Read the book: «Что на роду написано…»

Font:

Посвящаю любимым жене и дочери и друзьям юности, которых осталось так немного…

Благодарю Александра Газова, Марию Пономарёву, Викторию Хруслову, без участия которых эта книга могла не состояться.

Отдельная благодарность Наталье Пилипенко.

Предисловие

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Так Тютчев сказал о тех, чья жизнь переплелась с тектоническими потрясениями современной им эпохи – войнами, сокрушительными землетрясениями, пожарами, гибелью сотен тысяч людей. Автору этой книги не пришлось быть ни свидетелем извержения Везувия, ни пожара Рима или мировой войны. Но всё рассказанное им – это о том, как события обычной жизни человека вне эпохальных событий мирового масштаба могут потрясать судьбу не меньше, чем трагедии, сокрушавшие цивилизации. Почти все и почти всё, что написано, было на самом деле, и не оставляющее читателя напряжение сюжета тоже подлинное и почти документальное. Уверен, что с тем же интересом, с которым я читал эту книгу, прочтете её и вы. Те, кто постарше, найдут о чём вспомнить, следующему поколению вольно принять это как плод фантазии, но это подлинная часть истории нашей страны.

Александр Адабашьян

Пролог

2017 год, Лондон

На 17-м этаже Чейз Манхэттен банка, занимавшего один из самых высоких небоскрёбов лондонского Сити, в переговорном зале викторианского стиля деловито беседовали трое немолодых мужчин. Жёсткие белые воротнички рубашек, неброские дорогие галстуки и прекрасно сшитые костюмы несколько обезличивали переговорщиков. Но если приглядеться, сразу становилось ясно, насколько они отличались по темпераменту, манерам и, главное, по происхождению. А если внимательно прислушаться к их неторопливой беседе и кратким замечаниям при просмотре документов, приходило понимание: трое профессионалов собрались обсудить важный проект, но делали это без всякого напряжения, время от времени перебрасываясь только им понятными шутками и безобидно подкалывая друг друга.

Сэр Монтегю Спенсер, один из старейших членов совета директоров банка и председатель кредитного комитета – сухощавый, седовласый, с безукоризненным пробором и слегка выцветшими серо-зелёными глазами с полузакрытыми веками, – источал спокойную уверенность представителя многомиллиардной финансовой империи.

Барни Штейковски, основатель и владелец влиятельного американского инвестиционного IT-фонда, напротив, был крупным лысеющим мужчиной с кирпичным от загара лицом, бегающими маленькими глазками и тяжеловесными беспокойными руками. Выходец из бедной семьи польских евреев, он в благодатные 70-е вихрем ворвался в финансовый американский пул. И благодаря врождённой звериной интуиции быстро разбогател, вкладывая деньги порой в рисковые и поэтому сверхприбыльные проекты. Его фонды инвестировали в новейшие технические и IT-разработки, и тут уж интуиция Барни конвертировалась в баснословные дивиденды.

Сэр Монтегю с уважением относился к деловой хватке Барни, иногда советовался с ним относительно перспектив рынка ценных бумаг. Но стоило американцу отвернуться или повесить телефонную трубку, как Спенсер вздыхал и непременно шептал: «Ах, если бы он ещё умел носить костюмы…»

Третьим собеседником был человек славянского типа. Русые с проседью волосы, благожелательное выражение лица с правильными чертами. Синие глубокие со смешливой искринкой глаза выдавали характер добродушный в общении, хотя твёрдый подбородок скорее говорил о решительности характера. Одет мужчина был с той элегантной небрежностью, которой нельзя научиться, такой вкус даётся только от рождения. Звали его Павел Платов, предприниматель из Москвы. Собственно, он и был инициатором сегодняшнего совещания.

Перед ним лежала так и не раскрытая папка с документами, содержание которых он знал почти наизусть.

Первым закончил чтение бумаг банкир. Сняв очки и нетерпеливо постукивая пальцами по полированной поверхности стола, он ждал, пока разберётся в цифрах и графиках непоседливый инвестор.

Наконец Барни отложил папку и вопросительно посмотрел на Спенсера.

– Ну и как тебе всё это нравится, Монти?

Лишь на мгновение девятнадцатый баронет напрягся: за 50 лет общения с американскими партнёрами он так и не поборол в себе отвращения к амикошонству янки, превращавших славное имя потомка Ричарда Львиное Сердце в подобие собачьей клички, и постоянному похлопыванию по плечу.

Лорд Спенсер аккуратно сложил документы и, положив на них руку с тонкими узловатыми пальцами, буднично произнёс:

– Мне в этой истории нравится всё. Во-первых, мне нравится мистер Платов. За многие годы нашего знакомства и не столь долгого, но активного сотрудничества он ни разу не дал повода усомниться в своей порядочности и компетенции, – банкир вскинул близорукие глаза на гостя. – Это не комплимент, Павел, а констатация факта. Во-вторых, мне нравится, как подготовлены бизнес-план и финансовая модель: чётко, доступно, финансово и юридически выверенно, без лишней патетики. Короче, проведена большая трудоёмкая и грамотная работа. В-третьих, я лично имею слабость к полезным ископаемым. То, что лежит в земле, незыблемо, а значит, придаёт любому пакету акций солидность и устойчивость. Хотя, конечно, есть вопросы и требуются некоторые разъяснения по ряду позиций.

– Ещё бы, – хмыкнул Штейковски. – Я-то и примчался сюда из Чикаго, не жалея своего драгоценного времени и керосина для моего «боинга», только потому, что позвонил Паша, – произнося это непривычное имя, он всегда делал ударение на последний слог. – Никто не обвинит Барни Штейковски, что он не помнит добра.

Спенсер удивлённо посмотрел сначала на американца, потом перевёл взгляд на Платова.

– А! Ты не в курсе, Монти?

Павел Николаевич предостерегающе махнул рукой:

– Не стоит ворошить прошлое, Барни.

– Нет, стоит. Благородные и мудрые поступки нужно рекламировать. Когда у Паши начались неприятности с вашими МИ-6, Скотленд-Ярдом и нашим ФБР, – продолжал Штейковски, – Паша сразу смекнул, что его фирме на нефтяном рынке конец. Чем бы ни закончилось расследование, реноме компании, якобы замешанной в коррупции, поднять невозможно. А у него осталось ещё почти на миллион тонн нефти не выбранных квот на экспорт и переработку от российской «Нафты». Бочка нефти в те годы стоила меньше бочки газировки – 8–10 долларов за баррель. Фьючерсы рушились. Но сведущие профи понимали, что так будет недолго. Поэтому Паша и придерживал объёмы. А тут скандал. Паша среагировал мгновенно: позвонил мне в Нью-Йорк и предложил перекупить квоты по 8 долларов. Что я мгновенно и сделал. К концу года плетс перевалил за 40 долларов, и мы заработали больше 400 % на объёме. Никогда не пойму этих русских! Когда я спросил, куда перевести его долю, Паша попросил рассчитаться со всеми английскими банками по займам, а остаток перечислить в какой-то онкологический институт. К этому времени МИ-6 и Ярд удивительно быстро разобрались в ситуации, с Паши сняли все обвинения, и он вернулся в Россию. Правда, наша ФБР наложила лапу на все его английские активы до окончания разбирательства. Так что, думаю, долевые совсем бы не помешали. Но, как вы говорите, – Барни повернулся к Платову, – «у русских своя гордость»… Этого мне никогда не понять. Но уважение вызывает.

– Безусловно, – подтвердил Спенсер.

– Одного в толк не возьму, – Барни встал, плеснул в бокал немного виски, разбавил содовой и жестом пригласил присоединиться присутствующих. Спенсер и Платов отказались. – Зачем ты меня сюда вызвал? Из бумаг я понял: проект стоящий. Но это ваши дела: кредиты, банковские гарантии. Основным инвестором являешься ты, Паша. Моя епархия тут как-то не просматривается.

Спенсер кивнул:

– По финансовой части здесь всё довольно просто. Может, у вас, мистер Платов, есть какие-то дополнительные аргументы?

– Есть, – Павел встал, на долю сантиметра ослабил галстук и зашагал вдоль огромного монитора. – Давайте уж лучше я всё расскажу доходчиво и по порядку.

Оба собеседника кивнули.

– Три года назад наше правительство, – Платов повернулся лицом к внимательно слушающим финансистам, – приняло постановление о строительстве подземных хранилищ газа – ПХГ. Известно, что наилучшая среда для хранения газа – это солевые пласты. Для размыва первого ПХГ была выбрана соляная линза вблизи Балтийского моря. По двум причинам. Во-первых, соляной пласт был огромен – более трёхсот километров в длину и несколько сот метров в глубину. А во-вторых, этот регион – анклав. У него нет общей границы с Россией.

– Да-да, знаю! – Берни попытался вспомнить название.

– Бывший немецкий город Кёнигсберг – родина Канта, – вставил Спенсер. – Теперь, кажется, Калинград.

– Калининград, – поправил Спенсера Платов. – Был немецким, потом советским, а теперь российский.

– Что-то слишком много российского в мире становится в последнее время, – как бы размышляя про себя, пробормотал британец.

– Я не политик, и на моём бизнесе это никак не отражается.

– Может отразиться, и серьёзно. Бизнеса без политики не бывает. Впрочем, как и политики без бизнеса. Но мы отвлеклись, продолжайте.

– Строительство ПХГ, – продолжил Павел, словно читая лекцию, – осуществляется путём размыва пресной водой соляного пласта. Но тут строители столкнулись с двумя большими проблемами. Нехваткой воды в регионе и ещё более трудной задачей: куда сливать отработанный рассол. В море нельзя: экологи подняли шум на всю страну, засоление Балтики грозит вымиранием редких видов рыб, а главное, уничтожением янтарных плантаций. Сливать в специально пробуриваемые штольни – дорого и малопродуктивно: подземные воды всё равно вынесут рассол в море. Об этих проблемах я узнал от своих товарищей, работающих в государственной газовой компании.

При этих словах оба слушателя заулыбались, сразу поняв, что Платов специально не хочет озвучить правильное название всемирно известного российского газового концерна.

«Мудро», – отметил про себя Спенсер.

«Русские вечно что-то недоговаривают – видимо, это у них в крови после Сталина», – подумал Штейковски.

– Не буду вдаваться в подробности, как ко мне пришла идея разделения рассола на пресную воду и собственно соль. Скажу лишь, что вскоре я послал геологов взять керны на качество соли. И, получив заключение, что соль чистая и высокого качества, я уже точно знал, что предприму дальше. Я прочёл всё, что можно прочесть о соли. Оказалось, что соль – это биржевой товар и цена её котируется на товарных биржах в зависимости от качества. Её добывают разными способами: из морской воды, шахтным и карьерным методом, скалывают от застывших солевых отложений. Но, чтобы стать пищевой, химической, медицинской или даже технической солью, сырьё требует специальной трудоёмкой и довольно сложной технической доработки.

Финансисты, слабо разбирающиеся в технических эскападах Платова, всё же слушали с нарастающим вниманием. А когда из уст Платова прозвучало слово «биржа», Спенсер начал делать пометки в своём дневнике.

– Ну и что же ты придумал гениального, Паша, чтобы покорить соляной рынок? – Барни успел снять пиджак, распустил узел галстука и уже наливал себе третью порцию виски. Как опытный биржевой маклер он сразу просчитал: там, где есть биржевой товар, дефицитный рынок и ноу-хау, там будут деньги – и, возможно, большие.

– А дальше всё было просто. Не секрет, что атомщики путём выпаривания из простой водопроводной воды получают дистиллят, отделяя примеси и лишние химические элементы для нужд атомных электростанций. А это значит, что можно разделить рассол на воду и чистейшую соль. Я связался с атомщиками, передал им образцы рассола, и они в своей лаборатории, несколько усовершенствовав существующую технологию, с успехом разделили мне рассол на воду, соль и асбест, вобравший в себя все излишние химические элементы. Так я получил соль «четыре девятки», что соответствует высшему биржевому рейтингу.

– Что-то ты, братец, скромничал, когда рассказывал мне, что и в школе, и в колледже больше увлекался спортом, чем науками, – Барни Штейковски коротко хохотнул и подмигнул Платову.

Спенсер нажал на кнопку селектора и, услышав голос секретарши, велел перенести встречу с корейцами на завтра.

– Ну и?.. – Барни явно проникся рассказом.

– Комиссия, созванная газовым концерном, утвердила проект. Четыре департамента, участвовавших в размыве, выдохнули с облегчением. А председатель правления дал распоряжение профильному банку в случае надобности доинвестировать строительство завода по переработке агрессивных отходов размыва – то есть рассола. Ну а дальше всё по плану. Проект, смета, выбор места площадки и так далее. Хотя нужно отметить: проектируя завод, мы с НИИ «Агрохиммаш» создали настоящий технологический шедевр. Дело в том, что при выпаривании создаётся большое количество избыточного пара, и, направив его на две установленные турбины, мы получили бесплатную электроэнергию, полностью покрывающую потребность завода. А оставшуюся можно продавать местным электросетям.

Платов оглядел собеседников.

– Итак, сырьё получаю бесплатно на переработку, газ по внутренним ценам концерна копеечный, электроэнергия производится с прибылью, чистую воду продаю концерну для размыва. В итоге востребованный биржевой товар у меня не имеет себестоимости.

Барни, которого трудно было чем-то удивить, непроизвольно затряс головой и, словно убеждая себя, монотонно проговорил:

– Такого быть не может… Нет, так не бывает…

Затем, как бы смирившись, глухо процедил:

– Хотя в России может быть всё, даже то, чего быть не может.

Посмотрел на часы, вынул из кармана телефон и приказал в трубку:

– Вылет перенести на завтра. Да, в двенадцать по Гринвичу.

Невозмутимый Спенсер, что-то проверяя в компьютере, задавал Платову вопросы по существу:

– Завод запущен?

– Да, сертифицирован и занесён в реестр действующих предприятий.

– Какова мощность завода?

– Пока запущено две очереди, каждая мощностью двести тысяч тонн в год.

– А на сколько очередей рассчитан завод?

– На пять.

Пальцы банкира быстро запрыгали по клавишам компьютера:

– Миллион тонн, так, пищевая – 70 фунтов за тонну, химическая – 120 фунтов, медицинская – 800 фунтов, для физраствора – 1200 фунтов, косметическая – 1500 фунтов, таблетки для размягчения воды – 1300–1700 фунтов, гранула – 300 фунтов… Впечатляет, – тихо произнёс он.

– И последнее, – Спенсер был сосредоточен, и казалось, что, если прислушаться, можно услышать, как у него в голове щёлкает арифмометр. – Что из данной номенклатуры можно сегодня производить на заводе?

Платов устало провёл рукой по лицу:

– Вот поэтому, друзья, я и собрал вас сегодня…

* * *

Загорелась красная лампочка на селекторе.

– Да, – Спенсер включил микрофон.

– Пять часов, сэр. Можно подавать чай?

– Ты, как всегда, точен, Николас. Подавай. Но у меня гости. Может, они захотят перекусить чем-то посущественнее.

Гости отрицательно покачали головами.

– Если я правильно помню, сэр, мистеру Платову эспрессо в двух маленьких чашечках и «Перье», а мистеру Штейковски самую большую чашку американо.

– Абсолютно, – банкир отключил селектор.

Барни развёл руками:

– Ну и память у вашего Николаса!

– Это его работа – всегда помнить привычки и пристрастия моих гостей. Даже если они посещают меня раз в пять лет, – сэр Монтегю с улыбкой посмотрел на Павла.

Стол был сервирован. За чаепитием не принято было говорить о делах. Спенсер пожаловался, что с возрастом первый удар в гольфе становится всё короче. Штейковски посетовал на дорожающие бензин и авиакеросин:

– Если цены на горючее не остановятся, придётся нам пересесть на малолитражки, а мне мой «боинг» поменять на «сесну».

Платов сосредоточенно молчал, ожидая продолжения беседы…

– Итак, отвечаю на ваш вопрос, сэр Монтегю, – Павел открыл папку и просмотрел заранее подготовленные заметки. – Для того чтобы предприятие стало сверхприбыльным, нужно сделать три вещи. Первое – закупить новейшее западное оборудование для производства всей гаммы солепродуктов. Второе – обеспечить экспорт в наибольшее количество стран. И третье – вывести компанию на IPO, то есть обеспечить её присутствие на фондовой бирже.

Закончив краткий отчёт, Платов откинулся в кресле и в упор посмотрел на Спенсера. Тот невозмутимо продолжал делать пометки в своём календаре.

– По поводу экспорта: я завтра вылетаю в Женеву для встречи с президентом химического концерна «Букер», имеющего двухсотлетний опыт работы с солью во всех её субстанциях. По остальным вопросам мне нужно сотрудничество с вашим банком, сэр Монтегю.

– Сколько нужно денег на оборудование?

Это уже был другой Спенсер. Деловой, сосредоточенный финансист, просчитывающий в голове все возможные плюсы и риски.

Павел сверился с записями:

– По моим подсчётам, миллионов семьдесят – девяносто.

– Не проблема, если будут государственные гарантии. А где вы, Павел, собираетесь взять деньги на пуск остальных четырёх очередей?

– Их мне выделит российский профильный банк под льготный процент. На это уже есть распоряжение нашего премьер-министра.

– И сколько?

– Пять миллиардов рублей.

– Хм, почти шестьдесят миллионов фунтов. Недурно! Думаю, можно будет обойтись и без правительственных гарантий. А выведение на IPO дружественных нам иностранных компаний – это моя любимая забава, – сэр Монтегю позволил себе слегка улыбнуться. – Мне потребуется от вас пакет документов. Согласую с кредитным комитетом. Ну и заводим карусель. Так, мистер Платов?

– Так, – Павел Николаевич утвердительно кивнул, сделал глоток кофе и с облегчением закурил.

Барни Штейковски, внимательно прослушав этот диалог, положил в пепельницу потухшую сигару. Вскинул руки и вопрошающе обратился к Платову:

– Всё это крайне интересно, Паша. Но я-то здесь при чём?

– При том, Барни. Я знаю, что ты инвестировал почти триста миллионов в электро- и беспилотное автомобилестроение.

Штейковски кивнул.

– И главная проблема, над которой ты бьёшься сейчас со специалистами из Иллинойского технологического центра, – это литьевые батареи, чтобы сделать их более компактными и увеличить продолжительность пробега. А из чего состоит электролит, Барни?

– Дистиллят, химкомпоненты, сода и… – Барни хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну конечно, соль. И чем чище сода и соль, тем лучше электропроводимость. Ты, Паша, глыба! – Штейковски восхищённо посмотрел на русского бизнесмена. – И что ты конкретно предлагаешь?

– Создать с тобой, Барни, совместное предприятие по производству электролита для батарей нового поколения.

Штейковски с минуту о чём-то думал, затем встал и, подойдя к Платову, протянул ему широченную короткопалую руку.

– Ну вот и славно, – сэр Монтегю тоже встал и пожал руки Платову и Штейковски. – Подготовку документов поручим исполнителям. Официальные переговоры можно считать оконченными. А теперь, друзья, приглашаю вас отобедать в моём клубе.

– Николас, – Спенсер повернулся к селектору, – позвони в клуб и скажи, что сегодня со мной будут двое гостей.

– Уже позвонил, сэр.

Банкир удовлетворительно кивнул и жестом пригласил партнёров к выходу.

– Прошу прощения, сэр, что не смогу воспользоваться вашим приглашением, – Платов с сожалением развёл руками. – У меня ещё несколько важных телефонных переговоров, да и рано утром вылетаю в Женеву. Так что хорошего вечера и приятного аппетита!

– Жаль.

А Барни, приобняв Платова, пробурчал:

– Мы тогда переварим всю твою эскападу вместе со вкуснейшим стейком и парой стаканчиков доброго скотча…

Никаких неотложных звонков у Платова сегодня не было. Ему просто страстно хотелось пройтись по вечернему Лондону. Проработав в этом городе около пяти лет, Павел чётко осознавал двойственное отношение к нему. Он твёрдо усвоил, что чужаку, особенно русскому, здесь никогда не возможно стать своим. Его раздражала чопорная снисходительность англичан – даже тех, которых он считал просто недоумками. Особенную злость у него вызывали туповатые английские чиновники, истязавшие его нелепыми обвинениями в последний год пребывания в Англии.

Совсем по-другому он относился к самому городу. Genius loci – среде обитания. Платову импонировали сдержанная элегантность лондонской архитектуры, бережное отношение ко всему, что касалось городского устройства, – особенно к многочисленным памятникам. И конечно, лондонские парки…

Вырвавшись в кэбе из бурлящей толпы Сити, Павел направился в сторону Найтсбриджа. Доехав до памятника животным, погибшим в войнах, он постоял несколько минут у монумента, отдал честь умирающей бронзовой лошади и побрёл в сторону Слоун-стрит. Он любил этот едва ли не последний островок имперского величия Британии, с её роскошными магазинами, «роллс-ройсами», «бентли» и «феррари», где сегодня правили бал арабские шейхи и русские олигархи.

На углу у неугомонного «Харродса» Павел перешёл через Найтсбридж и, очутившись в Гайд-парке, ощутил умиротворяющую тишину, которую нарушали лишь щебет птиц и шуршание белок.

Миновав опустевший «Спикер’с корнер», Платов через восточные ворота парка вышел к Триумфальной арке в честь победы при Ватерлоо и оказался прямо у входа в бывший особняк Ротшильдов, а ныне самый фешенебельный клуб-казино «Лиз Амбассадор». С минуту поколебавшись, Павел начал подниматься по ступенькам к резным дверям казино. Он не собирался втягиваться в игру: просто хотел проверить, помнят ли его здесь после пятилетнего отсутствия.

– Давненько к нам не заглядывали, мистер Платов, – бессменный дворецкий Томми слегка поклонился и дотронулся рукой до шёлкового цилиндра. Значит, помнят.

Платов купил в кассе одну фишку на тысячу фунтов и прошёл в большой игровой зал. Прямо у входа его подхватил под руку старый дружище Джонс – администратор зала – и, радушно улыбаясь, традиционно обвёл рукой зал:

– Шмэн-де-фер, блек-джек, покер, рулетка… Может, мистер Платов желает отдельный стол?

– Спасибо, Микки. Сегодня зашёл просто вдохнуть воздух былых побед и поражений, да и проверить фортуну.

Джонс понимающе улыбнулся:

– Удачи, сэр.

Павел встал у ближайшей рулетки, взглянул на табло – цифры и цвета были разнобойные, ничего не говорящие. Прокатив фишку между пальцами, он прикинул: «Ну что, на любимое число 26?» – она замыкала линию зеро и всегда импонировала Платову. Или цвет? Но простая логика подсказывала: если пришёл испытать «везёт – не везёт», то пятьдесят на пятьдесят – это тебе не один к тридцати шести. Поэтому, подавив соблазн, Павел поставил на чёрное. Колесо закрутилось.

– 26 чёрное, – объявил крупье.

Удача есть, но подходить к ней нужно осторожно.

Получив выигрыш, Платов подвинул стофунтовую фишку дилеру, поприветствовал наблюдавшего за игрой пит-босса и двинулся к выходу.

В двух кварталах от «Лиз Амбассадор» высилась громада «Рица», куда Павел Николаевич и направился, перейдя на другую сторону Пикадилли. В баре гостиницы он расположился в начале стойки. Поприветствовал бармена, старого знакомого Базиля – потомка русских эмигрантов первой волны. И стал наблюдать, как заполняется ресторан.

Базиль поставил перед гостем коньячный бокал, плеснул в него «Хеннесси ХО»:

– Надеюсь, Павел, твои вкусы за последние годы не изменились.

– Нет, Василий, вкусы всё те же, а вот публика в ресторане изменилась разительно.

– Мельчаем и тихо деградируем. Прежние наши гости – английские аристократы, американские финансовые киты, политики и дипломаты – либо состарились, либо отправились в мир иной. А их место заняли вот, например, такие.

И он кивком показал на входящую в ресторан пару: пожилого мужчину в нелепом оранжевом смокинге, ведущего под руку молоденькую девушку в ботфортах и мини-юбке.

– Нувориши, – вздохнул Базиль. – И не высшего разбора.

– Налей и себе, Василий. Выпьем за времена «блэк тая» и бриллиантовых колье.

Гостиница, в которой обычно останавливался Платов, находилась в десяти минутах ходьбы. Пройдя через «Алмазную галерею», он вышел к бронзовым Черчиллю и Рузвельту, теснившимся на краю скамейки, а треть скамьи оставалась свободной – в этой части должен был восседать, как на всех фотографиях, Сталин. Но сменивший Черчилля лейборист Энтони Иден решил обойтись без вождя мирового пролетариата, и генералиссимус так и не присел отдохнуть на знаменитой Олд Бонд-стрит в центре района Мейфэр – района Байрона и Оскара Уайльда, аукционов «Сотбис» и «Кристис», известнейших ресторанов «Чеприани» и «Лонг Армс».

Гостиница «Сент-Джонс» тоже была одной из достопримечательностей района. В ней какое-то время жил лорд Байрон. Эту маленькую и очень дорогую гостиницу когда-то показал Платову великий гонщик Ники Лауда, ныне владеющий авиакомпанией, которой Павел поставлял авиаджет. Гостиница была семейной, поэтому хозяйку миссис Хард можно было нередко увидеть у стойки портье выдающей ключи гостям.

– Испания в огне, мистер Платов!

Павел вскинул руку в приветствии камарадос и, как бы рапортуя, отвечал:

– Но пасаран, миссис Хард.

Это было их традиционное приветствие. Отец миссис Хард был военным корреспондентом во время фашистского путча в Испании, дружил с Хемингуэем. И, как-то в разговоре узнав, что дед Платова там же был военврачом, миссис Хард прониклась к нему искренней симпатией.

В гостинице было всего двенадцать номеров, но нумерация начиналась со второго: номер первый был навечно арендован постояльцем Джорджем Гордоном Ноэлом Байроном.

– Зайдём к Байрону? – спросила миссис Хард, доставая ключи от байроновского номера.

Платов кивнул, прошёл в номер-музей. Здесь всё оставалось как при великом поэте.

Присев в кресло автора «Чайльд-Гарольда» и «Дон Жуана», Павел почувствовал, как уходит усталость, дневная суета сменяется причастностью к гениальному, вечному. Перелистав томик «Корсара» и сбросив с себя все сегодняшние хлопоты, пошёл в свой номер.

Утром Платов вылетел в Женеву. Подписал «протокол о намерениях» с президентом концерна «Букер». Успел пообедать в «Шале Петит» с принцем Лихтенштейнским Филиппом, старинным другом и финансовым консультантом, и вечерним рейсом отбыл в Калининград.