Read the book: «Герцог Чёрная Роза (I)»

Font:

ISBN 978-5-0056-7485-2 (т. 1)

ISBN 978-5-0056-7486-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Свадьба Чёрной Розы

Франция, 13 век. Период Альбигойских войн.

Прованс и Лангедок охвачены восстанием против короля Людовика, возглавленным знатнейшими дворянами провинций. К катарам* присоединились и некоторые католики.

Людовик отправляет на подавление бунта войска под предводительством двух полководцев – Симона де Монфора* и некоего дворянина в белом плаще, украшенном черной розой, никогда не снимающего с лица черную маску. Этого дворянина все называют герцогом Чёрная Роза.

Война продолжается долго. В итоге у восставших остается всего несколько замков и крепостей, которые осаждаются королевскими войсками.

* катары – христианское религиозное движение в Западной Европе в ХI-ХIV веках, которое преследовалось Папой, королем и инквизицией в период так называемых Альбигойских войн

* Симон де Монфор – реальный исторический персонаж, граф Тулузский, во времена Альбигойских войн печально прославившийся своей страшной жестокостью и заслуживший жгучую ненависть жителей Окситании.

1. Посланец Чёрной Розы

Увидев из окна башни перед подъемным мостом троих закованных в броню рыцарей, один из которых держал в руке копье с привязанным к наконечнику белым флагом парламентера, граф де Руссильон велел опустить мост и поднять решетку. Но в замок был пропущен только один из них. Двое остались ждать с его лошадью на мосту. Этот рыцарь, в алом плаще и серебристом шлеме, последовал быстрым шагом за графским управляющим, Бастьеном.

Зала в донжоне, главной башне замка, где ждал посланца осаждающих старый граф, была большой и пышно обставленной. Руссильона называли одним из богатейших дворян Лангедока, и это была чистая правда. Ткани, утварь, коллекция восточного оружия на стене, – всё говорило о власти и богатстве хозяина замка. Посол нашел графа сидящим в высоком дубовом кресле с массивными подлокотниками в виде львиных голов. По правую сторону кресла на стене висел герб Руссильона – красное полотнище с крестом и четырьмя вертикальными полосами. Над гербом красовалась вышитая золотом графская корона.

Рыцарь снял шлем, украшенный белыми перьями, и непринужденно поклонился Руссильону. Старик тотчас узнал этого красивого светловолосого молодого человека – это был граф Анри де Брие.

– Что ж, ваше сиятельство, – начал Руссильон, – приступим сразу к делу.

– Признайтесь, вы не ожидали, что мы вступим с вами в переговоры.

– Да, удивлен, признаюсь. Это не похоже ни на Монфора, ни на Черную Розу… Удивлен – но отнюдь не обрадован.

– Даже если я принес в ваш замок, после двух недель осады, оливковую ветвь мира? – чуть насмешливо, как показалось Руссильону, осведомился молодой человек. Старик насторожился. Ему все меньше нравилось посольство Черной Розы. Что задумал сейчас этот ужасный человек, которого граф величал не иначе, как «проклятием Лангедока»? И не он один. И Симон де Монфор, посланный самим Папой подавить бунт еретиков-катаров, и герцог Черная Роза – полководец французского короля, – оба эти человека были ненавидимы и проклинаемы всеми жителями Окситании – края, куда входили Лангедок и Прованс.

– Мир между нами невозможен, – резко ответил Руссильон. – А если вы явились ко мне с предложением о сдаче замка… Мы не собираемся сдаваться! Нам слишком хорошо известна милость ваших предводителей – об их зверствах, жестокостях и насилии над несчастными, попавшими живыми в их лапы, ходят легенды по всему краю!

– Я – посланец не Монфора, а герцога Черная Роза, – высокомерно сказал де Брие, – и, клянусь честью, – все, что говорят о монсеньоре и о его зверствах, – выдумки и гнусная ложь! Что же касается Руссильонского замка… Войдя в него, я увидел во дворе множество людей, – среди них дети, старики, женщины. У вас, как нам прекрасно известно, почти не осталось еды. Люди истощены, они падают с ног от усталости и голода. Говоря: «Мы не сдадимся!» – вы выражаете мнение своё – или их?

Старый граф поджал тонкие губы. Он тоже, как заметил де Брие, был очень бледен и имел измученный вид. Веки светло-голубых почти выцветших глаз покраснели и опухли, красивые пышные седые усы сейчас как-то скорбно, устало обвисли. Старик явно не спал несколько дней и ночей, подготавливая замок к отражению возможного штурма.

«Из тех, кто умирает, но не сдается, – подумал де Брие, – да, этот Руссильон – крепкий орешек! Но мы его расколем!»

– Послушайте, господин граф, – вслух сказал он, – у меня есть для вас два послания, которые я должен вам передать. Первое – от вашей старшей дочери Марианны, из замка Монсегюр…

– От Марианны? – недоверчиво переспросил Руссильон.

– Да; несколько дней назад герцог Черная Роза лично присоединился к своему отряду, осаждавшему Монсегюр, и взял его приступом. Теперь замок занят королевскими войсками. Не волнуйтесь – ни вашей дочери, ни зятю, графу Монсегюр, ни их первенцу не угрожает опасность, в чем вы и сможете убедиться, прочтя послание графини. Если, как я надеюсь, она написала правду, – добавил он.

Старый граф взял в руки письмо и, посмотрев на печать, вскрыл его. Пробегая глазами строчки, написанные таким знакомым и родным почерком, он несколько раз с силой дернул себя за седой ус, чтобы не позволить пролиться внезапно подступившим слезам.

В письме Марианны говорилось, что Монсегюр действительно захвачен Черной Розой и его отрядом, но что и она сама, и малютка Шарль, родившийся всего два месяца назад, и её муж, раненный в руку при взятии замка, находятся в безопасности; им предоставлено несколько комнат, и с ними хорошо обращаются. В конце послания Марианна умоляла батюшку сдаться на милость короля и его войска, дабы избежать напрасного кровопролития в родном Руссильоне.

«Монсегюр пал!.. Я столько надежд возлагал на него и его воинов! Рассчитывал, что мой зять вот-вот придет на помощь Руссильонскому замку!.. А муж Марианны ранен! – и, может быть, не так легко, как она пишет… И мой внук! Маленький Шарль! Я так и не увидел его ещё из-за этой проклятой войны!»

«А он сентиментален, этот старик, – размышлял тем временем и де Брие, – хоть и пытается скрыть это. Его дочь Марианна очень на него похожа – такой же чеканный, как на римской камее, профиль, тонкие губы, высокий лоб, голубые глаза. Волосы у графа совсем седые; какого они были цвета в молодости? У старшей его дочери они белокурые. Интересно, а младшие его дочки, действительно, тоже красавицы, как о них говорят?»

Руссильон поднял, наконец, глаза на посланца Черной Розы.

– Откуда мне знать, что это письмо не написано Марианной с приставленным к её горлу кинжалом? Она пишет, что мой зять де Монсегюр ранен в руку… А, быть может, он ранен тяжело – или уже мертв?

– Нет, все это – правда; с ней и с вашим внуком все в порядке. Что касается графа де Монсегюр, – то его ранил сам герцог Черная Роза, в честном поединке, в схватке один на один. И после этого люди вашего зятя сложили оружие…

– Его ранил герцог – в честном поединке? Не может этого быть! Де Монсегюр – лучший меч Лангедока! – воскликнул старый граф.

– Ну, а Черная Роза – лучший клинок Французского королевства, а, возможно, и всей Европы, – гордо отвечал де Брие. – Ваше сиятельство, недоверие – плохой советчик. Почему бы вам прямо не взглянуть в глаза реальности? Уже почти все ваши сторонники либо мертвы, либо сдались, либо бежали за границы Франции. Осталась лишь горстка повстанцев, но и они скоро будут, милостью Божьей, раздавлены…

– Тогда к чему ваш визит, ваши переговоры со мной? – резко спросил Руссильон. – Пусть ваш герцог осаждает замок… или берет его приступом!

– Дело в том, господин граф, что вы – наиболее знатный и уважаемый дворянин в провинции Лангедок. Вы могущественны и богаты. К вашему мнению прислушиваются, с вами считаются. К тому же вы, в отличие от многих бунтовщиков, не изменили нашей святой католической вере. И к вам – и это самое главное, – у нашего государя особое, отнюдь не враждебное, как вы, наверное, полагаете, отношение. Его величество хорошо помнит вас и ваши прежние заслуги перед французским престолом. Если вы склоните перед королем голову и вновь признаете его законным и единственным своим сюзереном, вашему примеру последуют многие другие… И вот поэтому я и должен вручить вам второе послание – лично от его величества.

– Послание… короля? – изумленно воскликнул Руссильон.

Де Брие расстегнул золотой замочек на висевшем у него на поясе, рядом с мечом, бархатном футляре, достал оттуда свиток и, благоговейно приложившись губами к большой красной печати, передал его собеседнику.

Невольно дрогнувшей рукой, не в силах скрыть волнение, старик взял свиток и, сломав печать, прочел содержание королевского послания.

Затем, ещё более изумленно, он воззрился на де Брие.

– Что же это? – воскликнул Руссильон. – Как же так? Ни слова о моем бунте… о восстании против королевской власти… И потом – это предложение? Должен ли я поверить?

– Обязаны, – серьезно отвечал молодой человек. – Письмо написано пять дней назад в Париже, в королевском дворце, и доставлено лично мною сюда, в лагерь герцога Черная Роза. Монсеньор приказал мне немедленно ехать к вам в качестве парламентера… Вернее, писем государя было два – одно из них предназначалось герцогу, и он отнесся к нему как к повелению, требующему немедленного повиновения. Что касается письма его величества к вам, граф, – король Людовик продиктовал его мне сам, и мне известно его содержание, – то государь, действительно, не называет вас бунтовщиком, не выражает ни слова неодобрения вашими действиями. Наш наихристианнейший король – само милосердие. Вы полностью прощены, – и главным доказательством оного служит предложение его величества.

– Выдать одну из моих дочерей за близкого родственника Людовика?..

– За одного из его кузенов, – подтвердил молодой человек.

– Но… Но это же огромная честь! – ошеломленно произнес Руссильон.

– Да, вы правы. Ни один из лангедокских вельмож ещё не вступал в такое близкое родство с членом королевской фамилии. И теперь-то, граф, я надеюсь, вы удостоверились, что милость его величества безгранична, и что вы прощены окончательно, – если, конечно, вы не отклоните столь лестное для вас предложение союза.

– И кому же из кузенов короля предназначается рука одной из моих дочерей?

– Герцогу Черная Роза, -отвечал де Брие.

– Но… разве герцог – кузен короля? – недоверчиво спросил Руссильон.

– Да, мне понятно ваше удивление, граф, – улыбнулся де Брие. – Таинственность, которой окружено имя этого человека, его мужество, сила, жестокость, витающий над его головой ореол неуязвимости; наконец, его маска и белый плащ с черной розой, – всё это вы, вероятно, как человек просвещенный и проницательный, сочли неким дешёвым трюком, желанием какого-то возгордившегося ничтожества (возможно, даже не дворянина) превратиться в человека-легенду, внушающего и черни, и знати безмерный ужас, и способного одним своим видом обратить в бегство врагов…

– Да… что-то в этом роде я и думал, – сказал Руссильон.

– На самом же деле, знайте, что весь этот маскарад вынужденный, что Черная Роза скрывает свое лицо под маской и свое настоящее имя за выдуманным прозвищем совсем по другим причинам. И, когда я назову вам подлинное его имя, – надеюсь, граф, вы сохраните его в тайне ото всех, – вы, полагаю, поймете герцога. – И, наклонившись к уху графа, де Брие прошептал несколько слов, заставивших старика поднять удивленно брови.

– Да, да, я сказал вам чистую правду! Теперь, когда вам все известно, – каков будет ваш ответ на предложение его величества?

Руссильон опять дернул себя за ус. Он понимал, что дело его партии скоро будет проиграно, соратники, в большинстве своем, либо погибли, либо сдались. К тому же он уже давно начал и сам сомневаться в справедливости этого дела, – слишком много пролилось крови, в том числе и невинной. Да и отец Игнасио, капеллан замка, не раз говорил графу, что бунт против помазанника Божьего – страшный грех, идущий от лукавого.

Да, милость французского государя была безгранична, – его, графа, дочери, – его, взбунтовавшегося против своего короля! – предложить стать женой двоюродного брата его величества! Но гордость и честь старика восставали при мысли о капитуляции – пусть и такой почетной.

«Не лучше ли и достойнее – идти до конца, не сдаваться и умереть в бою, не посрамив славы и чести моих благородных предков?» – спрашивал себя старик, подойдя к одному из окон залы, выходящему во внутренний двор замка. Взгляд его остановился на людях, сидящих и лежащих, кто – на каких-то тряпках, кто – на голых камнях. Все они, оборванные, измученные и истощенные, были не постоянные обитатели замка, а сбежавшиеся сюда со всех окрестностей крестьяне-вилланы, до смерти напуганные приближением войска герцога Черная Роза и в панике бросившие свои жалкие лачуги и скудные пожитки на произвол судьбы.

Глядя на этих несчастных, граф понял: он не сможет отказаться от предложения Людовика. Да, сам он и его немногочисленные воины готовы были сражаться и погибнуть – в бою ли, или под пыткой после пленения, – но эти жалкие людишки, жмущиеся к стенам замка, как слепые щенки к бокам матери-суки?.. Ведь они тоже, после взятия Руссильона, станут жертвами, невинными жертвами и, прежде всего, его, своего сюзерена, упрямства и несгибаемой гордости. А его дочери, его любимые четыре дочери? Что станет с ними, когда замок падет?.. Страшно подумать!

– Решайтесь же, господин граф, – нетерпеливо сказал де Брие, как будто прочитавший мысли старика. – У герцога под стенами вашего замка двести человек, прекрасно вооруженных, сытых и рвущихся в бой; а у вас – горстка безумно уставших, голодных воинов. Подумайте, и что будет со всеми этими вилланами; и с вашими дочерьми, наконец, когда Черная Роза захватит замок! Если вы согласитесь на этот союз, одна из ваших дочерей станет кузиной короля, герцогиней и одной из знатнейших и богатейших сеньор Франции; а, если вы откажетесь, – вместо брачной ночи с законным и достойным супругом она же окажется в постели герцога – но уже как добыча, и будет навеки обесчещена! А, быть может, её, как и других женщин в замке, ждет ещё более позорная и страшная участь, и она станет забавой для бойцов Черной Розы…

Рисуя перед побледневшим графом эти картины, молодой граф был сам себе противен, ибо кривил душой, – он прекрасно знал, какую железную дисциплину поддерживал в своих людях, в отличие от жестокого Монфора, герцог Черная Роза. Монсеньор не позволял ни грабить, ни насиловать, – и любой, осмелившийся на это, немедленно подлежал повешению.

Но Руссильон, конечно, был уверен, что будет именно так, как сказал де Брие. Старик вздрогнул. Мысль обо всех этих ужасах была невыносима, – но такова была эта безжалостная кровавая эпоха, и граф понимал, что молодой человек вовсе не сгущает краски.

– Я согласен, – хрипло произнес Руссильон.

– Я знал, что вы – человек разумный и внемлете голосу рассудка, а не ложной гордости… Позвольте мне теперь спуститься вниз и приказать трубачу, ждущему на подъемном мосту, протрубить сигнал для герцога Черная Роза. Монсеньор ждет недалеко, в своем лагере, итогов наших переговоров. Звук трубы скажет ему, что мы заключили союз, и герцог тут же явится в замок.

Старый граф молча кивнул. Де Брие спустился вниз и отдал приказ; и чистый звук трубы далеко огласил окрестности Руссильонского замка.

Не прошло и пятнадцати минут, как послышался стук копыт и к подъемному мосту подскакало трое всадников. Впереди ехал тот, в ком старый граф без труда узнал герцога Черная Роза – своего недавнего злейшего врага… Врага, который, по прихоти судьбы, совсем скоро должен будет стать мужем одной из прекрасных графских дочерей.

2. Невеста Черной Розы

…Не узнать герцога, которого, вместе с его союзником, графом Симоном де Монфором, людская молва уже окрестила «Дьяволом Лангедока», было невозможно. Он восседал на вороном, без единого пятнышка, огромном андалузском жеребце. Серебристая кольчуга Черной Розы сияла на солнце так, что слепила глаза; длинный белоснежный бархатный плащ с черной каймой был оторочен по краям и понизу драгоценным горностаевым мехом, и в центре этого плаща красовался вышитый шелком легендарный цветок; серебристый шлем с опущенным забралом украшали черные страусовые перья, красиво колыхавшиеся при каждом движении лошади и всадника.

Один из сопровождавших герцога оруженосцев высоко держал в правой руке белоснежное знамя с изображением черной розы и загадочным девизом под ним: «Et post Mortem Constantia est», – которое дальнозоркий граф, понимавший по-латыни, перевел как «Постоянство и после смерти». Второй оруженосец вез герцогский щит с теми же знаками.

Итак, Черную Розу сопровождали только двое совсем юных подростков; и в этом жесте старый граф с невольными чувствами уважения, благодарности и облегчения увидел и тактичность знатного гостя, и отвагу, и доверие его к своему будущему тестю.

Ведь герцог вполне мог, из опасения быть захваченным графом, явиться к Руссильону с доброй сотней своих людей, которых и негде было бы разместить, и которые бы до смерти перепугали всех, собравшихся под крышей замка.

Черная Роза со своей маленькой свитой въехал в Руссильонский замок шагом и, когда он оказался во дворе, находившиеся здесь люди, ищущие прохладу от утреннего, но уже палящего солнца в тени крепостных стен, отнюдь не сразу поняли, кто пожаловал в гости к хозяину. Кинув поводья одному из своих юных пажей, рыцарь легко соскочил на землю и, с изящной непринужденностью истинного дворянина перебросив через руку в стальной перчатке подол длинного плаща, последовал за ожидавшим его Бастьеном в залу, где находились старый граф и де Брие.

Только когда Черная Роза, звеня золотыми шпорами, начал подниматься по лестнице во внутренние покои, собравшиеся во дворе догадались, наконец, что они видели самого Дьявола Лангедока. Трепет ужаса пробежал по телам несчастных; но люди настолько обессилели, что просто вжались в каменную кладку стен замка и стали шепотом возносить молитвы Господу, прося или защитить их, или послать им, по крайней мере, легкую и быструю смерть.

Между тем рыцарь вошел в залу, которую граф мерил шагами, пребывая в некотором смятении чувств. Сняв шлем, под которым оказалась черная бархатная полумаска, герцог поклонился старику – как равный равному. Руссильон ответил на поклон, невольно подумав, что черно-белое одеяние гостя делает его похожим на фигуру на шахматной доске (игру эту старик любил, и одна из его дочерей, Мари-Доминик, нередко составляла ему партию в дождливые вечера).

– Приветствую вас в Руссильонском замке, монсеньор герцог…

– Черная Роза, – сказал замаскированный рыцарь, прерывая старика, и добавил, открытой улыбкой прося за это извинения: – Я хотел бы, граф, сохранить свое инкогнито, и прошу вас пока держать мое настоящее имя в тайне ото всех обитателей замка.

Старик склонил голову в знак согласия.

– Простите меня, монсеньор, но я не смогу принять вас так, как подобает вашему и моему сану. Согласно древнему здешнему обычаю, хозяин замка подает кубок с вином дорогому гостю; но – увы! – бочки в моем погребе опустели. В Руссильоне сейчас слишком много людей, среди них есть больные и даже раненые, и все они мучились от жажды…

– Не извиняйтесь, граф, прошу вас, – отвечал герцог, – я прекрасно понимаю, каково приходится осажденным, и рад, что скоро этому будет положен здесь конец.

Старый вельможа знал стоявшего перед ним человека, – еще несколько лет назад Руссильон часто бывал при дворе и был знаком с большинством знатных дворян королевства.

«Однако, не скажи мне де Брие его имя, я бы, пожалуй, не узнал его. Эта полумаска… и бородка… он отпустил её, чтобы скрыть нижнюю часть лица, – ведь бороды сейчас при дворе не носят. Одет довольно скромно для своего звания – меч и ножны без украшений, плащ сколот на плече серебряной пряжкой; только золотые шпоры да горностаевый мех на плаще выдают в нем рыцаря самого знатного происхождения.»

Руссильон сделал знак домоправителю Бастьену, чтобы тот удалился, и они остались втроем: Черная Роза, граф и де Брие.

– Итак, – сказал герцог, – вы приняли предложение короля Людовика, господин де Руссильон?

– Да, монсеньор.

– В таком случае, позвольте мне ознакомить вас с письмом государя ко мне, – ведь речь идет о наших общих интересах, – и рыцарь, сняв перчатку, достал из-за пояса такой же свиток, как тот, что недавно вручил старому графу посланник герцога.

Его величество был немногословен:

«Буде граф де Руссильон согласится на свадьбу одной из своих дочерей с нашим кузеном, именующим себя ныне герцогом Черная Роза, – мы повелеваем означенному кузену под этим же именем немедленно сочетаться браком с этою девицей, дабы положить мир и спокойствие в нашей провинции Лангедок и доставить сиим добрым союзом радость и удовольствие нашим Величествам.»

– Как видите, граф, мой августейший кузен весьма краток и недвусмыслен, – не без злой иронии произнес герцог, – а потому давайте приступим сразу к делу. Как мне известно, у вас несколько незамужних дочерей.

– Четверо, не считая старшей, Марианны.

– С нею я знаком; графиня де Монсегюр очень красивая и достойная женщина. Скажите, граф, все ли ваши дочери находятся сейчас здесь, в замке?

– Да, все.

– Могу я узнать их имена и возраст?

– Конечно, монсеньор. Мари-Флоранс, старшая из них, – ей шестнадцать лет, Мари-Доминик – тринадцать, Мари-Николь – десять и Мари-Анжель – восемь.

– И все они носят первое имя – Мари? – недоуменно спросил Черная Роза.

– В честь моей жены, которую я… к которой я был очень привязан. Она была прекрасна и телом, и душой, моя бедная Мари…

– У вас нет сыновей?

– Увы, Господь не дал нам этого счастья. Наша самая младшая дочь, Мари-Женевьева, умерла младенцем, и вскоре после этого скончалась и графиня… – старик закашлялся и отвернулся, вытирая лицо платком. Герцог слегка нахмурился: «Одни девчонки!» Поняв его мысль, де Брие тихо шепнул ему: «Монсеньор, ведь первенец Марианны – мальчик; надеюсь, что и вы постараетесь с вашею женой!»

– Не будем тянуть с церемонией, – сказал, слегка усмехнувшись словам друга, Черная Роза. – Я должен обвенчаться с вашей дочерью сегодня же вечером; брачную ночь, если вы позволите, мы проведем здесь же, в замке. А завтра на рассвете я со своим отрядом отправлюсь на помощь де Монфору, – на юге ещё остались группы вооруженных бунтовщиков, и графу приходится несладко. Распорядитесь, прошу вас, чтобы капеллан подготовил часовню к обряду.

– Это не долго; отец Игнасио весьма расторопен и исполнителен. Ещё до заката солнца все будет готово. Но вот что касается свадебного ужина… – замялся Руссильон.

– Не беспокойтесь об этом, господин граф, – отвечал герцог. – В моем лагере найдутся и мясо, и хлеб, и дичь, и несколько бочонков отличного вина. Понимаю, что времени немного, и вашим кухаркам не удастся приготовить изысканное угощение для свадебного пира; но, надеюсь, голодным в замке сегодня вечером не останется никто. Ну, а теперь, господин де Руссильон, я бы хотел, наконец, познакомиться со своей невестой.

– Я велю Бастьену привести всех своих дочерей сюда, монсеньор.

– Включая и девочку, которой всего восемь лет? – усмехнулся рыцарь. – Поверьте, это излишне. Вы оказываете жениху большую честь, предоставляя ему право выбора. Но, я думаю, будет разумнее, если вы сами определите, кто из ваших дочерей станет мне наилучшей супругой. Мы находимся в слишком стесненных временем условиях, и я в любом случае за несколько часов не смогу хорошо узнать свою нареченную, тем более – выбрать её из четверых… Говорят, что все ваши девочки очень красивы; и я надеюсь не оказаться в положении библейского Иакова, который вместо прекрасной Рахили получил безобразную Лию.

– Благодарю за высокое доверие, монсеньор, – с поклоном сказал старый граф, – но герцог почувствовал, что отцовская гордость Руссильона задета его последними словами.

А старик про себя не без горечи подумал: «Ему все равно, на ком он женится, – лишь бы поскорее. Да, желание короля – закон для его подданных… Но эта свадьба скорее похожа на простую случку! Да и животных благородных кровей, бывает, случают не столь быстро… Моя бедная Мари-Флоранс! Не так, совсем не так я хотел выдать тебя замуж!»

Граф уже сделал про себя выбор: он пал на его старшую незамужнюю дочь, которой совсем недавно исполнилось шестнадцать. Сейчас старик вдруг вспомнил, как совсем недавно, недели три назад, Гийом Савиньи, юный паж друга Руссильона, барона Дюваля, попросил у него, у графа, руки Мари-Флоранс. Мальчик был ровесником Фло, и не раз Руссильон видел, как эти почти дети гуляли вместе в саду, или сидели на скамье, и Гийом тихо наигрывал что-то на лютне, или читал его дочери книгу…

Конечно, граф отказал дерзкому мальчишке, который даже не удостоился ещё рыцарского звания, к тому же был беден как церковная мышь, хотя и был отпрыском старинного благородного рода. Руссильон мечтал увидеть Мари-Флоранс и всех своих девочек замужем не за нищими юнцами, а за богатыми владетельными сеньорами.

Что ж! Его мечты относительно старшей дочери сбылись!.. Но ни гордости за столь блестящую для неё партию, ни радости граф не испытывал. Каково придется его бедной Фло, когда она уже через несколько часов обвенчается с абсолютно чужим человеком, да ещё про которого ходят столь ужасные слухи! А ночью… ночью ей придется разделить с ним ложе…

Старик встряхнул головой, отгоняя эти тягостные мысли. Он позвонил в серебряный колокольчик и велел явившемуся Бастьену привести в залу Мари-Флоранс.

В ожидании своей нареченной, Черная Роза отошел к окну. Не только графа одолевали невеселые мысли. Глядя на бегущие на север белые, похожие на стада барашков, облачка, рыцарь думал: «Какое унижение!.. Меня, двоюродного брата короля Людовика, богатейшего вельможу Франции, женят, не спрашивая моего согласия, как последнего бесправного виллана!.. Женят на какой-то незнакомой девице, которую я никогда не видел и не люблю, и с которой отныне до конца своих дней буду связан неразрывными узами!

Мари… Мари, Мари! Все дочери графа носят это имя! Как зовут ту, которую позвал мой будущий тесть? Какая разница! – он горько усмехнулся. – Склони покорно голову перед королевским рескриптом! О, я догадываюсь, и даже знаю, кто стоит за насмешливыми строками этого послания! Не мой кузен король Людовик, нет… а прекрасная, черноволосая Бланш! Она одинаково неистова и в любви, и в ненависти! Жестока месть отвергнутой женщины; и жестока вдвойне, если эта женщина – французская королева! Ей мало того, что я уже испытал из-за её безумной страсти; ей мало того, что я прячу свое лицо под этой маской, как прокаженный; мало того, что вместо гордого имени своих предков скрываюсь под вымышленным прозвищем… Теперь она решила меня насильно женить!.. Впрочем, – и тут герцог невольно улыбнулся, – к твоей досаде, прекрасная Бланш, mon Droit de cuissage* никто не посмеет у меня отнять!»

Но тут послышался легкий шорох женского платья, и рыцарь обернулся. В залу вошла высокая стройная девушка, и это была, без сомнения, его невеста. Герцог не ожидал, что она явится так скоро, – прошло не более пяти минут, – воистину пример дочернего послушания!

На девушке было платье темно-вишневого палермского шелка с высоким стоячим воротником, выгодно подчеркивавшем её стройную гибкую шею; платье это облегало фигуру и лишь от бедер ниспадало красивыми складками. Стан юной графини был перевит серым поясом, расшитым бисером. Из украшений на Мари-Флоранс было лишь серебряное распятие на груди, висевшее на серебряной же длинной цепочке. В руках девушка держала книгу и, хотя внешне была спокойна, пальцы её, как заметил герцог, нервно сжимали тисненый золотом корешок.

Что касается внешности его невесты, то она была гораздо красивее своей старшей сестры, и Черная Роза уголком глаза заметил, как невольно отвисла челюсть у его соратника и друга Анри де Брие, когда девушка вошла в залу.

При первом взгляде, брошенном на дочь Руссильона, можно было сказать просто: «Рыжая!» Однако, это было не совсем – вернее, совсем не так! Кожа её была чиста и бела как алебастр – и, что совсем не характерно для рыжеволосых, – ни одной веснушки! Уже цвет кожи был редкостью для уроженки южной провинции Лангедок Хотя сейчас, как заметил Черная Роза, эта белизна носила немного голубоватый оттенок, – графиня была очень бледна.

Чуть волнистые волосы необычайно красивого медного цвета, отливавшие в лучах светившего в окна солнца как благородное старое золото, были приподняты на затылке и связаны в тугой узел, уложенный в расшитую бисером сетку. Они были так густы, что гордая посадка чуть откинутой назад головки девушки была, казалось, вызвана тяжестью этой массы волос.

Для своих шестнадцати лет Мари-Флоранс была совершенно сложена: высокая и полная грудь, довольно широкие бедра, и – при этом – настолько тонкая талия, что герцог легко мог обхватить её своими пальцами. Возможно, его будущая супруга была немного худощавее, чем должно; но, как тут же напомнил себе рыцарь, и бледность, и худоба графини объяснялись долгой осадой замка и тем, что все его обитатели, похоже, без исключения, страдали от голода.

Держалась девушка очень прямо, и в её плавных и грациозных движениях были гордость и поистине королевское величие. Да, она была для него достойной женой, и она была само совершенство, – и Черная Роза почувствовал, как быстрее забилось его сердце, и кровь забурлила в жилах: его невеста, действительно, была прекрасна и желанна!

Лишь на мгновение, войдя в залу, красавица подняла глаза на отца и двух рыцарей, стоявших рядом. Очи её были темные, кажется, карие, – герцог не успел разглядеть, ибо девушка тут же опустила их долу, прикрыв длинными густыми, темными, как и соболиные брови, ресницами.

«Догадывается ли она, зачем позвал её отец? – подумал Черная Роза. – Она взволнована… но не испугана, даже моим „ужасным“ видом. Возможно, домоправитель графа предупредил её, что у отца гости, и сказал, кто они.»

– Моя возлюбленная дочь, – высокопарно начал Руссильон, – я хочу сообщить тебе необычайную и счастливую… – тут он откашлялся, – новость. Наш всемилостивейший король Людовик, недаром прозванный Львом, ибо он соединил в себе и силу, и храбрость, и великодушие этого благородного зверя, -примирился со мною и даровал мне полное свое прощение…

Девушка не выразила ни малейшей радости, тихо пробормотав лишь: «Счастлива слышать это, батюшка.»