Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943–1945

Глава 3. Научным фантастам и не снилось!

Я почти взбежал вверх по широким ступеням лестницы между колоннами и стремительно вошел в одну из трех дверей – главный вход в Строение-4. Я оказался в маленьком вестибюле, в дальней части которого была лестница впечатляющих размеров. Из закутка вышел охранник и потребовал предъявить документы. Я спросил его, где мне найти Хартмута, и он отправил меня в глубь здания.

Комната с выкрашенными в серый цвет стенами была переполнена мебелью. У стены стояли три чертежных доски, захламленные чертежами, за которыми работали несколько человек. Слышался приглушенный разговор. С противоположной стороны находились письменные столы и столики, заваленные чертежами и каталогами. На стенах висели только календарь и несколько мелких фотографий. Я сел и стал ждать. Наконец, пришел Хартмут.

– На север ходит автобус, – сказал он. – Но сначала мы немного прогуляемся, и я покажу тебе здешние достопримечательности.

Мы пошли по мощеной заводской дороге. Ту прогулку я живо помню до сих пор. Сначала мы прошли мимо исследовательской лаборатории материалов – двухэтажного кирпичного здания. На другой стороне улицы находилась травильная установка с камерой сгорания. Затем я увидел сверхзвуковую аэродинамическую трубу – самую большую в мире, а напротив нее гортанно ревущую установку для производства жидкого кислорода. Цех технического обеспечения испытательных стендов – IW Nord – был напротив лаборатории клапанов и цеха техобслуживания. Мы вышли на перекресток, и вдали я увидел огромный ангар сборочного цеха и цеха монтажа узлов. Дальше по дороге находилось уже знакомое здание департамента BSM.

Через десять минут мы пришли на территорию хранилища топлива. Здесь было несколько деревянных построек, множество выстроенных по порядку цилиндрических топливных емкостей, железнодорожные цистерны, автоцистерны и т. д. Повсюду висели таблички Rauchen Verboten – «Не курить!». Отсюда дорога вела в густой лес. Мы остановились.

– А теперь испытательный полигон, – объявил Хартмут. Заметив мое воодушевление, он улыбнулся. – До испытательного стенда номер 7 двадцать минут ходьбы. Мы поедем.

Сев на проезжавший мимо грузовик, мы отправились по прямой дороге через лес. Когда дорога стала плавно поворачивать вправо, Хартмут пояснил:

– Мы начнем путешествие с P-1 – Pruefstand 1 – испытательного стенда номер 1 (ИС-1), а потом пойдем к ИС-7 – крупнейшему. Смотри! Стенд видно сквозь деревья.

Испытательный стенд № 1 представлял собой большой бетонный блок, увенчанный сложной стальной надстройкой для статических испытаний ракеты А-4, позже названной Фау-2. Хартмут детально описал процесс испытания.

Перед моими глазами предстал новый мир: молибденово-стальная трубчатая конструкция пламеотражателя ракетного двигателя, охлаждаемая водой, подаваемой под высоким давлением из соседней насосной станции, находилась намного ниже хвостового захвата пусковой установки, удерживающей ракету до выхода двигателя на режим полной тяги; бетонная стартовая площадка, построенная таким образом, чтобы железнодорожные цистерны с топливом подъезжали непосредственно к испытуемой конструкции и их можно было подсоединять к трубопроводам, подающим топливо в ракету; разумная простота всего комплекса сборки. Массивный фундамент был и в комнате с регистрирующими приборами, маленьком цеху, офисе, под цилиндрическими емкостями со сжатым азотом, водосточными резервуарами и многим другим вспомогательным оборудованием. Пока мы осматривали стенд, мое волнение усиливалось возрастающим нетерпением увидеть ракету. Но ИС-1 был пуст, поэтому я поторопил Хартмута на ИС-7.

Большой ангар ИС-7 маячил над деревьями. Он был примерно 30 метров в высоту, 45 метров в ширину и 60 метров в длину – достаточно большая территория, чтобы помес тить туда дирижабль приличных размеров. Но это была только одна часть ИС-7, который на самом деле занимал весь испытательный полигон. В центре стенда находилась огражденная зона в форме эллипса, окруженная высоким земляным валом, мало чем отличающаяся от американских футбольных стадионов или римского амфитеатра. В определенной точке эллипса располагался большой симметричный пламеотражатель ракетного двигателя, установленный в широкой бетонной канаве. Во время проведения испытаний подвижная конструкция с ракетой выкатывалась на площадку и устанавливалась над пламеотводящим каналом, где ракету заправляли топливом, проверяли и в конце концов запускали. Когда ракета находилась над пламеотводящим каналом, выполнялось подсоединение пневматического, приборно-измери тельного оборудования и силовых проводов.

При статических огневых испытаниях три огромных насоса в земляном валу перекачивали тысячи галлонов воды в минуту через охлаждающие трубы пламеотражателя ракетного двигателя. Внутренняя поверхность пламеотражателя охлаждалась, поэтому температура выхлопных газов не превышала 4500 градусов по Фаренгейту.

Рядом с пламеотражателем был стартовый стол – обычная бетонная плита, поддерживающая стальную конструкцию в виде стола и мачту кабеля. В дальнем конце земляного вала располагался центр управления – массивный бетонный отсек с кабинетами, цехом, комнатами с регистрирующими приборами, помещением для кабельного, контрольно-проверочного и пускового оборудования и перископами для наблюдения за ракетой из укрытия.

За пределами земляной конструкции находились многочисленные вспомогательные устройства: стенды для калибровки двигателей и комплектующих без заправки топливом, которую можно провести в любой момент, электростанция с генераторами и батареями широкого диапазона напряжений и частот, трансформаторная подстанция, территория для хранения топлива. Все это я увидел, пока мы приближались к ангару и Хартмут вводил меня в курс дела. Теперь мы вошли в огромный ангар.

Мне потребовалось время, чтобы глаза привыкли к освещению в помещении после яркого солнечного света. Но я сразу уловил бурлящую деятельность. Гул небольших транспортных средств и шум вспомогательных электродвигателей перемежался прерывистым, резким свистом сжатого газа (вскоре я узнал, что это азот, используемый для проверки клапанов и других составляющих, работающих под высоким давлением). Слышался голос, снова и снова приказывающий переключать тумблер на приборной панели. Два мостовых крана скрипели, гудели и грохотали в унисон с потоком отрывистых, громких приказов.

– Сюда! Держи! Опускай!

Лязг металла и тысячи других незнакомых мне звуков слились в дисгармоничный шум. Из окон, расположенных высоко на противоположной стене, сквозь дымку проникали солнечные лучи.

Постепенно мои глаза привыкли к темноте, и тогда я увидел их – четыре необычные конструкции в нескольких метрах от нас, возвышающиеся над нами в приглушенном свете. Я тогда подумал, что они из какого-то научно-фантастического фильма, вроде «Женщина на Луне»^[3].

Я просто стоял и пялился, открыв рот в молчаливом восклицании. Затем я медленно обошел вокруг них. Они были оснащены как классический космический корабль – гладкие, в виде торпеды, по ним было невозможно догадаться о том, что внутри их сложные механизмы. Они стояли на кончиках четырех стреловидных крестообразных стабилизаторов. По сегодняшним меркам ракета А-4 небольшая – 14 метров в высоту, но тогда для меня это был самый большой из увиденных реактивных снарядов. Они были выкрашены в тусклый, оливково-зеленый цвет. Хартмут сказал, что из-за формы и цвета ракета получила прозвище «огурец». Я рассмеялся, и атмосфера зачарованности рассеялась.

Я отвел взгляд от ракеты и последовал за Хартмутом к стоявшим в ряд большим боксам у противоположной стены. Здесь можно было лучше рассмотреть реактивные снаряды, установленные на платформах различной высоты. Суживающаяся хвостовая часть фюзеляжа со стабилизаторами на всех этих ракетах отсутствовала, поэтому я смог разглядеть ракетный двигатель.

Хартмут старательно объяснил мне, для чего предназначено множество трубок, трубопроводов, клапанов, проводов и контейнеров. Его монолог изобиловал совершенно незнакомыми мне терминами, которые сегодня известны каждому школьнику: жидкое топливо, камера сгорания, сопло, паросиловая установка, парогазогенератор, тяга, удельный импульс, отношение масс, предельная скорость. Я уверен, что тогда лишь отчасти понял принципы действия механизмов, которые вскоре стали для меня привычными. И меня заворожило увиденное, существовавшее прежде только в моем воображении.

– А-4, – продолжал Хартмут, – настоящая баллистическая ракета. Когда двигатель отключается, что мы называем Brennschluss – «срыв пламени», система управления полетом тоже выключается. Остаток пути ракета преодолевает со скоростью, приобретенной во время движения с работающим двигателем.

Мы поднялись на одну из платформ с ракетой без хвостовой части, двигатель которой был полностью открыт.

– В состав топлива входит жидкий кислород и 75-процентный спирт. Они доставляются в камеру сгорания с помощью этого турбонасоса. Для работы турбонасоса применяется пар, генерируемый 80 процентами перекиси водорода, разлагаемой жидким катализатором – перманганатом калия вот в этом газогенераторе.

– Скорость подачи насосом, должно быть, довольно высокая, – рискнул предположить я.

Хартмут кивнул:

– Около 5000 литров в минуту для спирта, 4500 литров в минуту для жидкого кислорода.

– Ты упомянул баллистическую траекторию, – сказал я, когда мы снова спустились на пол ангара. – Какова ее длина?

– Номинально 320 километров. Срыв пламени наступает через 63 секунды после запуска, ракета набирает высоту примерно 30 километров. В этот момент ракета движется со скоростью около 5300 километров в час по наклонной траектории. Набрав высоту примерно 100 километров, ракета принимает горизонтальное положение, и ее скорость падает до 4183 километров в час. Во время спуска сопротивление воздуха замедляет ее движение, и скорость сближения с целью перед ударом становится равной 2815 километров в час. Поражение цели происходит примерно через 320 секунд после запуска.

Мы поднялись на верхний уровень боксов, и я прислонился к перилам, чтобы с волнением разглядеть каждую деталь и поразмышлять о только что увиденном. Напротив нас обслуживалась передвижная конструкция, перевозящая ракету для испытаний. Очевидно, ее только что вкатили через огромные, по-прежнему открытые двери в конце ангара. Сквозь открытые двери я увидел земляную дамбу и верхнюю часть передвижной конструкции. Пустая конструкция Meiller-Wagen – майлерваген – медленно передвигалась по центру ангара. Я спросил Хартмута об этом странном транспортном средстве. По его словам, это был специально разработанный дорожный прицеп для транспортировки ракеты А-4, служащий одновременно для установки ракеты в вертикальное положение и как площадка для обслуживания во время подготовки к пуску.

Майлерваген только что освободили от груза, и началась подготовка ракеты к статическому испытанию.

– Снимай штаны! – закричал Хартмут, стараясь перекричать шум.

Я рассмеялся. Он пояснил, что так они говорят, когда с ракеты снимают хвостовую часть. Множество хвостовых частей лежало на полу или висело на специальных стойках по всей длине ангара.

– Пошли. – Хартмут коснулся моей руки. – Мы должны спешить, чтобы бегло осмотреть весь испытательный полигон.

Я неохотно спустился вслед за ним с боксов. Мы вы шли на солнечный свет, и дверь за нами закрылась. Шум работающих кранов, крики, свист стали слабее и смешались с приглушенными звуками, доносящимися из соседней лаборатории электроники и механического цеха.

Мы пересекли лужайку, отделявшую нас от массивного, бетонного центра управления ИС-7, располагавшегося вдоль земляного вала. Мы прошли мимо огромной кучи угля, резко выделявшейся черным пятном на фоне летней зелени. Я вспомнил холодную зиму в Берлине и России, где мы были готовы отдать почти все наше довольствие за несколько ведер угля.

Внутри центра управления ИС-7 располагались просторный кабинет, конференц-зал, небольшая спальня с двухъярусными койками, душевая и уборная. Пройдя через здание, мы вышли на улицу и через несколько минут оказались у края пламеотводящего канала.

Массивная металлическая испытательная конструкция, надежно удерживающая А-4, которую я увидел из ангара, сейчас передвигалась в центр пламеотводящего канала. Кабельные соединения и приборно-измерительное оборудование были подготовлены для статического огневого испытания, шла заправка топливом. Ракета жалобно выла, стонала и потрескивала, словно жалуясь, пока ее заправляли смертельно холодным жидким кислородом. Белый иней покрывал фюзеляж, а влага конденсировалась в воздухе и застывала у нижнего топливного бака.

Мы с Хартмутом поднялись на лифте на вторую платформу, где механики проверяли и готовили ракетную паросиловую установку к запуску. Испытательная установка была сконструирована гениально. Установленная в карданном подвесе опора позволяла раскачивать ракету в двух плоскостях до 5 градусов под углом к вертикали для управления полетом ракеты и проведения контрольно-измерительных испытаний при статическом огневом испытании. Весовое оборудование «Толедо», произведенное в Германии, с установленной на нем видеокамерой измеряло тягу двигателя с помощью рычажной системы обработки данных в диапазоне от 100 до 1. К дополнительным устройствам относились релейные шкафы и распределительные коробки, система огнезащиты, приборные линии, передвижные и съемные рабочие платформы. Пока мы спускались в лифте, я с надеждой произнес:

– Теперь бы еще увидеть само испытание.

– Ну, это запросто, – заметил Хартмут и через заднюю дверь вошел в центр управления. Вскоре он вернулся, улыбаясь. – Нам повезло. Заканчивается топливная заправка, испытание должно начаться через пятнадцать минут. Без специального допуска нельзя войти в диспетчерскую, но начальство ИС-1 подготовило для нас места. Нужно поторапливаться.

Мы вошли в туннель рядом с центром управления и торопливо прошагали обратно на ИС-1. Там мы поднялись на двенадцатиметровую платформу, откуда беспрепятственно открывалась панорама ИС-7.

Нас окружали красоты, от которых захватывало дух. Природа резко контрастировала с рукотворным чудом напротив нас. Справа было Балтийское море, спокойное и искрящееся в теплых лучах июльского солнца. Ленивые волны ласкали жемчужно-белый песок на пляже, а далеко внизу по береговой линии мягко раскачивался толстый камыш. Ветерок дул с реки Пене в сторону материка. Густой лес на острове сливался с лесными зарослями материка, уходя далеко за горизонт на западе. То тут, то там попадались уединенно стоящие строения – здания «За вод-Запад» люфтваффе, шпиль собора маленького городка Вольгаст на материке. Пока я наблюдал за природой, спустился самолет и скрылся за деревьями, окружающими аэропорт на «Завод-Запад».

Рядом с земляным валом ИС-7, отделенная от него узкой полосой деревьев, лежала в сторону моря большая спрофилированная территория. На ней стояла только конструкция Vidal-Wagen – видальваген (младшего брата майлервагена). Этой территорией был испытательный стенд № 10, изначально предназначенный для запуска ракет после их усовершенствования.

За ИС-10 находилась северная оконечность острова Узедом, а далее – море. По словам Хартмута, в ясные дни можно увидеть островок Ойе, где прежде испытывались ракеты А-5 – уменьшенная версия А-4. В такие дни удается увидеть даже белые скалы далекого острова Рюген.

Я сосредоточил внимание на ИС-7, где случайные крики рабочих и вой двигателя платформы смешивались с непонятными фразами из системы громкоговорящей связи. Те, кто готовил ракету к запуску, постепенно, словно под действием невидимой силы, исчезали в центре управления. И вот с площадки убежал последний человек, махнув рукой человеку у перископа – «все в норме».

И внезапно ИС-7 превратился в молчаливую пустыню. Только тонкая, закручивающаяся струйка пара, выходящая из-под консоли стабилизатора, свидетельствовала о том, что время не остановилось. Секунды тянулись, как минуты. Все замерло. Затем мое внимание привлек ястреб, лениво парящий над деревьями. Я бессознательно следил за его изящным полетом.

Неожиданно тишину прорезал вой сирены. Через мгновение она смолкла.

– Началось, – прошептал Хартмут.

Струя пара уменьшилась, затем исчезла. Я услышал слабый свист сжатого газа.

– Идет предварительный наддув бака жидким кислородом, – объяснил Хартмут.

Шипение несколько раз то прекращалось, то возобновлялось. Через секунду у хвостового отсека ракеты вспыхнуло яркое пламя.

– Зажигание!

Хартмут едва успел произнести это слово, как послышался двойной резкий щелчок. В тот же миг из хвоста ракеты вырвалось оранжевое пламя, несколько секунд извиваясь и пульсируя, словно живое существо. Затем пламя стабилизировалось и стало вертикальным. Я услышал негромкий рокочущий звук.

– Предварительная ступень… Теперь смотри!

Внезапно пламя стало ярко-желтым и вырвалось в пламеотводящий канал. Затем оно приобрело ромбовидную форму. Выхлопные газы, смешавшись с водяным паром из подтекающих труб системы охлаждения, резко вздыбились над пламеотводящим каналом. Невероятный шум давил на мои ушные перепонки и грудь. Сначала рев был устойчивым, потом стал прерывистым, а облака дыма и пара стали пульсировать в определенном ритме.

Шум стал невыносимым. Последние 60 секунд показались вечностью. Затем пламя стало быстро убывать, а потом исчезло. Далее стих пронзительный свист клапанов топливных баков и шум распыляемой воды.

Почти сразу же инженеры и механики наводнили площадку и сосредоточились на результатах испытания. Платформы подняли, начали проводить защитные мероприятия. Я повернулся к Хартмуту:

– Я под впечатлением! Какой звук!

Именно шум всегда оставлял у меня самые незабываемые впечатления. Не только своей громкостью, которая не поддается описанию. Шум обрушивается на вас с реальной физической жестокостью, разрывая и скручивая внутренние органы. Шум может вызвать у вас не только дискомфорт, но даже боль. И он повсюду, от него не спрятаться. Только услышав рев ракетного двигателя с близкого расстояния, вы поймете, что это такое.

– Я понимаю тебя, – произнес Хартмут. – Ты под огромным впечатлением, но так будет всегда. К запускам ракет невозможно привыкнуть. Их звук всегда удивителен. Теперь, – он указал на ИС-7, – они будут отключать приборы и технику, сливать остатки топлива из баков, собирать камеры, просматривать диаграммы самописцев, чтобы проверить, можно ли испытывать другую ракету. Это не так чарующе, как запуск, но эта работа важна.

Вдруг меня понесло.

– Хартмут, канцелярская проволочка… Повлияй, чтобы меня поскорее приняли.

Мы спускались с ИС-1, и два механика, услышав мои слова, удивленно на меня посмотрели. Я едва обратил на них внимание.

– Я так долго этого ждал, – продолжал я. – Пожалуйста, позвони еще раз в отдел кадров, а?

Улыбнувшись, Хартмут кивнул.

– Учебники, отчеты, результаты испытаний, основные принципы… Я все нагоню!

Хартмут широко улыбался, но молчал. По сей день я благодарен ему за то, что он не испортил то мгновение своим трезвым реализмом. Тогда я витал в облаках и был уверен, что не имею права терять ни минуты, ибо волокита негативно повлияет не только на меня, на ракетостроение, но и на всю страну.

«Я ни о чем не могу тебе рассказать, – писал я в ту ночь Ирмель, – но сегодня самый радостный день в моей жизни…»

Глава 4. Работа и бедствие

На следующий день я получил официальное назначение на должность инженера-проектировщика BGS в департамент электрических приборов. После увиденного накануне данная новость спровоцировала у меня разочарование и неуверенность. Я позвонил Хартмуту.

– Я бы на твоем месте не расстраивался, – предупредил он. – Департамент BGS хорошее место для новичка, там ты ознакомишься со всеми стадиями производства. Между тем помни о своей цели и жди.

Конечно, он был прав. Я на самом деле мало знал о Пенемюнде и организации процесса производства. В том, чтобы обучаться, работая в привычной для меня сфере, несомненно, было преимущество. И потом мне не хотелось менять свое мнение после того, как я ответил согласием Маасу. Умиротворенный, хотя по-прежнему разочарованный, я с нетерпением ждал следующего утра.

Начальником департамента был Зигмунд Мюллер – симпатичный и гениальный человек. Мюллер долго работал в крупном промышленном концерне AEG и несколько лет провел в Китае. Он посвятил свою жизнь планированию электроснабжения и распределению электроэнергии на крупных промышленных предприятиях и заводах. Я многому у него научился за последующие несколько недель.

Департамент BGS подразделялся на отделы, которые выполняли все основные строительные работы в Пенемюнде. Вскоре я почувствовал себя в своей тарелке, ибо моя нынешняя работа была тесно связана с моей деятельностью в «Сименс». Летели дни. Я работал, а это самое главное. Инспектирование строительных площадок, посещение насосных станций, переговоры с субподрядчиками вскоре приобрели для меня своеобразное очарование, присущее крупномасштабному производству. О русском фронте я уже почти не вспоминал.

Но забыть о том, что война продолжается, не удавалось. Предупреждения о воздушных налетах, в основном ночью, стали в Пенемюнде обычным явлением, хотя никто не воспринимал их всерьез. Этот регион был излюбленной мишенью ночных бомбардировщиков и использовался как коридор для воздушных налетов на Берлин. Кстати, бомбардировки участились по всей Германии.

– Мне очень жаль сообщать об этом, – сказал я как-то Мюллеру, – но насосные станции Пляж Карлсхаген и Деревня не будут сданы в срок, если вообще будут построены. То же самое касается силовых распределительных щитов в производственном цеху номер 1, куда комплектующие поставляются не вовремя.

– Что случилось? Я видел судовые документы всего несколько дней назад.

– Сегодня утром звонили из компании «Сименс». Во время очередного воздушного налета два дня назад был разрушен завод по производству выключателей. Они эвакуируют оборудование для аварийных объектов за пределы Берлина, но никто не знает, когда они снова откроют производство. И нет инвентарной описи. Из-за недальновидности ее долгое время не проводили.

Мюллер вздохнул, ибо много повидал и не строил иллюзий. Он потянулся к папке.

– Я разговаривал с Маасом, и точно такая же ситуация с другим оборудованием. Например, с клапанами. Но они еще остались у нас на складе. Мы совершим рейд на предприятия в Мукран, входящие в состав Arbeitsfront – гитлеровского трудового фронта.

Достав из папки карту, он разложил ее так, чтобы была видна восточная половина близлежащего острова Рюген. Между курортами Зассниц и Бинц находилась обширная область, обозначенная KdF-Bad Mukran. На карте были планы строений и ландшафт местности. Название было мне знакомо. После начала Второй мировой войны многочисленные гигантские, спонсируемые правительством строительные проекты находились на различных стадиях завершения, в том числе чудовищно огромные здания в Нюрнберге и большие залы заседаний рейхстага. Департамент BGS участвовал в некоторых из этих проектов, которые с началом войны заморозили. Среди крупнейших проектов был тот, о котором говорил Мюллер, Kraft durch Freude – «Сила через радость» – пляжный курорт в Мукране (KdF-Bad Mukran).

– Только посмотрите! – воскликнул Мюллер. – Одно из зданий длиной в полтора километра. И оно почти построено, установлена сантехника, подведено электричество. Настоящая золотая жила! До сих пор никто не мог туда попасть из-за чрезвычайной охраны. Но Маасу удалось получить ограниченный допуск на вывоз некоторого оборудования. Вы туда поедете, выберете то, что нам нужно, и организуете транспортировку. С вами поедет господин Бохман, он отберет необходимые клапаны.

К полудню понедельника, 16 августа 1943 года, наша небольшая группа добралась до Бергена – маленького городка в самом сердце очаровательного острова Рюген. Там мы встретили господина Альгримма – представителя команды, управляющей зданием Мукрана.

На следующее утро Альгримм повел нас по узким, извилистым дорогам через густые буковые заросли, по холмистой местности, где созревали зерновые. Нашим первым пунктом назначения стал небольшой курортный приморский город Бинц, расположенный в 20 километрах к востоку. Там мы забронировали номера в гостинице «Гамбургерхоф», а затем отправились на север, к Мукрану, по второстепенной дороге.

Здесь береговая линия резко прерывалась крутыми меловыми утесами, столь характерными для Рюгена и островов на юге Швеции. Наверху утесы обрамляли темно-зеленые леса, а внизу – синее море. По летнему небу плыли пушистые облака. Издали курорт казался длинной стеной, упирающейся в утес. Чем ближе мы подходили, тем отчетливее становились его очертания, которые я видел на карте Мюллера. Некоторое время ушло на поиски сторожа, потом мы попросили отвести нас к водяному насосу и перерабатывающему заводу.

Насосный завод, похожий на замок, располагался на вершине холма. По словам наших сопровождающих, он был почти готов к запуску; не хватало только нескольких комплектующих, которые так и не доставили. Пока мой товарищ подробно уточнял, что ему нужно, я поднялся на плоскую крышу здания.

Внизу, почти на берегу, в обе стороны растянулся колоссальный курорт KdF-Bad. Шестиэтажное здание длиной почти 2 километра построили таким образом, что все номера были с видом на море. Через равные расстояния находились десять крыльев здания, каждое из которых имело округлые очертания сверху. В этих крыльях располагались служебные помещения, а на самом верху, прямо над морем, находились застекленные столовые и помещения для отдыха. Между крыльями здания был сверкающий пляж Рюген, известный своей широкой белой песчаной полосой. Он переливался на солнце, ожидая отдыхающих, которые, возможно, никогда сюда не приедут.

Я повернулся на звук шагов – Альгримм забрался на крышу.

– Какая вещь! – сказал он, кивнув в сторону здания. – Столько сил потрачено, и вот стоит, гниет. А в довершение всего вы, ребята, начали разграбление.

Альгримм покачал головой. Он был в Мукране с самого начала строительства и посвятил ему большую часть жизни. Я понимал его ненависть к войне, но до него не доходило, что и война, и строительство курорта движения «Сила через радость» были идеями одного человека.

Остаток вторника, 17 августа, мы осматривали главное здание, составляли каталоги автоматических выключателей, распределительных щитов и трансформаторов, которые так требовались в Пенемюнде. После приличного ужина в одном из до сих пор работающих ресторанов в Бинце и неторопливой прогулки по набережной в теплом летнем сумраке мы отправились в гостиницу. Я сразу же уснул.

Вскоре после полуночи меня разбудил стук в дверь – пришел мой коллега из Пенемюнде. Я протянул руку, чтобы включить свет.

– Не включай свет. Просто слушай! – прошипел он.

Я услышал привычный гул ночных бомбардировщиков.

– Иди сюда. Окно коридора выходит на море.

Я последовал за ним в коридор. Ночь была ясная, и свет полной луны отражался от крыш и оконных стекол. Здания, улицы, деревья были хорошо видны, словно в мягком солнечном свете. А над морем, на высоте не более 600 метров, летели бомбардировщики.

– Англичане, – пробормотал я. – Они всегда прилетают ночью. Интересно, какова их цель на этот раз.

Мой товарищ пожал плечами. Целей у бомбардировщиков было много: Берлин, Штеттин, завод по производству синтетического бензина. Кроме того, они всегда использовали отвлекающие маневры, чтобы сбить с толку наших ночных истребителей.

– В этом направлении находится Пенемюнде, – запоздало сообразил я.

– Верно, но они так часто пролетали над Пенемюнде, что либо не знают, что летают над Пенемюнде, либо ждут, когда будут готовы производственные мощности. Ну, посмотрим. Я просто хотел тебя предупредить. Я иду спать. Спокойной ночи.

Рев бомбардировщиков слышался более часа. Долгое время я не мог заснуть, у меня возникло странное предчувствие.

На следующее утро я проснулся, ощущая тот же страх.

– Попробуйте связаться с Пенемюнде по телефону, – сказал я сторожу Мукрана. – Узнайте, нет ли там проблем.

Много часов спустя, когда мы составили каталоги и подготовили графики доставки оборудования, которое заберем с собой, сторож сообщил, что не смог дозвониться.

– Что-то случилось на линии. Может быть, повреждения в Грайфсвальде? – предположил он.

Грайфсвальд? Но там бомбардировщикам делать нечего. Мое предчувствие переросло в уверенность. Я попросил сторожа позвонить снова. Покачав головой, мы вернулись к работе с усиленным энтузиазмом. Ближе к вечеру прибежал запыхавшийся сторож.

– Здесь женщина… Ее муж работает в BGS… Он ей позвонил. Сказал, что ему пришлось дозваниваться из Анклама на материке.

Мы окружили сторожа. Я крикнул:

– Что? Что он ей сказал?

– Он хотел заверить ее, что все в порядке. Он не вдавался в подробности. Просто сообщил, что дела довольно плохи.

Пенемюнде бомбили. Мы с коллегой переглянулись. Наконец, я нарушил молчание.

– Все в порядке. Давайте заканчивать, – обратился я к нашему хозяину. – Господин Альгримм, пожалуйста, узнайте, когда ближайший утренний поезд, на котором мы сможем уехать.

Настроение у нас было паршивым. Я плохо спал ночью. На обратном пути я все думал о том, насколько сильно разбомбили Пенемюнде и как это повлияет на нашу работу. Я вспомнил длинную вереницу бомбардировщиков, увиденных ночью. Сколько их было? Насколько точным оказалось попадание снарядов?

Первые свидетельства того, что произошло в тот день, я увидел, когда шел по мосту в Вольгасте и входил в железнодорожную станцию на острове. Только что прибыл поезд с восточной части острова. Толпа была гуще, чем в час пик, только теперь в ней было много раненых, в ос новном мужчин, забинтованных, с поддерживающими повязками на руках, на костылях и с огромным багажом. Складывалось ощущение, что началась эвакуация. Не было времени задавать вопросы. Наш поезд на восток оказался почти пуст. Деревни, которые мы проезжали, выглядели уютными, цветущими и мирными. Я рассматривал их с тревогой и нетерпением. Как там Хартмут? Что случилось с заводом? Почему поезд так медленно едет?

На заводской станции в Цинновице было необычно многолюдно. Проходя сквозь толпу, я уловил отрывки разговоров. Люди пережили нечто ужасное, и мои опасения усилились. Затем мой товарищ заметил приятеля с завода. Я не помню его имени.

– Мы только что из командировки. Что случилось? Как там?

Мужчина неуверенно покачал головой:

– Сильно пострадали жилой сектор и сортировочная станция. Я не ходил дальше, но знаю, что несколько ангаров уничтожены и Строение-4 сгорело.