– Мне хотелось бы задать только один вопрос, – заявил Холмс, засунув большой и указательный палец в карман жилета. – Если я приду завтра в пять утра повидать вашего хозяина, мистера Сайласа Брауна, это не будет слишком рано?

– Господь с вами, сэр, уж кого-кого, а мистера Брауна всяко застанете: он ранняя пташка. А вот он и сам, задавайте ему свои вопросы. Нет-нет, сэр! Денег я при нем не возьму, иначе меня отсюда вытурят. Попозже, если угодно.

Не успел Шерлок Холмс спрятать монету в полкроны обратно в карман, как из ворот, широко шагая, к нам двинулся немолодой мужчина свирепого вида с охотничьим хлыстом.

– Что это такое, Доусон? – заорал он. – Сплетни разводите? А ну, марш работать! А вам какого черта тут понадобилось?

– Всего лишь поговорить с вами, дражайший сэр. Десяти минут мне достаточно, – елейным тоном протянул Холмс.

– Некогда мне болтать со всякими бездельниками! Посторонних мы не пускаем. Вон, а не то я собак на вас спущу.

Холмс подался вперед и шепнул что-то на ухо тренеру. Тот отшатнулся и побагровел.

– Это ложь! – выпалил он. – Наглая ложь!

– Отлично. Обсудим это на публике или побеседуем у вас в гостиной?

– Ладно, пройдемте, коли желаете.

Холмс улыбнулся:

– Побудьте минутку здесь, Ватсон. Итак, мистер Браун, я к вашим услугам.

Прошло целых двадцать минут, и закатные лучи уже померкли, когда Холмс появился вновь в сопровождении тренера. Мне никогда не доводилось видеть в человеке столь разительную перемену за считаное время. Лицо Сайласа Брауна сделалось пепельно-серым, на лбу выступили крупные капли пота, а руки дрожали так, что хлыст мотался, будто ветка на ветру. Куда только девалась его недавняя хамская бесцеремонность? Он искательно заглядывал в глаза Холмсу, будто побитый пес.

– Ваши указания будут выполнены. Все будет сделано как надо, – твердил он.

– Ошибки быть не должно! – Холмс круто повернулся к Брауну, и тот съежился под его грозным взглядом.

– Что вы, что вы! Это исключено. Доставлю куда скажете. Переменить ли?…

Холмс, подумав немного, расхохотался:

– Нет, не надо! Я вам напишу подробней. И смотрите, без всяких там штучек, а то…

– Можете на меня положиться, Богом клянусь!

– Позаботьтесь о нем так, словно это ваша собственность.

– Можете на меня положиться.

– Что ж, попробую. Завтра получите мою записку.

Холмс отвернулся, словно и не заметив протянутой к нему трясущейся руки, и мы пошагали к Кингз-Пайленду.

– Ну и молодчик этот Сайлас Браун – наглец, трус и подлиза в одном лице! Такую бесподобную смесь нечасто встретишь, – устало заметил на ходу Холмс.

– Лошадь, значит, у него?

– Он сначала из кожи лез, стараясь отвертеться, но я с такой точностью описал все его действия во вторник утром, что он вообразил, будто я таскался за ним по пятам. Вы, конечно, обратили внимание на следы его сапог – с необычными квадратными носками; эти сапоги на нем и сегодня. И конечно же, на такой поступок человек, находящийся в подчинении, вряд осмелился бы. Я напомнил Брауну, как он, по привычке поднявшись спозаранку, увидел на пустоши незнакомую лошадь. Обрисовал далее, как он подошел к ней, с изумлением различил на лбу лошади белую звездочку и понял, что судьба послала ему единственного соперника того жеребца, в которого он вложил крупную сумму. Я рассказал Брауну, что первым его побуждением было отвести Звездного в Кингз-Пайленд, но лукавый подбил его скрыть лошадь до окончания скачек. Он так и поступил: повел Звездного в Кейплтон и там спрятал. Когда я закончил мой отчет, Браун сдался и начал думать только о спасении собственной шкуры.

– Но ведь его конюшню осматривали!

– О, у этого прожженного лошадника полный короб всевозможных уловок.

– И вы не боитесь оставить лошадь в его руках? Он же очень заинтересован в том, чтобы причинить ей вред.

– Друг мой, он станет беречь ее пуще зеницы ока. Браун может рассчитывать на милосердие только в том случае, если предъявит ее в целости и сохранности.

– Полковник Росс не произвел на меня впечатления человека, склонного к милосердию.

– Дело не в полковнике Россе. Я следую моему собственному методу – и сообщаю ровно столько, сколько считаю нужным. В этом преимущество моего независимого положения. Не знаю, заметили ли вы, Ватсон, но полковник отнесся ко мне несколько свысока, и я настроен слегка над ним потешиться. Не говорите ему ни слова о Звездном.

– Разумеется, только с вашего позволения.

– Впрочем, все это сущие пустяки по сравнению с вопросом, кто убил Джона Стрейкера.

– Вы намерены немедленно приступить к расследованию?

– Напротив, мы оба возвращаемся в Лондон первым же ночным поездом.

Слова Холмса меня ошеломили. Мы пробыли в Девоншире всего несколько часов, и я никак не мог взять в толк, почему он намерен прекратить расследование, столь блестяще начатое. Однако добиться от него пояснений мне так и не удалось, пока мы не вошли в дом покойного тренера. Полковник и инспектор ожидали нас в гостиной.

– Мы с приятелем возвращаемся в Лондон ночным экспрессом, – объявил Холмс. – Приятно было хоть немного подышать вашим чудесным дартмурским воздухом.

Инспектор широко раскрыл глаза, а полковник насмешливо скривил губы.

– Итак, вы отчаялись изловить убийцу несчастного Стрейкера, – бросил он.

Холмс пожал плечами:

– С этим делом действительно сопряжены серьезные трудности. Впрочем, совершенно уверен, что во вторник ваша лошадь выйдет на старт, и прошу вас передать жокею, чтобы он был наготове. А не могу ли я взглянуть на фотографию мистера Джона Стрейкера?

Инспектор вынул снимок из конверта и протянул его Холмсу.

– Дорогой Грегори, вы предупреждаете все мои желания. С вашего позволения, господа, я на минуту вас оставлю: мне нужно задать служанке один вопрос.

– Должен признаться, что ваш лондонский консультант сильно меня разочаровал, – напрямик заявил полковник Росс, как только мой друг вышел из комнаты. – Не вижу, чтобы мы с его приезда хоть на шаг продвинулись вперед.

– Но он, по крайней мере, заверил вас, что ваша лошадь примет участие в скачках, – вмешался я.

– Заверения-то он дал, – возразил полковник, недовольно поведя плечом. – Но я предпочел бы лошадь.

Я собрался было защитить моего друга, но он как раз вернулся:

– Ну что, джентльмены, в Тэвисток?

Когда мы садились в коляску, дверцу придержал один из конюхов. Холмса, казалось, осенила какая-то мысль: он перегнулся через борт и тронул паренька за рукав:

– У вас в загоне есть овцы. Кто за ними следит?

– Я, сэр.

– Вы не замечали, не творится ли с ними в последнее время что-нибудь неладное?

– Да нет, сэр, ничего особенного: разве что три вдруг начали прихрамывать, сэр.

Холмс хмыкнул и, чрезвычайно довольный, потер руки.

– Ловко, Ватсон, очень ловко! – Он подтолкнул меня в бок. – Грегори, позвольте мне обратить ваше внимание на эту удивительную эпидемию среди здешних овец. Вперед!

Полковник Росс по-прежнему сохранял на лице кислое выражение – свидетельство, как невысоко он ценит мнение моего компаньона, – но по виду инспектора ясно было, что он крайне взволнован этим замечанием.

– Вы считаете это немаловажным? – осведомился он у Холмса.

– Более чем.

– Есть ли другие частности, над которыми я должен задуматься?

– Например, странное поведение собаки в ночные часы.

– Странное поведение? Но она никак себя не вела.

– Вот это и странно, – заключил Холмс.

Четыре дня спустя мы с Холмсом снова сидели в поезде на Винчестер, где происходили скачки на кубок Уэссекса. Полковник Росс ожидал нас, как было условлено, на станции, в запряженном четверкой экипаже, в котором мы и отправились за город, к скаковому кругу. Полковник был мрачен и держался с нами крайне холодно.

– Моей лошади нет как нет, – буркнул он.

– Полагаю, вы узнаете Звездного, когда его увидите?

Полковник разъярился:

– Я двадцать лет на бегах, и еще никому не приходило в голову задать мне подобный вопрос! Звездного – по белой отметине на лбу и пятнам на передней правой ноге – узнает любой ребенок.

– А что со ставками?

– Что-то не совсем понятное. Вчера ставили пятнадцать к одному, потом ставки пошли вниз, а сейчас ставка три к одному, да и то на волоске висит.

– М-да, – хмыкнул Холмс. – Наверняка пронюхали, что к чему, это ясно.

Мы подъехали к ограждению возле главной трибуны. Я взял афишу и начал читать:

Призовой кубок Уэссекса. Жеребцы четырех и пяти лет. 50 соверенов подписных, половинная неустойка. Первый приз – 1000 фунтов. Второй приз – 300 фунтов. Третий приз – 200 фунтов. Новая беговая дорожка (1 миля 5 фарлонгов).

1. Негр. Владелец – мистер Хит Ньютон; наездник – красный шлем, жилет светло-коричневый.

2. Боксер. Владелец – полковник Уордлоу; наездник – розовый шлем, жилет синий с черным.

3. Дезборо. Владелец – лорд Бэкуотер; наездник – шлем и рукава жилета желтые.

4. Звездный. Владелец – полковник Росс; наездник – шлем черный, жилет красный.

5. Ирис. Владелец – герцог Балморал; наездник – черные и желтые полосы.

6. Рашпиль. Владелец – лорд Синглфорд; наездник – шлем фиолетовый, рукава жилета черные.

– Мы положились на ваше слово и вторую лошадь вычеркнули, – сказал полковник. – Но что это? Звездный – фаворит?

– Звездный – пять к четырем! – слышались выкрики с трибун. – Звездный – пять к четырем! Дезборо – пятнадцать к пяти! Остальные – пять к четырем!

– Лошади выходят на старт! – воскликнул я. – Все шесть!

– Все шесть? – подхватил полковник, вне себя от волнения. – Значит, и моя лошадь здесь? Но я ее не вижу. Моих цветов нет.

– Пока что показались только пять. А, вот, должно быть, и Звездный!

В эту минуту из паддока вынесся гнедой жеребец и галопом проскакал мимо нас. Жокей был в черном и красном – хорошо известных цветах полковника.

– Это не моя лошадь! – завопил владелец. – У нее нет ни единого белого волоска! Что вы натворили, мистер Холмс?

– Ничего-ничего, посмотрим, как этот рысак себя покажет, – невозмутимо парировал Холмс. Некоторое время он не отрывал глаз от моего полевого бинокля. – Превосходно! Великолепный старт! – вдруг воскликнул он. – Ага, вот они на повороте!

Из коляски нам хорошо было видно, как лошади выбираются на прямую. Шесть рысаков шли настолько кучно, что поместились бы под одной попоной, но на половине дистанции вперед вырвался жеребец из кейплтонской конюшни с наездником в желтом. Однако прежде чем он с нами поравнялся, жеребец полковника стремительно обогнал соперника и достиг финиша на целых шесть корпусов впереди. Ирис герцога Балморала пришел третьим с большим отрывом.

– Так или не так, а кубок мой! – выдохнул полковник, утирая со лба пот. – Признаюсь, не в силах разобрать, что к чему. Вам не кажется, что вы слишком долго храните секрет, мистер Холмс?

– Согласен, полковник. Сейчас вы узнаете все. Давайте вместе взглянем на лошадь. Вот он, ваш Звездный, – произнес он, когда мы вошли в паддок, куда доступ разрешался только владельцам лошадей и их друзьям. – Достаточно протереть лоб и ногу лошади винным спиртом, и перед вами во всей красе предстанет ваш любимец.

– Как так? – Полковник не находил слов.

– Звездный попал в руки жулика, я его вызволил и взял на себя смелость выпустить на скачки в том виде, в каком его сюда доставили.

– Дорогой мой сэр, да вы настоящий волшебник! Лошадь ухожена как нельзя лучше. Сегодня Звездный превзошел сам себя. Приношу вам тысячу извинений за выказанное недоверие. Вернув Звездного, вы оказали мне неоценимую услугу. Но куда бо́льшую окажете, если изловите убийцу Джона Стрейкера.

– Он уже мной изловлен, – хладнокровно заметил Холмс.

Мы с полковником воззрились на него в полном изумлении.

– Изловлен? Вами? И где же он тогда?

– Здесь.

– Здесь? Где?

– В данный момент я нахожусь в его обществе.

Полковник от возмущения налился краской:

– Я прекрасно сознаю, мистер Холмс, что чрезвычайно вам обязан, однако ваши слова – либо дурная шутка, либо оскорбление.

Холмс рассмеялся:

– Уверяю вас, полковник, я и не думал записывать вас в преступники. Подлинный убийца находится у вас за спиной.

Он отступил в сторону и положил руку на лоснящуюся гриву породистого жеребца.

– Звездный?! – в один голос вскричали мы с полковником.

– Именно он. Но должен сказать, что вину его смягчает немаловажное обстоятельство: Звездный действовал ради самозащиты, а вот Джон Стрейкер совершенно не заслуживал вашего доверия. Ага, звонок! Я надеюсь немного выиграть в следующем забеге, поэтому сообщу вам подробности в более подходящее время.

Вечером на обратном пути в Лондон мы, сидя в углу пулмановского вагона, слушали рассказ Холмса, и время как для меня, так и, полагаю, для полковника Росса пролетело совершенно незаметно. Холмс детально описал все события, происшедшие в дартмурской конюшне ночью в понедельник, а также приемы, благодаря которым ему удалось распутать этот клубок.

– Начну с того, что все версии, выработанные мной на основе газетных сообщений, оказались ошибочными. Тем не менее даже из этих репортажей можно было бы извлечь ценные указания, не будь они завалены грудой необязательных сведений, сбивающих с пути. Я отправился в Девоншир, убежденный в том, что преступление совершил Фицрой Симпсон, хотя и понимал, что свидетельства против него слишком уж шатки.

Только в экипаже, когда мы подъехали к домику тренера, меня осенило, какую громадную роль в этом деле сыграла баранина в соусе карри. Помните мою рассеянность? Я остался в коляске, дивясь тому, что мог упустить столь очевидную подсказку.

– Признаться, – вмешался полковник, – мне и сейчас непонятно, при чем тут баранина.

– Баранина стала отправной точкой моих рассуждений. У порошкового опиума – достаточно выраженный вкус: не то чтобы неприятный, но ощутимый. Если его подсыпать в обычное блюдо, привкус наверняка заметят – и, вероятно, отодвинут тарелку подальше. А вот острая приправа карри заглушает примеси. Невозможно вообразить, что карри готовили тем вечером на кухне тренера по воле Фицроя Симпсона. Еще более фантастично, что он случайно оказался там именно в тот вечер, когда на стол у Стрейкеров подавали кушанье, более всего отвечавшее его замыслу. Это немыслимо. Итак, Симпсон выбывает из числа подозреваемых, а наше внимание приковывают Стрейкер с супругой: только они могли заказать служанке на ужин баранину с карри. Опиум добавили в отдельную тарелку, предназначенную для конюха: все прочие едоки не испытали никаких последствий. Кто же – муж или жена – мог всыпать в тарелку опиум, улучив момент, когда служанка отвернется?

Прежде чем ответить на этот вопрос, я поразмыслил над странным молчанием собаки: один правильный вывод неизбежно наталкивает и на другие. Если помните, паренек-конюх едва не натравил на Симпсона собаку. Значит, ее держали в конюшне, однако когда кто-то проник туда ночью и увел лошадь, она даже ни разу не гавкнула. А могла разбудить лаем и двух других мальцов, спавших на сеновале. Следовательно, ночного визитера собака знала хорошо.

Я уже был уверен – или почти уверен, – что среди ночи в конюшню за Звездным явился не кто иной, как сам Джон Стрейкер. Но с какой целью? Явно бесчестной, а то зачем бы ему дурманить подручного? И все же этот вопрос ставил меня в тупик. Известны случаи, когда тренеры через подставных лиц ставят огромные суммы против своих же лошадей – и обманным путем лишают их победы. Иногда подкупают жокея, чтобы тот попридержал скачущую лошадь. Иногда используют более хитрые и изощренные способы. Что же предпринял Стрейкер? Я надеялся, что содержимое его карманов наведет меня на разгадку.

Так оно и случилось. Помните необычный ножичек, зажатый в руке убитого? Ни единый человек в здравом уме не выберет его как оружие. Это был, по утверждению доктора Ватсона, хирургический инструмент, предназначенный для наиболее тонких операций. Подобная операция намечалась и той ночью. Вам, полковник Росс, как опытнейшему специалисту по скачкам, наверняка известно, что на лошадиной голени можно подрезать сухожилия под кожей совершенно незаметно, не оставив снаружи ни малейшего следа. Лошадь после такой операции будет слегка прихрамывать; хромоту объяснят ревматизмом сустава или чрезмерными тренировками, но только не злым умыслом.

– Негодяй! Мерзавец! – взорвался полковник.

– Вот для этого Джон Стрейкер и вознамерился вывести жеребца подальше на пустошь. Почувствовав укол ножа, горячий нравом Звездный неминуемо разбудил бы громким ржанием всю округу. Калечить фаворита необходимо было под открытым небом.

– Я был слеп! – воскликнул полковник. – Так вот зачем ему потребовались свеча и спички.

– Без сомнения. Но при осмотре вещей Стрейкера мне посчастливилось выявить не только способ преступления, но и его мотивы. Вы много повидали, полковник, и согласитесь, что обычно люди не носят у себя в кармане чужие счета. Как правило, нам хватает и собственных. Я тут же заключил, что Стрейкер ведет двойную жизнь и у него есть женщина на стороне. Счет свидетельствовал о том, что вкусы этой дамы обходятся весьма дорого. Вы щедро платите своим работникам, полковник, однако трудно ожидать, что ваши слуги способны покупать для возлюбленных платья стоимостью в двадцать гиней. Я мимоходом спросил у миссис Стрейкер об этом платье и, убедившись, что она в глаза его не видела, записал адрес модистки. Было у меня предчувствие, что стоит только показать ей фотографию Стрейкера, как мифический Дербишир растворится в воздухе.

Теперь все встало на свои места. Стрейкер завел лошадь в ложбину, откуда огонька свечи было не видно. Симпсон, спасаясь бегством, обронил свой шарф, и Стрейкер его подобрал – собираясь, вероятно, удерживать им лошадиную ногу. Уже в ложбине он чиркнул спичкой позади Звездного, а тот, испуганный внезапной вспышкой и ощутив, как это свойственно животным, опасность, взвился на дыбы – да так, что угодил стальной подковой прямо в лоб Стрейкеру. Стрейкер, несмотря на дождь, уже успел снять с себя плащ: дело предстояло непростое. В падении он пропорол себе скальпелем бедро. Кажется, все ясно?

– Изумительно! – вскричал полковник. – Просто невероятно! Вы как будто там присутствовали!

– Теперь последний штрих – признаться, это не сразу пришло мне в голову. Стрейкер, прежде чем приступить к столь рискованной операции на сухожилии, наверняка хотел чуточку попрактиковаться. На ком же? Мой взгляд случайно упал на овец в загоне; я задал вопрос наугад – и немало был удивлен ответом, который полностью подтвердил мое предположение.

– Теперь все совершенно ясно, мистер Холмс.

– Возвратившись в Лондон, я заявился к модистке. Она тотчас признала на фотографии своего постоянного заказчика – мистера Дербишира, женатого на страстной щеголихе, обожающей роскошные туалеты. Не сомневаюсь, что Стрейкер именно из-за этой дамы влез по уши в долги и, пытаясь их погасить, придумал этот злосчастный план.

– Вы не объяснили только одно, – проговорил полковник. – Где же Звездный провел все это время?

– А, Звездный… Он вырвался на свободу, и его приютил один из ваших соседей. Думаю, нам стоит его амнистировать. А, вот и Клэпем-Джанкшн? Минут через десять прибудем на вокзал Виктория. Если вы не прочь выкурить у нас сигару, полковник, охотно поделюсь с вами всеми прочими подробностями, какие будут вам интересны.

Желтое лицо

Эти краткие очерки повествуют о многочисленных эпизодах, в которых ярко проявилась редчайшая одаренность моего компаньона, а мне довелось оказаться свидетелем и порой участником запутанных драм. Я, вполне естественно, предпочитал подробнее останавливаться на успехах, а не на неудачах Шерлока Холмса. И побуждала меня к этому отнюдь не забота о его репутации: ведь именно тогда, когда Холмс оказывался в тупике, он особенно поражал энергией и многообразием таланта. Слишком часто случалось так, что если он терпел провал, то и никому другому не удавалось преуспеть и загадка оставалась загадкой. Иногда, впрочем, бывало, что, несмотря на заблуждения Холмса, истина тем не менее выплывала наружу. В моих заметках найдется с полдюжины подобных историй; случай со вторым пятном и дело, о котором я собираюсь рассказать, относятся к числу самых примечательных.

Шерлок Холмс редко упражнялся физически ради самого упражнения. Немногие могли превзойти его в мускульной силе, а в своем весе он был, несомненно, одним из лучших боксеров, мне известных; однако бесцельное телесное напряжение он считал напрасной тратой энергии и почти всегда начинал действовать, только когда этого требовала его профессия. В таких случаях он не знал усталости и упорно шел к цели. Удивительно, что и без постоянной тренировки он неизменно бывал в форме; правда, придерживался самой скромной диеты и сохранял образ жизни, близкий к аскетическому. Временами Холмс прибегал к кокаину, но других пороков за ним не водилось, а этим снадобьем он словно бы протестовал против монотонности существования, если расследований оказывалось недостаточно и в газетах не попадалось ничего интересного.

Как-то ранней весной Холмс пребывал в таком расслабленном состоянии, что отправился со мной в Парк, где на вязах пробивались первые несмелые побеги и клейкие копьевидные почки каштанов только начинали разворачиваться в пятиперстные листики. Мы бродили по парку часа два, едва перебросившись несколькими словами, как и подобает двум компаньонам, отлично знающим друг друга. На Бейкер-стрит вернулись уже около пяти.

– Прошу прощения, сэр, – обратился к Холмсу мальчик-слуга, открывая нам дверь. – Тут один джентльмен вас спрашивал, сэр.

Холмс глянул на меня с упреком:

– Вот вам и прогулка среди бела дня! И этот джентльмен ушел?

– Да, сэр.

– Ты предложил ему войти?

– Да, сэр, он зашел, чтобы вас дождаться.

– И долго он ждал?

– Полчаса, сэр. Очень беспокойный джентльмен, сэр. Все время расхаживал туда-сюда и топал ногой. Я ждал за дверью, сэр, и все слышал. Наконец выскочил в коридор и крикнул: «Да явится он когда-нибудь или нет?» Так прямо и сказал. «Вам нужно только самую чуточку подождать», – говорю я. «Тогда я подожду на свежем воздухе, а то тут дышать нечем, – ответил он. – Скоро вернусь». Схватился и ушел, никак его мне было не удержать.

– Ну что ж, ты сделал что мог, – проговорил Холмс, направляясь в нашу гостиную. – Однако, Ватсон, это очень досадно. Мне до зарезу нужно заняться каким-нибудь дельцем, а тут, судя по нетерпеливости посетителя, наклевывалось что-то важное. Вот те на! На столе трубка – но не ваша. Должно быть, гость оставил. Отличная вересковая трубка с превосходным длинным чубуком, который владельцы табачных лавок именуют янтарным. Интересно, сколько настоящих янтарных мундштуков насчитывается в Лондоне? Это целая коммерческая отрасль – снабжать фальшивый янтарь фальшивыми мухами. Наш визитер, вероятно, был крайне расстроен, если забыл прихватить трубку, которой явно очень дорожит.

– Почему вы так решили?

– Ну, такую трубку я оценил бы примерно в семь с половиной шиллингов. А ее, как видите, чинили дважды: один раз – деревянную часть и один раз – янтарную. Причем каждая починка – заметьте, с использованием серебряных скреп – стоила наверняка дороже, чем сама трубка. Вывод: владелец очень дорожит своей трубкой, если предпочитает ее чинить – вместо того, чтобы за те же деньги купить себе новую.

– Что-нибудь еще? – спросил я, наблюдая, как Холмс вертит трубку в руке и с присущим ему задумчивым видом пристально ее изучает.

Он выставил трубку напоказ и постучал по ней длинным тонким указательным пальцем на манер профессора, который, читая лекцию о строении скелета, постукивает по кости.

– Трубки подчас представляют собой чрезвычайный интерес, – продолжал Холмс. – Мало какой предмет столь индивидуален – кроме, возможно, часов и шнурков для ботинок. Здесь, впрочем, особенности не слишком выражены и не слишком существенны. Хозяин трубки – очевидно, человек крепкого сложения, левша, с превосходными зубами, не слишком аккуратен и не испытывает нужды в экономии.

Мой друг бросал эти сведения небрежно, словно между прочим, однако я видел, как он, скосив на меня взгляд, наблюдает, проследил ли я ход его рассуждений.

– Вы полагаете, что этот человек достаточно состоятелен, если курит трубку за семь шиллингов? – спросил я.

– Он курит гроувенорскую смесь по восемь пенсов за унцию, – сказал Холмс, выколотив немного табака на ладонь. – Поскольку за половину этой цены можно купить преотличный табак, вряд ли он так уж печется о своем кошельке.

– А что насчет прочих пунктов?

– Владелец имеет привычку разжигать трубку от ламп и газовых горелок. Обратите внимание: трубка с одной стороны сильно обуглилась. От спичек такого, конечно, не бывает. С какой стати, прикуривая, держать спичку сбоку? А вот прикурить от лампы, не опалив чашу трубки, не получится. И опалена она с правой стороны. Из этого я заключаю, что хозяин трубки – левша. Попробуйте прикурить от лампы: естественно, будучи правшой, вы поднесете ее к пламени левой стороной. Разок-другой, возможно, сделаете и наоборот, но в привычку это у вас не войдет. А эту трубку постоянно подносили именно правой стороной. Далее, янтарь глубоко прогрызен. На такое способен только сильный энергичный человек, причем с крепкими зубами. Но если не ошибаюсь, он уже поднимается по лестнице, и нам предстоит изучить кое-что поинтереснее трубки.

Мгновение спустя дверь открылась, и в комнату вошел высокий молодой человек. На нем был хороший, но не броский темно-серый костюм, в руке он держал коричневую фетровую шляпу с широкими полями. Я дал бы ему лет тридцать, хотя на самом деле он оказался несколько старше.

– Прошу прощения, – начал он, запинаясь. – Наверное, мне следовало постучать. Да, конечно же, следовало. Должен сознаться, я немного расстроен, в этом вся штука.

Он провел рукой по лбу, как человек, близкий к обмороку, и не сел, а скорее упал на стул.

– Я вижу, вы не спали ночь, а то и две, – проговорил Холмс свойственным ему мягким, доброжелательным тоном. – Это действует на нервы больше, чем работа, и даже больше, чем всякие удовольствия. Скажите, чем я могу вам помочь?

– Мне нужен ваш совет, сэр. Я не знаю, что делать. Похоже, вся моя жизнь пошла прахом.

– Вы хотите привлечь меня в качестве сыщика-консультанта?

– Не только. Мне необходимо услышать ваше мнение как человека здравого ума – имеющего богатый опыт. Я хочу узнать, что мне делать. Молю Бога, чтобы вы мне сумели это подсказать.

Молодой человек бросал короткие, отрывистые фразы; мне казалось, что речь для него мучительна и ему приходится преодолевать внутреннее сопротивление невероятным усилием воли.

– Вопрос деликатный, – продолжал он. – Кому понравится толковать о своих семейных делах с посторонними? Разве это не ужас – обсуждать поведение собственной жены с людьми, которых вижу впервые! Чудовищно, что я на такое решился. Но я дошел до точки – и мне позарез необходим совет.

– Мой дорогой мистер Грант Манро… – начал Холмс.

Наш гость вскочил с места:

– Как! Вам известно мое имя?

– Если вам угодно сохранять инкогнито, – с улыбкой заметил Холмс, – я бы порекомендовал вам не обозначать свое имя на подкладке шляпы – или, по крайней мере, поворачивать ее тульей к собеседнику. Я намеревался сказать, что мы с моим другом выслушали в этой комнате немало удивительных тайн и, признаюсь, нам посчастливилось внести мир во многие смятенные души. Смею надеяться, что и вам мы сумеем помочь. Я прошу вас, поскольку время может оказаться дорого, без дальнейшего промедления ознакомить меня с подробностями вашего дела.

Наш посетитель снова провел рукой по лбу, словно последовать этому приглашению для него было равносильно пытке. Выражение его лица и каждый жест свидетельствовали о том, что по натуре он сдержанный, замкнутый человек, с чувством достоинства и склонный скорее скрывать свои раны, нежели выставлять их напоказ. Наконец он яростно взмахнул кулаком, как бы отбрасывая прочь всякую осмотрительность, и приступил к рассказу:

– Факты таковы, мистер Холмс. Я женат – и женат уже три года. Все это время мы с женой горячо любили друг друга: счастливей супружеской пары и найти трудно. Ни в чем мы ни разу не расходились – ни в слове, ни в деле, ни в мыслях. Но вот с прошлого понедельника между нами вдруг вырос некий барьер: я понял, что в жизни моей супруги и в ее душе есть что-то такое, о чем мне ничего не известно, как ничего не известно о женщине, которая проскользнет мимо на улице. Мы стали чужими, и хотелось бы мне узнать, в чем тут причина.

Прежде чем пойти дальше, должен внушить вам, мистер Холмс, главное: Эффи меня любит. В чем в чем, а в этом пусть ни малейших сомнений у вас не будет. Она любит меня всем сердцем и всей душой, а сейчас еще больше, чем когда-либо. Я это знаю, чувствую. Незачем даже это обсуждать. Мужчина без труда определит, любит его женщина или нет. Однако между нами пролегла некая тайна, и стать прежними мы не сможем, пока она не разъяснится.

– Будьте так любезны, мистер Манро, изложите факты, – довольно нетерпеливо перебил его Холмс.

– Я сообщу вам то, что мне известно о прошлой жизни Эффи. Когда мы встретились, она была вдовой, хотя ей исполнилось-то всего двадцать пять. Звали ее тогда миссис Хеброн. Совсем молодой она уехала в Америку и жила в городе Атланте, где вышла замуж за некоего Хеброна, юриста с хорошей практикой. У них родился ребенок, но потом там вспыхнула эпидемия желтой лихорадки, которая сгубила и мужа, и ребенка. Я собственными глазами видел мужнино свидетельство о смерти. После этого Эффи в Америке сделалось тошно, она вернулась в Англию и поселилась с тетушкой, старой девой, в Пиннере, графство Миддлсекс. Стоит упомянуть, что супруг Эффи не оставил ее без средств: капитал суммой в четыре тысячи пятьсот фунтов был им так удачно размещен, что приносил доход в среднем семь процентов годовых. Когда мы познакомились, Эффи прожила в Пиннере всего полгода; мы полюбили друг друга и через несколько недель заключили брак.

Сам я торгую хмелем, мой доход составляет семь или восемь сотен, так что мы неплохо обеспечены и за восемьдесят фунтов в год снимаем загородный дом в Норбери. Обстановка там совсем деревенская, хотя до города рукой подать. Поблизости от нас – гостиница и два дома; напротив, через поле, – одинокий коттедж, и надо пройти полпути к станции, прежде чем встретишь какое-то жилье. Сезонные дела порой удерживали меня в городе, но летом свободного времени выпадало предостаточно, и тогда счастливее нас с женой было не найти. Повторю, что жили мы с Эффи душа в душу, пока не началась эта треклятая история.