Read the book: «Тугайно-тростниковый скиффл»

Font:

«Охота с ружьём и собакой прекрасна

сама по себе – FUR SICH, как говаривали

в старину, но, положим, вы не родились

охотником, но все-таки любите природу:

вы, следовательно, не можете не

завидовать нашему брату…»

И. Тургенев «Записки охотника»

К ВОПРОСУ О ТОМ, КАК СТАНОВЯТСЯ ОХОТНИКОМ

I

Приобщил меня к охоте Николай. Он привел меня в этот удивительный мир, где можно было любоваться дикой природой, наслаждаться ее благоуханием и при этом жить ожиданием дичи, поиски которой позволяют забыть о монотонности движений, свойственной праздному созерцанию окружающей действительности, наполняют всепоглощающей страстью и азартом.

Мы познакомились и подружились в восьмом классе. К тому времени Николай уже имел приличный охотничий стаж. Его отец, по образованию инженер лесного хозяйства, охотой увлекался с детства. Поэтому своего сына познакомил с этой старинной забавой тоже в раннем возрасте. В четвертом классе Николай уже бродил с «воздушкой» у дома, пытаясь добыть воробьев. Позже отец брал Николая на перепелиную охоту с легавой – ирландским сеттером Диком. А в 14 лет вручил ему одностволку 16-го калибра.

В 9 классе мы ходили с Николаем на благородную дичь. Ни охотничьих билетов, ни путевок, а тем более лицензий тогда никто не требовал, равно как и разрешения на ношение и хранения оружия. Мы с собакой садились в автобус, проезжали 3-4 остановки в сторону Медео и шли в горы. На прилавках, где по склонам рос шиповник, гоняли фазанов, а выше, в ельнике, охотились на тетеревов. Тогда Николай брал отцовскую двустволку, а мне давал свое ружье.

К весне следующего года из девяти одноклассников в наше «общество» охотников и рыболовов записались пятеро. К нам примкнули Сергей с Женькой, которые жили в горах в небольшом поселке и с юных лет промышляли охотой в окрестностях, а пятым участником неформальной организации стал Юрик.

Еще всех нас объединяла страстная приверженность к велосипедам. На них мы проводили почти все свободное от занятий время. А в те короткие моменты, когда прекращали крутить педали, с головой погружались в ремонтные работы. Как оказалось на практике, кроме рамы, велосипед имел множество деталей, требующих нашего усиленного внимания. Наиболее уязвимым местом в советских дорожных велосипедах был тормозной барабан. Именно данный механизм подвергался беспрерывной разборке и сборке. В результате грубого вмешательства в тормозную систему машины мы частенько ездили вообще без тормозов. А чтобы время от времени останавливать стального коня или усмирять его пыл, снимали переднее крыло и тормозили подошвой ботинка, вставленного в основание передней вилки. От трения с покрышкой нижняя часть обуви имела четко выраженную канавку, по глубине иногда доходившую до стельки…

Но это другая тема, и в контексте данного повествования упоминается для того, чтобы убедить читателя в том, что к моменту нашей первой коллективной поездки на утиную охоту велосипед рассматривался единственным средством передвижения к намеченной цели и возвращения в родные пенаты.

II

К началу весенних каникул мы тщательно подготовили свои велосипеды для дальней дороги с твердой установкой добраться до разливов реки Или в район камышзавода. По нашим подсчетам, протяженность маршрута должна была составить не менее 150 километров.

И как только наступила долгожданная дата убытия, рано утром все собрались у меня во дворе дома. Последним подкатил Николай на новеньком велосипеде «Турист». Мы обступили чудо-технику, внимательно рассматривая детали. Велосипед имел три передачи, то есть три звездочки разного диаметра на заднем колесе, посредством которых можно было менять нагрузку на педали в зависимости от рельефа. Для этого требовалось лишь нажать на ручку, установленную на раме, и цепь перемещалась на нужную звездочку. Вместо тормозного барабана на обоих колесах стояли резиновые колодки, приводимые в движение тормозными ручками на руле. Сам руль был изогнут, как у гоночного велосипеда, но, в отличие от него, на «Туристе» были установлены крылья и багажник, а обода колес были заметно шире. Таким образом, внешний вид рассматриваемой машины указывал на возможность использования ее для передвижения по туристическим маршрутам с пересеченной местностью.

Николай невозмутимо достал из заднего кармана носовой платок и принялся заботливо обтирать раму и крылья, любуясь свом приобретением, хотя велосипед и без того блестел в лучах восходящего солнца. Для него эта игрушка была дорога тем, что купил он ее на свои кровные деньги, заработанные в геологической партии. И гордости его не было предела.

– Ну, поехали, – скомандовал я, и мы тронулись в путь.

Судя по тому, как мы были экипированы, нетрудно было догадаться, что собрались мы в дальнюю дорогу, причем с четко выраженными намерениями. У каждого за спиной висел рюкзак со сменной одеждой и съестными припасами. На багажниках уложены сумки, коробки с боеприпасами и постельными принадлежностями. Собранные ружья висели наперевес, так как чехлов для них ни у кого не было. Но это обстоятельство ничуть не смущало ни нас, ни прохожих, попадавшихся нам по дороге. Никто не шарахался и не прятался при виде вооруженных молодых людей. Очевидно, наличие оружия при болотных сапогах было красноречиво само по себе.

На выезде из города произошла первая незапланированная остановка. На заднем колесе «Туриста» образовалась приличная «восьмерка» – наверное, от перегрузки багажника. На выравнивание обода ушло около часа. А сам инцидент убедил нас в том, что новые вещи, а тем более машины и механизмы, после их приобретения требуют обязательной доводки. То есть ножи необходимо точить, а гайки, винты, спицы – докручивать. С этим твердым убеждением мы продолжили путешествие.

Свой первый привал мы устроили в тридцати километрах от города на Фрунзенских озерах. Разбили лагерь и отправились на охоту. Юрик, для которого это была первая в жизни охота, с Колькиной «воздушкой» остался охранять имущество.

Мы без устали бродили по берегам небольшой речушки, поросшей мелким тростником, в надежде поднять в заводинках крякву; по заболоченным местам на разливах, где с пронзительным писком то и дело взлетали кулики; осторожно подкрадывались к озерцам и лужицам на сырах лугах близ кустарника, ожидая увидеть на водной глади уток.

В поле у воды проворно бегали чибисы. Их легко было отличить от других птиц по длинным хохлам черного цвета на голове. Поднявшись, они весело кувыркались, сверкая белым оперением на брюшке и по бокам. И хотя Николай заверил нас, что чибис является объектом спортивной охоты, я не помню, чтобы мы охотились на них. К тому же они были достаточно осторожны и не подпускали на выстрел. Лично мне доставляло удовольствие просто любоваться этими прекрасными птицами величиной с мелкого голубя.

Отсутствие ожидаемой дичи не расстраивало нас, мы были увлечены самим процессом, упивались свободой, наслаждались запахами и звуками окружающей нас природы. И пусть мы не всегда отдавали себе отчет в тех чувствах, которые возникали тогда в наших душах, но удовлетворение от занятия мужским делом, каковым испокон считалась охота, и самодостаточность читались в облике и поведении каждого.

III

Утром следующего дня мне удалось подстрелить утку, притаившуюся на небольшом островке озера. Это была первая добытая утка, и меня переполняло чувство собственного достоинства.

По пути к нашему «стойбищу» я встретил Николая. Он с гордостью сообщил, что снял бекаса. Но когда нащупал в моем рюкзаке крупную утку, как бы оправдываясь за добытую им мелочь, принялся доказывать, что бекас – самая спортивная дичь.

– Многие опытные охотники, – наставлял он, – считают охоту на бекаса одной из самых интересных и ставят ее на второе место после весенней тяги вальдшнепа.

– Насчет вальдшнепа не знаю, но бекас меня не вдохновляет, – спокойно ответил я.

– И напрасно, попасть в летящего бекаса очень сложно. Он несется вихрем и бросается из стороны в сторону…

– Все это хорошо, однако кушать хочется,– с чувством человека, несущего на себе нелегкое бремя кормильца, пресек я друга.

Еще издалека мы увидели, что наш лагерь окружило стадо баранов, а, подойдя ближе, услышали угрожающие выкрики, доносившиеся из палатки и хлопки пневматического оружия.

Мы застали Юрика в крайнем возбуждении, что никак не вязалось с его кротким нравом и железной выдержкой.

– Представляете, просыпаюсь, а перед глазами какое-то чудовище с огромной черной мордой. Стоит внутри палатки, сопит и смотрит на меня желтыми глазищами на выкате.

– Ну, и ты наложил в штаны, – прервал я Юрика.

– Хотел бы я на тебя посмотреть в тот момент, – огрызнулся потерпевший и продолжил. – Я не сразу понял, что это баран, а когда сообразил, стал на него орать, а он не реагирует. Стоит как баран. А что у него на уме? Кто знает?

– Спокойно мог сожрать, – подначивал я.

– Сожрать не сожрать, а когда ты лежишь в спальнике, будто по рукам и ногам связанный, то ощущение не из приятных.

– Ну и что дальше было?

– Ну, пнул его, вылез, а они прут и прут на меня. Думал, палатку снесут. Стал отстреливаться.

– Ладно, славу богу, жив. Давай, вылезай, аника-воин, надо что-нибудь поесть приготовить.

Мы отогнали подальше овец и стали осматривать добытый трофей. Бекаса я небрежно отложил в сторону и достал утку. Это была крупная птица в белом оперении с желтыми лапками и клювом. Попытались определить ее вес и пришли к выводу, что в ней не менее четырех килограммов.

– Я что-то не припомню, чтобы дикие утки были такой окраски, – заронил сомнение Николай.

Развил неуверенность подошедший Сергей. Он, что называется «с порога», спросил:

– А где вы домашнюю утку взяли?

– Сам ты домашний, – огрызнулся я, – Я ее на взлете с озера взял.

– Не знаю, у нас дома точно такие же.

– Кряковых уток ты тоже вряд ли отличишь от домашних, – не сдавался я.

На этом дискуссию решили прекратить. Подготовленную добычу положили в ведро с намерением приготовить лапшу. Когда ели и хвалили блюдо, Женька, который пришел в лагерь последним и не участвовал в дебатах, добавил в ведро свою «ложку дегтя».

– А по вкусу утка на домашнюю похожа, – простодушно заметил он.

– Она на проточной воде жила, – пояснил я и, заметив, улыбающегося Николая, напал на него.

– Ты что-то на утку налегаешь, а своим спортивным «воробьем» брезгуешь, – намекал я на бекаса.

Насытившись, мы неспешно собрали свой скарб и двинулись дальше. К вечеру были уже на камышзаводе.

Самого завода мы не видели, но то, что охотники называли оным, на самом деле была местность, которая во время разлива реки заполнялась водой, образуя вдоль берега череду мелких плесов, поросших густым тростником. Здесь, по-видимому, и заготавливали этот самый материал, из которого на какой-нибудь производственной площадке, то бишь заводе, плели маты для возведения каркасно-камышитовых строений.

Лагерь устроили тут же на берегу разливов и сразу засобирались на охоту. Николай, проинструктированный отцом, сообщил нам, что весной можно стрелять только селезней, чтобы дать возможность уткам отложить яйца и вырастить потомство.

Приняв к сведению информацию, мы сосредоточенно двинулись прочесывать плесы. Попадалась преимущественно кряква. Большинство уток уже разбились на пары и подпускали довольно близко. Потревоженные, они взлетали одна за другой: сначала срывался селезень, а за ним уточка. Нередко в воздухе можно было видеть, как пара или тройка селезней преследует утку, и между соперниками происходят настоящие турниры.

IV

На следующий день я решил прогулять Юрика, до того не участвовавшего в наших вылазках за дичью. После утренней зорьки Женька дал ему ружье, и мы вдвоем отправились к реке. Обогнули разливы и вышли к небольшому лесу у воды. Погода стояла превосходная. Солнце хотя и припекало, но с воды дул прохладный ветерок, создавая микроклимат приречного леса. Природа примеряла свой весенний наряд. На джиде проклюнулись молодые восковые листочки. Очнулся от спячки ершистый чингил. Мелким зеленым ворсом покрылась земля. Двинулись из подземелья к свету побеги солянок и полыни. В воздухе, звеня и переливаясь, лилась бесконечная жизнерадостная трель жаворонков.

Мы шли по тропинке рядом с полноводной рекой и наперебой горланили песни на собственные слова. Надрывно пели о том, что видели вокруг, и данное сочинительство, положенное на известные мелодии, невероятно веселило. Вокруг никого не было. Нас окружала только дикая природа и, казалось, благодушно улыбалась нам. Снующие пичуги, будто тоже включившиеся в игру, пытались нас перекричать, а то и задиристо зацепить крылом.

Наоравшись вдоволь, мы повернули назад.

На опушке за тугайным лесом поспешили обратить на себя внимание удоды, одетые в яркие охристо-рыжие одежды с веерообразным хохолком на голове. Они расхаживали перед нами быстрыми шажками, иногда перебегали на короткие расстояния. Одна из птиц выскочила на тропинку из прошлогодней травы и, заметив нас, вдруг упала на землю, распластала крылья и подняла почти вертикально кверху свой изогнутый клюв. Мы остановились, не понимая, что с ней. Так смотрели друг на друга какое-то время, а когда двинулись с места, она взлетела с глухим криком: «уп-уп-уп, уп-уп-уп», обнажив четкую, симметричную черно-белую раскраску оперения на крыльях и хвосте. Эти красивые, изящные птицы, несомненно, являлись подлинным украшением фауны приречных тугайных лесов и прилегающей к ним пустыни.

Неожиданно я заметил, как неподалеку сели утки. По узкой, извилистой полосе тростника можно было понять, что там сокрыт какой-то водоем. Я предложил Юрику осмотреть эту местность, но он почему-то отказался и пошел в лагерь. Мне же не терпелось выяснить, что на самом деле присмотрели утки в этих, казалось бы, безжизненных солончаках. Подойдя ближе, я увидел старицу шириной не более пяти метров, причем довольно глубокую, судя по темной стоячей воде. За первой же излучиной взлетела стайка чирков, из которой мне удалось выбить сразу двух птиц. Чтобы их достать, пришлось раздеться. В тот момент, когда снимал брюки, налетел еще один табунок уток. И снова удача. Достав из воды чирков, я уже не стал одеваться, а сунул одежду вместе с утками в рюкзак и осторожно пошел по берегу, оглядывая сквозь тростник водную гладь. Буквально через минуту чуть ли ни в двух шагах от меня с грохотом взлетел селезень кряквы, который стал моей четвертой добычей. Чуть погодя после успешного выстрела я лихорадочно метался по зарослям тростника, отыскивая свой пятый по счету трофей.

Пришел я в лагерь одновременно с Юриком и самодовольно вывалил на землю перед глазами изумленной публики свою добычу.

V

В запасе у нас оставалось более двух дней. Уезжать никому не хотелось. Еды было много. Ежедневно мы варили по две утки.

На этот раз решили поджарить дичь на углях. Благо, в округе было много саксаула. Пока прогорали дрова, каждый вырезал по два шампура из веток тамарикса, тщательно очистил от коры и нанизал на них подготовленную утку. Как только на углях потух последний огонек, тут же над источающими неимоверный жар углями зависли пять тушек добротных крякв. Через пару минут с уток сначала закапал, а затем полился ручьями жир, который моментально воспламенялся. И тут началась самая настоящая битва за деликатес. Кто-то пытался задуть то и дело вспыхивающие факелы огня, кто-то брызгал на угли воду. Вся эта процедура сопровождалась несмолкаемыми выкриками, советами, суетой и руганью. Только когда угли наполовину затухли, мы немного расслабились, продолжая вертеть тушки, постоянно осматривая и счищая с них сажу и обгоревшие участки шкурки.

– И откуда в них столько жира? – недоумевал Юрик.

– Да они тут больше месяца жируют, – пояснил Николай.

Через час жаркое на вертеле было готово. Подустав в борьбе за конечный результат, мы, наконец, приступили к трапезе. Три кусочка пролетели незамеченными. Начиная с четвертого, приходило осознание того, чем занимаемся и каково по вкусу приготовленное блюдо.

– А вообще, ничего, – многозначительно заключил Серега.

– Вкусно, – протянул Женька.

– Дома такого не поешь, – мечтательно добавил я.

После выброса порции эмоций все продолжали жевать молча.

– А кто пробовал дикого кабана? – неожиданно спросил Женька. Никто не ответил. Он сделал многозначительную паузу и продолжил.

– Два года назад мы копали картошку у себя на склоне. Мешка четыре уже накопали, и вдруг вижу, как низом наше поле пересекают две свиньи и кабан. Ружья у меня не было. Что делать, думаю. Жалко, такая добыча уходит. А они на меня внимания не обращают. Схватил мешок с картошкой и пустил вниз накатом. Уклон крутой был, мешок полетел с огромной скоростью и сбил с ног кабана. Тот покатился, ударился головой о пень и откинул копыта.

Тут мы все дружно рассмеялись, а Женька сидел серьезный и все твердил, что это голая правда.

– Ну, ты и врать горазд, генацвали, – сквозь хохот проронил я.

С тех пор к Женьке так и прилипло это прозвище – «генацвали». Он, действительно, чем-то походил на кавказца, – наверное, длинным с горбинкой носом и широкими скулами, только вот русые волосы выдавали его принадлежность к славянам.

VI

Утром Сергей вдруг засобирался домой. Ничего не объяснив, он упаковал свои вещи и уехал. Мы не могли понять, в чем дело. Впрочем, долго задумываться над его поступком не стали, махнули рукой и принялись ощипывать уток. Но что самое удивительное, до сих пор причина, побудившая его так неожиданно смотаться, остается загадкой, хотя этот вопрос я задавал Сергею четыре раза с периодичностью в 10 лет. Ответа не было поэтому я так настойчиво пытал его на протяжении 40 лет. И, тем не менее, не теряю надежды узнать.

К вечеру пошел дождь, не дав нам возможность приготовить ужин. Голодными мы легли спать, а когда на следующее утро принялись готовить завтрак, выяснилось, что после отъезда Сергея исчезли соль, крупа, чай, сахар и даже горох. Каждый из нас по очереди грубо высказался по поводу выходки Сергея, после чего злые, как собаки, мы стали собирать вещи в обратную дорогу.

Дождь расквасил солончак. Узкие шины велосипедов под тяжестью груза глубоко проваливались в вязкую грязь. Толкать своих стальных коней приходилось изо всех сил.

Через три часа пути мы кое-как выбрались к шоссе, по которому необходимо было проехать еще 70 с лишним километров до дома. Силы были на исходе. Грязные по уши, голодные, мы с грехом пополам докатили до ближайшего поселка, наскребли один рубль с копейками и отправились в столовую.

Откушав по полпорции постных щей и по штуке тестообразных шницелей с мучной подливкой, мы двинулись в дорогу.

Через два километра Николай запросил остановиться. Мы свернули с трассы к лесополосе, установили у деревьев велосипеды и собрались вокруг владельца «Туриста». Николай по-деловому открутил переднее колесо и на глазах обомлевшей публики принялся править «восьмерку». Дело в том, что на сей раз он не пытался выправить обод посредством спиц, а гнул его через колено. Как мы смогли воочию убедиться – такой способ позволял значительно сократить время ремонта, и казался неоценимым в полевых условиях.

К вечеру из последних сил мы докатили до черты города. Предстоял самый сложный участок дороги – длинный, нудный подъем к месту жительства, через весь город к его верхней части.

Представив эту мучительную процедуру – придется двигаться стоя, налегая всем телом на педали, – я содрогнулся: «К чему такие испытания?» – спросил я себя и с этими словами съехал с шоссе. Неподалеку заметил небольшой котлован, где вознамерился захоронить на время велосипед и спокойно доехать домой на рейсовом автобусе. Ребята, не подозревая о моем плане, свернули следом. Я спустился в яму, молча разобрал вещи, достал туристическую лопатку, вырыл на склоне углубление, куда заботливо уложил своего верного «друга» и укрыл его землей. Почему-то последовать моему примеру никто не рискнул.

Через два дня мы с Николаем посетили место погребения. Расшугали ребятню, мирно копавшуюся на дне котлована, и извлекли на свет машину. Я был доволен удавшейся аферой, а сам беспрецедентный поступок сохранился в памяти «народной» как незабываемое событие, венчавшее нашу первую утиную охоту.

ПЛАЧ ПО ИРАНСКИМ САПОГАМ

I

Людям, живущим в XXI веке, даже если они родились в середине двадцатого столетия, бывает трудно воссоздать в памяти те времена, когда ранним утром улицы родного мегаполиса бывали пусты.

А ведь бывали! И не только ранним утром. Помню, как в детстве зимой мы лихо катались на «драндулях» по проспекту Ленина, и на протяжении двух километров нашего пути редко встречалось более двух машин. Дорожное покрытие в те годы не особенно чистили, тем более никто не сыпал на асфальт соль или заморские реагенты. Накатанная дорога позволяла нам двигаться под уклон с большей скоростью, чем ныне перемещаются автомобили тем же маршрутом.

«Драндуля», на которой мы рассекали воздух, представляла собой простейшую металлическую конструкцию. Обычно брали со стройки полудюймовую трубу или шестиметровую катанку аналогичного диаметра. Гнули ее о дерево пополам с таким расчетом, чтобы полозья находились на ширине плеч. Затем основу сгиба еще раз сгибали под сорок пять градусов по отношению к полозьям, и всё – можно кататься. В проем передней части «драндули» на корточках усаживались двое пассажиров, а за ними, держась за поручень, стоял тот, кто правил. Но длина полозьев позволяла за возницей разместиться еще двум любителям такой «групповухи».

И вот такая пятиместная повозка разгонялась наподобие боба в бобслее задними участниками заезда перед самым крутым спуском дороги.

Нужно сказать, что «драндуля» была управляема. Двигая полозьями, можно было осуществлять повороты, а тормозом служили ноги передних седоков. При необходимости резко затормозить с полозьев соскакивали все вместе.

Такое коллективное развлечение доставляло больше удовольствия, чем катание на санках в одиночку. Во-первых, «драндулетчики» были одной командой, объединенные единым порывом, а во-вторых, для такого вида спорта и отдыха не требовалось никаких материальных затрат, учитывая скудный достаток простых семей и ограниченные возможности промышленности в те первые послевоенные пятилетки.

Одним словом, было весело, а главное – никто и ничто не могло помешать этой забаве.

II

Однако вернемся к нашим баранам. Прежде чем продолжить рассказ, погрузившись в атмосферу пустынных улиц спящего города, следует упомянуть еще об одной ключевой детали, положенной в название моего повествования.

За день до отъезда на охоту в одном обувном магазине, блуждая меж галош и иной резиновой обувки, я нечаянно наткнулся на болотные сапоги, поразившие меня необычным цветом. На фоне черной массы всей остальной продукции они выглядели «белой вороной», то есть имели цвет детской неожиданности, но при этом производили впечатление добротной вещи. Толстая фигурная подошва и трехслойная резина до лодыжек должны были надежно защитить самую уязвимую часть ног, ступающих по неизведанному болотному дну. Далее до колена сапоги имели два, а выше – один слой резины. Вся эта премудрость имела практическое значение. Прежде всего, они были значительно легче обычных. Кроме того, у колена сапоги имели застежки, позволяющие удерживать их на голени при ходьбе по вязкой грязи, когда ступню затягивало в трясину, и при попытке освободиться нога буквально выскальзывала наружу. Чтобы верхняя, наиболее тонкая часть сапог с широким раструбом не обвисала и не мешала при ходьбе, она также крепилась к поясу посредством резиновых застежек, а спущенная до колена – кнопками к подколенникам. Производилась эта замечательная болотная обувь в Иране и стоила у нас всего десять рублей, что по тем временам считалось дешево, – во всяком случае, не дороже подобной отечественной продукции.

Я не мог нарадоваться на свое приобретение.

– Ну, теперь пойдут клочки по закоулочкам, – сверкая счастливыми глазами, восклицал я, крутясь перед женой в новеньких, пахнущих свежей резиной сапогах. – Ты не представляешь, как просто и практично все сделано! А какие легкие! Не хочешь примерить?

– Нет, я уж так уж как-нибудь, – воспротивилась супруга.

– Напрасно. Нога в них просто спит. А как элегантно выглядят.

– Особенно цвет потрясающий…

– Цвет действительно подобран удачно. В камышах сапог вообще не заметишь. Представляешь, утка летит, смотрит – мужик вроде стоит, но как бы без ног. Ей, естественно, становится любопытно. Она делает круг с тем, чтобы поближе разглядеть безногого, а тут я – хлоп! – и утка в сумке. Ни подсадных, ни чучел не надо. Лепота!

Ранним утром следующего дня я в новых сапогах вышел на улицу, где меня уже дожидались Николай с Юриком и Володя.

Володя жил неподалеку от Николая, с ним мы учились в параллельных классах и знали друг друга со школы. К охоте его приобщил, как и меня, Николай. В то время я служил в армии, а когда через три года вернулся, все мои партнеры по охоте уже дружно пересели с велосипедов на мотоциклы, в связи с чем географический круг охотничьих интересов значительно расширился. На этот раз мы собирались разведать угодья за триста километров от дома.

Часть своих вещей я разместил на Юркином и Вовкином «ИЖах», а сам должен был ехать с Николаем на его «ЯВЕ». Но прежде чем сесть на мотоцикл, я прошелся по «подиуму», демонстрируя свою обнову. После чего показал ребятам все застежки на сапогах в действии. По завершении показа мы не торопясь двинулись в путь. Впереди ехали мы с Николаем, позади, обвешанный рюкзаками и сумками, следовал Вовка. Замыкал процессию аналогично экипированный Юрик. Два перекрестка миновали успешно. Машин ни впереди, ни сзади видно не было. Подъезжая к третьему перекрестку, я заметил движущийся слева автобус. И хотя наша улица была главной, а автобус только подъезжал к перекрестку, я предложил Николаю подождать, пока проследует пассажирский транспорт. Николай затормозил, но автобус тоже остановился, пропуская нас. Только мы двинулись с места, как сзади я почувствовал сильный удар в спину, который опрокинул нас вместе с мотоциклом на асфальт. Приподняв голову, увидел несущийся юзом к обочине дороги Вовкин мотоцикл. Из порванной сумки, укрепленной сбоку «ЯВЫ», посыпались и колесиками покатились в разные стороны сушки. Вовка валялся, придавленный мотоциклом, и ошалелыми глазами смотрел на нас.

– Ты что, обалдел? – поинтересовался я у него.

– Какого черта вы остановились? – неуверенно откликнулся виновник ДТП.

Николай без комментариев поднял мотоцикл и покатил его к краю улицы, а я принялся было собирать сушки, но тут к своему ужасу обнаружил, что на правом сапоге зияет огромная дыра. Порыв был на самом неудачном месте: на сочленении голени со стопой (на месте сгиба), да такой величины, что сквозь нее виднелись обе щиколотки, поэтому мысль заклеить дыру даже не могла прийти в голову.

Я с негодованием взглянул в Вовкину сторону. Тот молча продолжал лежать под мотоциклом.

– Ты что там лежишь, придурок? – выдавил я сквозь зубы.

В ответ Вовка жалобно простонал. Я подошел к нему и потянул на себя мотоцикл. На Вовкином лице отобразилось страдание. На левой ноге были видны следы крови. Приподняв брюки, мы увидели рваную рану выше лодыжки. Колька достал свой носовой платок и перевязал рану, после чего решили срочно доставить потерпевшего в ближайшую больницу.

Около часа мы проторчали у окон операционной, пока зашивали Вовкину ногу, сожалея о случившемся нелепом столкновении и несостоявшемся открытии охоты, к которому готовились более месяца. Кроме этого, я горько оплакивал кончину своих великолепных иранских сапог, так и не опробованных на деле. Им суждено было остаться навек только в наших воспоминаниях.

III

Наконец, Вовка появился в дверях больницы и, прихрамывая, решительно направился к мотоциклу.

– Поехали, – уверенно заявил он.

Мы вопрошающе уставились на него.

– Ну, что стоим, поехали, – повторил свой призыв Вовка.

– Куда? – в один голос отозвались мы.

– Как куда? На охоту.

– Ты что, в своем уме? Какую охоту? – попытался я предостеречь Вовку от необдуманного поступка.

– Ничего страшного. Заедем в аптеку. Купим бинты, мазь и вперед.

– А перевязки?

– На месте решим. В конце концов, в поселках есть больницы, медпункты. Да и сам смогу забинтовать. Ничего сложного.

В его словах¸ наверное, присутствовала логика, потому что мы молча оседлали своих стальных коней и рванули к намеченной цели. Я сел за руль Вовкиного «ИЖа», а он устроился позади меня, очевидно, не представляя себя вне своего родного мотоцикла.

Через пять часов мы въехали в Балхашский райцентр, где решили показать раненого друга сельскому хирургу.

Перевязка прошла успешно, после чего, немного успокоившись, мы продолжили движение. До предполагаемого места охоты оставалось проехать немногим более ста километров.

Добравшись до поселка Жидели, откуда уже невооруженным глазом можно было разглядеть заросли тростника, мы двинулись по направлению к ним напрямую, предполагая, что именно там нас ожидают озера, изобилующие водоплавающей дичью.

Но на деле все оказалось не так просто. В течение двух часов мы не могли отыскать ни одного съезда или хотя бы тропы, ведущей внутрь зарослей. Мы отчаянно метались по окраине тростников, пока нас не накрыли сумерки. Но даже в полной темноте мы, словно зомбированные, с упрямой настойчивостью продолжали поиски вожделенного водоема.

Мы с Володей ехали впереди колонны, внимательно всматриваясь в край колеи, в надежде увидеть долгожданный отвилок от дороги. За нами стлался густой шлейф пыли, сквозь которую едва пробивался свет от фар Колькиной «ЯВЫ». Через какое-то время Вовка прокричал мне в ухо:

– Стой, стой!

Я остановился. Бегущая следом волна пыли накрыла нас с головой и едко ворвалась в легкие.

– Что… стряслось? – сквозь кашель спросил я Вовку.

– Ты кого-нибудь видишь сзади нас?

– Не понял… – ответил я, пытаясь разглядеть позади отблески фар. Затем съехал на обочину, развернулся и заглушил двигатель.

В луче света в диком танце извивалась и нехотя оседала пыль. Я выключил фару, и тут же нас сковала гнетущая тишина. Наши попутчики как сквозь землю провалились. С минуту мы всматривались в темноту и прислушивались к каждому шороху вокруг.

– Ну, только что были, – нарушил я тишину.

– Главное, что их не видно и не слышно, – недоуменно проронил Вовка.

– Главное, что здесь только одна дорога, и потерять нас из вида просто невозможно. За нами хвост пыли на километр тянется.

– А может, они… перекур устроили?

– Или понос прихватил обоих сразу… Ладно, поехали искать.

Метров через триста мы заметили след мотоцикла, ведущий от дороги налево, в барханы. Развернулись и медленно поехали по следу, пока не выехали на небольшой пригорок. Остановились. Луч света от фары уперся в небосклон. Вокруг ничего не было видно. Решили объехать преграду и осветить ее со стороны.