торчали четыре лыжных конца и четыре конца от палок. Руки были как всегда без варежек, которыми настоящие мужики должны были пренебрегать. Соответственно, кулачки прятались в карманах. Лыжи с ужасным скрежетом волочились по земле и каждые двести метров неминуемо выбрасывались на поверхность планеты. Теперь, не разжимая замерзшие кулачки, надо было виртуозно собрать все это барахло и опять зажать под мышкой. Понятное дело, получалось не раньше пятой попытки, но маленький красноглазый Гремлин с рожками появлялся и шептал: «Ты же не слабак, ты же упрямый, ты же не будешь связывать лыжи?!…» По выходным, зимой, иногда на меня одевали неординарное количество слоев футболочек, рубашечек и свитерков и вставляли все это прямо вместе с моей многогранной личностью в лыжи. Пройдя километрик по краю нашей загородной дороги, мы заходили в лес. Там обычно была лыжня, и раз в 20 или 30 минут ещё и встречались лыжники – это такие специальные люди. Наверно, из этих самых лыжников и формировались кружки и секции нашего спорта.

В одну из таких лыже-гулянок, как и положено любому хомосапиенсу, я захотел «за ёлочку». Руководимый многочисленными наставлениями родителей, я аккуратно наступал лыжами по глубокому пухлому снегу к кустикам, стыдливо уходя все дальше от лыжни, дабы никто и никогда, ни при каких попытках подсмотреть не смог бы узнать мои таинства. Мне уж было лет шесть, не маленький все-таки. Попытки снять штаны обернулись неудачей. Они были на подтяжках и назойливо пружинили каждый раз обратно аж к груди. Мой способ скидывать помочи через плечи не получался никак, а снимать на морозе пальто и все свитерки было долго и страшно! Я начал путь обратно, но организм придавливал время все больше и больше. Метров с пятидесяти я стал орать о своей неразрешимой проблеме, и в который раз один из родителей оказался гением и сообщил мне недоступное мозгу решение – отстегнуть двух передних крокодильчиков от штанов.

«Но ведь они уползут к плечам, и не найдем!».

«Чёрт с ними, наденем потом поверх!» – получил я лаконичный ответ.

Итак, подгоняемый собственной задницей, падая в спешке на разворотах лыж среди кустов в снег, я продолжал борьбу за достижение именно дальней ели. Окоченевшими пальцами наконец удалось расстегнулись пасти крокодилов. Пуговица и молния – и дело было решено!

Как же громко и обидно я плакал! Обидно было на всю жизнь, окружающую меня, на родителей, на собственную глупость, обидно на себя! Я шёл и ревел, пробуждая ленинградских медведей в берлогах. За мной, кроме пострадавших задних лыж, тянулись по снегу обгаженные помочи. Такая замечательная и нужная вещь! Штаны, доставшиеся, видимо, от старшего брата, непрерывно спадали. Ситуация вновь была несовместима с дальнейшей жизнью!

Вот когда летом мы ходили в лес за грибами, все было не так. В большой шумной компании с братьями и родственниками мне так хотелось найти самые лучшие и большие грибы, чтоб заслужить уважение и почёт. Когда все устроились на пикник и достали сваренные яички, помидорки и термосы, я побежал опять за дальнюю ель. Я очень торопился, ведь еще нужно было посыпать соли на разрезанный свежий огурчик с пупырышками, взять бутик с докторской и быть вместе со всеми нашими веселыми и родными людьми, показывать самые лучшие грибы из корзинки, а я вот здесь теряю время. Заодно, как настоящий грибник, я, конечно, зорко и внимательно осматривал весь окружающий лес в поиске столь желанной радости от нахождения гриба.

Итак, вот сейчас можно уже бежать обратно, туда на поляну… Как это могло произойти!? Это не укладывается в голове. Прямо за мной был огромный белый гриб, именно огромный. Не заметить такой гриб невозможно. Такого гриба сегодня не нашёл никто! Белые у нас в Питере, вообще честно говоря, редкость. И вот, он стоит передо мной во всей своей красе, украшенный всем тем, что я на него только что сбросил, и сверху этот кусочек мятых «Известий», на котором что-то про сталеваров… Что делать-то!? Я прибежал на поляну засорять ее громкими криками о том, что я нашёл огромный лучший белый, с призывом ко всем бросить все и идти его смотреть, но поляну было уже не поднять, она гудела столь замечательным и желанным перекусом. Естественно, мне сообщили, чтоб я явил чудо народу. И что было делать?! Просто забыть про погребенное золото инков?! Через минуту я подбежал к каждому едоку и прямо к помидоркам и бутербродикам, прямо так близко-близко к лицам, и мой замечательный гриб, прям вместе с газеткой, я принес и показывал!

Дыба

В пятом классе, перейдя в новую школу, я попал за одну парту с парнишкой. Да-нет, правильнее сказать с – детиной одним. Он был на год меня старше и выше почти всех остальных на голову. За неделю мы как-то начали общаться и выяснилось, что, как и у многих других детей, интересы во многом похожи. Путь из школы домой оказался тоже почти схож. И вот, выйдя из школы и угрожая вселенной размахиваемыми портфелями, шапками и всем, что попало в поле зрения нашей кипящей энергии, мы, не затягивая процесса, умудрились поссориться, понятное дело, что из-за какой-то чуши.

Вторая фаза, поочередные оскорбления, наступила незамедлительно. Она проходила неспешно. Раз в несколько шагов один из нас в тишине (машин мы уже не слышали) выпускал изо рта что-то типа «ублюдок безмозговый» или «идиот обкуренный» и т.д. и т.п. И вот, в перечне Леши прошло «еврей…». Я был научен, что в этот момент надо было бить в морду, но, черт подери, этот бугай был выше меня на голову, и я уже видел, как он в течение недели жёстко выдавал пендали всем подряд на переменах. И вот, как-то кулачки мои сжались, но никуда не полетели. Мозг судорожно перебирал, чем же достойно ответить на оскорбление, но ничего, кроме какого-нибудь «урода тупоголового» или подобной безликой чуши, не приходило. Леша по паузе или по тону считал тут же, что попал в яблочко. И, понимая это, начал повторять, именно, это моё колющее и режущее «еврей, еврей, еврей».

Обстановка накалялась больше и больше, но драться почему-то было неохота, и ему тоже. И вот, в какой-то момент кто-то из нас не выдержал и плюнул другому на пальто! Второй идиот тут же ответил тем же! Мы не забывали обзывать друг друга, но теперь необходимо было ещё изыскивать каждый раз какой-то запас давным-давно закончившейся слюны, иначе оскорбление явно не засчитывалось!

Ужас ситуации был в том, что милый, совместный путь домой был несколько километров. На нас не было живого места. Вся одежда, портфели и даже волосы были полностью заплеваны. Да что уж тут, все наши лица были полностью в слюнях! Прохожие останавливались в недоумении, наблюдая за нашим веселым и непринужденным досугом. Возможно, мы промахивались иногда и попадали и в них. Не помню уже точно. Одно меня удивляет, как мы не умерли от обезвоживания…

Так мы подружились с Лешей. Родителям ни одна из моих версий по поводу того, что со мной случилось, почему-то не подо шла. Они, конечно, догадывались, что я побывал в хоботе простуженного слона, но никак не могли понять, откуда этот хобот взялся…

Клинья

и

не

только

Помню в годы застоя, когда ничего ни у кого не было, родители где-то по блату достали кожу. Кожу на пальто или на пиджаки, не знаю, было ли сразу у них понимание, на что. Ну как объяснить сегодняшнему жителю, что такое было в семидесятых ходить в кожаном пальто или пиджаке? Наверное, это что-то типа, как нынче ездить на мерседесе «S» класса послед ней модели. То есть всем ясно даже не только то, что ты крепко очень зарабатываешь, а еще, что ты супермодный человек – бомонд что ли. Человек, который расширил обычные рамки пространства и проник куда-то, куда остальные жители совка были вообще не вхожи. Итак, кроме машины и отдельной квартиры, мои родители должны были лакирнуть свою успешность кожаными одежами. Думаю, они были в восторге от такой удачи, ведь даже, если ты скопил или занял деньги, то такие вещи было почти невозможно достать! Ты должен был знать каких-нибудь грузинских подпольных сапожников, которые где-то в подвалах шьют обувку из этой самой кожи, которую в чемодане привезли их соотечественники, возделав ее где-то там в солнечной стране своей так, как их научил их дед-пастух. Почему в России, где в общем-то было полно колхозов и совхозов, набитых коровами, мясо и молоко, которых шло на прилавки тысяч магазинов, не было кожи? Не знаю, наверное, она шла на экспорт за валюту или вся уходила на огромные обувные фабрики типа «Скорохода»*.

Добытая «родительская кожа» была по сегодняшним меркам отвратительная, какая-то дубовая, не гнущаяся. Каждый сгиб ее сопровождался шумом, как будто согнули жестяной лист. Человек в таком пальто был бы не только виден, но и слышен в любом помещении. Сегодня, чтобы добиться такого эффекта, вам придется залезть в современном кожаном пальтишке в морозилку минус восемнадцать на часик, больше не стоит, иначе можно забыть, что вы там делаете, и все тогда сорвется. Итак, кожа поселилась в шкафу и начала искать себе достойного скорняка-портного! Ошибиться было нельзя, отдав не тому человеку, можно было потерять не только большие деньги, которые она стоила, но и упустить, возможно, и навсегда, шанс щеголять в самом модном и шикарном прикиде! Теперь, всем гостям в середине вечера вместо фамильных сокровищ в виде новых хрустальных изделий демонстрировался хрустяще-шумящий рулон. Все разворачивали, оценивали под люстрой цвет, аккуратно сгибали, видимо, боясь заломать, пробовали тихонько царапать ногтем и цокали языками в восхищении. Можно сказать, покупка работала не хуже любого экспоната искусства, например, ведь картину или портрет не носишь с собой по улице, а вот дома людей дивишь, и от этого получаешь неплохие дозы приятных ощущений. Поиски портного затянулись, кожа лежала уже год или два, но «кто ищет, тот всегда…», как говорится в песне.

Настал момент и сокровище повезли к мастеру. Развернули и застыли в замороженном состоянии. В разных местах по краям ножницами были отрезаны странные треугольники. Что за зверь завелся в шкафу и отъел треугольники, было неизвестно! Двух плащей не получалось теперь, банально не хватало материала! На пиджаки, слава Богу, его было почти достаточно. Мастер пообещал, что что-то придумает, то ли кусочки где-то вставит, то ли короче сделает, а может обрезки у него были от прошлых изделий? Папа и мама щеголяли на праздниках и ответственных мероприятиях в пиджаках много лет потом. Но, вернемся к зверю, изъедающему кожу в шкафах, к этой огромной зуба той моли! Вместо того, чтоб искать ее, вооружившись пистолетом и фонарем в лабиринтах шуб и простыней, родители стали рассматривать Мишкины клешенные джинсы. В конце семидесятых мода Битлов и всяких хиппи-вольнодумцев уже просочилась и в совок. В джинсах внизу в швы были вставлены клинья. Совсем кожаные, почему-то, всем своим видом очень напоминающие будущие родительские пиджаки. Если приложить к ним ухо, то, наверное, можно было услышать тихий шепот: «Мы могли бы быть плащом, плащи моднее пиджаков…»

Вновь бушевала буря! Опять родители рвали и метали. Действительно ли теряются нервные клетки, когда ты хочешь кого-то убить, но разум останавливает и не дает? Наверняка! Мишке было ведь уже лет восемнадцать-двадцать. От таких поступков у близких наступает ощущение полного бессилия, а его сопровождает ужасное сожаление и разочарование в своем самом важном в жизни достижении – в детях…

Еще через полгода мы уехали отдыхать. Мишку оставили одного, в квартире шёл ремонт, он должен был приглядывать за мастером. Когда мы вернулись, пришли гости. Отец по торжественному случаю достал из бара дорогущий эксклюзивный французский коньяк, если мне не изменяет память – «Martel». Вещь берегли там пару лет для какого-нибудь самого важного случая. Видимо, случай настал, то ли юбилей это был, то ли новоселье. Все попросили пустить его по кругу посмотреть. По столу шло два предмета: потрясающей красоты бутылка с вылитой в ней из стекла печатью и удивительная яркая коробка. В совке никто не видел никогда алкоголя, упакованного в индивидуальные коробки. Отцу подарил его спасенный им больной, видимо, какой-то очень непростой человек. Наконец отец разлил гостям по стопочке. Никто тогда про коньячные бокалы ничего не знал, конечно. Был произнесен долгий важный и волнительный тост и все, даже те, кто никогда до этого и не пил алкоголь, бережно поднесли заморское чудо к носу, пытаясь ощутить букет неведанных никогда прежде ароматов. В таких случаях после глоточка идет пауза. Пьющий, нет, вернее вкушающий, должен в тишине ощутить все тонкости и детали прелестного мастерства и достижений выдающихся мастеров. Так было и в этот раз, гробовая тишина повисла над столом. Через несколько секунд люди начали пересматриваться друг с другом в попытке оценить реакции остальных. Кто-то отхлебнул повторно, кто-то по великой русской традиции опрокинул залпом оставшееся в стопке. Люди начали закусывать. Отец стоял, как вкопанный и не садился.

«Женя, садись, это похоже чай. Ничего страшного, главное, что все мы сегодня здесь собрались, зато оливье удался и вообще все замечательно».

Вечером я плакал и просил папу не трогать Мишку. Один-единственный раз в жизни я видел, как отец пытался что-то сделать физически, он кричал, что задушит Мишку собственными руками, а тот вместо раскаяния и просьб о прощении, невозмутимо твердил, что это не он с дружками выпил весь алкоголь в баре и залил везде чай. В бессилии отец попытался изобразить или действительно схватить Мишку за шею, они повалились на диван. Мишка вывернулся, для самбиста это было не очень сложно. Мама почувствовала единственное решение и закричала, чтоб он уходил. Дверь хлопнула под напутствие отца, чтоб он никогда больше и не возвращался. Так Брат покинул отчий дом. Мать дала ему ключ от комнаты в коммуналке, где мы раньше жили, на Техноложке. Когда я ездил в старую школу на троллейбусе, я часто заходил к Мишке. Похоже, шло противостояние между ним и родителями, денег у него не было, и он покупал хлеб, пек из него сухарики, нарезав на кубики и этим питался. Я с удовольствием угощался и даже завидовал ему, что он может есть только сухари! Родители, наверное, ждали, что без денег он вынужден будет вернуться, извиниться и они опять примут его. Все пошло не так. Одинокая самостоятельная жизнь имела уже больше плюсов, чем минусов. Мишка не пришел, конечно, через полгода он явился под уговорами матери помириться с отцом, и какие-то отношения были восстановлены, но жить он остался на Техноложке.

Плакат

Итак, наша скрепленная плевками дружба шла год за годом, и в ее поле в том же пятом классе был включен Фокс. Маленький, худенький, лопоухий, пучеглазый интеллигент-еврейчик. Нет, мы не заплевали его с ног до головы, принимая в друзья. Мы даже не порезали ему вены, чтобы поклясться на его крови в дружбе. Просто он всегда был со всем согласен и слушал любую нашу ересь, с попытками найти в ней положительную суть. Так он и стал нашей частью, тихий, спокойный, честный, все понимающий дружок…

Еще в нашем классе учился двоечник Ромыч. С ним мы совершенно не дружили. Он жил какой-то своей жизнью, в своих грязных ногтях и соплях, и особо с нами не пересекался. Однажды Ромыч притащил в школу плакатик «интерфлюг», была такая зарубежная авиакомпания. Плакат складывался вчетверо или шестеро, при разворачивании можно было любоваться «ТУ 154», летящим в голубом небе. Вообще-то, вроде как ничего особенного, но иностранные буковки, большой, качественный, глянцевый в нищем совке, где ничего тогда кроме газет «Правда» и «Известия», которые даже никто не выбрасывал без использования по второму назначению, не было, в общем, вещица заслуживала внимание. Ромыч тихо сообщил нам, что у него не один такой плакат и поинтересовался, не хотим ли мы у него купить этот плакатик за 40 копеек? Деньги были вполне подъёмные, всего лишь два пломбира в вафельных стаканчиках, на которые нам ежедневно выдавали родители. Но мы уже были взрослые и торопиться не стали. Через несколько раундов переговоров плакат оказался у нас на реализации. Да еще и с договором о прогрессивной скидке в случае опта! Покупки новых клюшек, игр и мопедов начали загружать наши карты памяти и пробуждать румянец на мозгу, а плакат начал непрерывно демонстрироваться тем же одноклассникам, которым мог бы его продать и сам Ромыч… но с нашим энтузиазмом, профессионализмом и авторитетными мнениями дискуссии шли вполне активно!

И вот, разгоняя воздух коридора ушными плавниками и до противного интеллигентненько вытирая носик платочком, ничего не подозревая, выйдя с очередного больничного, семенил прямо на нас маленький, пучеглазенький Фокс. Не помню, поздоровались ли мы с ним в ответ или сразу развернули плакат. Ну, в общем, развернули. Наш «образец этикета» начал тут же кивать головой и нахваливать синий цвет неба и качество бумаги, всячески стараясь изобразить понимание и поддержку… Я совершенно официально заявляю сейчас: «Фокс–провокатор!» Он сам спровоцировал нас на вступление в товарно-денежные отношения с другом! Мы находились в состоянии поиска покупателей с целью обогащения. Разве можно было в такой момент так нахваливать товар!? В общем, мы еле дождались окончания уроков. Схватив под мышки нашего святошу, его портфель, сменку, поперли все это к Фоксу домой, не взирая, естественно, на его робкие попытки переместится в художественную школу на занятия, которые, как вы понимаете, он никогда до этого не пропускал… Сожрав по булке-слойке за 7 копеек каждая (как могли эти булки исчезнуть с рынка – это загадка?!) и выпив чайку, которым приветливый хозяин нас почивал, мы, как-то автоматически находясь в состоянии аффекта, получили с него рубль (понятное дело, родительский, заначенный милыми инженерами в серванте). Плакат Фоксу мы по-честному отдали! И находясь в самых растроганных чувствах, потрясая окаменевшему Фоксу руку с риском отрыва от тела, быстро раскланялись! Итак, практика доказала нам громадную рентабельность нашего нового бизнеса и, как выяснилось, востребованность продукта рынком! Об уроках не было и речи! Тут же, вложив в бизнес, а именно в средства связи, 2 копейки, мы прямо из-под дома Фокса, который, наверняка, абсолютно бледный, все ещё молча и неподвижно сидел на диване рядом с плакатом, мы свя зались с нашим поставщиком товара и договорились о переговорах. Путь из будки телефон-автомата до Ромыча мы преодолели бегом. Ромыч был самым маленьким в классе, еще меньше Фокса, это тоже как-то спровоцировало нас. Вероятно, именно из-за этого его отвратительного качества мы вместо передачи ему 40 копеек забрали у него целую картонную коробку плакатов, честно украденных им на каком-нибудь складе авиакасс или авиакомпании…

Слово забрали это… ну как бы забрали «насовсем». Мы неустанно бегали по школе и показывали плакаты абсолютно всем этим сумасшедшим, придурошным детям, но ни один идиот так и не отдал нам свои денюжки.

Прошла неделя, Фокс восстановил нервную систему. ОРЗ и температура отступили, и он вышел опять с больничного. На все наши опасливые вопросики он сообщил нам всю свою чин-чинарем культурную стружку о том, что и он, и якобы его родители очень довольны его приобретением и тому подобную чушь. Я опять совершенно официально заявляю сейчас: «Фокс-провокатор!». Он сам во второй раз спровоцировал нас на вступление в товарно-денежные отношения с другом! Мы находились в состоянии поиска покупателей с целью обогащения, разве можно было в такой момент так опять нахваливать товар!? Мы опять еле дождались окончания уроков. Опять схватив под мышки нашего святошу, его портфель, сменку, поперли все это к Фоксу домой, не взирая, естественно, на его робкие попытки переместиться в художественную школу на занятия, которые, как вы понимаете, он до этого пропускал всего один раз…

Дьявол овладел нами вовремя уплетания булочки с изюмом и орешками, на корочке сверху посыпанной сахарной пудрой. Черт его бери! 13 копеек, по-моему. Плакат висел на стене посредине гостиной! Разъезжая улица превратилась в Вол- стрит. Обречённо молчащий Фокс дрожащими руками наливал чай. Теперь уже второй плакат стоил 3 рубля… А какого же было хрена так расточаться, что прошлый плакат действительно оправдал надежды семьи!? Прищуривший глаза Дыбин, булькая пузырями, медленно интересовался о том, сколько всего плакатов максимально нужно Фоксу и всем его родственникам для полного счастья!? И увеличится ли количество, если мы сделаем прогрессивную скидку на опт? Мы забрали трешку… Еврейские глазки Фокса заняли на его лице еще больше места, чем обычно… Забрали трешку вместе с нимбом у нашего святоши и отбыли, освещая счастьем зашарканный подъезд. Профессии наши определились тогда. Какие нахрен врачи, инженеры и юристы!? Торговцы плакатами «интерфлюг»! Вопрос был решен!

Долгие лета, пока Фокс жил в той квартире, мы, приходя, любовались плакатом на стене. Но Фокс продал ту квартиру. Надо поинтересоваться у моего друга, а где же он теперь… Мы, как настоящие друзья, больше не продали Фоксу ни одного плаката, а ведь могли сколотить целое состояние, посещая его ежедневно! Ведь остальных покупателей мы так никогда и не нашли…