– Боек сломан, боек ударника! – крикнул, подбегая, Петька Баталии. – А запасного нет.
И, как бы почувствовав, что у нас что-то неладно, юнкера открыли бешеную стрельбу по нашему убежищу.
Тут я вспомнил, что дома у меня среди инструментов валяется случайно подобранный где-то ударник.
– Пиши записку, – сказал мне мадьяр. – Кто хорошо плавает?
Вызвался двадцатилетний паренек Микошин. Он взобрался на стену, оттуда бухнулся в воду, вынырнул уже посредине пруда и быстро, сажёнками достиг противоположного берега. Потом скрылся из наших глаз за поворотом улицы.
…Прошел час – час напряженной, горячей перестрелки, час ожиданий и надежд. Микошин не возвращался. Очевидно, он был схвачен одним из белогвардейских патрулей. Винтовок у нас было мало. Мы отстреливались непрерывно, по очереди, до тех пор пока стволы не разогревались до того, что обжигали руки. Пулеметчики на колокольне злились, нервничали. Юнкера обнаглели окончательно и перебежками подвигались всё ближе и ближе.
– Скверно дело! – сказал мадьяр. – Совсем плохо. Батальон будет не раньше как через три часа, а до тех пор не продержимся.
И вот в тот момент, когда уже отчаяние начало овладевать многими, когда казалось, что победа юнкеров почти неизбежна, с колокольни что-то закричало. И мы увидели у края пруда небольшую фигурку, разувающую сапоги. Но это был, очевидно, не Микошин, потому что ниже ростом и в черной рубахе.