Read the book: «Стокгольмский синдром», page 16
Олесина добрая мамочка вопила, как умалишенная. Если перевести ее слова на литературный русский язык, то смысл бы в том, что она все равно непременно выбросит весь этот хлам, и её обсеря-дочь сама виновата во всем, что происходит. Ведь она сама не пожелала прибираться в своих вещах, как ей было велено, и это пришлось делать маме, которая сразу же предупредила ее, что выбросит все, что посчитает нужным. И винить в этом нехорошей Олесе следует только себя…
Олеська в ответ лишь молчала, как партизан, крепко сжав зубы, отчаянно намертво вцепившись в эти несчастные тетрадки, не замечая, что они мнутся и рвутся…
Через несколько минут мама, очевидно, устала орать и требовать, чтобы Олеся разжала руки, – или же просто поняла, что это бесполезно. И тогда она просто изловчилась и с силой отшвырнула дочь от себя. Олеся, как пушинка, отлетела в сторону кровати и, потеряв равновесие, рухнула на нее. А мама – с торжествующим воплем одержавшего победу над лютым врагом вождя краснокожих – унесла ее тетради на кухню и сделала вид, что выбросила их в помойное ведро…
А может быть, и на самом деле выбросила, – Олеся этого так никогда и не узнала. Но, по крайней мере, в тот миг она искренне в это поверила…
Потом она лишь помнила, что начала громко выть, – в голос, не стесняясь, обреченно, как смертельно раненный зверь. Ей казалось, что она даже билась от отчаянья головой о стену, потому что ее охватило необычайно острое осознание того, что жить ей больше незачем и не для чего… Влетевшая через минуту в комнату мама, очевидно, взбешенная этими звуками, с яростью отвесила дочери пару пощечин. Хочется верить, что она сделала это не со зла, а лишь из желания прекратить эту жуткую истерику и в надежде, что после этого Олеська придет в себя. Но та просто реально потеряла голову от отчаяния. Она больше ничего не боялась. И терять ей в этой жизни просто больше было нечего…
Поэтому Олеся, вскочив с кровати, бесстрашно прокричала в лицо любимой матери, что ненавидит ее и никогда не простит ей того, что она сейчас сделала, потому что она выбросила то, что было ей дороже всего на свете. Но мамуля не стала особенно церемониться с ней и слушать ее вопли. Она легко, как котенка, отшвырнула дочь обратно на кровать, велев ей немедленно заткнуться, если она не хочет еще раз получить по морде… Но Олеське было все равно. Она была уже не в силах остановиться. Она рухнула на кровать в полнейшем изнеможении, продолжая выть и рыдать в голос, не обращая больше на маму ни малейшего внимания. Кажется, мама тоже все это время не переставала орать и обзывать дочь, но Олеся даже не была потом уверена в этом на все сто процентов. В тот момент она была в таком состоянии, что все вокруг было ей безразлично. Даже если бы мама убила ее, она этого и то, наверное, не заметила бы. Она уже ощущала себя мертвой… В тот день она, как ей казалось, потеряла все, и больше терять ей было уже попросту нечего. Ничего больше вообще не имело значения, потому что вся ее жизнь больше не имела смысла…
Мама сходила на кухню, забрала эти ее злосчастные, теперь уже полностью измятые и изорванные тетрадки, снова вернулась в комнату и в ярости швырнула их дочери в лицо, вложив в этот жест столько злобы и ненависти, что просто страшно было себе представить. Но Олеся этого даже в тот момент и не заметила. Она испытала такое облегчение, которое было не описать никакими словами. Олеся схватила эти несчастные тетрадки и прижала их к себе, к самому сердцу; она баюкала их, словно живое существо, истерзанное, израненное, страшно страдающее… И она еще много-много часов пролежала в тот день на кровати, почти не шевелясь и не меняя позы, продолжая – уже беззвучно – плакать и поливать горючими слезами эти свои почему-то такие неугодные и даже ненавистные маме записи, которые оказались для нее дороже всего на свете…
А потом, на протяжении последующих десяти лет, до самого своего замужества, временно положившего конец ее грустному обитанию в отчем доме, Олеся прятала их так далеко и надежно, чтобы мама, затеявшая еще какую-нибудь грандиозную уборку с перестановкой, даже случайно не отыскала их…
С тех пор прошло уже очень много лет. Олеся давно уже выросла, и тот жуткий случай остался где-то в далеком прошлом, иногда напоминая о себе время от времени только ночными кошмарами. Если бы не они, то Олеся, наверное, давно уже забыла бы о нем… Но эта психологическая травма, очевидно, осталась с ней на всю жизнь…
Глупое и совершенно непонятное самодурство близкого человека, которого некогда Олеся любила больше всего на свете, что-то навсегда разрушило в ее детской душе и, очевидно, серьезно повредило ее не окрепшую еще на тот момент психику. Как бы Олеся ни любила свою маму, но с того самого дня она навсегда потеряла безусловное доверие к ней и подсознательно все время ожидала от нее какого-то подвоха. И, как показало время, вовсе даже и не зря. Но самым страшным для Олеси на тот момент было осознание самого того факта, что мама настолько жутко ненавидит ее записи, что только и ждет повода избавиться от них…
Избавиться от всего того, что для ее дочери было важно…
К сожалению, не подлежит сомнению и тот факт, что именно благодаря своей дорогой и любимой мамочке Олеся выросла такой замкнутой, болезненно стеснительной, смертельно боящейся людей и совершенно не уверенной в себе и в своих силах. Эти ее комплексы реально были просто на грани патологии. Мамина какая-то совершенно беспочвенная жестокость, равнодушие к чувствам дочери и полнейшая бесчувственность к ее увлечениям и способностям просто напрочь выбили почву у нее из-под ног еще в самом начале пути, и Олеся так никогда и не смогла оправиться от этого до конца…
С годами она настолько привыкла прятать любые свои записи, стесняться этого своего занятия и стыдиться не то, что показать, – а даже просто рассказать кому-нибудь о них, – что впоследствии всегда испытывала мучительный, просто панический страх, даже когда ей необходимо было всего лишь отдать свое сочинение на проверку учителю русского языка. Олесе было физически плохо даже от самого осознания того, что кто-то – пусть это всего лишь учитель – прочитает ее записи, – не говоря уж ни о чем другом. И возможно, отчасти, именно по этой причине она так и не смогла приработаться в редакции газеты, куда умудрилась-таки, вопреки всем желаниям мамы, попасть после техникума. Даже когда ее статьи хвалили, она все равно подсознательно всегда ожидала осуждения и какого-то подвоха со стороны своих более опытных коллег и необычайно болезненно воспринимала любую, – даже вполне разумную, – критику. Но Олеся действительно настолько боялась осуждения и неодобрения, что, по возможности, всегда просто избегала их всеми доступными ей способами.
На протяжении многих лет Олеся даже и не пыталась бороться за свое место под солнцем и просто сразу же покорно складывала лапки, чувствуя со стороны окружающих хоть малейшее неодобрение. И кого, спрашивается, она должна была благодарить за все это?.. Как ни печально и не горько это было осознавать…
Уже гораздо позже, когда она научилась-таки справляться с большинством своих детских комплексов, она даже и не скрывала от самой себя, что большая часть ее жизни прошла в каком-то непроглядном мраке. Но, к сожалению, повернуть время вспять уже было невозможно.
Главное, что она вообще сумела выжить в этом аду. В ее случае это уже можно было считать достижением. И в дальнейшем нужно было продолжать в том же духе. Даже не смотря на то, что весь этот груз детских обид неумолимо тянул ее на дно.
До сих пор. Сквозь десятилетия.
ЖИРНАЯ ТОЧКА В КОНЦЕ СТАТЬИ…
Олесе не исполнилось еще и пятнадцати, когда ее первую статью напечатали во “взрослой” газете. Для нее на тот момент это было необычайно значимое событие. Узнав от редактора, в каком номере выйдет ее статья, Олеся, разумеется, с гордостью рассказала об этом маме. Возможно, этого делать не стоило; вероятнее всего, надо было просто выждать время и потерпеть, посмотреть, что из всего этого получится… Но ведь Олеся с детства была приучена делиться с мамой всеми своими радостями и горестями, и она просто не смогла удержаться, чтобы не рассказать маме такую экстраординарную новость.
На самом деле это было необычайно наивно с ее стороны. На что она вообще рассчитывала в тот момент?.. Ну, разумеется, на то, что мама восхитится ее небывалыми успехами, порадуется за нее, похвалит, пожелает удачи, может быть, и, тем самым, поощрит на дальнейшие подвиги. Ведь для самой Олеси важнее всего в этой жизни было получить мамино одобрение. И она все делала только ради этого.
И, поскольку данное событие действительно было из разряда неординарных, то Олеся, по простоте душевной, даже и не сомневалась, что на этот раз ей удастся заставить маму гордиться своей дочерью. И ей даже в страшном сне не могло присниться, что события могут пойти по какому-то другому сценарию. Вроде бы, с чего?.. Для этого ведь не было никаких предпосылок… Как уже упоминалось, Олесе на тот момент еще не исполнилось и пятнадцати. Но ее работу уже заметили и сумели оценить, и теперь ее статья будет напечатана в серьезной взрослой газете, где работали, вне всякого сомнения, вполне разумные образованные люди, которые уж точно разбирались в таких вещах и не стали бы печатать материал, если бы он не был достоин этого. Олеся искренне полагала тогда, что это событие разом поставит ее на одну ступень с известными и преуспевающими журналистами, что, разумеется, не может не вызвать у ее любимой мамочки гордости за свою достойную и талантливую дочь.
Как же все-таки бедная Олеська всегда мечтала о том, чтобы ее мама гордилась ею!.. Как же сильно ей хотелось доказать своей маме, что она вовсе даже не неудачный гадкий утенок, каковым все члены их дружной семьи, по обыкновению, считали ее, а необычайно талантливый и на многое способный человек, – и вообще, личность, достойная уважения!.. Олеська, совершенно не без оснований, вполне справедливо предполагала, что ее мама всегда была недовольна своей совсем никудышной дочерью. И поэтому все ее поступки, без исключения, были продиктованы именно стремлением доказать маме, что это не так; что она удачная, достойная и талантливая…
Ей просто так хотелось, чтобы мама восхищалась ею!..
Ну, пусть бы даже она и не упала бы в обморок от восхищения и изумления, – Олеся уже тогда прекрасно осознавала, что ожидать от ее мамы чего-то подобного было практически не реально. Какое-то повышенное проявление эмоций по отношению к дочери было вообще не в ее стиле. Но, тем не менее, наивная Олеся даже ни на миг не усомнилась в том, что ее мама будет приятно удивлена, похвалит ее и поддержит. По этому поводу у нее не было даже никаких тревог и волнений.
Мама, по обыкновению, терпеливо выслушала россказни дочери, никак не показывая ни своей заинтересованности, ни недовольства. Она никогда в таких случаях не одергивала Олесю, не говорила, например, что она занимается ерундой, – просто слушала. Как только Олеся узнала, в каком конкретно номере будет напечатана ее статья, она тут же наивно попросила маму по пути с работы купить газету. Ей тогда еще даже и в голову не приходило, что маму нужно стесняться, скрывать от нее свои опусы, – да и вообще давать ей поменьше информации о своей жизни. Все это придет гораздо позже, с весьма болезненным опытом. А тогда она ещё не ожидала никакого подвоха.
В тот день Олеся ждала свою мамочку с работы, как истинно верующие ждут второго пришествия Иисуса Христа, буквально сгорая от нетерпения. И вот мама, наконец-то, возвратилась. Олеся тут же бросилась к порогу встречать ее. У нее на языке вертелись тысячи вопросов, которые ей хотелось тут же задать маме, но, лицезрея ее совершенно равнодушное лицо, Олеся изо всех сил пыталась сдерживаться. Мама выглядела далекой и неприступной, озабоченной какими-то своими проблемами. Олеся просто побаивалась сама обращаться к ней и честно ждала, когда мама заговорит на эту тему первая.
Не дождалась.
Мама упорно молчала или говорила о чем-то другом, словно и не понимая причин нетерпения и беспокойства дочери. А Олеся уже была вся на нервах, не понимая, почему она так себя ведет. И, в конце концов, через пару часов, она не выдержала и спросила у мамы:
– А ты газету-то купила?..
– Да, купила, – совершенно равнодушно обронила мама. Со стороны создавалось впечатление, что она вообще напрочь забыла об этой досадной мелочи и вот только сейчас вспомнила.
После этих слов мама достала, наконец, из сумки газету и протянула ее дочери. Олеся с жадностью схватила ее и торопливо начала листать, разыскивая свою фамилию. Ей это быстро удалось. Олеська стала читать свою статью, и у нее даже дыхание перехватило при одной только мысли о том, что это именно она – она!.. – ее написала… Она была так увлечена этим и так поглощена охватившими ее чувствами, что смысл последующих маминых слов не сразу дошел до нее.
– Что-что?.. – переспросила Олеся, осознав вдруг, что все это время мама что-то говорила ей.
– Я прочитала твою статью на работе, – совершенно спокойно и даже равнодушно произнесла мама и добавила, – все тем же самым ровным невыразительным голосом, без малейших эмоций. – И знаешь, что я хочу тебе сказать?.. Мне она, честно говоря, вообще не понравилась!
Если бы она просто окатила свою дочь ушатом ледяной воды, Олеся и то, наверное, не была бы в таком шоке, как после этих ее страшных и жестоких слов. Полностью оглушенная, ослепленная, ошарашенная этой маминой фразой до такой степени, что почти утратила способность соображать и мыслить здраво, Олеся смотрела на свою такую строгую и честную мамочку, с трудом сдерживая готовые хлынуть из глаз слезы, с непередаваемым словами ощущением дикой никчемности и беспомощности. А ее дорогая любимая мама тем временем поразительно спокойным и ровным голосом перечисляла своей просто сраженной наповал дочери все недостатки ее статьи, сразу же, якобы, бросившиеся ей в глаза.
Тут следует весьма кстати упомянуть о том, что Олесина мама, вне всякого сомнения, была женщиной весьма начитанной и, наверное, не глупой, но вот к русскому языку и литературе, – а также к сочинительству, писательству, журналистике и прочим издательским делам, – отношения не имела от слова вообще. Она даже газет никогда не читала и вряд ли представляла, что и как там пишут. Так что ее мнение относительно дефектов написанной Олесей статьи, вне всякого сомнения, было просто необычайно авторитетным.
– Честно говоря, я думала, что ты как-то гораздо лучше пишешь! – закончила мама свой пространный монолог.
Признаться честно, Олеся не запомнила и даже не поняла из него ни слова. Она пребывала сейчас в состоянии глубочайшего шока и на самом деле была способна в тот миг осознать только то, что она снова, как и всегда, совершила нечто на редкость глупое и неудачное, и теперь ее мама, – вместо того, чтобы гордиться дочерью и ее достижениями, как та по простоте душевной рассчитывала, – опять, как и обычно, очень сильно разочарована Олесей и сейчас монотонно выговаривает ей все это. Впоследствии Олеся помнила лишь то, как она изо всех сил пыталась удержать улыбку на своих дрожащих губах и не показать, насколько ей больно, – дико, страшно больно, – потому что ей просто нельзя было обижаться на свою мамочку или еще каким-то другим способом позволить ей понять, в каком она состоянии. Потому что, если показать маме эту свою боль, если признаться сейчас в ней, – то потом будет только еще хуже…
– Я, конечно же, понимаю, что тебе сейчас неприятно все это слушать! – по-прежнему совершенно спокойным ровным голосом, без малейшего намека на эмоции, продолжала отчитывать Олесю ее дорогая мамуля. – Ты, наверное, ожидала, что я буду тебя хвалить! Но я не вижу здесь поводов хвалить тебя, а лицемерить я не умею, – и ты прекрасно это знаешь! И я всегда говорю только то, что думаю, – не зависимо от того, нравится тебе это или нет!.. В конце концов, кто же еще скажет тебе правду, если не мама?..
О Господи, помилуй!.. Но Олеся вовсе не хотела такой правды!.. Она-то, по простоте душевной, наивно мечтала о том, что ее похвалят и поддержат!.. И эти “честные” слова мамы показались ей настолько жестокими, что она была просто убита морально. Сражена наповал. Без какой-то надежды когда-либо воскреснуть.
Мамины жестокие слова нанесли Олесе в тот день такую мучительную рану, от которой она, похоже, так никогда и не смогла до конца оправиться. Но при этом она была настолько вымуштрована, что, несмотря на страшную боль, не посмела даже обидеться на свою дорогую мамочку, потому что она заранее знала, что, если она хотя бы попытается возразить ей или еще как-то защититься, то на нее тут же хлынет новый поток недовольства, в котором она просто-напросто захлебнется. Ведь ее славная мамочка действительно всегда говорила только правду, – и ничего кроме правды. А на правду ведь нельзя обижаться…
А кроме того, – Олеся вообще не имела права на такую вольность, как чувства… Особенно, чувства отрицательные, – а обида и недовольство как раз к ним и относились…
– Правда, у меня на работе твоя статья всем понравилась, – бесстрастно продолжала мама. – Все очень хвалили ее и сказали, что ты – молодец. Но я ожидала от тебя чего-то большего! Мне всегда казалось, что, уж если ты пишешь постоянно, то должна уметь писать хорошо… И мне очень жаль, что я ошибалась! Потому что мне эта твоя статья, к сожалению, совершенно не понравилась! Я ожидала от тебя чего-то совсем другого и не думала, что это будет вот так!..
Эта несправедливая, – но, главное, честная!.. – мамина критика что-то убила в Олесиной душе. Ей и так, на самом деле, ой как нелегко далась эта ее первая серьезная попытка приобщиться к миру журналистики, но она справилась, – по крайней мере, до той минуты ей так казалось… Но только вот опять, вместо хоть какой-то поддержки и одобрения, она в очередной раз услышала от своей мамы о том, что она – беспутная неудачница, не сумевшая даже статью написать нормально, – так, чтобы она понравилась самому строгому критику из всех возможных – ее маме. И сил продолжать дерзать после этого у нее как-то больше не осталось… Олеся пришла к выводу, что просто не способна писать нормально, – а значит, ей следует заняться чем-нибудь другим. Чтобы лишний раз не разочаровывать свою мамочку, мнение которой значило для нее все…
Эта первая неудача, разумеется, расстроила Олесю, но, как ей казалось тогда, не настолько сильно, чтобы сломать ее окончательно. На тот момент ей было всего лишь четырнадцать лет; она только что закончила школу, поступила в техникум, и ей казалось, что жизнь удивительна и прекрасна… В душе она была наивно уверена в том, что у нее все еще впереди. Она точно знала, что удача ждет ее, – где-то там, за очередным жизненным поворотом. И стоит только лишь протянуть руку, чтобы ухватить ее покрепче и больше уже не выпускать…
Поэтому, несмотря ни на что, Олеся решила ни в коем случае не отчаиваться и не сдаваться. Она честно попыталась продолжить жить, искренне намереваясь получать удовольствие от этой самой жизни. Только вот она тогда еще не понимала до конца, что жестокие слова ее доброй и заботливой мамочки окажутся окончательным приговором, поставившем на этой ее будущей прекрасной и полной обещаний жизни жирную точку…
А ЕСЛИ ЭТО ЛЮБОВЬ?..
Летом, когда у Олеси с братом были каникулы, а у их родителей – отпуск, они, по обыкновению, куда-нибудь ездили всей семьей. Вот и в тот год, когда Олеся закончила седьмой класс, они все вместе поехали в пансионат Ярославль.
Как раз пару месяцев назад Олеся уговорила-таки маму завести собаку. На момент поездки Дине было уже около трех месяцев. Обычно Олеся гуляла с ней по берегу реки Которосль. И еще в самом начале смены она заметила, что ей очень часто навстречу попадаются два мальчика, которые выглядели чуть постарше ее самой. Ребята ни разу даже и не попытались заговорить с ней; они просто проходили мимо. Но при этом в их поведении было что-то не совсем обычное, чему Олеся еще не смогла бы дать название, но что сразу же невольно привлекло ее внимание. Очевидно, впервые в жизни какой-то первобытный инстинкт женщины, заложенный где-то на генетическом уровне, безошибочно подсказал ей, что кому-то из этих мальчиков она понравилась, и он таким вот образом привлекает ее внимание, не решаясь пока познакомиться. И ей, разумеется, тоже очень захотелось, чтобы это знакомство состоялось.
В отношениях с противоположным полом Олеся на тот момент не имела ни малейшего опыта, и поэтому совершенно не представляла, как ей вообще следует себя вести. И, как девушка необычайно гордая, она старалась никак не показывать им своей заинтересованности. К несчастью для самой себя, по натуре Олеська была совершенно простодушна, наивна и напрочь лишена пока еще какого бы то ни было кокетства и умения флиртовать. И поэтому она день за днем проходила мимо них с крайне неприступным видом, совершенно искренне полагая, что именно так должна вести себя разумная порядочная девушка, прекрасно знающая себе цену.
В принципе, подсознательно Олеська даже догадывалась, что эти мальчики, просто в силу своего пока еще очень юного возраста, тоже очень робкие, нерешительные и неуверенные в себе. И они тоже попросту не могут решиться подойти к понравившейся им девушке, потому что не умеют знакомиться. Олеся разумом все это прекрасно понимала. Но и помочь им хоть чем-то или хоть как-то показать, что она тоже вовсе даже и не против знакомства с ними, она была просто не в силах. Ведь она тоже безумно боялась быть отвергнутой и стать объектом насмешек с их стороны.
В течение этих двух недель ребята так часто прогуливались где-то поблизости, что Олеся, естественно, ожидала от них каких-то дальнейших шагов. Но, поскольку особенно близко они не подходили, то Олеся к ним и не приглядывалась особенно тщательно, – просто обратила внимание и ждала дальнейшего развития событий. Но дни отдыха летели, а все оставалось без изменений. И, поскольку времени оставалось все меньше, и любая возможность познакомиться с ними представлялась все более и более призрачной, то вскоре Олеся вообще перестала обращать внимание на эту странную парочку. Она просто словно и не замечала их, несмотря на то, что они по-прежнему паслись где-то поблизости.
Поэтому Олеся и была более, чем просто удивлена, когда в предпоследний день смены один из мальчиков, по привычке прогуливаясь неподалеку от их домика, стал бросать весьма многозначительные взгляды в ее сторону. Правда, на самом деле она даже и не была на все сто процентов уверена в том, что это “тот самый” молодой человек, поскольку раньше просто стеснялась разглядывать их слишком пристально и внимательно. Их отличительной особенностью всегда было то, что они везде появлялись вдвоем, и это было, пожалуй, их самой запоминающейся чертой. И теперь ей казалось, что, возможно, она просто обозналась, приняв спокойно гуляющего рядом совершенно постороннего парня за одного из этой парочки.
Около домика, в котором проживала Олесина семья, на самом краю довольно крутого обрыва, располагалась беседка. Молодой человек по-прежнему ненавязчиво маячил где-то за углом, но Олеся как-то инстинктивно ощутила, что сегодня он к ней все-таки подойдет. И, терзаемая любопытством, – тот это молодой человек или же не тот?.. – она вошла в беседку, присела на лавочку и стала ждать. Динка нашла себе какой-то прутик и задорно грызла его у Олесиных ног.
Не прошло и пары минут, как молодой человек все-таки решился войти в беседку следом за ней и сел на лавочку напротив.
– Привет! – просто сказал он. Так легко, – словно они давно уже были знакомы.
Олеся, против воли, почувствовала просто жуткое смущение. Общаться вот так запросто с мальчиками, – а тем более, с совершенно незнакомыми мальчиками, – ей вообще не приходилось еще ни разу в жизни. Но она изо всех сил постаралась скрыть свою растерянность, попыталась придать себе как можно более взрослый вид и тоже проговорила:
– Привет!
– Как его зовут? – поинтересовался молодой человек, кивая на щенка, сосредоточенно обнюхивающего его ботинки.
– Дина, – ответила Олеся. – И это девочка.
– Сколько ей?
– Почти три месяца.
Какой-то странный у них разговор получался… Олеся чувствовала себя все более неловко. Ей очень не хотелось бы, чтобы мальчик заметил ее смущение и принял на свой счет, но Олеся просто не представляла, как вообще следует вести себя в подобной ситуации. Что нужно говорить, что делать?..
– Тебя Олеся зовут? – спросил вдруг молодой человек, отрываясь, наконец, от созерцания щенка и поднимая глаза на сидящую перед ним девушку.
Олеся, в принципе, догадывалась, что он тоже изо всех сил старается казаться взрослее и опытнее, чем он был на самом деле. Впрочем, – мелькнула у нее мысль, – он мог бы и не усердствовать так сильно. Теперь, вблизи, Олеся ясно видела, что он и так был старше ее года на три. В их возрасте такой разницы вполне было довольно для того, чтобы действительно казаться внешне и взрослее, и умнее, – даже если на самом деле ты – всего лишь робкий подросток, и пока еще ровным счетом ничего из себя не представляешь…
– Да, – кивнула Олеся в ответ на вопрос о своем имени. Впрочем, это была просто констатация вполне очевидного факта.
– А меня Алексей, – незамедлительно отозвался юноша. – Ты мне с самого начала понравилась, но я не решался с тобой познакомиться. Ты, наверное, заметила, что мы с Кириллом повсюду за тобой ходили?
Олесе вдруг стало как-то легко, просто и даже немного смешно от всего этого. Но она изо всех сил попыталась скрыть так и напрашивающуюся на губы улыбку, поскольку опасалась, что она может серьезно обидеть ее немного незадачливого и тоже, похоже, весьма смущенного кавалера. Поэтому она просто кивнула:
– Да, заметила.
– Кириллу тоже здесь одна девчонка понравилась, но он так и не подошел к ней… – вздохнул Алексей. – А я вот решился… В последний день… Глупо, да?..
– Вы тоже завтра уезжаете? – спросила Олеся, старательно игнорируя его последний вопрос, – чтобы не смущать его еще больше и не смущаться самой.
Олеся знала, что даты заездов и отъездов у некоторых отдыхающих отличаются.
– Да, завтра, – утвердительно вздохнул Алексей. – А ты из Ярославля?
Этот вопрос Олесю одновременно и удивил, и расстроил. Ведь, обрадовавшись, наконец-то, состоявшемуся знакомству с мальчиком, Олеся как-то совсем не ожидала, что ее кавалер может оказаться иногородним. Следовательно, их встреча не имеет никаких перспектив, ведь продолжить свое знакомство они все равно не смогут.
– Да, – погрустневшим голосом отозвалась она. – А ты?
– Кирилл тоже из Ярославля, – с умным видом зачем-то пояснил ей Алексей, словно и не сомневаясь в том, что Олесю непременно должна заинтересовать подобная информация. – А я из Череповца.
– Далековато, – с деланным равнодушием пожала плечами Олеся. Хотя, признаться честно, на самом деле она весьма смутно представляла, где вообще находится такой город.
– Да, – согласился Алексей, – далековато… А ты мне свой адрес дашь?
– Зачем? – нарочито удивилась Олеся, хотя внутри у нее почему-то все буквально затрепетало от радости и восторга. Значит, их знакомство не напрасно; значит, у них еще есть шанс его продолжить…
– Чтобы письмо написать, конечно же, – зачем же еще?.. – очень сильно удивился Алексей. – Так дашь?
– Хорошо, дам, – кивнула Олеся и осмелилась, наконец-то, улыбнуться. Она испытывала просто невероятное смущение от того, что чувствовала себя ужасно скованно в присутствии этого юноши. Но при этом ей вдруг просто безумно захотелось понравиться ему, – чтобы он влюбился в нее раз и на всю оставшуюся жизнь, – но она просто не представляла, как нужно себя вести для этого, и что следует делать. Поскольку, признаться честно, от этого своего нелепого смущения она сейчас не могла даже найти нужным слов, чтобы просто нормально поддерживать беседу с ним.
– А где ты учишься? – спросил Алексей. – В школе?
– Да. А ты?
– А я в ПТУ.
– А сколько тебе лет? – поинтересовалась Олеся.
– Шестнадцать. А тебе сколько?
Олеське на тот момент не исполнилось еще и тринадцати. И она вдруг очень испугалась этого, потому что вполне разумно предположила, что Алексей, узнав об этом, может посчитать ее глупой малолеткой и уйти.
– А сколько ты мне дашь? – весьма неловко попыталась пококетничать она.
– Ну, лет четырнадцать – пятнадцать, – чуть подумав, предположил Алексей.
Олеська непроизвольно расплылась в улыбке. Ей это необычайно польстило. Она вообще почему-то очень любила, когда окружающие давали ей больше лет, чем ей было на самом деле. На тот момент она всегда чувствовала себя гораздо старше своих пока еще совершенно неразумных, на ее взгляд, сверстников, и выглядеть тоже хотела соответствующе.
– Я угадал? – тут же поинтересовался Алексей.
– Да, – чуть помедлив, кивнула Олеся. Врать она никогда не умела и не любила, но говорить ему правду тоже, разумеется, не желала. Поэтому она просто попыталась перевести разговор на другую тему. – А на кого ты учишься?
– На плавильщика.
Олеся почувствовала легкое разочарование, но изо всех сил постаралась его скрыть. До сих пор она как-то не задумывалась особенно над тем, какими качествами должен был обладать ее потенциальный кавалер, но, естественно, ей хотелось бы, чтобы ее избранник учился в каком-нибудь университете, происходил из богатой семьи, – да и сам был бы успешным и желал бы добиться в этой жизни столь же многого, как и сама Олеся. Но, к ее великому сожалению, в разговоре очень быстро выяснилось, что Алексей был самым обычным мальчишкой из простой рабочей семьи, и, – на первый взгляд, по крайней мере, – он казался полностью лишенным каких бы то ни было амбиций и тщеславия. Но на тот момент все это еще не имело для Олеси такого уж серьезного значения, – важнее всего было то, что Алексей вообще оказался первым мужчиной в Олесиной жизни, обратившим на нее внимание. А Олеська в свои неполные тринадцать уже так давно мечтала о любви, что могла бы, на самом деле, полюбить его уже за одно только это.
Совершенно неопытной Олеське Алексей показался прямо-таки сосредоточием всех положительных качеств. Он представлялся ей очень ласковым и вежливым. И, в то же время, почему-то она сходу наделила его такими свойствами характера, как уверенность в себе и даже властность. В ее наивном воображении он представал очень сильным. Скорее всего, просто потому, что ей очень хотелось бы, чтобы он был именно таким.
Олеська всегда была довольно строптивой и независимой, и ей казалось, что она точно так же будет вести себя и с мальчиками. Но, общаясь с Алексеем, она с удивлением ощущала в себе потребность подчиняться мужчине и готова была признать его власть над собой.
