Тайна Волчьего Утёса. Илина Дебьену

Пролог

Крупные капли дождя настойчиво стучали по цветным стеклам витражей, разбивались и медленно стекали вниз, оставляя расплывчатые мокрые следы. Седые грозовые тучи затянули весь видимый небосвод, наползая друг на друга и сдавленно клокоча. Изредка непроглядную темень вечернего неба рассекала ослепляющая вспышка белёсой молнии, которая тут же растворялась среди круч низких облаков, не успев и на мгновение выхватить из окружающего мрака угловатых очертаний гор.

Громовые раскаты время от времени заглушали стук дождя и рокот лившихся на землю потоков воды, но тотчас распадались вдали сдавленным собачьим рычанием.

Просторный пустой зал храма освещался единственной лампадкой, расположенной на алтаре.

Стройные ряды скамеек для прихожан отбрасывали длинные тени, дрожащие в слабом неуверенном свете. Гроза продолжала бушевать снаружи храма, но внутри стояла необыкновенная тишина.

Склонив голову над иссера-жёлтыми обветшалыми страницами книги и торопливо шевеля губами, сгорбленный старик в сутане повторял в тысячный раз одни и те же слова. Мгновение за мгновением напряжение на его лице росло, а мохнатые серые брови сдвигались к переносице. Буря за стенами усиливалась и всё яростнее хлестала дождем и ветром в двери и окна. Внезапно оборвав мольбу, святой отец поднял глаза на огромное стекло витража над входом в храм, за которым в прерывистом свете молний проглядывали то и дело очертания гор и обступавших церковь деревьев. Несколько минут он напряжённо вглядывался и вслушивался в бушующую снаружи грозу, потом вдруг вздрогнул и встрепенулся от внезапного настойчивого стука дверного молотка, заставшего его будто врасплох.

Удивленно подняв брови, святой отец с раздражением захлопнул книгу, торопливо спрятал её под стол, схватил лампаду и стремительными шагами направился к входным дверям встречать нежданного гостя. Статуи, очертания которых выступали из неглубоких ниш под самым потолком, проводили старика ожидающими окаменелыми взглядами.

Очередной раскат грома слился с треском тяжелой задвижки, которую старику мешал поднять ветер, то и дело бившийся в дверь снаружи. Наконец, придерживая дверную створку за медное кольцо, святой отец толкнул её плечом и выглянул наружу, в бурю.

За пределами храма сплошной стеной лилась с неба вода, размывая глинистую дорогу и обнажая мелкие угловатые камни. Бурные потоки дождя скатывались по черепичной крыше и, задерживаясь на несколько мгновений в полукруглых желобах, с металлическим клёкотом стекали вниз по водостокам, после чего разбивались ледяными брызгами о валуны у фундамента храма.

– Святой отец, могу я исповедоваться? – послышался с порога хрипловатый голос.

В очередной вспышке молнии священник увидел мелькнувшую на мгновение фигуру, закутанную в темный длинный плащ. Дождевая вода ручьями стекала по промокшему насквозь капюшону пришедшего человека и выбивавшимся из-под него патлам спутанных седых волос. Святой отец прикрыл свечу ладонью и немного посторонился, пропуская пошатывавшегося на порывистом ветру пришлеца внутрь, а когда незнакомец вошел, огляделся по сторонам и закрыл дверь, опустив задвижку.

– Что привело вас в такую непогоду? – спросил тихо священник, стараясь скрыть недовольство за привычной мягкой тягучестью произносимых нараспев слов.

– Мне нужно исповедоваться… – ответил вошедший старик, из-под стоп которого по каменному полу растекалось чёрное мокрое пятно.

Священник метнул на гостя взгляд из-под нахмуренных бровей и указал в сторону алтаря. Вернув лампаду на прежнее место, святой отец помолился и взглянул на незнакомца, кивнув в знак того, что готов выслушать его исповедь, на что старик странно ухмыльнулся и не без труда опустился на колени перед алтарем.

Гроза, бушевавшая за стенами, заглушала большую часть слов пришлого старика, но чем дальше он продвигался в своей исповеди, тем более взволнованным и беспокойным становилось выражение лица священника, а его взгляд неотрывно следил за рукой, спрятанной под плащом.

Вот пришлец закончил свою исповедь охрипшим от долгой речи голосом и, выпрямившись, устремил озлобленный взгляд на священника, который встревоженно озарял воздух крестными знамениями. Вдруг незнакомец откинул в сторону полу плаща, обнажив окровавленную грудь, и сморщился не то от отвращения, не то от боли. Вытянув над головой руку, которую до сих пор скрывал под накидкой, он пошатнулся вперед и в следующую секунду рухнул на пол. Пальцы его безвольно разжались, и на пол с едва слышным шлепком упало истекающее кровью ещё теплое сердце.

Святой отец отшатнулся назад, с ужасом глядя на багряное пятно, растекавшееся по полу из-под замершего бездвижно тела.

Вдруг огромный черный сгусток отделился от умершего старика, взмыл вверх и заметался под потолком храма. Он ударялся в витражи, кружил, петлял между скамейками, будто желая вырваться наружу. После нескольких мгновений бесплодных метаний под потолком тень опустилась к самому полу и, найдя дверь, принялась судорожно биться в неё.

Наблюдая за беснующимся мраком, святой отец судорожно вытащил из-под стола маленькую шкатулку и недавно спрятанную книгу и, щурясь в полумраке храма, начал нервно перелистывать толстые страницы, силясь разглядеть кривые буквы рукописного текста. Внезапно лицо его просветлело. Быстро шевеля губами, он начал читать. Тень у двери несколько раз перекатилась по кругу и медленно двинулась по проходу между скамьями к алтарю, будто влекомая невидимой силой. Священник начал читать ещё быстрее, язык неверно шевелился в пересохшей глотке, и лицо его скривилось, будто от внезапно пронзившей тело боли. Дрожащий от волнения голос из едва слышного шепота уже почти перешел на трескучий крик. Тень приближалась. Ещё мгновение и она оказалась у самого алтаря, но священник закончил и теперь широким жестом выводил в воздухе одному ему известный знак.

Двери храма резко распахнулись, выбив дрожащую задвижку, и впустила внутрь хлесткий порыв ветра. Священник попятился назад. Клубок черного дыма устремился было к двери, но тут же был отброшен назад неведомой силой, которая теперь втягивала его в распахнувшуюся шкатулку.

Как только тень коснулась шкатулки и скрылась в ней, крышка ларчика с громким щелчком захлопнулась. Медленными шагами священник направился к дверям, со скрипом раскачиваемым из стороны в сторону порывами ветра.

Гроза ощутимо пошла на убыль. Косой ослабевший дождь лишь изредка бросал звенящие капли на порог храма, недовольное урчание грома стихло, только молнии продолжали освещать время от времени бледным заревом темное ночное небо.

Святой отец огляделся по сторонам и вдруг заметил беловато-голубое свечение, исходившее откуда-то из-за его спины. Шкатулка медленно поднялась над столом, излучая мягкое сияние и плавно поплыла в воздухе. Замерев в небольшой нише за алтарём, она со скрежетом развернулась передней стороной к выходу и в этот миг беловатое мерцание исчезло.

Невнятно пробормотав что-то, священник направился было обратно к алтарю, как вдруг в полосе света, тянувшейся от открытой двери между скамейками, мелькнула чья-то тень. Вздрогнув всем телом, святой отец резко обернулся, выбежал на улицу и, безумно озираясь из стороны в сторону, стал рыскать в темноте глазами в поисках обладателя тени…

С громким шелестом мощных кожистых крыльев уродливое существо опустилось на землю в нескольких метрах от порога храма. Не веря своим широко распахнутым глазам, святой отец едва заметно улыбнулся, сделал шаг вперед и протянул чудовищной твари руку. Лицо его в это мгновение лучилось неподдельной радостью.

Глава 1

Глинистая тропинка вилась между выступающих там и тут из земли валунов и корней могучих деревьев, петляя среди раскосых шершавых стволов старых тополей, берёз и ольхи, и медленно стекала вниз по склону. Цепляясь за полуобнаженные ветви, покрытые желтеющей листвой, по тропинке скользила молодая девушка. Её волосы цвета обожжённой меди мерцали в лучах заходящего солнца. Дойдя до огромного, в три обхвата, тополя, рядом с которым тропинка резко поворачивала налево, девушка на минуту замерла и глубоко вздохнула. Обняв руками теплое дерево, она прижалась к нему щекой и слегка наклонилась вперед, оглядывая открывшуюся перед ней падь.

До самого горизонта тянулись высокие и приземистые, скалистые и пологие горы. Покрывавший их лес уже накинул нарядную осеннюю шаль, расшитую нитями всех цветов оранжево-золотистой палитры: от лимонно-желтого до алого и охры. Внизу, у подножия гор, там, где сталкивались волны пологих холмов, разбросаны были несколько десятков покосившихся от времени, темных домиков с высокими черепичными и соломенными крышами. Огромные поля растеклись вокруг деревни, словно проплешины на голове спящего великана – прародителя остроконечных гор, вершины которых сверкали вдали снеговыми шапками. Приглядевшись, можно было различить тонкие полосы оград и заборов, прорезавшие жухло-зеленые травяные просторы и изредка прятавшиеся в куцых перелесках.

Влажный и прохладный осенний вечер медленно опускался на живописную долину, а тусклые лучи заходящего солнца уже не давали достаточно тепла. Подул холодный ветер, и срываемые им с родных веток желтые листья ещё долго кружились в воздухе, неторопливо падая вниз. Нужно было торопиться, чтобы успеть до того, как ворота деревни запрут на ночь.

Подобрав подол длинной иссиня-черной юбки, девушка юркнула вниз по тропинке. Мягкие кожаные опинчи, сотню раз перелатаные её бабушкой, с едва слышным шорохом скользили по мягкой почве, оставляя за собой неглубокие длинные полосы.

Путница спустилась к подножию горы и обернулась назад, будто прощаясь с лесом. Поглядев с минуту на жухлую траву под желто-оранжевым сводом деревьев, выглядывавшую из-под густого слоя опавшей листвы, да беспомощно висящие в воздухе подсохшие корни, которые выступали над осыпавшимся песчано-глинистым склоном, она поправила на плече тяжелую дорожную сумку, сорвалась с места и побежала в сторону покосившихся домиков. Всё тело саднило и дыхание быстро сбилось от порывистого ветра, но желание поскорее вырваться из сумеречных объятий леса и снова оказаться среди людей, подгоняло путницу вперёд.

Прячась в тени деревьев, которые собрались среди полей в маленькие золотистые островки, девушка дошла до самой деревни, боком перемахнула через невысокий плетень, тихо скрипнувший под её рукой, и тут же, присев на колени, замерла и прислушалась. Впереди показалось неясное движение. Девушка напряженно прищурилась.

Возникшая неизвестно откуда огромная пушистая собака мчалась навстречу путнице, ломая хрупкие ветви низкорослого кустарника, который заполнял нижний ярус небольшого лесного заростка, обступавшего деревню тесным кругом. Девушка хотела было вскочить и броситься прочь, чтобы огромное животное не сбило её с ног, но собака уже взмыла в прыжке. Длинная беловато-кремовая шерсть, скатавшаяся в грязные комки на брюхе, болталась из стороны в сторону при каждом движении пса.

Огромное животное повалило девушку на землю, придавив к мокрой траве своими тяжёлыми лапами. Теплый, влажный и шершавый язык радостно касался испачканной в дорожной пыли и грязи коже лица. От теплой, густой собачьей шерсти пахло затхлостью, сырой землей и свежим мясом.

– Томаш, фу! Перестань катать меня в грязи! – воскликнула девушка, пытаясь высвободиться из собачьих объятий.

Пёс отступил на несколько шагов назад, пританцовывая на месте и виляя коротеньким обрубком пушистого хвоста. Девушка поднялась с земли, отряхнула шерстяную юбку и затянула потуже узел теплой шали, накинутой на плечи и перекрещенной концами на талии. Присев, путница раскрыла висевшую на плече тряпичную сумку и достала небольшой кусочек хлеба, оставшийся с дороги.

Собака облизнулась и, наклонив огромную косматую голову вперед, несмело приблизилась. Хозяйка протянула псу подношение и запустила пальцы в густую шерсть на собачьем загривке.

Серые крошки хлеба, осыпавшиеся на землю, тут же размокали, сливаясь с травой.

Путница поднялась и, кликнув собаку, побежала через перелесок, защищая лицо руками от хлестких ударов ветвей. Пес, раскрыв пасть и высунув язык, с которого капала слюна, следовал за хозяйкой с глухим хриплым лаем, неуклюже ломая сухие ветки.

На огромном поле, расположенном слева от деревни показалось стадо овец. Девушка на секунду замерла, вглядываясь. Вот, наконец, она смогла различить фигуру пастуха – седовласого старика, закутанного в серую бурку, из-под которой выглядывала разорванная на воротнике некогда ярко-алая рубаха.

– Здравствуй, Милош! – громко крикнула девушка, помахав рукой из стороны в сторону высоко над головой. – Загоняешь стадо? Припозднился ты сегодня!

Старик некоторое время рассеянно озирался, пытаясь отыскать глазами кричавшего, потом, наконец, заприметил девушку, стоявшую рядом с дорогой через перелесок.

– Здравствуй, Илина! Вернулась из города? То-то думаю, куда Томаш сорвался, – прокричал старик слегка дрожащим, но все ещё густым и приятным низким голосом. – Белянка от стада отбилась, битый час в шиповнике ее ловил.

Но девушка уже не слышала его. С силой навалившись на тяжелую створку, она распахнула деревянные ворота, отделявшие сбившиеся в кучу домики от окружающих полей. За высоким частоколом, ютились крепкие бревенчатые дома, соединенные с дворами, хлевами и банями в один большой бесформенный замок. Девушка скользнула в одну из узких улочек, проложенную в просвете между заборами. Здесь даже в солнечные дни царил полумрак и хлюпала под ногами влажная грязь: высокие острые крыши не пропускали свет в крохотные закоулки.

Оставив несколько домов позади, девушка свернула направо и через несколько минут оказалась у забора старенького домика, стоящего в конце улицы особняком. Проведя рукой по родной калитке, она вздохнула. В этот раз ей странно было снова оказаться здесь и она долго стояла у ворот, не решаясь войти.

Наконец, подозвав собаку, девушка просунула руку в узкую щель рядом с калиткой. Щелкнула задвижка. Открыв дверь, Илина подождала, пока пес ступит на знакомую узкую тропинку, ведущую в дом, и добежит до своей конуры под крыльцом, потом закрыла дверь, накинув тяжелый железный крючок на петлю калитки, и прошла следом за собакой.

Томаш, наполовину высунувшись из конуры, места в которой не хватало для его огромного тела, зажал своими мощными лапами грязную мозговую кость и с видимым удовольствием пытался раскусить её, чтобы добраться наконец до лакомого костного мозга. Поднявшись по скрипучим ступенькам, девушка несколько раз ударила кулаком в дверь и, ожидая, пока её впустят в дом, оглянулась. По небольшому огороду вальяжно разгуливали две худощавые козочки, а на невысоком плетне рядом с сараем обсушивалась овечья шкура, снятая, очевидно, только утром. Жирные мухи роем взлетали от черных кровяных капель, стекавших по серым доскам, когда привлеченная запахом свежанины ворона хлопала своими сизыми крыльями слишком близко.

Девушка удивленно подняла брови, глядя на шкуру.

– Илина? – вдруг раздалось от входной двери. – Батюшки, вернулась! Поди сюда.

От знакомого голоса девушка вздрогнула и отшатнулась было в сторону, но появившаяся из дома невысокая старушка уже притянула Илину к себе и вжалась подбородком в её плечо.

– Бабушка, здравствуйте, – проговорила Илина, глубоко вдыхая знакомый пряный запах полыни, чабреца и ещё каких-то трав, всегда сопровождавший её бабку, и на глазах ее на мгновение навернулись слёзы.

– Ну, проходи в дом уже. Поди покушай да отдохни, – сказала старушка, пропуская внучку в дом. – Быстро ты в этот раз.

– А где Талэйта? – спросила Илина, кинув дорожную сумку на большой сундук у входа и стягивая грязную обутку.

– Убежала на вечорки, – сказала бабушка. – А может опять со своим Виеру, поди уследи за ней, пока тебя нет. Попортит он нам девку, помяни мое слово!

Илина вздохнула и прошла через длинные сени и коридор к лестнице.

– Я переоденусь и потом спущусь, хорошо? – спросила девушка неверным голосом. – Вся в пыли с дороги.

– Добро, – кивнула старушка, – переодевайся, а я пока похлебку поставлю.

Проходя мимо старушки, вставшей у косяка кухонной двери, девушка сунула руку за пазуху, вытащила оттуда небольшой тряпичный кошель и протянула его бабушке. Старушка взвесила его на ладони и едва заметно улыбнулась.

Илина взобралась наверх по крутой скрипучей лестнице и юркнула в низкую дверь направо.

Стянув с себя грязную одежду, девушка бросила её на скамью под окном и встала напротив старого шкафа, глядя на него так, будто видела впервые. Коснувшись пальцами шершавого дерева, она отметила приятное чувство, которое испытывала каждый раз по возвращении домой – здесь всё было настолько родным и знакомым, что не нужно было даже зажигать света, чтобы ориентироваться в пространстве небольшой комнатки на чердаке.

Переодевшись, Илина спустилась на кухню и присела на скамье у стены – её любимое место, где после обеда можно было слегка вздремнуть, наклонившись в угол, под монотонные рассказы бабушки о делах по хозяйству.

– Вы закололи барашка? – несмело спросила Илина, когда бабушка поставила перед ней на стол глиняную плошку, от которой вверх поднимался тугой пар с плотным мясным запахом.

– Пришлось, – вздохнула старушка.

– Но ведь мы хотели в ноябре… – задумчиво проговорила Илина.

– Хотели. Да он больше всё равно не нагуляет.

В повисшей паузе Илина взяла со стола деревянную ложку и поводила ей в пустом бульоне, отыскав несколько кусков моркови и кислой капусты.

– Вот хлеб возьми, – сказала бабушка, доставая четвертинку хлеба из-под полотенца.

– Я не хочу, спасибо, – Илина выловила ложкой кусочки капусты и принялась пить похлебку через край плошки.

– Денег больше, чем я до этого считала, – сказала бабушка, взглянув на Илину.

– Я обходила гору другой дорогой, – сказала Илина, оторвавшись от плошки и взглянув на старушку исподлобья, – наткнулась там на ягодник. Клюквы была тьма, я полные карманы набрала, да в сумку набила, сколько места было, потом продала в порту. Там ягоды и дичь среди пришлых хорошо уходят.

– И славно.

– Завтра пройдусь ещё до Мирчи и Михэице, я им кое-чего обещала из города принести. Глядишь, какую подачку подкинут, – сказала Илина, допивая похлебку.

Старушка скривилась на слове «подачка», но смолчала.

– Раз уж ты хочешь пройтись по деревне, может, заглянешь сегодня к доамне Виеру? Ей наша егоза вязала шерстяные чулочки – знаешь же, у неё колени совсем плохи стали – да так и не отнесла.

– Может, в другой раз? – поморщившись, спросила Илина, ведь идти к Виеру, особенно сразу по возвращении в деревню, ей очень не хотелось.

– Денег больше, чем положено, не бери.

– Хорошо, не буду.

Бабушка сидела за столом напротив Илины и задумчиво теребила подол своего расшитого фартука, как будто хотела ещё что-то сказать, но мялась и не знала, какие слова для этого выбрать.

– Помнишь домнула Попеску? – сказала она, наконец.

– Старик, который был у нас проездом той зимой? Он, кажется, какую-то мастерскую в городе держит, – вяло начала припоминать Илина. – Такой высокий, с брюшком и проплешиной? Помню.

– Да, ещё у него четыре лошади и коров небольшое стадо, – сказала бабушка. – Состоятельный человек, если не сказать зажиточный.

– И что же он? – без интереса спросила Илина.

– На днях проезжал проезжал, заглянул вчера к нам. Хочет свататься за нашу маленькую Тали. Верно я сказала, он на неё в тот раз глаз положил, – сказала старушка. – Сказал, если согласие дадим, свадьбу к ноябрю справит и заберет её к себе в Варьясу-Мара. Что думаешь?

– Но он же её в три раза старше, если не больше… – с расширившимися глазами проговорила Илина и тяжело сглотнула.

– Тут дело не в возрасте, – ответила бабушка. – Повзрослеешь поймешь. В браке не всегда главное красота и молодость. Иногда и другое важно. Талэйта за домнулом Попеску будет сытая, обутая, при деньгах и с крышей над головой.

– Бабушка, но она же не стельная корова, чтобы её за толстый кошелёк на тёплый двор отдавать?.. – ошарашено воскликнула Илина. – Когда надо ему ответ дать?

– На той неделе обратно проезжать будет.

– Если вы спрашиваете у меня, что я думаю, то я свою сестру продавать толстому старику не захочу ни за какие деньги, – отрезала Илина.

– Но это в конце концов не нам решать, – сказала старушка раздраженно.

– Я поговорю с Талэйтой, – сказала Илина, вставая из-за стола.

– Погоди, сядь, – сказала бабушка, указав взглядом на скамью. – Я больше о другом тревожусь. Каждый знает, что в семье счастья не будет, если выдать младшую дочь вперед старшей. Талэйта смышленая, быстро смекнет что к чему и противиться добру не будет. А ты что? Присмотрела кого?

– Нет.

– Так и до самой смерти в девках можно остаться.

– Стало быть, останусь, – сверкнула глазами Илина и вновь поднялась из-за стола. – Где чулки? Пойду к доамне Богне, пока совсем не стемнело.

– В летней избе на столе лежат.

Илина прошла в летнюю избу, взяла со стола белые колючие чулки и вернулась на кухню.

– Нам денег, которые я принесла, недели на три точно хватит, а то и на месяц. Может, отложим все эти свадьбы? Я, если что, сама к домнулу Попеску в Варьясу-Мара с ответом схожу, – с надеждой спросила Илина. – Если по этой осени не успеем, сыграем по следующей.

– Ступай к Виеру, пока не стемнело.

Илина прошла через коридор в сени, отыскала на сундуке бабушкин овечий жилет, натянула его поверх платья, сунула ноги в не успевшие просохнуть опинчи и вышла на улицу.

– Лишнего не бери! – крикнула ей вдогонку из окна бабушка.

– Не буду, – отозвалась Илина.

Томаш, радостно тявкнув, бросил свою кость и выбрался из конуры, чтобы последовать за хозяйкой. Илина прикрыла за собой калитку и отправилась по узким улицам на окраину деревни под хлюпающие звуки откуда-то из темноты под ногами. Не таким ей виделось это возвращение домой.

Огромный каменный дом семьи Виеру располагался на окраине деревни, почти на отшибе. То ли чтобы отделить себя от царящей вокруг разрухи и нищеты, то ли хвастовства ради они разбили вокруг дома соответствующих размеров яблоневый сад. Плоды этого сада они почти никогда не собирали, зато деревенская шпана с удовольствием обдирала краснобокие яблоки с августа по самый конец сентября и звучно хрустела за каждым углом. Широким жестом благой воли семья Виеру не препятствовала этому разбою.

Вдоволь побродив по узким грязным улицам, с которых несло кислятиной и навозом, Илина, наконец, выбралась к калитке сада Виеру. Оглянувшись по сторонам, девушка медленно потянула на себя дверь так, чтобы та не издала своего обычного визгливого предсмертного вопля ржавых петель. Калитка безмолвствовала, за что Илина молчаливо поблагодарила её: больше всего девушке не хотелось сейчас встречаться с кем-то из семейства Виеру, кроме доамны Богны, которая сама по себе была человеком весьма неприятным, а в присутствии других родственников её неприятность возрастала кратно числу наблюдающих глаз.

Вдруг Томаш завилял хвостом и с громким лаем бросился в узкую щель между забором и открывающейся дверью. Калитка громко скрипнула, заставив Илину выругаться. Пройдя в сад и притворив за собой, девушка вгляделась в начинающие сгущаться сумерки, пытаясь рассмотреть, куда так заторопился её пес.

Справа от калитки находился большой сарай, использовавшийся жителями для хранения сена. К нему-то и потрусил бочком Томаш, повиливая обрубком хвоста. Продолжая вглядываться в тени деревьев, Илина заметила, как от темного пятна сарая отделилась высокая, крепкая фигура и направилась в её сторону.

Молодой мужчина, лет двадцати пяти, широким движением перекинул снятую ярко-алую рубаху через плечо и присел, чтобы потрепать за ухом подбежавшего к нему пса. В чертах его лица не было ничего примечательного, но всё же многие считали, что он хорош собой: его мягкие русые волосы спадали прядями на высокий лоб, прикрывая притаившуюся над бровями удивленную морщинку, серые глаза, очерченные ярко-зеленой каймой, светились какой-то особой, непередаваемой внимательностью. На широких, загорелых от постоянной работы под солнцем, плечах и мощной шее играли крепкие мускулы. Одно только было в нем странно и диковинно: когда-то давно назло своим старикам он обещался брить бороду, покуда его воля в его руках, а как перейдёт она к кому другому, так и прекратит это шутовство. Вот уже много лет светил он по деревне своим голым, как колено, подбородком, а доамна Богна почти отчаялась найти женские руки, которые смогут управиться с её ненаглядным сыном.

– Томаш! Ты один или с хозяйкой? – раздался приятный бархатистый голос. – Сейчас угощу тебя, старый плут.

Мужчина залез в карман штанов и вытащил оттуда завернутый в промасленную бумагу кусок сала, который тут же исчез в собачьей пасти.

Илина сокрушенно вздохнула, сорвала крупное яблоко с ближайшего дерева и сделала несколько шагов навстречу продолжавшему трепать пса по холке мужчине.

– Здравствуй, Илина, – сказал мужчина, широко улыбаясь и поднимая глаза на подошедшую девушку.

Илина откусила кусок яблока и заговорила с набитым ртом.

– Здравствуй, Шандор. Талэйта не с тобой?

– Как видишь, – пожал плечами мужчина. – В старом сарае обвалился потолок, отец решил строить новый, чем мы и занимались почти с самого твоего ухода. А ты давно вернулась? Как дела в городе?

– Идут себе, – пожала плечами Илина, продолжая сосредоточенно жевать. – Я к твоей матери передать чулки от Талэйты.

– Ясно, – ответил Шандор, выпрямляясь во весь рост напротив Илины. – Маменька, вероятно, откушали свою вечернюю свиную рульку и собираются спать.

– Что ж, пойду отвлеку, стало быть, – сказала Илина, разворачиваясь на пятках в сторону дома.

– Погоди, – остановил её Шандор, понизив голос, – дело у меня к тебе есть, поговорить хотел. С глазу на глаз. Может завтра на поле?

– Какие у тебя ко мне дела могут быть? – удивленно спросила Илина, смерив его взглядом с ног до головы, и кусок яблока встал у неё посередь горла. – Говори сейчас, раз уж я пришла.

– На свежую голову надо, – замялся Шандор, многозначительно взглянув Илине в глаза, и тут же отвёл взгляд.

– Ладно, так и быть, – бросила девушка, спеша скорее уйти прочь по тропинке. Шандор с Томашем остались стоять на месте.

– Тебя, может, проводить потом? – крикнул вслед Шандор.

– Томаш проводит, – не оборачиваясь, ответила Илина и поднялась на крыльцо дома.

Прошла целая минута, прежде чем входная дверь отворилась и на пороге появилась низкого роста худощавая девушка с белыми волосами, убранными под тонкий красный платок.

– Здравствуй, Анка. Хозяйка дома? – спросила Илина, выбросив огрызок яблока в заросли шиповника.

– Хо…

– Анка! Кто там припёрся на ночь глядя? – раздался голос из темных глубин дома.

Несмотря на то, что Виеру были одной из самых, если не самой, зажиточной семьей в деревне, они решительно экономили на всем, на чём только можно было экономить: начиная с масла для дверных петель и заканчивая свечами. Их скупость доходила до того, что вместо покупки свечного воска почти задарма у Михэице, державшего пасеку, они отправляли Шандора бортничать в лес, как делалось в стародавние времена. Всё сбереженное доамна Богна видно складывала в большой ларь, чтобы глядеть на него и чахнуть.

Илина заглянула в мрак дома поверх Анкиного плеча и увидела грузную приземистую фигуру доамны Богны, медленно выплывающую в длинный коридор, очевидно, из гостевой комнаты. Лицо женщины было подсвечено тусклыми бликами лучинки, которую она держала у груди. Тени, залегавшие глубоко под глазами, и седые кудри, выбивавшиеся из-под ночного чепца, придавали её лицу какое-то жуткое выражение, вызывавшее в Илине ещё больше неприязни, чем возникало обычно.

– Здравствуйте, доамна Богна! – придав голосу тон вежливости, произнесла Илина. – Талэйта закончила ваши чулочки, велели передать.

– А, Илина, – женщина выдавила подобие снисходительной улыбки. – Анка, принеси кошель.

Илина передала доамне Виеру сверток, который та тут же развернула и принялась внимательно изучать и тискать пальцами.

– Хорошо сделано, на совесть твоя сестра работает, – она немного помолчала и зачем-то продолжила, – я раньше тоже хорошо вязала, да в последние годы пальцы совсем болезнью скрючило. Даже деньги считать не могу.

Из темноты возникла Анка и подала доамне Богне увесистую тканевую мошну. Женщина вытащила оттуда несколько монет, подслеповато щуря глаза, и отдала их Илине. Не глядя, девушка сунула их в карман бабушкиного жилета.

– Доброй ночи, – сказала Илина на прощание и, не дожидаясь ответа хозяйки, поспешила прочь по тропинке через яблоневый сад.

– Ишь, даже не пересчитала, а я ведь ей с лишком дала, – раздалось за спиной Илины недовольное шипение. – Могла бы лишку-то и вернуть.

Услышав эти слова, сказанные Анке, но во всеуслышание, Илина не подала виду и громко окликнула Томаша, который продолжал виться вокруг Шандора. Закрывая калитку, девушка протянула руку над изгородью и сорвала ещё одно яблоко – от Виеру не убудет.

Медные грошики позванивали в кармане, пока Илина шла между избами. Вдруг, не дойдя до дома буквально несколько дворов, Илина резко свернула в сторону и нырнула в узкую щель между жилым домом и хлевом двора семьи Монтеану.

Монтеану не держали собак, потому что красть у них было нечего – по двору бродили всегда только две-три тощих старых курицы, еле передвигавших ножками-палочками по жирной глинистой почве. Когда всех трех кур съедали, Петре Монтеану отправлялся на заработок в город на недельку- другую, потом приносил оттуда новых таких же тощих и облезлых кур. Его жена, Надья, конечно, догадывалась, что в городе драгоценный супруг зарабатывает больше, чем на трех кур, но спускает всё на таверны или даже на распутных девок, но ничего ему не говорила. Человеком он был надежным, раз за разом возвращался домой с заветными тремя курами и помогал ей по хозяйству, когда она кричала на него с порога. К тому же Петре был хорошим охотником: именно на выделке и продаже шкур они зарабатывали на своё скромное существование.

У Монтеану была ещё дочка – Дана – тонкая нервная девица лет шестнадцати-семнадцати от роду. Талэйта, бывшая с ней примерно одного возраста, часто ходила к Монтеану на вечорки, да и Дана часто бывала дома у семьи Дебьену. Настолько часто, насколько редко доамна Крина Дебьену разрешала внучкам звать гостей, которые, как водится, обычно сметают со стола всё, что поставлено.

Надья Монтеану любила Талэйту, видя в ней крепкую, жизнерадостную девушку, у которой были все шансы на разумную степенную жизнь, не оскорблявшую местные нравы, и потому всячески поощряла её общение со своей дочерью. Илину же она считала пропащей шалопутной девкой из-за того, что та постоянно ходила в город и набиралась тамошних замашек, липших к ней, как репей к распущенным волосам. Но истинной причиной Надьиной ненависти было то, что раз по прошлой осени, охотясь на куропаток, Илина обнаружила Петре спящим с бутылью цуйки рядом с охотничьей зимовкой на северном склоне горы Жербан и болтнула об этом кому-то в деревне. Деревенские охотники обычно не забредали на Жербан, разве что в надежде добыть лося, но Илина многое делала не как деревенские охотники: не сидела на одном месте весь день, уходила охотиться на неделю, а то и больше, не брала с собой цуйку, а главное – ходила на Жербан за куропатками. У подножия северного склона в низине лежали обширные ягодники, на которых и кормились жирные белые птицы. За одну ходку Илина приносила по пять-шесть, а то и семь куропаток, которых потом доамна Крина с Талэйтой ощипывали на заднем дворе добрую половину дня. Илина в это время, на правах добытчика, следила за процессом и мастерила для охоты новые стрелы.