Ворчат кастрюли, чайник кипятится,
А фонари – немного и потухнут,
Сбаюкают уставшую столицу,
Распустятся нитратные осадки
На высохших аллеях и навесах,
Забегают по лужам тетьки-дядьки,
Накрывшись от киоска желтой прессой.
Засерится за стеклами дорога,
Ни звука, кроме капа, ни живинки,
Ноябрь погорланит и продрогнет,
Упрячется в промокшие ботинки.
И скажется осенняя назола
На пятнице и даже на субботе,
И ждать обыкновенно в трубке голос
Покажется уже ненужным вроде…
***
Это просто луна, разделенная наполовину,
С небосвода ее не стереть до схождения фаз,
Это чья-то война, и на ней ты по-своему двинут,
Выполняешь, как все, пересказанный кем-то приказ.
Это голос внутри, осуждающий новые толки,
Пересчеты бумаг, переходы из мира в раздор,
Это паковый лед, но сегодня он кажется тонким,
Несоленым – обед, ограниченным – прежний простор.
Это ты, но не ты, а лицо поколения игрек,
Прочитавшее все, что когда-то попало на стол,
Это чокнутый свет, заигравшийся в темные игры,
Переживший свой век, наступивший на тысячи толп.
Это жизнь за стеклом, перистальтика тела снаружи,
И как будто сейчас нет нарывов под светом луны.
Это просто момент, он не лучше других и не хуже,
Но откуда-то снова доносится эхо войны…
***
Гоняй врасплох заставшую пургу,
Четыре сна, а после станет ясно,
Тебя я, может быть, не сберегу,
А может… Не надейся понапрасну.
Читай, как я болею и дышу,
Как ночи за стихами сна не знают,
Как медленно на ушко малышу
Я что-то монотонно напеваю.
Снимаю одинокий лепесток,
От чайного отбившийся бутона,
Готовлюсь как незрелый педагог
К занятиям, и Чехова Антона
Читаю между прочим, пью компот –
Любимый кураговый – за обедом
И верю в замечательный исход,
Вот только даже Богу он неведом…
***
Среди случившейся зимы
Я со вчера понять пытаюсь,
Зачем метет, слегка шатаясь,
Снежок подвыпивший калмык.
Выходят люди по работам,
Наевшись хлеба и яиц,
И, распластавшись с криком ниц,
Клянут беспорую погоду.
С внезапной горки малыши
Скользят до самого забора,
Потерян бот и бок распорот,
Но это шкетов не страшит.
Они смеются. Зол родитель,
Зовет румяного на суп,
И он – растрепан и беззуб –
Идет сопливый на обиде.
А дома – клюквенный кисель,
Тарелка щей и мамин сочник,
Горизонтальный позвоночник
И день с каналом Карусель,
И белый шум – и спит малыш,
А я пишу об этом строчки,
Невыдающиеся точно,
Но ты по-своему решишь…
***
Расхохорится январь
В моем дворе, в твоем дворе,
Заснежит заспанный бульвар
На угасающей заре,
И утром чистое стекло
С венком из радужных гирлянд
Покроет северный циклон,
Забьется в подпол по щелям.
Остынут боты и ковер,
Оставит планы человек –
Он убедителен и тверд,
Не то что этот редкий снег,
Не застилающий земель,
Не накрывающий жилищ.
В моей зиме, в твоей зиме
Один январь, и только лишь…
***
Макая в чай ванильную печеньку,
Читай взахлеб и прозу, и стихи,
Рассчитывай как самовыдвиженка
Попасть в литературные верхи,
Ловить аствацатуровские бреши,
Пелевинские бреши на раз-два,
Чтоб классик, неожиданно воскресший,
Тебя потомком сукиным назвал,
Стать кем-то, проносящимся в вагонах,
Читаемым по моде и без мод,
Местами неприличным, незаконным,
Местами же – совсем наоборот,
Заслуженным без возраста и пола,
Впечатанным в большие словари,
И чтобы не лежать на книжных полках,
А быть всечеловечества внутри…
***
Когда устанет мир от разных дел,
Сотрет луна цветастую несхожесть,
Попробуй терпеливо разглядеть
Лишь то, чего нет ярче и дороже:
Четырнадцать ступенек до двери
В согретую любимыми квартиру,
Имение синонимов и рифм,
Булгачащих гражданскую стихиру.
Под окнами – будлейные кусты,
Цветущие на холоде упрямо,
Себя – который тщился, но простыл,
Звонящую с утра до ночи маму.
Шкодливого трехлетку, со стола
Стянувшего с тарелками клеенку,
Как фокусник – магический талант
Рождается со звяканьем в ребенке.
Термометр, снижающий нагрев,
Пелевин, выдающий новый хаос,
Свой собственный посмертный – то ли нерв,
А то ли незалеченная старость.
Нарезанный до праздника салат,
Сосед, перекричавший мегафоны,
Забрызгавший столешницу гранат
И даже занавеску и плафоны.
Хорошее привычного среди,
Как маленький, с глазами в блюдца мальчик,
Попробуй терпеливо разгляди
Все то, чего дороже нет и ярче.
***
Идет волной слоистый ламинат –
Постиран дом, отправлен на отжим,
На улицах – сезонный маскарад,
Перчаточный и масочный режим.
Наряженный в витрине манекен
Зазывно тянет руку сквозь неё,
На местном мелодичном языке
Колясочник на площади поёт.
Хорошая погода, плюс один,
В соседний двор сбегаются коты,
Там женщина котлетой из сардин
Их кормит с двухэтажной высоты.
Доносится протяжное «кис-кис»,
И сыплется на морды рыбий снег –
Шершавая натруженная кисть
В зашторенном облупленном окне.
И в этом средоточии простом
Мне нравится мой город, мой район,
Мой старый, но такой любимый дом,
В котором я был вскормлен и вспоён,
И с четками старушки без внучат,
Большие знатоки текстильных длин,
И то, что узаконен самиздат,
И то, что несмертелен карантин,
Прошедшие дожди, пришедший снег,
И зуб, не нарывающий уже,
И рядом с человеком – человек,
И их союз священ…
***
Четыре тридцать – время бить подушку,
Ломать перо, готовить сумку к ботам,
Чинить очков расшатанную дужку,
Лениво собираться на работу.
Прокручивать написанное трижды,
Не верить добрословам и одистам,
Нажористый заглатывая фриштык,
Пролистывать истории артистов.
Ждать первого пришествия рассвета,
Накидывать план взятия недели,
Уверенно, душисто, разодето
Спускаться в довечерний ножный эллипс.
Прослушивать, прочитывать, прощаться,
На сбитом гелендвагеном бордюре
Стоять и с ожиданием свыкаться,
Глаза свои от холода прищурив.
И праздновать победу над хвостами,
Одержанную книгами и кофе,
И ждать потом с любимыми цветами
На кафедре прыщавый острый профиль.
Влюбляться в каждодневие и ночье -
В картины, в фотографии, в конфеты,
И видеть нерабочее в рабочем,
Как видели хорошие поэты.
***
Не включай желтых ламп, кармазином окно занавесь,