Read the book: «Зацепиться за имя»

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я…

А.С. Пушкин

Глава 1. Имя забытое

Многие туристы похожи друг на друга, но москвичи, прибывающие в Петербург, становятся временно непохожими на самих себя. Пожалуй, я не имел права делать столь поспешное заключение, но после приземления подумал именно об этом, с удивлением заметив, что мои попутчики не начали толпиться на выход, а спокойно дождались, пока стюард расторопно прорубил окно к подоспевшему трапу. Признаться, мне хотелось прилететь в северную столицу тоже хоть чуть-чуть петербуржцем, однако я совсем не знал, что для этого нужно, и, нацепив на себя тёмные очки и холодный вид, озаботился лишь тем, как бы чем не выдать свою инородную сущность.

Сквозь просвечивающую чешую ступенек на меня надвигался сырой бетон, но я старался не смотреть под ноги, а глядел по сторонам и втягивал влажный воздух, пытаясь убедить себя в том, что он здесь какой-то особенный. Это оказалось весьма опрометчивым: оторвавшись от трапа, моя левая нога едва не потонула в пулковской луже, а правая, не успев среагировать, очутилась там же. Последним зайдя в автобус, я заслышал подмокших москвичей, ругавшихся на питерскую погоду, и, втайне поддержав их, всё же внутренне посетовал, что многое так быстро встало на свои места. Впрочем, сдержанный трепет никуда не делся: не только от того, что новые ботинки выдержали первое испытание на прочность, но и потому, что город выслал мне навстречу своего делегата.

Отдалявшаяся мордочка востроносого самолёта блеснула именем Достоевского, а так и не названный в его честь аэропорт вернул мне багаж и выпроводил восвояси. Отдавшись во власть вертлявого зазывалы, услужливо схватившего мою поклажу, я проследовал с ним до такси, смахнул очки и ставшую ненужной личину безразличия и увидел на сиденье потрёпанный томик «Белых ночей», на обложке которого неясно расплывалась томно-туманная, подёрнутая дымкой картина. Можно было только гадать, читал ли эту книгу сам таксист или же её оставил кто-то из его забывчивых пассажиров, но меня, помимо надвигавшегося за окном города, отвлекало другое. С закладки, разделившей повесть на две неравные части, задумчиво смотрел в сторону её автор, словно нарочно сошедший сюда с картины Перова. Пока машина неспешно приближалась к гостинице под робко крапавшим дождём, меня не покидало странное чувство, будто мы с Достоевским едем куда-то вместе.

В конце поездки водитель, очевидно, уловив мой интерес к лежавшей книге, сказал мне:

– Брат, ещё не читал? Возьми, хорошая вещь.

«Хороши таксисты в культурной столице», – подумал я, но отказался, и «Белые ночи» покатились дальше по городу.

Впереди было ещё почти полдня, и, преодолев соблазн прилечь после дороги, я буквально вытащил себя на улицу. Слишком уж давно я не был в Петербурге, чтобы терять напрасно время. Небо стало проясняться, и слезливый дождь сменился запоздалым солнечным вторжением. Городская атмосфера разбухла душным маревом, погрузила в липкие объятия, одурманила потяжелевшую голову.

Выйдя из отеля, я свернул с шумного Лиговского в первый же переулок и без всяких планов и намерений пошёл здороваться с городом. Раньше мне доводилось бывать здесь всего дважды, но оба раза знакомство оказалось слишком кратким, чтобы вынести из него что-то определённое. Как часто бывает, образ легендарной точки на карте складывался, по большей части, из прочитанных книг, известных судеб и чьих-то обрывочных воспоминаний. Всё это беспорядочно наслаивалось и теснилось, оставаясь, в сущности, чужим и наносным, и мне хотелось заново открыть для себя Петербург, многое в нём распробовать и, в каком-то смысле, сделать его своим союзником.

«Кузнечный переулок» – мелькнуло на адресной табличке, скруглённые очертания которой, напомнившие дворцовый силуэт, порадовали глаз после строгих московских прямоугольников. Поблизости запестрели торговые ряды и развалы, приглашавшие к рыночной галерее. Приостановившись, я огляделся, куда бы свернуть, чтобы обогнуть это городское торжище, и наткнулся взглядом на угловые ступеньки, спускавшиеся к добротным деревянным дверям. «Музей Ф.М. Достоевского» – возвещала аккуратная входная вывеска, словно завлекая в гости к моему недавнему попутчику.

В этот момент мой карман зазвенел, и я внезапно вспомнил, что забыл сообщить Веронике о своём приезде. Я посмотрел на экран – да, это была она.

– Ну как, уже устроился? – освежающе зажурчал её голос. – У тебя там что-то шумно, ты гуляешь?

Я отвечал, почти не задумываясь о том, что говорю, а больше – слушал и вкушал, ловил каждый звук и вдыхал ту радость, которую она так легко и щедро дарила.

– Ты где сейчас? На Невском, как все туристы?

– Вероника, не поверишь, но я даже не представляю, где он находится. От музея Достоевского далеко? Кроме отеля и музея, я пока здесь ничего не знаю.

– Ну ты даёшь! Не знаешь, где Невский, но уже успел пробраться к нашему Эф Эм. А я по вечерам читаю его «Вечного мужа». Такая забавная книжка, будто не он писал.

– Да? Не знаю, надо будет спросить.

– Кого?

– Да автора, пока он рядом. А на Невский я сегодня ещё зайду, обещаю.

– Там совсем недалеко от тебя. И вообще, запомни: если ты в центре, то Невский почти всегда близко.

– А куда податься, чтобы близко всегда была ты?

Она ответила уклончивым смехом и спросила:

– Ты ведь идёшь на футбол в субботу, я правильно помню?

– Ага, послезавтра. А ты тоже хочешь пойти? Решайся, пока ещё есть билеты.

– Нет, я не люблю «Зенит», я же говорила.

– Вот и славно, поболеем вместе за «Спартак».

– Ну уж нет, не торопись обращать меня в свою веру. Вообще, я хотела тебя кое о чём попросить, но лучше при встрече. Ладно, мне пора заканчивать работу и убегать. До завтра!

Эти последние слова отозвались во мне звонче всего. Да, уже завтра мы впервые увидимся. Бывает же так – познакомились почти пять лет назад, но ещё ни разу не встречались, не смотрели друг другу в глаза. За это время я едва не женился, сменил работу, разъехался и вновь съехался с родителями. Наверняка и у неё этот жизненный промежуток между нашим случайным знакомством и предстоявшим свиданием вместил что-то значимое, но главным было то, что она оставалась свободной и, вероятно, готовой разделить эту свободу с кем-то другим. Этим «кем-то другим», разумеется, я видел только себя, но, пока её не было рядом, я вспоминал свой прошлый опыт и старался не слишком-то обольщаться: в конце концов, «кем-то другим» могла оказаться для меня и она сама.

Пока я перебирал в уме отрывки наших прошлых разговоров, из музея Достоевского вышла группа ребят – совсем юных, по-студенчески нескладных, но таких симпатичных и увлечённых, что даже не пришло в голову возмутиться, когда один из них, вихрастый живчик на тонких ногах, задел меня наплечной сумкой и расхохотался, декламируя что-то очень знакомое своей худосочной спутнице в массивных, вполне филологических очках. Вслед за молодёжью в дверях показалась почтенного вида дама средних лет и, попрощавшись с экскурсантами, обратилась ко мне:

– Молодой человек, музей уже закрывается. Приходите завтра.

Застигнутый врасплох, я привстал, только сейчас обнаружив, что говорил по телефону сидя на ступеньке. Поспешно отойдя в сторону, я прочитал на фасадной плите, что в этом самом доме Достоевский написал «Братьев Карамазовых» и прожил свои последние годы вплоть до самой кончины.

Достоевский и смерть? А разве писатели… умирают?

Нескладное роение набежавших мыслей намекало на то, что пора наконец расслабиться и отдохнуть, – недолгий, но довольно тряский перелёт давал о себе знать. Я повернул назад, дошёл обратно до Лиговского, но, издалека завидев крутящиеся гостиничные лопасти, поморщился от скуки и припомнил, что неплохо бы выполнить обещанный на сегодня минимум и добраться до Невского. Солнце начинало садиться, и наступало, пожалуй, самое чудесное время, когда тягучий знойный день переходил в звенящий тёплый вечер.

Большой город нещадно выдавливал из своих могучих недр тысячи усталых людей и снова засасывал обратно тех, кто не спешил с ним расставаться. Железная дорога проходила совсем рядом, и вот уже синие и белые воротнички стали сливаться в массе нарядных и тоже утомлённых приезжих, делавших первые несмелые шаги по Петербургу. На фоне этих новоявленных туристов я почувствовал себя едва ли не старожилом и, прибавив ходу, в два счёта оказался на Невском. Сразу захотелось позвонить и сообщить об этом Веронике, но это было бы сущим мальчишеством, и вместо неё я набрал Стаса.

– Здорово, старик, ну как там Питер? – гулко раздалось в телефоне. – Ходишь по музеям и галереям, пока я не приехал? Ничего, в день матча покажу тебе фартовые места. Всё, пока отбой!

Стас выпалил это и, не дожидаясь моего ответа, отключился. Я давно привык к его манере общения, поэтому не удивлялся и уж тем более не обижался. Несколько лет назад мы работали вместе в большом спортивном проекте, а впоследствии пересекались довольно редко, не чаще одного-двух раз в год, причём только на каком-нибудь важном матче. Мы заметили, что наша команда никогда не проигрывает, когда мы смотрим игру вдвоём на стадионе. И хотя таких случаев набралось не больше пяти-шести, мы стали называть это «магией совместного действия» и даже создали особый ритуал, чтобы она безотказно срабатывала.

Так любой поход на футбол со Стасом становился своего рода «игрой в игре», которой мы весьма дорожили. Особенно серьёзно к этому относился Стас, гораздо более ярый болельщик, чем я. Он всегда удивлялся, как можно радоваться за соперников, когда свои проиграли, а я не находил в этом ничего особенного. В конце концов, если бы футбол не мог перешагнуть за рамки игры с нулевой суммой, принося удовлетворение только одной стороне за счёт расстройства другой, то о какой объединяющей силе спорта можно было бы говорить?

Стас только хмуро кивал, когда я начинал развивать эту идею, но по его вялому бурчанью я видел, что она ему не близка. Футбольное поле было для него самой зримой и наглядной ареной жизненной борьбы, а в жизни никакое поражение принципиально не допускалось. И, поскольку «Спартак» при нас пока не проигрывал и мы стремились продолжить эту серию, получалось так, что мне приходилось невольно соглашаться с логикой Стаса, смотреть на игру его жадными до побед глазами. Однако при каждой неудаче команды, даже не видя Стаса, я чувствовал по его редким, но страстным сообщениям, как сильно он страдает, и вместе жалел его и внутренне торжествовал, ведь мне в такие моменты было не так уж больно. Тем самым, правда, я сам же опровергал свой в меру отстранённый подход и получал какое-то скрытое удовольствие от переживаний друга, о чём я ему, конечно, никогда не говорил. Во всей этой мешанине было непросто разобраться, и наша дружеская игра, получившая несколько уровней сложности, из года в год продолжала крутить своё колесо.

«И всё-таки хорошо, – подумал я, сворачивая на Староневский, – что её не будет с нами на стадионе». По законам жанра мы должны пойти на матч со Стасом вдвоём, и только вдвоём, иначе можно спугнуть фортуну, а она-то точно пригодится против сильного соперника, да ещё на его территории. Одним словом, я даже не хотел представлять себе красновато-обветренное, всегда немного возбуждённое лицо Стаса, если бы перед самой игрой он застукал меня на Крестовском вместе с Вероникой.

«Воздержание, дружище, воздержание во всём, – и чтобы никаких женщин за сутки до матча!» – любил говаривать Стас, дотошно напоминая мне катехизис нашего ритуала. Думаю, по части женщин Стас убеждал в этих случаях самого себя, хотя о его личной жизни я не знал почти ничего, кроме, пожалуй, того косвенного факта, что он чуть ли не каждые полгода сдавал какие-то особые анализы «во избежание ненужных мужских недоразумений», как он сам однажды проговорился. Как-то раз я встретил Стаса в театре в компании эффектной пышнотелой брюнетки, лицо которой было трудно разобрать из-за яркого, густого, просто-таки непроходимого макияжа. После расставания с ней годом позже Стас с грустной иронией признался мне, что это была девица «с развитыми формами правления», и общий вектор интереса моего друга к женскому полу стал более-менее ясен.

Не думаю, что Вероника была в его вкусе, но даже если бы она ему приглянулась, это только бы меня раззадорило. Здесь и сейчас, в июльском Питере, мне хотелось только одного: чтобы она по-настоящему понравилась мне самому – сильно, безоговорочно и желательно навсегда. Нашу предстоящую встречу, конечно, сложно было назвать свиданием вслепую, но щекочущего волнения от этого не убавлялось.

А что вообще я знал о ней и как бы мог описать её, если бы тот же Стас вдруг спросил меня? Высокая (судя по фотографиям) блондинка с тонкими, отчасти ускользающими чертами лица, обманчиво ровным, но в любой момент готовым взорваться голосом, в котором слышались решительность и знание жизни. Когда она говорила, я блаженно затихал и чувствовал себя почти юнцом, непостижимо обласканным взрослой, знающей себе цену женщиной.

Очевидно, Вероника немало удивилась, когда я написал ей после многолетней паузы, и первым делом мы стали вспоминать, почему и как прервалось наше общение. Точнее, это делала она одна, ведь я прекрасно знал, как это случилось, но не стал отказывать ни ей – в удовольствии покопаться в собственной памяти, ни себе – в возможности расшевелить и направить в нужную сторону её разыгравшееся любопытство. Впрочем, она быстро сдалась, признавшись, что моё имя, «в наши дни такое редкое и дивное», ни о чём ей не говорит.

Давно привыкший к забывчивости, порождаемой в других умах моим простым и коротким именем, я пропустил это замечание мимо ушей и славировал на свой главный пункт, как если бы он возник в процессе нашего мозгового штурма. Хотя мне и было неловко признаться Веронике в том, что тогда я предпочёл ей Коринну, жившую рядом, в Москве, я всё же решил прямо написать об этом, чтобы разом отсечь то прошлое, что нас разделяло. Мне понравилось, что это ничуть её не смутило, – напротив, наш диалог принял тон общения старых знакомых, заинтригованных нежданной встречей долгие годы спустя.

Вскоре, желая немного встряхнуть благодушное течение нашей переписки и заодно проверить её реакцию, я предложил перейти на английский, курсы которого она тогда посещала. Вероника согласилась, но спустя пару дней написала: «У тебя выше уровень, давай лучше снова по-русски». Так мы перешли на «ты», и следующим этапом сближения стал телефонный звонок, когда я впервые её услышал. И снова меня удивило то, что между нами почти не ощущалось натянутого, благоразумного прощупывания, столь предсказуемого между мужчиной и женщиной при том особом подтексте, который подразумевает намечающееся сближение. Мы говорили так, словно имели все основания для раскованного диалога, хоть и шёл он вокруг самых обычных тем: работы, увлечений, планов на будущее. Ещё не закончив тот первый разговор, я уже знал, что очень хочу её увидеть.

Это желание только окрепло, когда вечером следующего дня она позвонила сама. Я пропустил её вызов, а она, в свою очередь, не ответила, когда я следом перезвонил ей. И всё равно, досадуя на самого себя и в то же время радуясь её звонку, я не мог не ощутить главного: между нами, как хотелось верить, стало что-то завязываться.

В эти дни очень кстати после многомесячного затишья в мою жизнь вновь ворвался громогласный Стас.

– Старик, у нас с тобой было не так много совместных выездов. А трофейный матч в Питере – это не шутки. Надо помочь команде! Ты же помнишь, как мы огребли от них в прошлый раз? Разве можно оставить ребят на растерзание в этом зверском логове? Сам ведь знаешь: как новый сезон начнёшь – так его и проведёшь.

Стас уже всё за меня решил и подготовил, пока я размышлял и прикидывал, когда лучше поехать в Питер на встречу с Вероникой. Мне захотелось по-дружески обнять своего старого приятеля, который, разумеется, ни о чём не подозревал и сильно удивился, когда я сразу, без раздумий согласился.

Дома мне тоже не пришлось ничего объяснять – родные привыкли к моим частым отлучкам по работе и даже обрадовались, что на этот раз я поеду не в командировку, а в мини-отпуск. Моя жизнь складывалась таким образом, что с рутинной периодичностью мне приходилось возвращаться в родительский дом: сначала после учёбы и стажировок, затем после длительных рабочих отъездов, а в конце концов – из-за ситуации в семье, которой нужно было помогать, находясь рядом.

Как ни странно, нас сплачивала болезнь моего деда – печально нараставшее старческое слабоумие, в конце концов сделавшее его совершенно беспомощным. Хотя он и встретил 90-летие с удивительным для своего возраста запасом физических сил, его душевный недуг почти не давал ими распоряжаться и временами делал нашу жизнь просто невыносимой. Всем нам отчаянно хотелось найти и заткнуть ту невидимую дырочку, из которой по капле утекал прежде энергичный, предприимчивый дух родного человека, но увы – процесс был до безобразия страшен, нагляден и необратим. По сути, от любимого дедушки осталась лишь материальная оболочка, и было невероятно больно изо дня в день видеть впавшего в детство старика, не способного более хоть как-то управляться со своим крепким, кряжистым телом.

Глава 2. Имя сокрытое

В последнее время я часто покидал родительский дом с чувством, будто стряхиваю с себя что-то дряхлое, лишнее, досадно прилипшее. Однако уезжать было радостно и тягостно одновременно. Я вырывался на свободу, но постоянно слышал в дороге колкое постукивание, напоминавшее о том, что где-то за спиной, в родных краях, совсем несладко приходится моим близким. Зудящая мысль о том, что остаться и помочь им было бы куда лучше, чем удирать на очередные заработки, саднила и разъедала, сводила на нет всю внешнюю пленительность моих командировочных вылазок. И всё-таки то, что я почти всегда уезжал с рабочей целью, хоть немного, но успокаивало.

Убедить себя в том, что я имею такое простое и очевидное право, как право на отпуск, было непросто, а как следует наладить личную жизнь – ещё труднее. Хотя родные и старались иной раз из добрых побуждений вытолкнуть меня из дома, чтобы я отвлёкся и переключился, от меня не могло укрыться, как непросто им отпускать меня, пока ещё жив дедушка, чья немощь бессрочно связывала нас по рукам и ногам.

Особенно остро я ощутил это на фоне вспыхнувшей увлечённости Коринной. Мы познакомились в ситуации, которая совсем не была похожа на романтическую. В тот зимний день я примчался после работы в торговый центр, чтобы купить новую рубашку и галстук накануне важного утреннего совещания. Хотелось сделать всё побыстрее, вернуться пораньше домой, отшлифовать доклад и завалиться спать. Вся неделя получилась скомканной и суматошной: компания запускала новый проект и, как водится, в последний момент корпела над самым срочным. Измочаленным сотрудникам пришлось согласиться не только на сверхурочные часы и ночные бдения, но и на перенос контрольного совещания на субботу, что было особенно тяжко: похоже, выходные готовились помахать нам ручкой. В те дни я буквально ночевал на работе, добираясь домой лишь под утро – уже не ради сна, а просто для того, чтобы вырваться из офиса и хотя бы ненадолго вспомнить, что есть и другая жизнь, помимо стратегических задач и показателей эффективности. Однако в пятницу я всё же настоял на том, чтобы весь мой отдел покинул работу вовремя и собрался с силами перед судьбоносной субботой.

Признаться, я был на взводе, когда добрался вечером до магазина и на скорую руку подобрал себе то, о чём уже давно просил мой гардероб. Торговый центр был забит праздным пятничным людом, и даже на кассе бутика образовалась вялая очередь, которую люто хотелось разогнать мокрой шваброй уборщицы, упрямо метившей всем прямо в ноги. Продавцы, словно издеваясь, неспешно заворачивали товары в яркие упаковки, отнимая у меня драгоценные минуты такого желанного, предвкушаемого сна.

Моё терпение было уже на исходе, когда, наконец, подошёл черёд девушки, стоявшей прямо передо мной. Всё это время я смотрел поверх её каштановой головы за ловкими, но медлительными руками упаковщиц, и только сейчас, когда она добралась до прилавка, я без всякого любопытства, скорее машинально, поглядел, как её холёные смуглые руки погладили пару изящных сапог, а пальцы продавца услужливо зашуршали по бумаге. Не знаю, как это вышло, но мне сразу показалось, что в этой обуви что-то не так. Я присмотрелся к уплывавшим в коробку сапогам и внезапно для самого себя вынырнул из-за спины шатенки и остановил руку кассира.

– Подождите, вы что, не видите?

– Что такое? – лихо заломил бровь продавец.

– Товар-то с браком.

Я обернулся к девушке и указал на пятнышко на каблуке. Не особенно таясь, оно глянцевито поблёскивало, отражаясь на зеркальной поверхности прилавка.

– Ой, и правда, здесь что-то не так, – низковатым грудным голосом сказала шатенка, приблизив каблук к глазам. – Похоже, я и не заметила, когда мерила, уж больно мне эти сапожки понравились… Нет-нет, не возьму даже со скидкой!

Отклонив увещания продавца, она посмотрела на меня и улыбнулась:

– Спасибо, что бы я без вас делала… Вы всегда так наблюдательны?

– Всегда, когда этого от меня не требуют. А в других случаях, увы, с переменным успехом.

– Тогда и я вам кое-что скажу. Ваши рубашка и галстук, конечно, замечательны, но только отдельно друг от друга. Или вы в цирке служите?

От неожиданности у меня засвербело в груди, как у нашкодившего школьника. Я ощупал себя глазами и непонимающе уставился на шатенку, но она с усмешкой смотрела не на меня, а на то, что было в моих руках. Поразительно, но мой выбор и впрямь казался ужасно нелепым. Зелёная рубашка и жёлтый галстук ласкали глаз и искрили энергией, но больше подходили для киношного героя, а не офисного клерка. Я судорожно сбросил поклажу на прилавок, и кассир негодующе изогнул другую бровь.

– Пойдёмте, – шепнула шатенка, – пока нас отсюда не выгнали. Раз уж мы занялись совместным шопингом, давайте доведём дело до конца, но в другом месте.

Это прозвучало так волнующе убедительно, что в тот момент я сразу понял: сегодня у меня уже не будет ни обновки, ни долгого сна, а назавтра, вероятно, и никакого отточенного доклада. Мы сели в кафе, она сбросила свою шубку, и уже через полчаса я знал о ней почти всё. На год младше меня, не замужем, но «уже пора бы», много лет работает финансистом, живёт с родителями в соседнем районе, любит «печь вкусняшки» и мечтает о собственном салоне красоты.

Она поспешила уточнить, что её имя пишется через «о» и с двумя «н» – Коринна. Оно очень шло её восточной внешности, хотя точнее следовало назвать её южнославянской, – у неё были черногорские корни со стороны отца, и первые годы жизни она провела на Адриатическом побережье, а позднее переехала с родителями в Москву. Она рассказывала о себе, не задавая попутных вопросов, и я был бесконечно признателен ей за это. Как заворожённый, я смотрел то на длинные пальцы её ухоженных рук, то на крупные, чуть навыкат, карие глаза, которые влажно блестели и обдавали меня теплом её далёкой и призрачной родины, где я никогда не бывал. Мне подумалось, что самым лучшим было бы заснуть прямо за этим столиком под звук её неторопливого низкого голоса, который ничего от меня не требовал и так успокаивающе отзывался в моём убаюканном сознании.

Но вот наступил момент, когда она вывела меня из размякшего состояния встречным вопросом о работе и, узнав о моём субботнем совещании, тут же осеклась и стала собираться.

– Простите, что-то я совсем заболталась. Хорошо так сидеть пятничным вечером, когда впереди целых два выходных… А ведь вам ещё, наверное, нужно купить рубашку и галстук взамен тех, несуразных? Только не обижайтесь, по-другому их сложно назвать. Ах, уже не будете? Конечно, ведь и магазины вот-вот закроются. Придётся мне тоже зайти за обувью в другой раз.

Я неохотно посмотрел на часы и удивился, что стрелки изготовились перешагнуть одиннадцать. Мы просидели больше двух часов, и мне было так хорошо, что я совершенно не понимал, зачем нужно куда-то идти и делать что-то другое. Хрипловатым, неверным голосом я предложил подвезти её до дома, но она отказалась и, попрощавшись, заторопилась в метро.

Окончательно проснувшись и остро почувствовав, что сейчас может произойти непоправимое, я догнал её и выпалил первое, что пришло в голову как спасительная зацепка:

– Коринна, вы же сами сказали – дело нужно доводить до конца. Завтра после совещания или в воскресенье я в вашем распоряжении. Если только у вас нет других планов.

Благосклонно прищурившись, она всмотрелась в меня и сказала:

– Вы правы, нужно всё доводить до конца. Такой обувной консультант, как вы, многим бы пригодился. Звоните мне, когда захотите.

Мы обменялись номерами, она взмахнула своей прелестной рукой, и я устало побрёл на паркинг.

Утро следующего дня началось с тяжёлой головы, жестоких упрёков самому себе и клятвенным обещанием никогда больше не совать свой нос в чужие товары. Я злился и негодовал, но понимал, что это было не более чем попыткой раскачать себя перед ненавистным совещанием, а в глубине тем временем затаилось что-то тёплое и зовущее, имя которому было – Коринна.

Однако офисные новости охладили мой пыл: проект, над которым мы упорно бились с коллегами в последние недели, обернулся лишь иллюзией светлого будущего. Компании предстояла нешуточная встряска и, в конечном счёте, масштабное сокращение. Хотя конкретных кадровых решений пока не последовало, становилось кристально ясно, что над каждым из нас повисла реальная угроза увольнения, и между строк легко читалось адресованное всем послание на всякий случай подыскивать себе новое место работы.

Никогда ещё я не уходил из офиса в столь гнетущей обстановке, но, сложив всё в голове, поймал себя на мысли, что расстроен не так, как другие, и даже втайне чему-то радуюсь. Впрочем, объяснить это чувство было совсем несложно: я не любил и не понимал смысла этой изматывающей работы и каждый год подумывал о том, чтобы найти для себя более степенное и независимое занятие. От такого шага меня удерживал только азарт отца, который несколько лет назад затеял капитальную перестройку дома и всё никак не мог её завершить. Повисшие на моих плечах кредиты постепенно росли, заставляя крепко держаться за то, что ещё вчера казалось таким стабильным и незыблемым. Теперь же все планы и расчёты стирались в пыль, и в замаячившем хаосе неопределённости замерцала заманчивая и рискованная возможность нового жизненного зигзага.

Ещё не зная, нужно ли рассказывать ей об этом, я в тот же день позвонил Коринне. Поначалу я рассудил, что сообщать о рабочих проблемах будет так же неловко, как и возобновлять разговор с того, что курьёзно нас сблизило, – рубашек и сапог. По счастью, она тоже о них не вспомнила и, похоже, не сильно удивилась, когда я предложил сходить на органный концерт. Пусть я и не был поклонником столь серьёзной музыки, но имя Баха на афише звучало так прочно и основательно, что у меня не возникло ни малейших сомнений, когда я выискал его в вечернем репертуаре.

Мы встретились у метро и, поскольку она прилично задержалась, нам пришлось поторопиться, чтобы успеть к началу. Рядом со мной всё под той же шубкой захрустели сапожки, похожие на те, что я забраковал накануне, и она, поймав мой вопросительный взгляд, утвердительно кивнула. Ввернув незатейливую шутку по случаю обновки, я легко заставил её расплыться в улыбке, обнажившей крупные зубы с вкраплениями бордовых отпечатков, – похоже, помада также спешила вместе с нами.

Когда мы добежали до гардероба и Коринна на ходу сбросила свои меха, меня обдали жаром её алое вечернее платье и смугло-матовые обнажённые руки. Под сводами зала зазвучали первые возвышенные аккорды, но Баха в тот вечер для меня не случилось. Я слышал только её дыхание, вбирая его в себя вместе с ароматом, шедшим от её молодого, свежего тела. Несколько раз её рука нечаянно коснулась моей кисти, и я едва устоял от искушения хотя бы на миг задержать в ладони её длинные шоколадные пальцы.

После концерта она без колебаний, как само собой разумеющееся, приняла моё предложение подбросить её до дома. Хотелось до бесконечности продлить этот вечер, и я был благодарен заглянувшим в город морозам за то, что они помогали мне, вынуждая долго прогревать остывший двигатель.

Когда мы сели в машину, я налил ей чаю из термоса и сказал:

– Коринна, а в каких театрах вы любите бывать?

– Театрах? Да в самых разных, особых предпочтений у меня нет. Послушай… мы ведь можем уже на «ты»?

– Конечно, как скажешь.

– Хорошо. Знаешь, я вот что хотела сказать, чтобы мы сразу друг друга поняли. Мы видимся всего второй раз, и я не знаю твоих намерений, но… если ты рассматриваешь меня как приложение к культурному досугу, то лучше нам больше не встречаться.

– Вот как? А если я усматриваю в тебе нечто большее?

– Тогда будем разговаривать дальше. И что же ты успел во мне рассмотреть?

– Хм… интересную, привлекательную личность, которую хотел бы узнать получше.

– Только и всего?

– А разве этого мало? Если тебе важно это услышать, то в принципе я открыт к серьёзным отношениям. Ты ведь об этом?

– Для меня серьёзные отношения – исключительно те, что ведут к браку, остальное мне уже неинтересно. И ещё у меня такое пожелание: я не вижу смысла затягивать больше, чем на год. Мы уже не в том возрасте, чтобы долго друг друга рассматривать.

Слова мне больше не потребовались, и в знак согласия я впервые взял её за руку. Прохлада от её нежной кожи пробежала дрожью по всему телу, и я почувствовал, как вся моя прежняя жизнь роковым образом сжалась до той точки в пространстве, которую занимала эта вчерашняя незнакомка. Мотор нагрелся и замурлыкал, и я набрал её адрес:

– Навигатор показывает, что нам по пути. Пристегни ремень, Коринна, пора отправляться.

Почти всю дорогу я держал её руку в своей, и она не думала отнимать её. Мы долго ехали молча по залитой огнями столице, пока она не сказала:

– Кстати, а как прошло твоё совещание? Доклад удался?

– Доклад? Да всё нормально, хотя это, возможно, был мой последний отчёт в компании.

– А что стряслось?

Пришлось обо всём рассказать ей: и о возможном увольнении, и о кредитах, и о том, что хотел бы делать дальше, если назреют перемены. По дороге закружила позёмка, и я неохотно выпустил послушную девичью руку и взялся за руль покрепче.

– А ты уверен, что со всем справишься? – спросила она.