Read the book: «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1»

Часть первая

1 – железнодорожная станция Шкотово

2 – квартира начальника станции Лозицкого

3 – железнодорожная водокачка

4 – железнодорожные казармы и общежития, в одном из них – Красный уголок

5 – воинские казармы (жили партизаны, японцы, американцы)

5/1 – ОлУВК; вторая квартира Я. М. Алексина; с 1925 года – РК ВКП(б) и ВЛКСМ

5/2 – до 1925 года пустые; с 1925 года – Шкотовский райисполком

5/3 – до 1925 года пустые; с 1925 года – Шкотовская райбольница,

амбулатория и роддом

5/4 – до 1925 года здание Госказначейства, с 1925 года – сберкасса

5/5 – клуб с. Шкотово

5/6 – школа-девятилетка с. Шкотово

5/7 – загс

5/8 – с 1925 года Нарсуд

6 – райотдел ОГПУ

7 – крестьянские дворы, дом Писновых (первая квартира Я. М. Алексина)

7 а – аптека (дом П. Я. Пашкеева)

7 б – баня китайская (платная)

7 к – до 1925 года Шкотовская амбулаторная больница; с 1925 года – районный трест «Дальлес»

7 л – китайские лавочки

7 м – дом Михайловых

7 х – харчевни китайские

8 – корейские фанзы, дом П. Я. Пашкеева, в котором жила его семья и Е. П. Пашкеева, в замужестве – Алексина

9 – электростанция

10 – до 1925 года школа II ступени, с 1925 года – школа крестьянской молодёжи

11 – до 1925 года – 6 и 7 классы школы-девятилетки, с 1925 года – Комитет крестьянской взаимопомощи, там же с 1925 года – третья квартира Я. М. Алексина

12 – церковь (была закрыта)

13 – лавка кооператива

14 – до 1925 года – школа I ступени; с 1925 года – четыре класса школы-девятилетки (начальные, дополнительные)

15 – до 1925 года – волисполком, с 1925 г. – изба-читальня

Глава первая

Итак, на шестнадцатом году Борис Алёшкин в конце концов поселился в доме своего родного отца. Мы уже описали в предыдущей главе его путешествие из Кинешмы до села Шкотово. Оно было трудным, наполненным самыми разнообразными неожиданностями и приключениями, но закончилось всё-таки благополучно, и его новая, которая уже по счёту, семья, теперь уже, кажется, по-настоящему родная, встретила его радостно и приветливо.

Своими первыми же шагами он сумел снискать любовь и расположение мачехи, знавшей его и любившей ещё с младенчества. Очень быстро сошёлся он и с ребятишками, и если старшую – Люсю он покорил привезёнными книжками, и, прежде всего, теми, которые и у него считались наилучшими – это «Новый швейцарский Робинзон» и «Принц и нищий», и в которые она уткнулась сразу же, как только их увидела, то братишек – Борю младшего и Женю он прельстил рассказами о своём путешествии и умением изготовлять всяческие мальчишеские забавы-самоделки: луки, самострелы, ружья, сабли и т. п.

Через несколько дней мальчишки не отходили от него ни на шаг, а он, в свою очередь, не успев завести друзей из сверстников, охотно проводил время с ними, ежедневно организуя увлекательные прогулки по сопкам, находившимися в сотне шагов за казармами Шкотовского гарнизона.

Одновременно он и сам с большим удовольствием знакомился с окружающей его обстановкой и природой.

А знакомиться было с чем!

Здесь всё выглядело не так, как в России. Другие, самые разнообразные растения, другие животные, птицы и даже насекомые. Но особенно необычным было население: по своему поведению, обычаям оно совсем не походило ни на темниковских, ни на кинешемских горожан, ни на крестьян средней России.

Как мы знаем, Борис отличался большой любознательностью и даже просто любопытством, а поэтому очень скоро знал и о селе Шкотово, и об окружающем его новом животном и растительном мире гораздо больше, чем знали многие из его сверстников, живших здесь дольше, чем он.

Чтобы представить себе, каким ему тогда представлялся Дальний Восток, и в частности Шкотово, познакомимся с его письмом к дяде Мите, отправленным через три месяца после его приезда к отцу. Вот это письмо:

«21 августа 1923 года.

Дорогой дядя Митя! Сегодня получил твоё письмо и спешу тебе на него ответить. Во-первых, прости меня, что я тебе так редко пишу, ведь это только второе письмо с тех пор, как я приехал. Ты просишь меня написать о здешней жизни вообще. Опишу её по порядку: начнём с населения. Конечно, главной частью населения здесь являются люди жёлтой расы, т. е. китайцы и корейцы. Село, в котором я живу, довольно порядочное, а всего одна только русская лавка (да кооператив недавно только открылся, уже при мне), а остальные – китайские. Если же ты или кто-нибудь из истых кинешемцев попадёт на здешний базар, то, по всей вероятности, он вообразит, что попал в китайские владения: до того здесь всё окитаёзилось. Вообще, начиная с Омска, всюду появляется такое множество китайцев, что даже неловко становится, а в этой прославленной Чите – так лучше и не говорить! Вторая часть населения – это малороссы (хохлы), большинство которых сами не знают, как и когда они сюда попали, это почти все здешние крестьяне. И третья, самая маленькая часть, – русские, бежавшие, в основном, из Петрограда и Москвы во время «переворота».

Природа здесь восхитительная, проживши почти целое лето, я увидел столько нового и интересного в области ботаники, зоологии и минералогии! Деревья здесь почти все чем-нибудь отличаются от российских. А ты бы посмотрел, какие здесь великолепные бабочки, так прямо ах, да и только! Есть бабочки величиной почти в четверть листа бумаги, пауки – с хорошую сливу или небольшое яблоко. Только змей вот очень много и почти все ядовитые.

Сопки или горы бывают до полутора вёрст в вышину, но такие от нашего села довольно далеко, около 20 вёрст, прямо же около нашего дома есть сопка так сажен 300–400 в вышину, я на неё часто лазаю. А с противоположной стороны дома, верстах в двух или полутора, залив. До настоящего моря от нас 6 или 7 вёрст. Да и залив-то этот не маленький: поперёк восемь вёрст.

Теперь ты просишь меня написать об ученье, сейчас напишу.

Мне представляется три выхода: 1) это пятая группа здешней школы второй ступени, сюда я могу попасть во всякое время и безо всяких экзаменов; 2) это Владивостокский техникум, куда я уже подал заявление, но попасть смогу только тогда, когда мама будет служить, иначе не хватит денег меня содержать во Владивостоке; 3) это Владивостокский рабфак (рабочий факультет), куда я тоже думаю попасть и куда мне больше всего хочется попасть, потому что я, кроме содержания и квартиры, буду ещё получать 24 рубля золотом. Не знаю, куда удастся попасть.

Ну, пока до свидания, твой Б. Алёшкин. Крепко целую тебя и Костика.

P. S. Записку, приложенную здесь, пожалуйста, передай Диме Степанову и кланяйся всем знакомым и моим товарищам. Проси их мне писать. Между прочим, мой папа – только начальник мобилизационного отделения».

Однако в то время в селе Шкотово, как и на всём Дальнем Востоке, не всё обстояло так красиво и просто, как это вначале показалось Боре, и, хотя в письме дяде он об этом и не писал, следует всё же рассказать.

Через несколько дней после приезда Бориса в Шкотове произошло событие, которое подтвердило только что сказанное нами.

В это время семья Алёшкиных квартировала в доме Писновых, занимая две маленькие комнаты и крошечную кухоньку. Для шести человек, из которых теперь состояла семья Якова Матвеевича, эта квартира была мала и очень неудобна. И если младшие ребятишки спали на одной солдатской кровати вдвоём в той же комнате, где на такой же койке спали и родители, то Люся и Борис-большой должны были спать вместе в другой комнате, причём последнему пришлось спать на полу, так как вторую кровать в эту комнату втиснуть было невозможно, в ней ведь стоял ещё и обеденный стол.

Получив известие о предстоящем приезде старшего сына, Алёшкин добился разрешения поселиться в той же казарме, в которой размещался и военкомат. Казарма эта в прошлом предназначалась для размещения семей офицерского состава полка, в своё время расквартированного в селе Шкотово. Во время Гражданской войны и интервенции Дальнего Востока японцами эти казармы много раз переходили из рук в руки самых разнообразных воинских подразделений, и потому большей частью были разрушены. К числу немногих более или менее сохранившихся относилась та, в которой находился военкомат, он занимал менее четверти помещения. Остальные квартиры пустовали. Конечно, все они требовали ремонта, но не очень значительного. Одну из таких квартир, состоявшую из двух больших комнат и такой же большой кухни, разрешили занять Якову Матвеевичу.

Ремонт квартиры он производил сам с помощью красноармейцев из военкомата, а с приездом сына – и с его помощью.

Ремонт был закончен: вставлены стёкла в окнах, побелены стены и потолки, поправлен и покрашен пол, починены замки в дверях, поправлена электропроводка. Уже был намечен день переселения. Закончив окончательную уборку квартиры, отец и Борис поздно вечером, уставшие и голодные, пришли домой и, поужинав, приготовились хорошенько выспаться перед переездом, намеченным на следующий день.

Но вдруг в дверь постучал красноармеец и, сказав, что Алёшкина срочно вызывает военком, скрылся в темноте. Отец быстро надел форму и выбежал из дому.

Анна Николаевна, или мама, как её с первого дня стал называть Борис, а теперь будем называть и мы, поёжилась и сказала:

– Ну, опять папе ночь спать не придётся.

– А что случилось? – встревожился мальчишка.

– Да ничего особенного, просто где-нибудь недалеко отряд хунхузов появился, вот теперь всех военнослужащих и будут держать в военкомате в боевой готовности…

Боря, конечно, не знал, кто это – хунхузы. Мама, уложив ребятишек спать, уселась рядом с ним на полу на полушубке, служившем ему постелью, и стала рассказывать:

– Хунхузы – это группа, отряд китайцев, нанятые кем-либо из китайских генералов для того, чтобы собирать дань с тех соотечественников, которые живут в России, в тайге, и выращивают мак, чтобы добывать опий. Курение опиума – это бич Китая, но опий в то же время – и очень прибыльный товар: фунт опия стоит дороже, чем фунт золота. Некоторые китайцы нелегально переселились из своей страны сюда, на Дальний Восток, особенно в Приморье, в уссурийскую тайгу, где много свободной земли и где их трудно достать китайским чиновникам, облагающим этот промысел большими налогами. Переселение это происходило и при царском правительстве, ну а после революции, когда здесь господствовала интервенция, такое переселение производилось прямо в массовом масштабе. Происходит оно и сейчас, хотя и в меньших размерах, ведь пограничная служба ещё налажена плохо. Начальники китайских провинций не могут примириться с тем, что такой значительный доход ускользает из их рук, вот они нанимают и посылают к нам всяких головорезов, а те, видимо, имеют какие-то сведения, потому что довольно безошибочно находят китайские заимки, запрятанные иногда в самой глубокой тайге, и, являясь на такую заимку, применяя угрозы и пытки, вытягивают с её владельца не только обусловленный их китайским законом налог, но иногда и весь имеющийся опий. Эти разбойники хорошо вооружены и пристрелить сопротивляющегося хозяина им ничего не стоит. Некоторая часть хунхузов после летних набегов не уезжает за границу, а остаётся здесь и иногда нанимается на какую-нибудь работу, пряча в укромных местах оружие, ну а летом присоединяются к прибывшим из-за границы и вновь участвуют в грабежах. Царское правительство не вело с хунхузами регулярной борьбы, не было для этого необходимых вооружённых сил, а главное, хунхузы, кроме китайцев да корейцев, никого не трогали, на русские сёла они почти не нападали и если и случались стычки с русскими, то только в том случае, когда русские заступались за владельца заимки. Ну а во время интервенции они здесь хозяйничали совершенно безнаказанно. После того как Приморье стало советским, власть народа хоть и борется с теми, кто выращивает и продаёт опий, но не может позволить, чтобы в её стране хозяйничали разбойные отряды. Это стало особенно нетерпимым теперь, когда к этим китайским отрядам зачастую присоединяются, а иногда становятся и во главе их, удравшие за границу белобандиты. Тем более что теперь эти отряды нападают не только на китайцев, выращивающих мак, но и на мирные корейские деревни, и даже на небольшие русские поселения, и не только грабят китайцев, но зачастую убивают и русских людей: учителей, председателей сельсоветов и других. Вот когда такой отряд появляется где-нибудь вблизи, и мобилизуют всех военных, комсомольцев и партийцев, чтобы дать им отпор. Правда, пока на Шкотово хунхузы нападать не решались, но, кто их знает, может быть, и решатся… Когда здесь находилось много партизан и ещё стояли красноармейские части, хунхузы почти не появлялись, ну а теперь партизан распустили по домам, демобилизовали красноармейцев, и более или менее крупные гарнизоны находятся в крупных городах, поэтому хунхузы с группами белобандитов бродят по районам Приморья всё чаще и чаще. На их поимку и уничтожение посылают воинские части, отряды ЧОН (части особого назначения), сотрудников ГПУ, милиционеров, но поймать удалось мало. Наверно, в среде местных китайцев они имеют хороших осведомителей. Ну а когда весть о появлении такого отряда доходит до уездных властей, то на некоторое время мобилизуют всех, кто может принять участие в отражении их нападения, прежде всего, военнослужащих…

Так рассказывала своему новому сыну его вторая мать. Под её рассказ, показавшийся ему, хотя и интересным, и даже немного страшным, но не очень вероятным, Боря начал задрёмывать. Ведь к 1923 году в центре России, где он до этого жил, уже стали забывать о каких-либо белобандитских отрядах, а о таких диковинных, приходящих из-за границы, не слыхали и вовсе. Поэтому слова мамы не произвели на дремлющего мальчишку большого впечатления.

Но едва она окончила свой рассказ, поцеловала Борю в лоб и поправила на нём одеяло, поднялась с пола и пошла в свою комнату, где уже давно спал Боря-маленький, как вдруг где-то совсем рядом гулко щёлкнул винтовочный выстрел, через несколько секунд немного дальше – другой, затем ещё и ещё. Перестрелка усилилась. Очевидно, она происходила совсем недалеко – где-то в районе здания ГПУ, находившегося шагах в трёхстах от их дома. Через несколько минут послышались выстрелы и со стороны военкомата.

При первых же выстрелах вся дремота с Бори слетела. Он вскочил на ноги и бросился в комнату отца и матери.

– Мама, что нужно делать? – испуганно спросил мальчик, на ходу натягивая штаны. А та, перепугавшаяся не меньше его (такой близкой перестрелки ей слышать ещё не приходилось), сумела взять себя в руки. Наскоро побросав на пол снятые с вешалки пальто и шинель отца, она приказала:

– Бери Неню (так в семье звали Женю), укладывай его у себя на полу, расправь там же все эти вещи и папину шинель, я сейчас перенесу туда Борю и Люсю, будем лежать там, пока не кончится стрельба, на полу безопаснее.

Мальчик так крепко спал, что даже и не заметил переселения, а проснувшаяся Люся встревоженно шептала:

– Мама, что это?

– Ничего, ничего, иди-ка, ложись рядом с Борей, на полу поспите, здесь удобнее…

Девочка, видимо, спрашивала сквозь сон, не сознавая того, что происходило вокруг, и потому, как только ей была подсунута под голову сброшенная матерью подушка, опять спокойно уснула. Не спали только Боря-большой и мама, они легли с краешка полушубка.

Всё, что мы только что описали, происходило в абсолютной темноте, притом так быстро, что заняло, наверно, меньше времени, чем то, которое потребовалось, чтобы про это рассказать. Анна Николаевна действовала так уверенно и энергично, как будто бы в подобной обстановке ей приходилось бывать ежедневно. И только тогда, когда все ребята были на полу, и она сама примостилась рядом с Борей-большим, страх, подгонявший её, дал себя знать – она вдруг стала дрожать.

Боря, ощутивший эту дрожь, сдвинул с себя одеяло и, накрывая им мать, сказал:

– Мама, ты озябла, ложись лучше в середину…

– Да нет, нисколько я не озябла, а просто боюсь. Ведь я страшная трусиха, выстрелов очень боюсь, а тут эта стрельба так близко. Ну да на полу в нас не попадут: тут и стены толстые, да и пули выше будут лететь. Спи, Борис, спи, – она придвинулась ближе к сыну и обняла его рукой.

Но Боря, конечно, не мог уснуть, ведь всё это время стрельба не прекращалась: она то удалялась, то приближалась, то становилась более редкой, то более частой. После одной особенно близкой вспышки выстрелов Анна Николаевна вцепилась в Борю обеими руками и, вся дрожа, прошептала:

– Ох, Борька, Борька! Что-то там с нашим папой? Вот уж не думала, что здесь будут такие переделки. Хоть бы целым вернулся!

Но тут по огороду мимо дома с тяжёлым топотом пробежало несколько человек. Выстрелы на сопке прекратились, зато через несколько минут вспыхнула перестрелка где-то внизу около железнодорожной станции, и ещё дальше, в районе корейского посёлка. Вскоре затихли и они. И эта тишина казалась молодой женщине и её пасынку, пожалуй, ещё более страшной, чем только что пугавшая перестрелка.

Продолжая лежать, они чутко прислушивались. Однако, кроме ровного дыхания спящих рядом детей, не было слышно ничего.

Первой пришла в себя Анна Николаевна, ей вдруг стало неловко, что она полуодетая лежит рядом с подростком, которого, собственно, и знает-то всего несколько дней, и который, хоть и является её пасынком, знакомым ей с младенчества, но сейчас-то, в свои 15 лет, уже почти мужчина. Она отодвинулась от Бори, затем поднялась с пола, прошла в свою комнату, где накинула на себя платье и, выйдя, вновь вполголоса произнесла:

– Ну, кажется, всё кончилось, зря мы перепугались.

Решив не тревожить спящих ребят, она только укрыла их получше одеялами, в том числе и Борю-большого, который так и не заметил смущения мачехи, а как только она поднялась, свернулся калачиком и уже крепко спал.

Отец вернулся утром. Он, видно, очень устал, его одежда и сапоги были испачканы в земле. Постучав тихонько в ставню окна, находившегося около кровати его и жены, он вошёл в дом. Обняв жену, открывшую ему дверь, тихо спросил:

– Ну как, очень напугалась? А ребята? Спят? Ну и хорошо. Я, слава Богу, цел. Вот Надеждина только ранили в руку, но, кажется, не очень опасно. У нас двоих красноармейцев убили, да ранили человек пять, ихних десятка полтора подобрали, может, ещё не всех нашли. Остальные через корейский посёлок на залив ушли, а там их кунгасы ждали, а у нас – ничего, хоть бы паршивенький какой катеришка был! А вот среди ихних убитых ни одного китайца не было, все русские. Ну да ладно, потом поподробнее расскажу. А сейчас дай-ка мне умыться и ляжем спать, хоть пару часов ещё посплю, а то днём у меня дел много.

Когда ребята проснулись и обнаружили, что они все лежат общей кучей на полу, то их удивлению не было границ. А Люся даже и возмущалась: как это так – её, большую девочку, вдруг положили спать вместе с мальчишками! Она даже предполагала, что это проделки её братьев. Вообще-то Люся любила поспать и спала очень крепко, чем давала повод к насмешкам со стороны ребят, особенно Бори-маленького, который обещал её когда-нибудь спящую стащить с кровати на пол.

Но пришедшая с кухни мама всё объяснила, всех успокоила и потребовала тишины, объяснив, что папа спит, а он целую ночь воевал и теперь должен отдохнуть.

После завтрака ребята вышли во двор, а затем спустились вниз на улицу. На ней стояли кучками люди и обсуждали ночные события. Однако подробности их Боря узнал от отца на новой квартире, куда они с ним пошли после обеда, чтобы окончательно подготовить её к приёму семьи.

Яков Матвеевич рассказал, что отряд хунхузов с группой белобандитов ещё позавчера высадился с китайской шаланды где-то около Петровки и имел намерение, пройдя через Романовку, напасть на корейскую деревню Андреевку, ограбив встретившиеся на пути китайские заимки, затем через село Майхэ выйти к Шкотовскому заливу, сесть в поджидавшие их кунгасы и, вернувшись на доставившую их шаланду, удрать обратно за границу. Сведения эти были получены от агента ГПУ, находившегося в Петровке, после чего были подняты по тревоге военнослужащие во всех этих сёлах, а также отряды ЧОН, работники ГПУ и милиции.

Однако у белогвардейцев, шедших с отрядом, были и другие намерения. Они решили попутно ограбить казначейство, которое располагалось в Шкотове рядом с военкоматом, в одной из казарм.

Ни в Петровке, ни в Романовке хунхузы себя не проявляли, они миновали эти сёла стороной, чтобы не поднимать излишней тревоги, но их обнаружили бывшие настороже милиционеры и ЧОНовцы, они определили направление их движения, и поэтому в Андреевке, куда явились непрошенные гости, они были достойно встречены. Тем более что они дали о себе знать грабежом находившихся на их дороге китайских фанз.

Как правило, встретив организованный отпор, хунхузы в бой не вступали, а спешили поскорей ретироваться, к этому их склоняли и шедшие с ними белобандиты, которым затяжной бой мог помешать осуществлению их основного намерения – грабежа казначейства в Шкотове.

При подходе к селу отряд разделился: основная его масса – китайцы, отправились вниз по реке Майхэ с тем, чтобы выйти к корейскому посёлку, расположенному у берега залива, а меньшая, состоявшая главным образом из русских белобандитов, по сопкам направилась к зданию казначейства. Их приближение вовремя заметили часовые красноармейцы и после непродолжительного, но довольно жаркого боя, белые, поняв, что внезапное нападение не удалось, бросились бежать к берегу, чтобы соединиться с китайцами и уплыть к шаланде. Удалось это, наверно, немногим: большая часть была уничтожена в перестрелке около казначейства, военкомата и во время бегства к заливу. Но пока шло это сражение, китайская часть отряда, встретив очень незначительное сопротивление от корейцев-ЧОНовцев, сумела убить несколько корейских семейств, сжечь три фанзы и несколько ограбить.

Однако с приближением отрядов из работников ГПУ и военнослужащих военкомата и эта часть отряда хунхузов бросилась бежать к ожидавшим их кунгасам. Догонявшие их красноармейцы, милиционеры, ЧОНовцы и ГПУшники постреляли им вдогонку, но, кажется, безрезультатно. Кроме того, и красноармейцы, и все другие отряды не располагали большими запасами патронов и должны были их экономить.

Одним из отрядов, сражавшихся с хунхузами, командовал начальник моботделения военкомата Алёшкин. Он смог вернуться домой только после того, как убедился, что все остававшиеся в живых хунхузы удрали на кунгасах, всех убитых подобрали и свезли к зданию ГПУ, где и сложили; нашли и увезли в военкомат и убитых красноармейцев, а всех раненых доставили в волостную больницу для оказания им необходимой помощи.

Трупы убитых бандитов несколько дней держали около здания ГПУ, куда привозили крестьян из соседних сёл, чтобы те попытались, осмотрев их, опознать в них кого-либо из жителей этих сёл. Ведь с белыми за границу ушли некоторые и из жителей Шкотова и других сёл, было важно установить их связи с хунхузами. Однако этот осмотр ничего не дал.

Впрочем, всё это Борис узнал уже не от отца, а от своего нового знакомого, тоже работника ГПУ – молодого парня лет 20, жившего тоже у Писновых, то есть в том же доме, где и Алёшкины.

Гетун, такова была фамилия этого нового знакомого Бори, был родом из села Новая Москва, расположенного в 20–22 верстах от Шкотова. Несмотря на свою молодость, он уже успел и попартизанить, и побывать в подполье во время интервенции Приморья японцами.

Этот высокий белокурый парень пользовался большим успехом у шкотовских девушек и почти каждый свободный вечер бегал на свидания. Почти с первого же дня приезда Бориса к отцу он познакомился с Гетуном и они довольно часто бегали вместе купаться на речку Цемухэ.

Через два дня после описываемых событий семья Алёшкина переселилась в новую квартиру. Эта квартира была значительно удобнее той, которую они занимали до этого, но, переселившись, они обнаружили у себя и серьёзные недостатки, а заключались они в том, что у них почти не было мебели. О кроватях беспокоиться не приходилось, потому что солдатских коек было очень много во всех казармах, тогда и таким были рады. А вот остальная мебель была просто необходима. Если теперь каждый член семьи имел свою кровать с соломенным тюфяком, то и стульев, и столов, и всего прочего явно не хватало.

Пришлось Борису тщательно обследовать почти все полуразрушенные казармы. После долгих поисков он сумел найти большой, довольно целый стол, который был превращён в обеденный, за ним же потом ребята готовили уроки. Нашёл он также несколько совсем исправных тумбочек, которые перетащил на себе, их расставили у кроватей. Были разысканы и табуретки, и даже какой-то старый канцелярский шкаф, который превратили в гардероб. Кухонный стол из нескольких досок сделал отец, он же соорудил и кухонные полки для имевшейся посуды и для книг – Борису и младшим детям. Конечно, с современной точки зрения, и квартира, и её обстановка не соответствовали никаким, даже минимальным требованиям, но тогда все в семье Алёшкина были довольны и рады.

В то время многие из советских служащих, особенно тех, которые, как Алёшкины, были вынуждены столько перетерпеть, жили не лучше их. Между прочим, такая неприхотливость к квартире и обстановке так и осталась у Бориса Алёшкина, и уже гораздо позже, когда он имел возможность сделать своё жилище благоустроеннее и комфортабельнее, приобрести хорошую мебель и т. п., он этого так и не делал, сохраняя какое-то пренебрежение к этому вопросу. А тогда большинство таких же семей думали лишь о том, чтобы все были сыты, сносно одеты и обуты.

Но вот наступило чудесное приморское лето, стояла тёплая, мягкая погода, и лишь иногда с залива подымался густой туман, закрывавший вершины сопок. Иногда туман опускался ниже, и тогда даже в нескольких шагах ничего не было видно.

Борис быстро акклиматизировался в своей новой семье, знакомых сверстников у него ещё пока не было. Гетун, с которым он познакомился, был часто занят на службе, да и жил он теперь от квартиры Алёшкиных довольно далеко. Поэтому Боря всё своё время отдавал домашним делам и, прежде, всего младшим братишкам. Люся, более старшая и более тугая на подъём, предпочитала сидеть за книжкой дома, а Боря-маленький и Неня вместе со своим новым старшим братом целыми днями бродили по гарнизону, по окружавшим его сопкам и по недостроенным фундаментам зданий.

В тот год почти все казармы гарнизона, а их было несколько десятков, и большинство из них представляли собой большие двухэтажные здания, ещё пустовали. Многие из казарм имели следы пребывания чужеземных войск, и весь этот мусор, состоявший из старых конвертов, патронов, каких-то ящиков и обрывков солдатской амуниции, очень интересовал ребятишек, и, конечно, в первую очередь, старшего. Они могли целыми днями в нём ковыряться и собирать различные мальчишеские сокровища, которые большинству взрослых показались бы никуда не годным мусором.

Кстати сказать, чуть ли не с первых дней Борю-старшего называли в семье Бобли, как прозвал его Женя, которому было трудно выговаривать длинные слова, и который таким образом отличал его от младшего «Боли». За Борисом-большим так и сохранилось это прозвище на долгие годы.

Собирая все эти пряжки, ремешки, склянки, банки, патроны и разную прочую дребедень, дорогую мальчишеским сердцам, они тащили «сокровища» домой и складывали в одном из углов кухни, чем вызывали справедливое негодование матери, пока, однако, терпевшей этот воинский склад, как она его называла.

Почти на каждом конверте, найденном в казарме, были наклеены или японские, или китайские марки, для Бобли это было настоящим открытием. Ещё в Темникове он начал собирать марки и, хотя и не увлекался этим до такой степени, как многие из его друзей, но тем не менее понимал, что такие марки для темниковских и кинешемских юных коллекционеров составляли бы предмет самых затаённых желаний. Одну из подобных марок он видел в коллекции у кого-то из самых страстных любителей, и тот уверял, что такого в России не достать, а тут… Их было действительно много, и самых разнообразных цветов, хотя почти все с более или менее одинаковыми рисунками: или с изображением китайской джонки, или пагоды, или солнца. Стоимость марок обозначалась иероглифами, понять которые он, конечно, не мог.

Боря тогда ещё и не знал, что марки собирают не только ребята, но и взрослые, что это развлечение (или увлечение) имеет даже специальное название, и что людей, собирающих марки, называют филателистами. Всё это он узнал через много лет, а пока же вместе со своими братьями старательно сдирал марки с конвертов, найденных в казармах, причём делал это так, что от некоторых марок оставались только клочки, которые, однако, вместе с целыми он старательно наклеивал в самодельный альбом, привезённый ещё из Темникова.

Скоро весь альбом был уже заполнен, и все вновь добываемые марки складывались в большую жестяную коробку из-под какого-то японского печенья, тоже найденную в одной из казарм.

Кроме того, ребята с не меньшим удовольствием бродили и по фундаментам недостроенных казарм, которые начинались почти возле самого дома и тянулись вглубь Майхинской долины на несколько вёрст по краям окружавших её сопок.

Все эти фундаменты, частью полуразрушенные (строительство казарм было приостановлено более 10 лет тому назад), заросли высокой травой и кустарником. При этом большинство растений так же, как и населявший их мир насекомых, птиц и животных, были Борису-большому незнакомы, в России он таких не встречал, и потому возбуждали его живейший интерес, им же он заражал и своих младших братьев.

Почти всё население этих зарослей совсем не боялось наших мальчишек – ни бурундуки, ни бабочки, ни, тем более, пауки, Борису удавалось довольно легко за ними охотиться. Он ловил бурундука или какую-нибудь ящерицу самой необычайной раскраски, и все братья с интересом рассматривали пойманное животное или бабочку. Правда, они никогда этих животных и насекомых не мучили: насмотревшись, отпускали их обратно. Хотя, конечно, такое разглядывание и ощупывание для некоторых из пойманных не проходило бесследно.

Для Бориса-большого, попавшего в этот совершенно новый мир, всё было ново и интересно, ну а младшие, довольные тем, что с ними постоянно находился их старший брат, были довольны уже одним этим.

Время летело незаметно и так быстро, что, как промелькнул первый месяц пребывания Бобли в новой семье, он и не заметил.

Конечно, кроме прогулок, Борис, как самый старший из детей, выполнял и определённую работу: носил воду из колодца, колол дрова для плиты, ходил в магазины и т. п. Первое время мать боялась посылать его одного, но он, научившись торговаться ещё на кинешемском базаре, быстро освоился с китайскими торговцами и скоро и здесь стал покупать продукты лучше и дешевле, чем даже мама.