Автор убежден, что проблема разумного, человеческого обращения со Временем становится все настоятельней. Это не просто техника экономии, проблема эта помогает понять человеку смысл его деятельности. Время – это народное богатство, такое же, как недра, лес, озера. Им можно пользоваться разумно, и можно его губить. Рано или поздно в наших школах начнут учить детей «времяпользованию».
Люди деловые, организованные уверяют, что они – хозяева Времени. Нарастающий культ Времени становится показателем деловой хватки, умения жить. Часовые стрелки подгоняют, и человек мчится, боясь отстать. Он должен находиться в курсе, на уровне, соответствовать. Он служит Времени как языческому богу, принося в жертву свою свободу. Не Время расписано, а человек расписан. Время командует. Гончие Времени мчатся по пятам…
Автор убежден, что с детства надо воспитывать любовь к природе и любовь ко Времени. И учить, как беречь Время, как его находить, как его добывать.
Любищев называл себя неудачником, и при этом он чувствовал себя счастливым человеком. Отчего возникает ощущение счастья? У него, наверное, – от полноты осуществления себя, своих способностей. Неудачник и счастье – не знаю, как это совмещалось. Может быть, он понял, что главное – это не результаты…
…У него было все, чтобы прославиться: воля, воображение, память, призвание и прочие качества в нужных пропорциях. Это очень важно – пропорции; можно сказать, весь фокус – в пропорциях. Небольшой перебор или нехватка – и все насмарку. Я знал физика, который должен был совершить по крайней мере три крупнейших открытия – и всякий раз он перепроверял себя еще и еще, пока его не обгоняли другие. Его губила требовательность к себе – слишком он боялся ошибиться. Ему не хватало нахальства, или беззаботности, или еще чего-то.
Дело в том, что и картина эта, и человеческое удивление насчитывает уже сотню-другую лет, тираж наблюдений составляет миллионы, миллиарды раз, – так что вряд ли можно было увидеть тут что-то новое. Но в один прекрасный зимний день появляется человек, который смотрит на эти узоры, откуда никто никогда не смотрел. Не сходство обнаруживает он, а закономерность сходства. Он делает всего-навсего один шаг дальше, начинает оттуда, где все удовлетворенно останавливаются.
Они и в самом деле чудаки. Некоторые из них по-настоящему влюблены в своих насекомых. Карл Линдеман говорил, что он любит три категории существ: жужелиц, женщин и ящериц. Ловя ящериц, он целовал их в голову и отпускал. «Видимо, почти то же он делал и с женщинами», – замечает Любищев.
Страсть к систематизации была как бы оптикой его ума, через нее он разглядывал мир. Это свойство его гения помогло ему открыть и периодический закон, выявить систему элементов в природе. Сущность открытия соответствовала всей его натуре, его привычкам и увлечениям. Процесс упорядочения, организации материала – для ученого сам по себе удовольствие. Пусть это не имеет большого значения, вроде каталога репродукций, но заниматься этим приятно. Наслаждение такого рода – ведь это уже само по себе смысл.
У Менделеева такая черновая работа была, очевидно, тоже отдыхом, приятностью. Через Любищева становилось понятно, как любовь к систематизации может проходить через все увлечения, и эти менделеевские каталоги, расходные книжки – никакая это не слабость. Все, с чем он ни сталкивался, ему хотелось разделить на группы, классы, определить степени сходства и различия. Черновая, даже механическая работа – то, что представлялось людям посторонним чудачеством, бесполезной тратой времени, – на самом деле помогала творческому труду. Недаром многие ученые считали черновую работу не отвлечением, а условием, благоприятным для творчества.
кончить с ними. Не было никакого резона возиться с ними еще, из этих сухих перечислений