127 часов. Между молотом и наковальней

Медведь был всего лишь в десяти шагах позади меня; до этого он останавливался, когда я останавливался. Но теперь он спустился с холма по тропе к тому месту, где я стоял. Мне хотелось сдаться, бросить ему свою сумку с едой – к черту правило не кормить медведей – и, самое главное, мне хотелось плакать.

Медведь был всего лишь в четырех с половиной метрах от меня, когда вдруг снова что-то изменилось во мне: мое отчаяние превратилось в гнев. «Оставь меня в покое!» – завопил я ему прямо в морду. Он снова остановился. Вспоминая самую впечатляющую угрозу, которую я когда-либо слышал в фильме, я адаптировал несколько строк из «Криминального чтива» и продолжил: «Я позову самых безбашенных рейнджеров, чтобы они надрали тебе задницу! Они успокоят тебя и отправят в Айдахо!» Я махал руками у себя над головой и рычал, но это было уже не ново для медведя. Он склонил голову, как и прошлой ночью во время нашего противостояния на бревне. Увидев камень рядом с сосной примерно в полутора метрах, я ринулся к нему и схватил его, он был размером с мяч для софтбола и нужен мне для самообороны. Затем я поспешно двинулся на юг по своим старым следам.

Медведь следовал за мной и был намного ближе, чем раньше, останавливался, только когда я начинал кричать. Я подумал, что мог бы ударить медведя камнем, если бы он оказался на расстоянии одного метра от меня. Я не смог бы бросить камень на более дальнее расстояние, рюкзак и его лямки ограничивали мои движения. Я сосредоточился на том, чтобы держаться в вертикальном положении, хотя снег становился глубже, а я был заметно слабее, чем днем ранее. И дождь все еще шел. В какой-то момент я провалился через наст до самого пояса. Я застрял и не мог выбраться. Медведь, казалось, понял, какая возможность ему представляется, и сократил расстояние между нами, теперь от его морды до моей головы было три с половиной метра. Когда я нащупывал камень в снегу, мои руки дрожали. Я повернулся влево, затем перекатился на спину через правое плечо, лежа на спине, я вытаскивал ноги из глубокого снега. Подобно перевернутой черепахе, я лежал на одном рюкзаке, другой придавливал меня сверху. Я испугался, что медведь нападет на меня и покалечит, пока я нахожусь на спине. В этой позиции я был очень уязвим. Шатаясь, с трудом удерживаясь на неустойчивом насте, я смотрел на медведя, который надвигался на меня. Я поднял каменный снаряд к своему плечу, как если бы я пытался выстрелить, и, вздохнув, выпустил в медведя мою единственную защиту. Мы оба, медведь и я, наблюдали за тем, как дугообразный полет снаряда закончился в снежном кратере справа от его левого плеча. Я промазал. Медведь остался на месте.

Около ближайшего дерева я нашел два небольших камня. Снова вооруженный, я направился к морене, сделал пятнадцать шагов по тропе, наступая на лунки своих старых шагов, пока не провалился в месте, которое ранее удержало мой вес. Мы повторили тот же самый номер – я плюхнулся на спину, медведь подобрался слишком близко, я встал и бросил в него камень. На этот раз мой камень оставил след на его заднице. Как ракета, он рванул к ближайшей сосне слева от себя, тремя громадными прыжками покрыв расстояние в десять метров. У меня отвисла челюсть, глаза вышли из орбит: я никогда раньше не видел, чтобы большое животное так быстро по-спортивному двигалось. Увидев такое проявление силы, я понял, что скорее прикончу последнего воина в поединке, чем смогу справиться с медведем, если он нападет. Но я также понял, что выиграл немного времени. Я подобрал камень и снова повернул на юг. Через тридцать секунд я услышал треск веток и оглянулся, чтобы увидеть медведя, который спускался с дерева. Я тут же провалился в снег по пояс, и мы снова начали наше маленькое представление. Моя роль: падать, катиться, стоять, бросать; роль медведя: взбираться, ждать, спускаться, преследовать. Раз за разом мы повторяли наш номер. По мере приближения к морене я добавил крики и проклятия, чтобы запугать медведя, надеясь выиграть себе еще немного времени для перехода по глубокому снегу. У медведя, конечно же, никаких проблем с передвижением по снегу не было, его четыре лапы распределяли вес по корке снежного покрова более равномерно, чем мои две ноги.

Я взобрался на основной пласт морены, ползком, как и днем ранее, и жадно смотрел на грунтовую дорогу примерно в километре от меня. Решимость медведя не ослабела, он продолжал следовать за мной, сократив дистанцию между нами до четырех с половиной метров. Спуск по склону морены прошел гораздо быстрее, с уменьшением глубины снежного покрова я ускорил шаг. Двадцать минут спустя я остановился на краю снежного покрова и стал ждать приближения медведя. Он отстал на достаточно большое расстояние, на склоне нас разделяли уже девять метров. Через десять секунд он был уже на расстоянии четырех с половиной метров, достаточно близко для удара. Моя рука уже устала, поэтому я промахнулся, когда бросил первый камень ему в голову. Камень пролетел слишком высоко, но второй ударил его в загривок слева. Он завизжал и помчался к ближайшему дереву. На этот раз я изменил схему наших маневров, сбросил рюкзаки и последовал за ним к дереву. Вокруг было много камней, и я начал мстить, осыпая ими задницу медведя. По крайней мере каждый третий камень размером с мяч для бейсбола достигал своей цели. Я в гневе орал на медведя, давая выход напряжению и ужасу, которые он заставил меня пережить за последние двадцать четыре часа. Когда он забрался на дерево так высоко, что пять один за другим брошенных мной камней не долетели до него, я встал на колени, снова надел свои рюкзаки и пошел обратно по грунтовке в сторону машины, ни разу не оглянувшись.

Я покончил с Вайомингом, дождем и хождением по рыхлому снегу и, самое главное, я покончил с медведями. Перспектива моей запланированной поездки в национальный парк Глейшер, где обитает даже больше медведей, чем в Тетоне и Йеллоустоуне, а также из-за более высокого снежного покрова, чем тот, что я уже видел, была теперь совершенно непривлекательной. Я сделал остановку в лесничестве, чтобы рассказать рейнджерам о том, что со мной произошло. Они сказали мне, что слышали о случаях подобного преследования, но они происходили в других национальных парках (я подумал, возможно, в Глейшере, закрывая для себя эту тему), но мой рассказ был первым о случае подобного роде в Тетоне. Они также сказали мне, что, если кричать на медведя, махать руками, агрессивно топать, а затем избивать его камнями, в девяти из десяти случаев медведь нападет на человека и покалечит его. Один-ноль в пользу моего ангела-хранителя, подумал я. Я отправился в город, где снял номер в мотеле, чтобы высушить свои вещи, позвонить родителям и рассказать им, что со мной произошло и что я приеду домой на следующий день. Я обошел несколько ресторанов, в которых спрашивал, могу ли я заказать стейк из медведя, но ни в одном из них его не было. И прежде чем лечь спать, я не пошел смотреть ни один из двух фильмов, шедших в кинотеатре в Джексоне, – «Парк Юрского периода 2» (где динозавр преследует Джеффа Голдблюма) и «На грани» (где медведь преследует Энтони Хопкинса).

Глава 3. Ночная смена

Мы знаем, что в конце осужденный уже не сопротивляется, а пассивно, почти с благодарностью подчиняется своему палачу^[9].

Я смотрю на часы. Уже 16:19. Я нахожусь в ловушке целых полтора часа, половину этого времени пытаюсь расколоть ножом валун. До двадцати одного часа еще будет светло, но у меня есть налобник, который уже надет поверх моей синей бейсболки. И хотя он сейчас не включен, я рад, что взял его с собой в этот однодневный поход. Как и в случае с моим ножом. Обычно я не беру его с собой в непродолжительную вылазку. Предупреждение из путеводителя Келси о том, что нужно опасаться пауков и змей, было полезным. Не потому что я увидел каких-то ползучих тварей, а потому что благодаря этому мне пришлось взять с собой источник света. Я уже воспользовался фонарем, чтобы осветить отверстие диаметром в один сантиметр, в котором находилось мое придавленное камнем запястье, чтобы более тщательно осмотреть руку со всех сторон.

Одна из наиболее важных проблем, которые я пытаюсь решить – это определить, какая часть веса валуна приходится на мое запястье. Если этот вес незначителен, то количество камня, которое мне нужно удалить, будет еще меньше. Чем больше веса валуна приходится на мою руку и запястье, тем больше он будет оседать, когда я буду удалять удерживающий вес материал. На самом деле, чтобы освободить руку, мне придется выдалбливать камень до тех пор, пока он не упрется в стену. К сожалению, велика вероятность того, что поскольку между камнем и стеной северного каньона непосредственно под моим запястьем и над ним есть зазор, валун не опирается на стену. Скала будет оседать, двигаясь под моим воздействием. Я могу только догадываться, насколько это повлияет на мои шансы освободить запястье, поэтому я возвращаюсь к своему занятию и продолжаю долбить ножом валун.

Я стараюсь не думать о том, что мое положение серьезно. Это уже реальность, размышления об этом разрешению моей ситуации не помогут. Вместо этого я сосредотачиваюсь на обнаружении небольших хрупкостей на валуне чуть выше и левее моего придавленного правого запястья. Внутреннее чутье заставило меня очертить разделительной линией пространство размером в мяч для софтбола, которое я решил уничтожить, чтобы обрести свободу. Я размышляю о том, что в структуре камня есть изъян, это небольшая выемка над выпуклостью, которая находится почти в пятнадцати сантиметрах от моего запястья, разделительная линия проходит через нее. Я начинаю с линии, которая в десяти сантиметрах ниже верхушки камня, долблю ниже, как можно ближе к моей отметке, как могу. Сначала постукиваю по камню, затем с силой бью по нему восьмисантиметровым лезвием из нержавеющей стали, при каждом ударе стараюсь попадать в одно и то же место.

Все остальное – боль, мысли о спасении, сам несчастный случай – все отступает. Я действую. Мой разум, похоже, полон решимости найти и использовать любые стыки или естественным образом образовавшиеся щели, чтобы ускорить процесс скалывания камня. Через каждые несколько минут я делаю паузу, чтобы осмотреть поверхность валуна и убедиться, что не пропускаю никакой явной щели.

Но продвижение вперед идет медленно, практически незаметно. Я достаю из мультиинструмента напильник и в течение пяти минут стесываю камень. Он лишь немногим лучше ножа, и то лишь тогда, когда я поворачиваю его и боковой стороной пилю вдоль линии. Камень явно прочнее мелких насечек напильника. Когда я прекращаю стесывать камень, то вижу, что канавки между насечками заполнены металлическими частицами от самого инструмента. Я стачивал камень, не оказывая какого-либо воздействия на него. Я снова осматриваю валун и отмечаю его неоднородную окраску, относительную твердость по сравнению с моим ножом и стенами, между которыми он застрял, его сходство с каменными плитами наверху и понимаю, что этот валун не полностью состоит из песчаника. Кажется, он из более темного слоя, зажатого в песчанике Навахо, который образовал нависающую губу в девяноста метрах вверх по течению каньона, около S-образного бревна в начале нижней части каньона, с которой я спустился, прежде чем спрыгнул на песок около двух часов тому назад.

«Это плохие новости, Арон», – подумал я. Скальный слой образовал этот выступ, потому что он более устойчив к эрозии, чем остальная часть этого каньона. Этот валун – самая прочная вещь здесь. Интересно, а не быстрее ли будет вырубить углубление в стене, вместо того, чтобы скалывать валун. И я решил попробовать. Перейдя с напильника на восьмисантиметровое лезвие, я наношу удары по стене над своим правым запястьем. Нож скользит по розовому склону каньона. Очень близко к тому, чтобы нанести удар мне по руке при каждом ударе о стену. Я прихожу к выводу, что геометрия здесь неудачна – я не могу удалить часть стены в нужном мне месте, потому что этому мешает моя рука.

Я делаю паузу, чтобы дать отдохнуть левой руке, затем стряхиваю измельченный песок с правого предплечья. Я не вижу никаких изменений в положении валуна. Возвращаюсь к выдалбливанию по разделительной линии в выемке. Тук, тук, тук… тук, тук, тук… Звук от постукивания ножа по скале достаточно тих, но все равно он разносится по всему каньону. Я не могу ударять по камню сильнее, иначе мой нож отскочит в сторону и тогда я ударю по камню кулаком или не попаду по линии. Я надеюсь выдолбить кристаллы вокруг серого выроста в валуне и вынуть пластину размером с одну четвертую его размера. Это было бы неизмеримым успехом, но даже крошечный бугорок кажется неприступным, как наглухо запертый сейф. Как бы я ни пытался, я не могу его взломать.

Миновал еще час. Сейчас уже шесть часов вечера, прошло более трех часов с момента катастрофы. Все еще тепло, но уже на несколько градусов ниже, чем было в три тридцать, как показывают часы, закрепленные на левой лямке моего рюкзака. Я сдуваю пыль с зоны, которую безуспешно атакую с помощью мультиинструмента, и ищу любые заметные признаки прогресса. Я приближаюсь к скале и осматриваю минералогические особенности зоны, которую мне нужно выдолбить, снова задаваясь вопросом, может ли здесь быть место с менее прочной кристаллической структурой. Учитывая, что я лишь незначительно продвинулся вперед, вопрос скорее теоретический, чем практический. Единственный способ, которым я мог бы воспользоваться, чтобы пробурить камень и освободиться от него, – это если в моей руке волшебным образом появится геологическая кирка.

Я чувствую, что нахожусь в самой жуткой тюрьме, какую только можно представить. Мое заключение будет гарантированно коротким, учитывая, что у меня осталось всего лишь немногим более полулитра воды. Минимальный объем воды для туриста, путешествующего по пустыне, составляет около четырех литров в день на человека. Я снова спрашиваю себя, как долго смогу продержаться с таким скудным запасом – до понедельника, может быть, до утра вторника. Побег – единственный способ выжить. В любом случае гонка началась, и все, что у меня есть – это низкокачественный карманный нож, чтобы пробить отверстие в этом валуне. Это все равно что копать угольную шахту детской лопаткой для песка.

Я внезапно расстраиваюсь, осознавая, насколько бесполезны мои усилия. Мой разум анализирует, сколько камня мне удалось отколоть (а мне это практически не удалось) и как много времени мне потребовалось на это (более двух часов), и я c легкостью прихожу к выводу, что поставленная передо мной задача неразрешима. Когда я начинаю перебирать оставшиеся варианты, стресс превращается в пессимизм. Я уже знаю, что не смогу установить точку опоры для полиспаста^[10]. Камни, образующие уступ, находятся в двух метрах над моей головой и почти в трех метрах от меня; даже двумя руками эту работу было бы невозможно выполнить. У меня мало воды, чтобы просто ждать спасения, нет кирки, чтобы разбить валун, нет возможности установить полиспаст – у меня есть только один возможный вариант действий.

Я говорю медленно вслух:

– Тебе придется отрезать себе руку.

Когда я слышу эти слова, мои эмоции вырываются наружу. Мои голосовые связки напряжены, и мой голос меняется.

– Но я не хочу отрезать свою руку!

– Арон, тебе придется отрезать себе руку.

Я понимаю, что спорю с собой и издаю горестный смех. Это безумие.

Я знаю, что не смогу смотреть на то, как тупой нож будет пилить мои кости, поэтому решаю продолжать пытаться освободить свою руку, выдалбливая валун. Это бесполезно, но это лучший из вариантов, который мне сейчас приходит в голову. Когда я наношу удар по камню, то представляю, как раннее вечернее солнце удлиняет тени в пустыне. Голубой цвет неба становится более глубоким, пока я безрезультатно пытаюсь пробить углубление в камне в течение следующего часа, делая редкие и короткие перерывы. Мое понимание выгравированной над правой рукой фразы «Геологическая эпоха включает в себя настоящее время». Раньше это было просто предупреждение Джерри Роуча, теперь это неожиданно мотивирующий призыв. Он становится обнадеживающим напоминанием о том, что я как действующая сила геологической эпохи могу разрушить этот валун настолько, что смогу освободить мою руку от навязчивого рукопожатия глыбы из песчаника. Однако камень быстро притупил нож. Я подточу инструмент, чтобы снова использовать его, и продолжу пилить вдоль линии, которую выгравировал над сероватым выступом у ближайшего края выемки.

Продолжая долбить камень, я вспоминаю, как впервые побывал в Юте. Не знаю почему. Возможно, в ответ на надоедливый вопрос о том, как я сюда попал, как я оказался в этом месте? В эту первую поездку я отправился вместе со своей семьей на весенних каникулах в 1990 году, когда учился в средней школе. Мы побывали в каньонах Капитол-Риф, Брайс и Зайон, а затем отправились на юг к Большому каньону. Вначале я не был в восторге от этой идеи. В течение нескольких недель, что оставались до нашего отъезда, мои друзья предвкушали предстоящие лыжные поездки или каникулы в Мексике. А я? Я собирался в Юту с родителями.

К счастью, с нами была подруга нашей семьи Бетти Дарр из Огайо. Она была самым начитанным человеком, которого я когда-либо знал, и ее страсть к чтению могла сравниться только с ее любовью к природе – два качества, которые сделали ее превосходным попутчиком. Она была одним из самых позитивных, проницательных и заботливых людей, которых я когда-либо имел удовольствие называть своим другом. Бетти заразилась полиомиелитом в 1930-х годах, когда была маленькой, нижняя часть ее тела осталась парализованной. Я не знаю, была ли она такой оптимисткой из-за своей борьбы с полиомиелитом или она была такой позитивной, потому что преодолела проблемы, вызванные параличом, но Бетти находила свет и добро в каждом человеке, и она любила всех. В качестве волонтера она проводила несколько дней в неделю в тюрьме нашего округа, где помогала заключенным учиться читать и писать, приносила им журналы и беседовала с ними. Ее человечная натура видела потенциал каждого из них, остальное не имело значения.

Переболев полиомиелитом, Бетти каждый день пользовалась костылями с подлокотниками и корсетом для спины и ног, но иногда она перемещалась по своему дому в Огайо, сев на копчик, упираясь руками и двигаясь назад, волоча за собой ноги. У нее была специально оборудованная машина с ручным управлением, которой она сама могла управлять. Когда мы посещали национальные парки, она передвигалась на электрической инвалидной коляске, которую называла своим «Пони», в других случаях, когда до красивых мест было недалеко, ее переносил на руках мой папа, это было несложно, она весила всего 40 килограммов. Иногда, когда Бетти сидела на своем «Пони», ей приходилось преодолевать холмы, которые были слишком крутыми для электродвигателя ее инвалидной коляски. Тогда моя сестра и я боролись за право подтолкнуть коляску Бетти. В каньоне Брайс я выиграл и помогал Бетти перебираться на ее «Пони» через все холмы до смотровой площадки. С вытянутыми руками и головой на уровне плеч я смотрел на батарейный отсек под креслом, когда услышал, как Бетти воскликнула:

– О, посмотри на это, Арон!

Я поднял глаза и чуть не отпустил ее коляску. Перед нами открывался потрясающий вид: сотни одиночно стоящих скал из оранжевого и розового песчаника заполняли каньон глубиной более девяноста метров, который начинался прямо перед нами и тянулся почти на километр по обе стороны от смотровой площадки. Я был ошеломлен, и с этого момента, после эмоций, которые я испытал от созерцания этого вида, началось мое увлечение каньонами. Я хотел спуститься в каньон, дотронуться до башен из камня, которые, казалось, могли рухнуть в любой момент, мне хотелось пройти по всем тропинкам вокруг каждого образования и бродить по ним до тех пор, пока я не затерялся бы в этом лабиринте. Я представлял себя стоящим на вершине башни, которую называли Молотом Тора, а затем со сверхчеловеческими способностями перемещающимся от одной вершины к другой. Когда пришло время уходить, я почувствовал пустоту в душе. В четырнадцать лет я не понимал, почему у меня возникло такое чувство, но я встретил призвание всей своей жизни, хотя реализоваться ему пришлось нескоро.

Два дня спустя, когда уже стемнело, мы прибыли в Большой Каньон и заняли свою комнату в туристическом домике. На следующий день мы встали в 5:30, чтобы увидеть восход солнца с южного склона. Поскольку мы приехали поздно вечером, я не видел самого каньона, и поэтому ворчал:

– Почему мы должны идти туда?

Было холодно, и я терпеть не мог вставать так рано. Мы сняли одеяла с наших кроватей в гостиничном номере и впятером погрузились в минивэн, чтобы проехать пять минут в западном направлении до смотровой площадки. Я изо всех сил старался заснуть на заднем сиденье, и мне почти удалось убедить отца позволить мне остаться в фургоне, пока все остальные пойдут к ограждениям. Но Бетти убедила меня не делать этого, сказав своим тоненьким голоском:

– Мы будем сидеть на скамейках, когда ты будешь готов, приходи посмотреть на восход солнца.

Мои мама и сестра взяли одеяла, а отец – Бетти, чтобы отнести ее на смотровую площадку. Отопление в фургоне было выключено, и я замерз за несколько минут, поэтому подошел к своей семье и забрался под одеяло рядом с сестрой.

Никогда прежде я не видел восхода солнца, поэтому совсем не был готов к тому, насколько величественным он будет. Передо мной простирался Большой каньон – это было чудо света длиной в шестьдесят пять километров, глубиной в полтора километра и шириной в двадцать пять километров. Он начинался от кончиков наших ног и простирался до растущей горизонтальной радуги на горизонте. Каменные пласты внутренних стен каньона превращались из темно-коричневых и черных теней в огромные полосы пастельных оттенков желтого, белого, зеленого и сотен тонов красного в таинственной химии сумеречного света. Наконец, над далеким пустынным рядом базальтовых скал в самом центре радуги внезапно возник пылающий полумесяц, и каньон раскрылся множеством долин, ущелий и пирамид, ярко контрастирующих со стенами окружающего их каньона, залитых розовым светом восходящего солнца.

Я не знал, что этот рассвет стал для Бетти исполнением ее мечты, которую она не рассчитывала осуществить из-за тысяч километров, которые ей пришлось бы преодолеть, чтобы добраться до каньона. Она научила меня чему-то, чему я должен был научиться, несмотря на свои глупые чудачества, потому что я вернулся в это место, и десятки других людей на Западе возвращаются, чтобы просто увидеть восход солнца. Это было не все, чему я мог бы научиться у Бетти; ее позитивный настрой и интерес к жизни настолько сильно повлияли на меня, что во мне появилась неудержимая, граничащая с одержимостью страсть открыть для себя этот мир и познать его.

Большой Каньон остался в воспоминаниях. Теперь, когда я застрял в этой дыре, я буду скучать по восходу солнца. Во время перерыва, который я сделал около девятнадцати часов, я положил нож на вершину валуна рядом с поцарапанными солнцезащитными очками. Я поднимаю плечи, вытягиваю левую руку над головой, пытаюсь пошевелить затекшей правой рукой и вздыхаю. Сгибая пальцы левой руки, я со страхом смотрю на нее – левая рука и пальцы опухли и стали вдвое толще, чем обычно, это следствие сокрушительного удара во время катастрофы. Валун ударил по моей левой руке перед тем, как отрикошетить. Отек настолько исказил мои пальцы, что суставы уже неразличимы. На тыльной стороне руки не видны кровеносные сосуды, только сильный отек. Самое странное заключается в том, что я не чувствую никакой боли от ушиба, но вполне может быть, ситуация отвлекает меня. В этих обстоятельствах отек не настолько важен, чтобы на него нужно было бы обращать внимание.

Левое бедро болит сильнее опухшей руки. Осмотрев ногу под шортами, я понимаю почему. Кожа, покрывающая нижнюю часть четырехглавой мышцы, вся в ушибах и содрана в нескольких местах над коленом. Эти травмы были получены, когда я пытался приподнять валун сразу после того, как он придавил мою руку. Есть несколько небольших кровоподтеков, но открытого кровотечения нет. Мои шорты разорваны в пяти местах, там, где их зажало между ногой и нижней стороной валуна. Нижний правый угол кармана разорван настолько, что я вижу, как из образовавшейся дыры торчит кольцо брелока с ключами от велосипедного замка.

Мне важно не потерять эти ключи. Если каким-то чудом мне удастся выбраться отсюда, я снова окажусь на велосипеде, и тогда мне придется открывать U-образный замок, установленный на заднем колесе. Я протягиваю руку, чтобы достать ключи из разорванного кармана и переложить их в рюкзак, но за секунду до того, как я вытаскиваю руку, кольцо цепляется за подкладку кармана, и я неловко выпускаю ключи. Они падают в дыру между округлыми камнями около моей левой ноги. «Черт!» – кричу я. Теперь они не только вне пределов досягаемости, они соскользнули вниз по узкой щели, и мне было бы трудно их достать, даже если бы я был свободен.

Я поворачиваю плечи влево, чтобы стоять максимально широко, но едва могу коснуться вершины нужного камня обувью на левой ноге. Я опускаю ноги на округлый гравий, устилающий дно каньона, с трудом дотягиваюсь до камня и вижу слабый блеск ключей в расщелине песчаника. Но прижатая валуном правая рука мешает мне передвинуться ближе к камню или просунуть в дыру левую руку. В тот момент я вдруг вспомнил о телевизионной программе, в которой человек без рук использовал пальцы ног, чтобы набирать текст на клавиатуре. И это подает мне идею: использовать босую ногу, чтобы пролезть под камень и извлечь ключи. Сняв кроссовку и носок с левой ноги, я сажусь на песок и начинаю разгребать короткие ветки, высушенные стебли растений и другой мусор под левой стороной камня у стены каньона.

Но даже освобожденное от мусора отверстие слишком мало для моей ноги сорок третьего размера. Но меня это не обескураживает – этот вызов приобретает дополнительное значение. Возвращение ключей символизирует мою борьбу с валуном, поймавшим меня в ловушку. Я не сдамся. У меня появляется еще одна идея. Я беру одну из самых длинных палок, вытащенных из-под камней. Это стебель полыни длиной немногим более шестидесяти сантиметров, тонкий и хрупкий, с удобным изгибом на конце, с помощью которого я смогу зацепить кольцо брелока. Я включаю свой налобный фонарь, чтобы осветить дыру, и опускаю в нее крючковатый кончик стебля полыни. Он легко подцепляет ключи, но затем щелкает и ломается под их весом. Дзынь! Ключи звенят, ударяясь друг о друга, падая обратно в трещину. «Черт», – бормочу я.

Лишившись крючка, я могу лишь тыкать по ключам сломанным концом стебля, мне удается придвинуть их на несколько сантиметров ближе к пальцам ноги. Я до сих пор не могу дотянуться ногой до кольца брелока, поэтому зажимаю стебель между большим и указательным пальцами ноги и просовываю его в дыру сбоку. Подсвечивая налобником, я делаю несколько осторожных движений стеблем по дну расщелины, пока мне не удается подцепить кольцо. Осторожно тяну его стеблем и пытаюсь достать ключи, но они все-таки соскальзывают. Мне не удалось вытащить ключи, но я притянул их достаточно близко к краю расщелины, теперь я могу бросить стебель и подвинуть их по песку, крепко зажав пальцами ноги. Не желая случайно уронить их снова, я поднимаю левую ногу и дотрагиваюсь до нее левой рукой. Успех! Это первая победа в моем бедственном положении, и это замечательно. Я засовываю ключи в карман для мелочей с правой стороны шорт и застегиваю на нем молнию.

Надев на ногу носок и кроссовки, не утруждая себя завязыванием шнурков, я решаю попробовать новый вариант выдалбливания валуна ножом. Выбрав из груды камней у меня под ногами булыжник размером с мяч для софтбола, я подталкиваю его ногой на вершину кучи. Теперь, когда он в пределах досягаемости, я вытягиваюсь и рывком хватаю его – не без всплеска боли в моем придавленном запястье. Затем кладу камень весом в четыре с половиной килограмма поверх валуна, рядом с ножом. Я уже отказался от намерения наносить удары по валуну камнем меньшего размера, поскольку все доступные мне камни были из мягкого розового песчаника, как и стены каньона. Вместо этого я планирую забить нож в валун булыжником, как зубило молотком.

Готовясь к удару, я устанавливаю нож таким образом, чтобы его кончик входил в небольшую канавку, которую я прорезал в выемке в верхней правой стороне валуна, чуть выше моего правого запястья, и прислоняю рукоятку ножа к стене каньона. Я крепко сжимаю камень-молоток, чтобы точно ударить по рукоятке ножа, и вначале делаю легкий пробный удар. Больше всего я боюсь, что под ударом камня нож отскочит за валун или на камни под моими ногами. Созданная мной конструкция устойчива настолько, насколько это возможно, но она не вселяет большой уверенности, поэтому я осторожно постукиваю ножом второй и третий раз, чтобы проверить, не отскочит ли он. Он остается на месте. Теперь нужно ударить сильнее.

Вот так… Я ударяю молотком по ножу в десять раз сильнее, чем при последнем ударе. Хрясь! Камень в моей руке взрывается, распадаясь на один большой и несколько мелких кусочков. Осколки песчаника, как шрапнель, летят мне в лицо. Сила удара сбрасывает нож с валуна, он задевает мои шорты, отскакивает и падает на песок в полуметре перед моей правой ногой. «Здесь я не выиграю, ничего не получается», – думаю я, но мое разочарование неглубоко и, к счастью, проходит быстро.

Я облизываю губы, пробуя на вкус покрытие из пылевидного песка, прилипшего к сухому поту на моем лице. Я не могу левой рукой дотянуться до ножа, пытаюсь подвинуть его ногой, но от этого он только сильнее закапывается в песок (но во всяком случае теперь я знаю, как вернуть его обратно). Взглянув на расколовшийся камень, крошечные песчаные частицы которого покрывают валун и мою правую руку, я тяжело вздыхаю. Бросаю под ноги остававшийся в моей руке осколок камня-молотка и все свое внимание сосредотачиваю на ноже. Я снова снимаю с левой ноги кроссовку и носок, пальцами ноги дотягиваюсь до мультиинструмента и легко достаю его.

«Брось, Арон, не надо больше таких глупостей, – ругаю я себя, вариант с каменным молотком я больше пробовать не буду. – Последнее, что ты можешь себе позволить, это потерять свой нож». Почему-то я знаю, что наличие ножа сыграет жизненно важную роль в моем спасении. Несмотря на то, что нож слишком туп, чтобы распилить кости руки, он может понадобиться для других вещей, например, чтобы отрезать стропу или превратить рюкзак в некое подобие куртки, чтобы согреться ночью.