Read the book: «Этот большой мир. Книга вторая. Точка Лагранжа»

Font::

Будущее уже наступило. Просто оно ещё неравномерно распределено.
Уильям Гибсон, создатель жанра «киберпанк»

Часть первая. «На ясный огонь…»

I

На дачу я не поехал, как ни уговаривали меня родители и бабуля. Не помогли даже отцовские обещания пригласить печника и сложить наконец камин – о чём я, помнится, не раз его упрашивал. Честно говоря, и «в той, другой» жизни меня не очень-то тянуло в этот посёлок на границе Московской и Калужской областей, где даже речки-то приличной нет. А из прочих ландшафтных красот – только заброшенные песчаные карьеры, неспешно превращающиеся в довольно живописные пруды, да смешанный лес, чередующийся с совхозными полями прямо за оградой госплановского дачного кооператива. Ну нечего мне там делать – копаться в земле меня никогда не тянуло, грибов в окрестных лесах мало, а дальние прогулки… что прогулки? Конечно, с собакой – оно как бы и веселее, но не слишком – по какому-то странному совпадению соседи предпочитают обходиться без четверолапых питомцев (кошки не в счёт), и мы с Бритькой на полпосёлка, считай, одни. В точности как у любимого мною Джерома Клапки Джерома: «Захолустная дыра, где укладываются спать в восемь часов вечера, и где ни за какие деньги не раздобудешь „Спортивный листок“, и где надо прошагать добрых десять миль, чтобы разжиться пачкой табаку…»

Табак мне не нужен – не курю и начинать не собираюсь, но в остальном я с Гаррисом согласен: до ближайшего сельского магазинчика действительно приходится топать километра четыре по пыльной дороге, а отсутствие пресловутого «Спортивного листка» с успехом заменяет торчащая на крыше дачного домика телевизионная антенна, которая ловит сигнал через два раза на третий, да и то один-единственный первый канал. Скука, в общем. Тоска.

Итак, погрузиться в сельскую идиллию, особенно после бурления идей и пестроты Артека, я оказался не готов, даже в сопровождении любимой бабули и золотистого ретривера по имени Бритти. Что ж, родители не очень-то и настаивали, тем более, что отпрыск уже вполне доказал, что способен подолгу оставаться без присмотра, не устраивая чего-нибудь катастрофического в оставленном на его попечение семейном гнезде. Им в это лето не до меня, и в гораздо большей степени, нежели в «той, другой» реальности: отец неделями напролёт торчит в подмосковном Калининграде, где закончили возводить и теперь спешно оборудуют огромный международный Центр подготовки космонавтов, и дома бывает только по выходным. Мама, дай ей волю, тоже пропадала бы вместе с ним. Работы у обоих сейчас выше головы, но материнские инстинкты всё же берут верх над служебным долгом, и по вечерам она возвращается домой, для того чтобы, одарив меня порцией родительской любви, с утра сорваться обратно.

Я её не виню, как и отца, наоборот, мне так даже удобнее. Друзей-приятелей в Москве у меня нет – то есть у четырнадцатилетнего Лёшки Монахова они имелись, конечно, но… за эти сорок пять лет я всех успел позабыть. К тому же переезд: прежние школьные и дворовые связи, считай, разорваны, новые толком не появились (Ленка Титова уехала куда-то с родителями на всё лето), а дворцовские приятели… Тут дело особое, заслуживающее отдельного разговора.

Впрочем, мне никто особо и не нужен – фатальная разница в возрасте и, как следствие, в интересах, мешает поддерживать нормальные для подростка контакты со сверстниками. Так что я пока обхожусь обществом Бритьки – мы подолгу гуляем на Ленинских горах или в Воронцовском парке. Он, конечно, не тот, что в две тысячи двадцать третьем – но каскад прудов на месте, лодочная станция действует, а мороженое и газировку можно прикупить в киоске возле главного входа в дополнение к прихваченным из дома бутербродам или бабулиным пирожкам. А потом устроиться на травке и наслаждаться импровизированным пикником, наблюдая, как собакен до одури плещется в пруду в безуспешных попытках догнать утку с выводком подросших утят. Нахальные пернатые даже не дают себе труда взлететь при виде плывущей в их сторону собаки – разворачиваются и, сохраняя геометрически безупречный строй клина, уплывают прочь, держась на безопасной дистанции.

После прогулки мы обычно отправляемся к деду с бабулей – до их квартиры на Ленинском вдвое ближе, чем до нашей, на улице Крупской. К тому же дома пусто, а там нас ждут, чтобы накормить по-настоящему вкусным обедом. А дальше – возвращаемся домой, где я, оставив Бритьку отсыпаться после прогулки, либо отправляюсь в библиотеку изучать подшивки газет и журналов (обязательное раз в два-три дня занятие), – либо просто сажусь на метро и еду в центр, где до вечера брожу по улицам, предаваясь размышлениям. Или, как вот сегодня, – беру собаку, и мы вместе идём в парк возле Дворца.

Этот маршрут у нас давно отработан: заходим со стороны Проектируемого проезда (в будущем это чудовищно безликое название заменят на «улицу Анучина», но пока так…), огибаем пруд, в котором Бритька обязательно поплавает – и не просто поплавает, а с разбегу прыгнет в воду с низенького бережка, вслед за брошенной палкой. Здесь тоже есть утки и, вдоволь поприносив мне палку (ретривер есть ретривер, против природы не попрёшь!), собака обязательно сделает попытку погонять их прямо в воде – столь же безнадёжную, как и на Воронцовских прудах. Потом выберется, отряхнётся и, демонстрируя всем своим видом, что не очень-то и хотелось, потрусит за мной – вдоль теннисных кортов, волейбольных, авиамодельных и прочих площадок – на аллею, ведущую от памятника Мальчишу-Кибальчишу к главному входу во Дворец.

Я выбираю скамейку и устраиваюсь на ней. Со стороны это, наверное, выглядит странно: четырнадцатилетний пацан сидит, развалившись, в позе, которая больше подошла бы пожилому мужчине, и думает о чём-то своём, не обращая внимания на то, что творится вокруг. Бритька носится взапуски по лужайкам, оглашая окрестности жизнерадостным лаем – впрочем, этим она не злоупотребляет, голдены от природы молчуны. Я же провожаю взглядом редких прохожих – лето, кружки и секции не работают, разве что в летнем городском лагере занимается полсотни человек… Ближе к Дворцу мы обычно не подходим – неохота, как в тот, самый первый день попаданства, нарваться на какую-нибудь оголтелую блюстительницу порядка и дисциплины с визгливым голосом и внешностью Людмилы Прокофьевны до того, как у неё случился пресловутый служебный роман. Хотя сейчас мне это, пожалуй, уже по барабану. Во Дворец, в кружок юных космонавтов, в котором я провёл целых три года и сумел, без лишней скромности, добиться некоторых успехов, я больше не вернусь, это решено. Так что – сижу на скамейке и думаю думу…

Подумать мне есть о чём. События прошедшего месяца нуждаются в осмыслении, и в особенности мои отношения с родителями. Мне и сейчас непросто смотреть в глаза отцу после артековского фиаско – он ведь, похоже, всерьёз рассчитывал, что я пробьюсь в финал конкурса фантпроектов и окажусь в числе тех, кому предстоит в течение ближайшего года обучаться и жить в новом Центре подготовки. И даже сумел убедить в этом маму, что само по себе было задачей нетривиальной.

А для начала – Дворец и принятое решение перевернуть эту страничку своей прежней жизни. «Закрыть гештальт», как модно было говорить во времена более поздние. Собственно, ничего нового в этом нет – я и «в прошлый раз» забросил кружок после того, как перешёл в девятый класс. Помнится, мама удивлялась: «Как же так, тебе теперь удобно туда ездить, не то что раньше, когда приходилось ехать на метро через всю Москву, аж с „Водного стадиона“!» А вот так. Я уж и не припомню, что именно подвигло меня тогда на это решение. Видимо, примерно то же, что и сейчас: я попросту осознал, что ничего нового, перспективного Дворец мне дать уже не сможет – разве что почву для ностальгических воспоминаний, но они приобретут смысл не раньше чем через четверть века. А раз так, то стоит ли тратить попусту силы и время?

В особенности это актуально теперь, после Артека, после космической смены. И дело даже не в том, что так интересно и увлекательно, как там, здесь и близко не будет. Ведь, как ни крути – а в числе немногих приглашённых в юниорскую программу нет ни одного нашего «юного космонавта». И даже я сам, вроде бы автор проекта-победителя, не смог поддержать чести Дворца, поскольку в юниорскую программу тоже не попал, как злостный нарушитель дисциплины; единственный оказавшийся там дворцовец Юрка Кащеев – из «астрономов», а я вместо ожидаемого триумфа привёз из Артека разгромную характеристику. Так что – и я вполне отдаю себе в этом отчёт, – во Дворце мне, скорее всего, рады не будут ни ребята-кружковцы, ни наш руководитель (для которого моя победа тоже стала бы весомым плюсом), никто вообще. И не надо, как-нибудь переживу. Горячей дружбы у меня ни с кем нет – может, и было нечто подобное в «тот, другой раз», но за четыре с лишним десятка лет напрочь стёрлось из памяти и обновлено не было. Другое дело – Юрка Кащей. Мы с ним довольно близко сошлись ещё в Москве, на дворцовских защитах фантпроектов. Разговорились, поделились кое-какими идеями, дальше – больше… И когда будущие участники космической смены грузились в поезд «Москва – Симферополь», мы были… не то что не разлей вода, но уж точно хорошими приятелями.

Вот задайте вопрос: почему это я с такой готовностью взял Юрку в свою рабочую группу, предпочтя его, «астронома», своим «юным космонавтам»? А потому и взял, что с остальными отношения не сложились, да я, признаться, не очень-то и старался их наладить. В итоге мы плотно общались всю смену, работали, веселились, отдыхали, а уж её завершение – сначала с авантюрной вылазкой в Пушкинский грот, а потом с триумфальной победой, в результате которой он, единственный из дворцовцев, попал-таки в юниорскую космическую программу. Так что теперь мы действительно друзья, и мне здорово не хватает Юрки – как и остальных членов нашей «великолепной пятёрки». Невозмутимый Середа… чернявый, подвижный, словно на пружинках, Шарль… и, конечно, Лида, наша Юлька Сорокина – все они скоро будут здесь, в Москве – ну, хорошо, не совсем в Москве, в подмосковном Калининграде, где отец как раз сейчас торопится запустить новый международный Центр подготовки космонавтов. А ведь и я мог оказаться в числе тех, кому предстоит там обучаться – и ещё как мог бы, если бы не собственная моя дурость!

Ладно, чего уж там: снявши голову, по волосам не плачут, после драки кулаками не машут, знал бы, где упасть – соломку бы подстелил, и вообще – ещё не вечер!

Я встал, потянулся, мельком порадовавшись, что не услышал ставшего за последние лет десять привычным хруста суставов. Всё же молодость – классная штука, надо ценить, раз уж она дана мне ещё раз – а не предаваться рефлексии по поводу и без повода…

– Бритька, бестолочь ушастая, ко мне!

Собака подбежала, радостно виляя хвостом, схрумкала протянутую на ладони вкусняшку и преданно уставилась снизу вверх: «Ну, что скажешь, хозяин? Куда теперь?»

– Пошли домой, а то мама скоро вернётся, не застанет нас – расстроится.

Бритька подскочила на всех четырёх лапах и снова кинулась на лужайку – но теперь уже в нужном направлении. Я повернулся и вслед за ней направился в сторону троллейбусной остановки – мимо большой площадки перед главным корпусом Дворца. Нарвусь на Людмилу Прокофьевну – значит, нарвусь, судьба у неё такая. А мне плевать, ничего она мне теперь не сделает.

Хорошо всё-таки, когда в жизни появляется некая определённость. Вот бы теперь её побольше…

Дома кроме мамы меня ждали:

первое: ужин, приготовленный, как обычно, бабулей и доставленный в двух алюминиевых судках, так, что осталось только разогреть и разложить по тарелкам;

второе: долгие расспросы на тему «как мы (имея в виду и хвостатое чудо, преданно взирающее на нас в расчёте на кусочек) провели день»;

третье: рассказ о новостях с космического фронта плюс приветы от отца, который, как всегда, занят и, как всегда, вернётся домой только вечером в пятницу. Если, конечно, ничего не случится на упомянутом космическом фронте.

А случиться может многое. Сегодня ночью – рано утром по казахстанскому времени – состоится очередной запуск с помощью космического батута. Примечателен он тем, что в отличие от трёх предыдущих на околоземную орбиту отправится не космический корабль, а грузовой контейнер, оснащённый «модулем ориентации» – компактным блоком, содержащим блок маневровых двигателей, пару одноразовых твердотопливных ускорителей и систему управления и связи. Предполагается, что контейнер пропихнут через горизонт событий с расчётом, чтобы он оказался в нескольких десятках километров от орбитальной станции «Скайлэб-2» и на семь километров выше неё. После чего находящийся на станции оператор, наш Валерий Кубасов, возьмёт управление контейнером на себя – задействует ускорители, чтобы компенсировать разницу в скоростях, и одновременно запустит блок маневровых. А вот дальше должно начаться самое интересное: стыковка в обычном смысле – с использованием переходного шлюза и прочих технических ухищрений – планом полёта не предусмотрена. Этого попросту не требуется: контейнер содержит десять тонн частей быстровозводимых конструкций, которые предстоит собирать прямо на орбите. А после того, как он будет опустошён, а модуль ориентации отсоединят для того, чтобы погрузить в возвращаемый на Землю «Союз К-3», стенки контейнера тоже станут материалом для этого первого по-настоящему космического строительства.

Так что вместо стыковки приближающийся контейнер поймают американский астронавт Вэнс Бранд и ещё один наш соотечественник, Николай Рукавишников. Для этой операции оба будут облачены в скафандры, снабжённые ракетными ранцами, позволяющими отдаляться от станции на несколько сотен метров и совершать довольно сложные манёвры – всё это на привязи, разумеется. Кроме того, конструкция скафандра подразумевает крепления для буксировочных фалов. Предполагается, что, сблизившись с контейнером, космонавты «впрягутся» в него и отбуксируют непосредственно к станции, где и выполнят заключительный этап операции – закрепят посылку с Земли на «грузовом причале», роль которого играет заранее смонтированная ферма.

Примечательно, что все трое, Кубасов, Рукавишников и Бранд, в «той, другой» реальности участвовали в программе «Союз» – «Аполлон», завершившейся совместным орбитальным полётом летом семьдесят пятого – правда, Рукавишников, кажется, был в составе запасного экипажа. И всё равно, похоже, «упругость времени», о которой я теперь так часто задумывался – отнюдь не пустая выдумка…

Запуск – «заброска», как вслед за инженерами проекта «космический батут» говорила мама, – должен состояться в половину второго по Москве и, конечно, будет транслироваться по первому общесоюзному телеканалу, который ради такого случая изменит сетку вещания. Мало того, можно будет наблюдать в прямом эфире приём контейнера – одно из преимуществ использования новой технологии в том и состоит, что теперь не надо ждать долгие часы, а то и дни, когда стартовавший с Земли корабль выйдет на нужную орбиту и сблизится с объектом стыковки. Он просто оказывается рядом, и всё, а затраты времени при этом измеряются самое большее десятками минут.

Конечно, качество телевизионной картинки, да ещё и на стареньком чёрно-белом «Темпе», оставляет желать лучшего, но всё равно меня ждёт зрелище из будущего – во всяком случае, «там, у нас» нечто подобное можно было увидеть только в фантастических фильмах. Я поинтересовался, когда на орбиту отправят буксиры-крабы, вроде тех, управление которыми мы осваивали в Артеке, на тренажёрах – и с удивлением узнал, что первый краб предполагается забросить на орбиту уже через неделю, и следующие контейнеры будут встречать с использованием этого агрегата. И тут же я вспомнил о ребятах, моей четвёрке – наверное, сегодня ночью они тоже не будут спать, ожидая этой трансляции. Что-то на миг сдавило горло, и я поспешно отвернулся, чтобы предательски намокшие глаза меня не выдали…

Обидно? А как же? Но что тут поделаешь? Попробуем обойтись телевизионными трансляциями – пока, во всяком случае…

II

На первый взгляд казалось, что этих двоих – ярко-белых кукол с большими сферическими шлемами, сияющими спереди золотом светофильтров – взяли и привязали спинами к холодильникам, которые время от времени плевались в стороны струйками белого пара. И это заставляло кукол двигаться – иногда вперёд-назад, иногда поворачиваться вокруг одной из осей. Когда камера приблизила изображение, Дима разглядел, что под руками у пилотов холодильников были узкие консоли, из которых торчали изогнутые рукояти с набалдашниками.

«Пустельга» – новейшее творение подмосковного КБ «Звезда», уже не один десяток лет занимающегося созданием космических скафандров, ложементов, катапультируемых кресел для возвращаемых аппаратов и тому подобного оборудования. Сейчас для нужд Проекта на «Звезде» разработали и запустили в производство линейку новейших космических скафандров, в ряду которых «Пустельга» – не скафандр даже, а целый комплекс, предназначенный для монтажных, буксировочных и иных работ на орбите, совместное творение со специалистами из НАСА – занимал достойное место, наравне со старым добрым «Кондором-ОМ», который никто пока списывать не собирался.

– Дистанция до грузового контейнера – двенадцать километров, – негромко произнёс Геннадий Борисович. – Со станции передают, что Кубасов ведёт его уже две минуты. Скорость сближения – девяносто метров в секунду… восемьдесят пять… восемьдесят три…

Дима, как и прочие присутствующие при трансляции «молодые специалисты», привлечённые в Проект за эти несколько месяцев, и сам прекрасно понимал, что происходит. Они наблюдали за происходящим сразу с нескольких точек – причём руководитель группы имел возможность переключать картинки на главном экране, в зависимости от того, какую из них считал в данный момент самой важной. Такое же изображение шло сейчас в телеэфир по всей планете – миллионы людей затаив дыхание следили за первой в истории космической швартовкой. «Поправка, – подумал Дима, – первой в человеческой истории». Теперь-то можно считать доказанным наверняка, что представители иных цивилизаций уже посещали и Землю, и Луну, и Марс – расшифрованные надписи на «звёздных обручах», найденных в пустыне Гоби и в каверне, в кратере Центрального Залива лунного Моря Спокойствия свидетельствовали об этом недвусмысленно. И уж конечно, «гости» занимались строительными работами на орбите Земли и Луны, на что намекают те же записи. Что ж, спасибо им – но теперь пришла очередь человечества сделать этот маленький шажок на своей дороге покорения Космоса…

– Дистанция пять с половиной километров, – произнёс Геннадий Борисович. – Скорость сближения – шестьдесят метров в секунду и не меняется.

– Когда начнут тормозить? – негромко спросил Евгений Петрович. Он тоже присутствовал на занятии вместе с теми, кого «завербовал» в своё время в Проект, и Дима в очередной раз поймал себя на мысли, что его так и тянет использовать вместо имени-отчества аббревиатуру И.О.О. – Исполняющий Особые Обязанности, как актёр Смоктуновский в фильме «Москва – Кассиопея». Это прозвище к Евгению Петровичу прилепил Лёшка Монахов – сын Диминого руководителя, толковый, умный парень с непростым характером, в котором с самостоятельностью и независимостью отлично уживалась немалая доля сарказма и кроха авантюризма. Видимо, эти «добавки» и помешали парню занять заслуженное место в юниорской программе Центра подготовки. А вот его товарищи, которые защищали действительно замечательный фантастический проект, как раз и позволивший претендовать на участие в программе – они все здесь, через дорогу, в другом корпусе Центра подготовки. Дима подумал, что неплохо бы как-нибудь зайти к ребятам, поздороваться, поговорить, расспросить, как они устроились на новом месте. Вряд ли Григорий Борисыч и И.О.О. будут против – всё же бывший вожатый, и связывает его с ребятами немало…

– Дистанция полтора километра, – снова подал голос руководитель. – Контейнер вошёл в зону визуального контакта. Переключаю…

Электронные трубки мониторов мигнули, изображение с крайнего слева переместилось на центральный. В середине, чуть левее и ниже от пересечения координатных нитей, видна была ярко-белая звёздочка. Она медленно росла, чуть смещаясь по обеим осям. Приглядевшись, Дима разглядел, что то справа, то слева, то сверху, то снизу от неё возникают и мгновенно рассеиваются в пустоте прозрачные облачка – это срабатывают двигатели маневрового блока, которыми управляет сейчас с борта станции «Скайлэб-2» советский космонавт Кубасов.

– Дистанция до контейнера семьсот тридцать метров. Скорость сближения – десять метров в секунду и падает, – сообщил Геннадий Борисович. – Пошли портеры…

«Портерами» – «носильщиками» в переводе с английского – в шутку называли Вэнса и Рукавишникова. Это они скрывались под белоснежными панцирями скафандров, и это им предстояла сейчас нелёгкая операция по швартовке грузового контейнера. «Пожалуй, – подумал Дима, – вернее было бы назвать их иначе – скажем, „докеры“, „такелажники“, „швартовщики“, как эта специальность именовалась в штатном расписании будущей орбитальной станции». Однако «портеры» звучало забавнее, да и сами астронавты против такого определения не были.

«Пустельги» плюнули в пространство струйками выхлопов и поплыли навстречу посылке с Земли. За каждым «холодильником» разматывалась в пустоте ярко-белая, покрытая светоотражающим составом стропа. Дима знал, что на катушке лебёдки, установленной на причальной ферме этой стропы, триста метров и ещё пятьдесят – резерв – на той катушке, что закреплена на ракетном ранце скафандра.

– Скорость контейнера – полтора метра в секунду, – сказал инженер. – Дистанция до «причала» пятьсот десять метров, предполагаемая точка контакта – в двухстах метрах от станции.

– Скорость портеров?

– Одиннадцать метров в секунду, – сказал Геннадий Борисович. – Они расходятся, крепить тали к контейнеру надо сбоку.

Действительно, расстояние между белыми пятнышками, в которые превратились «Пустельги», стало расти.

– Переключаемся на камеру, установленную на контейнере, – предупредил инженер. – Изображение ухудшится, имейте в виду…

Картинка на большом экране снова мигнула и сменилась на мелькающие полосы помех. Потом они стали бледнее, реже, и сквозь их сетку Дима, как и остальные присутствующие в аудитории, увидел далёкое расплывчатое пятно – орбитальную станцию «Скайлэб-2». Портеров нигде не было видно.

– Они вне сектора обзора камеры. Перестарались с боковым расхождением, – вынес вердикт И.О.О. – Ничего, сейчас их поправят…

Словно в ответ, динамики, до сих пор молчавшие, захрипели, и оттуда раздалась неразборчивая английская речь.

– Швартовкой руководит американец, Джозеф Конрад, – сообщил Геннадий Борисович. – Опытный астронавт, был на Луне, командовал второй экспедицией посещения «Скайлэба-1». Жаль только, по-русски говорит неважно.

– Ничего, теперь выучится, – буркнул Евгений Петрович. – Принято решение, что языком рабочего общения на всех станциях Проекта будет русский. Так что нашим американским и французским коллегам придётся теперь засесть за лингвистические курсы и учебники.

– Дистанция пятьдесят… тридцать… пятнадцать… – размеренно отсчитывал Геннадий Борисович. – Есть контакт!

На экране обе «Пустельги» прилипли к боковым поверхностям контейнера – теперь их показывали две отдельные камеры. На передней же была видна только орбитальная станция с торчащей вбок решётчатой фермой причала. Вдруг изображение дрогнуло и стало медленно – очень медленно! – увеличиваться.

– Кубасов ведёт контейнер на сближение. У него остался минимум топлива – на один-два импульса, если возникнет опасность столкновения и понадобится срочно отвести контейнер от станции. Штатно тормозить будут Вэнс и Рукавишников… вот!

Зрители не слышали шипения реактивных струй – в вакууме звук не распространяется по причине отсутствия воздуха. Зато отлично было видно, что выхлопы на этот раз гораздо больше и длительнее, чем те, что можно было наблюдать при разгоне – сейчас портерам приходится вместе с собой тормозить несколько тонн массы покоя грузового контейнера.

– Дистанция до причала пятьдесят метров. Скорость сближения семь метров в секунду… пять… три… сейчас!

Ферма занимала уже треть поперечника большого экрана, и зрители ясно видели, как прикреплённый к балке овальный предмет вдруг лопнул, превратившись в комок смятой ткани – и мгновенно надулся, став сплюснутым овальным пузырём, раскрашенным жёлто-чёрными полосами. То есть это Дима знал, что они жёлто-чёрные – установленные на контейнере экраны давали чёрно-белую картинку.

– Сработали амортизационные мешки, – с видимым удовлетворением прокомментировал Евгений Петрович. – Принцип тут тот же, что у кранцев на морских судах – смягчить соударение борта корабля и края пристани.

Пузырь, тоже исчерченный косыми полосами, приблизился, вырос во весь экран, и дальнейшего Ветров уже не видел – лишь картинки, передаваемые с боковых камер, затянуло белёсой мутью.

– Мешки одноразовые, – объяснил Геннадий Борисович. – При соприкосновении они лопаются, а остаток инерции гасят амортизаторы из деформируемого неупругого пластика, тоже одноразовые. В противном случае воздух в мешках сжался бы, амортизаторы бы спружинили и оттолкнули контейнер от пирса. Пришлось бы снова вести его на сближение.

Изображения с боковых камер перекрыли холодильники на спинах космонавтов. Видно было только, что они возятся с чем-то возле передних граней контейнера.

– Закрепляют швартовые тали, – сказал инженер. – Как закрепят – включат лебёдку, она притянет контейнер вплотную к пирсу, сработают захваты… вот!

Из динамика над экранами раздалось шипение помех, сквозь которое отчётливо пробивалась русская речь:

– Контейнер зафиксирован на причале. Маневровый блок отключён, портеры возвращаются на станцию. Швартовка завершена.

Изображения замерли на всех экранах кроме одного, с которого шла картинка из Хьюстона – управление швартовкой осуществлялось не из нашего ЦУПа, а из американского. «Оно и понятно, – подумал Дима, – это же их станция». На экране было видно, что люди, сидящие за рядами пультов, стали вставать, аплодировать. Многие обнимались, хлопали друг друга по спинам и плечам. Зрители в аудитории тоже зашумели, задвигали стульями.

– Что ж, товарищи! – Евгений Петрович беззвучно изобразил сдержанные аплодисменты. – Поздравляю вас с очередным успехом нашего Проекта. Все свободны. Кроме… – он посмотрел на Диму. – Кроме вас, Ветров. У нас есть к вам небольшое предложение. Нет-нет, товарищ Монахов, вы можете идти, мы справимся…

Геннадий Борисович, повернувшийся было при словах И.О.О., поймал Димин взгляд, виновато развёл руками – «выкручивайся, братец, сам…» – и вышел прочь, притворив за собой дверь аудитории.

– В мои обязанности среди прочего входит общее наблюдение за юниорским учебным центром, – говорил Евгений Петрович, когда все остальные покинули аудиторию. Дима, ощущавший в его обществе некоторую неловкость, устроился на самом краешке стула. – Обучение, специальная подготовка – всё будет проходить здесь, в одном из корпусов Центра подготовки. Жить ребята тоже будут здесь, и не только жить, но и посещать школу. Разумеется, по особой учебной программе. Это относится и к иностранным участникам…

Дима слушал и кивал, прикидывая, получится ли повидаться с ребятами – тремя парнями и девчонкой из шестого отряда пионерского лагеря «Лазурный», где он провёл полную смену в качестве вожатого. Евгений Петрович тем временем открыл лежащий на краю стола плоский чемоданчик, с какими ходили многие сотрудники Проекта. У Димы тоже был такой – с эмблемой в углу крышки.

– По прибытии сюда юные участники Проекта будут разделены на группы по четыре-пять человек, – продолжил его собеседник. – При этом мы будем по возможности сохранять состав прежних групп, какими они были во время космических смен в Артеке. Это разумно: ребята сработались, хорошо знакомы друг с другом, так им будет легче адаптироваться в новой обстановке. Разумеется, потом возможны подвижки, но пока – так.

На свет появился большой конверт плотной бледно-жёлтой бумаги – в точности как у И.О.О. в фильме, припомнил Дима, не хватает только штампа «Совсем секретно». Евгений Петрович аккуратно надорвал его, выложил на стол несколько фотографий и пододвинул их к Ветрову. Тот взял: Шарль, Середа, Юрка Кащей и Лида Травкина, она же Юлька Сорокина. Снимки сделаны в Артеке, во время награждения победителей конкурса фантпроектов. А вот и групповой снимок – все четверо на фоне башни Гирея.

– Принято решение к каждой из групп приставить куратора от Проекта. Вы, Ветров, – один из них. А это, как вы уже, вероятно, догадались, ваши будущие подопечные. Вы с ними хорошо знакомы, так что проблем возникнуть не должно.

«Уже возникли! – едва не сказал Дима. – Уже возникли, потому что среди фотографий нет карточки Лёшки Монахова, а без командира группа неполна…» Но – промолчал, разумеется. Что изменит подобное замечание? Ровным счётом ничего.

– Таким образом… – И.О.О. подождал, пока Дима ещё раз пересмотрит фотографии, после чего спрятал их обратно в конверт и убрал в чемоданчик. – Таким… хм… образом, у вас работа с юниорами будет проходить как часть непосредственных служебных обязанностей. С соответствующими должностными инструкциями вас вскоре ознакомят. Ну и общественная нагрузка по линии комитета комсомола: мы очень рассчитываем, что вы не ограничите общение с ребятами учебным процессом. Помните, они оторваны от семей, от привычной обстановки, особенно иностранные участники юниорской программы, и надо помочь им полноценно организовать досуг. Впрочем… – тут он улыбнулся, – кому я всё это объясняю? Вы же были их вожатым, сами всё понимаете лучше меня.

– Да. Понимаю, – согласился Дима. – Когда приступать?

О согласии Евгений Петрович его спрашивать не стал.

– Юниоры начнут съезжаться в Центр подготовки дня через три, – сказал он. – А значит, у вас, Ветров, есть время, чтобы подготовиться. Учебные планы для них уже составлены, а понедельник на этот раз начнётся в субботу… в смысле – сентябрь начнётся в августе.

И, выдав напоследок эту цитату из творения братьев Стругацких, И.О.О. покинул аудиторию.

Привет, Виктор, привет, mademoiselle Лидия! Или лучше обращаться к вам «Юля», как делали это ребята из нашего отряда? Я ещё раз посмотрел ваш фильм «Москва – Кассиопея», на этот раз на русском – видите, моё владение вашим языком всё лучше и лучше! – и, пожалуй, мне тоже нравится идея называть вас именно так. Если вы не против – напишите, пожалуйста.
Я всего два дня как во Франции, потому и не писал вам. Отец брал меня с собой во Французскую Гвиану – это, если вы не знаете, заморский департамент нашей страны, расположен в Южной Америке. Здесь, поближе к экватору, построили космодром Куру – и с него несколько дней назад был осуществлён запуск по программе «Space trampoline» – у вас его называют «космическим батутом». Пока на орбиту отправился только спутник связи, но отец полон оптимизма: он уверяет, что уже через месяц состоится первый запуск грузового контейнера с частями для строящейся орбитальной станции. Жду не дождусь этого дня!
Отца посылали на Куру наблюдать за подготовкой к отправке на орбиту первых двух космических буксиров «краб» – надеюсь, вы не забыли, как мы управлялись с ними на тренажёрах? Теперь эти крошки пройдут испытание настоящим космосом – и, надеюсь, и мы с вами однажды усядемся в их ложементы!
Хочу похвастать: я побывал на настоящем авианосце «Клемансо» – с Куру нас перебросили туда на вертолёте. На авианосце сейчас почти нет военных самолётов, зато на его палубе – её называют «флайдек», она широченная, словно городская площадь, и такая же пустая – установлены огромные решётчатые тарелки, антенны космической связи. На «Клемансо» развёрнут подвижный ЦУП со станцией космической связи, и мы провели там целых три дня. Отец говорил, что у вас в СССР нет авианосцев. Что, правда? Если да, то это очень хорошо, ведь авианосец – это военный корабль, и лучше, когда вместо них строят космические ракеты и орбитальные станции, верно? Я очень рад, что и французский авианосец служит теперь делу освоения космоса, а не пугает несчастных негров и всяких там арабов своими истребителями-бомбардировщиками!
А теперь главная новость: через неделю или немного позже я приеду в Советский Союз! Отец отправляется в ваш Центр подготовки, расположенный в городе под названием Kaliningrad – к сожалению, я так и не научился выговаривать это слово без запинки. Может, вы мне поможете?
Отец сопровождает новейшие тренажёры космических буксиров, наших с вами любимых крабов – и будет там, у вас, монтировать и налаживать их. Заодно он сдаст меня на попечение юниорского учебного центра – и я жду этого даже больше, чем новых космических запусков! Ведь там я увижу и вас, и Юрку Kashchei (ещё одно непроизносимое русское слово!), которому пишу с этой же почтой. Так что надолго не прощаюсь, скоро мы все увидимся и будем, как и в Артеке, работать вместе. Из частной школы в Париже, где я учился раньше, мои документы уже забрали. Мама ещё весной собиралась отдавать меня в частный пансион в Тулузе, чтобы я был поближе к отцу (космический центр, в котором он работает, как раз там и располагается!), но теперь-то я даже слышать об этом не хочу – только юниорская программа, только Kaliningrad! Мама пыталась возражать, но отец занял мою сторону – заявил, что это будет лучше для моей дальнейшей карьеры. Так что теперь я жду не дождусь, когда стану, как и вы, советским школьником!
Жалею только об одном: что с нами не будет нашего командира, Алекса. Несправедливо получилось – он, автор проекта, остался в стороне, а мы, те, кто просто помогал ему устраивать présentation, – отобраны и получили места в космической программе.
Боюсь, без него у нас не получится прежней, способной справиться с чем угодно команды. Что там у вас слышно: может, можно будет что-нибудь придумать? Очень на это рассчитываю и готов, если надо, сделать всё, что понадобится.
В любом случае – он ведь тоже из Москвы? Так что надеюсь, мы, все пятеро, сможем встретиться!
С любовью, ваш добрый друг
Шарль-Франсуа д'Иври,
Париж, 19 августа 1975 г.

Рost scriptum
А вас, mademoiselle Julia, целую в щёчку. Надеюсь, наш командир Алекс не рассердится на меня за эту вольность – я-то помню, как он смотрел на вас всю смену. Можете мне поверить – я ведь француз, да ещё и парижанин, а в Париже в таких вещах разбираются!
Ну-ну, не сердитесь – а если всё же рассердитесь, то скоро сами сможете отвесить мне пощёчину за это. Клянусь честью древнего рода д'Иври, я пальцем не пошевельну, чтобы вам помешать!

The free sample has ended.