Read the book: «Властелин видений»
Пролог
Рыбалка – вещь хорошая, ежели ловить рыбу сетями или неводом. А ежели стоять в лодке с удой в руках и часами глядеть на воду – это уже получается не рыбалка, а какая-то глупость…
Мальчик вздохнул, вытер мокрую, пропахшую речной тиной руку о штаны и посмотрел на дно лодки. Прямо у его ног лежала большая берестяная сумка, а в ней – пять грузил в ивовой оплетке, запасная леса, железные сошила, ботало и распорки для сетей.
«Зачем деду сошила и распорки? – хмуро подумал мальчик. – У него и сетей-то с собой нет».
Он взглянул на старого Гореслава. Руки у деда были загорелые и сильные, совсем не такие, как у отца. Нанизывая червей на крюк, дед поучал своим сухим и трескучим голосом:
– Для жаберных сетей бери грузики из камня. Для волоковых – известняковые и глиняные.
– Да, деда, ты уже говорил, – кивнул мальчик и, незаметно для старого Гореслава, с тоскою поглядел в сторону берега.
Дед сдвинул брови:
– А ты не перебивай. Слушай да мотай на ус. Глядишь, и поумнеешь.
Старый Гореслав поправил на лесе поплавок, слаженный из большого куска сосновой коры, и хлестко забросил крючок с надетой на него гроздью дождевых червей в речную воду.
Мальчик посмотрел, как крючок и глиняный грузик уходят на дно, вздохнул и спросил:
– А почему мы ловим на уду, а не на сети?
Старый Гореслав облизнул обветренные губы, усмехнулся и сказал:
– Знаешь поговорку «Будет уда – будет и еда»?
– Мы тут уже полдня сидим, – хмуро напомнил мальчик.
Дед покосился на него насмешливыми глазами и назидательно проговорил:
– Запомни, внук: боги не прибавляют к счету времени жизни то время, которое ты провел на рыбалке.
Минуты две мальчик старательно таращился на поплавок. Сначала тот был неподвижен, а потом на него села большая разноцветная стрекоза и стала легонько раскачивать его из стороны в сторону. Мальчик зевнул. Нет, ловить рыбу удой – это всё-таки глупость. Куда веселее бить ее спицей.
Мальчик вспомнил, как на исходе прошлого лета охотился с дедом на прибрежную рыбу. Несколько вечеров подряд ходили они вдоль берега с факелом-жирником, выискивая спящих рыб. На маленьких рыб они внимания не обращали. Те приходили и уходили, порхая в рыбной полумгле, как бабочки. Об эту пору у берега всегда табунится разнорыбица. Но они с дедом искали больших брюхатых щук. «Нет на свете ничего вкуснее мяса со щучьего брюха!» – любил говаривать старик Гореслав.
Дед бил щук так ловко и метко, что любо-дорого было посмотреть. Резкий бросок – и спица хлестко вонзается в спину рыбы. После этого дед быстро и осторожно сматывает прожилину и подтягивает подбитую щуку к берегу.
«Вот это я понимаю – рыбалка!» – подумал мальчик, улыбаясь своим мыслям. Взгляд его снова упал на поплавок, и улыбка сошла с губ. Мальчик зевнул, перевел взгляд на деда и окликнул:
– Дед, а дед?
– Чего тебе? – отозвался старый Гореслав.
– А правда, что раньше ты был хорошим купцом?
– Был, – кивнул дед. – А теперь я хороший рыбак.
– А мамка с батькой говорят, что твоя рыбалка – это баловство.
Дед нахмурился и сердито проговорил:
– А ты их поменьше слушай. Батя твой – беспутный человек, проел да пропил всё, что я ему завещал.
Мальчик подумал и возразил:
– У него есть лавка на торжке.
– Есть, – согласился Гореслав. – А при мне было четыре!
Глядя на сухое морщинистое лицо деда, мальчик припомнил недавний разговор. Батя, думая, что он спит, бубнил мамке за шторкой, наминая ей живот:
– Этот старый леший Гореслав припрятал где-то золотишко. Сварогом клянусь, что припрятал!
– С чего ты взял? – постанывая, отозвалась мать.
– Он всегда меня терпеть не мог. Кабы Гордейка, мой старший брательник, не помер, всё бы ему оставил. Он и сейчас уверен, что это я Гордейку-то… того… ножичком в бок.
– Типун тебе на язык.
– А что – может, и правда я.
Батя тихо заржал.
– Типун тебе на язык… – повторила мамка хриплым голосом.
– А чего, думаешь, не смог бы? Думаешь, мне слабо?
– Тебе… о, боги, не останавливайся… нет… нет… не слабо… типун тебе…
Мамка застонала, а батя шумно вздохнул и сказал:
– Может, и впрямь зарезал. Но ты поди сперва докажи.
– Он же оставил тебе свои лавки и весь товар.
Батя зло проронил:
– А золото? Золото где?
– Да, может, и не было его – золота-то? – тихо возразила мать.
– Врешь. Было!
– Ну, и где ж оно теперь?
– А кто его знает? Может, в лесу зарыл. А может, в речке притопил.
– Так ведь стар Гореслав, скоро помрет. Пропадет тогда золото-то?
– Пропадет, – согласился батя.
– Так, может, поедешь к нему да порасспросишь?
– Скорей уж тебе расскажет. А чего – подластишься к нему, как кошка. Он хоть стар, да не немощен.
– Типун тебе на язык! Дурак!
Батя опять заржал.
– Вот разве что щенку нашему расскажет, – сказал он затем. – Они, кажись, спелись.
– Хочешь снова отправить его к Гореславу?
– А чего? И отправлю. Глядишь, и выведает.
Мальчик качнул головой, прогоняя воспоминания, затем снова взглянул на деда и негромко окликнул:
– Дед, а дед?
– Чего тебе?
– А ты правда золото зарыл?
– Какое еще золото?
– Батя, когда мамке живот мял, про золото говорил. Дескать, спрятал ты его. А еще говорил, что дядьку Гордея ножичком в бок кольнул и в овраг бросил.
Старый Гореслав дернул щекой.
– Дурак твоя батя, – сердито проговорил он. – Всегда был дураком, и помрет дураком. И ножичком он никого не колол. Кишка у твоего батьки тонка, чтобы Гордейку кольнуть.
– А за что тогда ты его не любишь? – поинтересовался мальчик.
– За дурость, – ответил дед. – И за алчность.
– А…
– Погодь. – Дед напряженно уставился на поплавок. – Кажись, клюнуло!
Поплавок взбултыхнулся, а потом резко ушел под воду. Леса натянулась.
«Крупная рыбина, – подумал мальчик взволнованно. – Ежели то не какая-нибудь коряга или недоеденная раками дохлятина, навроде утоплой собаки или кошки».
– Хватай сачок! – рявкнул дед.
Мальчик схватил сачок.
– Когда подведу к лодке – подцепляй!
Старый Гореслав стал помалу травить лесу, утомляя рыбу и заставляя ее выйти из глубины наверх. Мальчик, сжимая в руках сачок, в нетерпении подался вперед.
– Давай же, – взволнованно шептал он, глядя на серую речную воду, под толщей которой скрывалась огромная рыба. – Давай.
Что-то огромное и темное прошло под лодкой. Сачок задрожал в руках мальчика. Рыба и впрямь была огромная.
– Сейчас! – крикнул дед. – Готовсь!
И тут что-то ударило в борт лодку. Лодка сильно качнулась, и мальчик, выронив сачок, вцепился пальцами в борт лодки.
И снова рыба стукнулась в лодку – и на этот раз так сильно, что дед потерял равновесие, качнулся и перелетел через борт.
– Деда! – испуганно крикнул мальчик, сам едва не упав в воду.
Огромная черная тень снова пронеслась под водой. Старый Гореслав, мокрый, перепуганный, повернулся к мальчику и хотел что-то сказать и даже открыл для этого рот, но вдруг резко ушел под воду, будто кто-то дернул его за ноги.
– Деда! – Мальчик навалился животом на борт и протянул руку. – Деда!
Дед вынырнул из воды, рывком дернулся к лодке, схватился пальцами за борт и стал вытягивать свое тулово из реки. Мальчик схватил его за мокрую рубаху и изо всех сил потянул на себя. И снова огромная тень очернила воду. Сухопарое, мускулистое тело деда дернулось. Он вскрикнул, быстрым судорожным движением схватил со дна лодки нож-косарь и, проехав по борту тощим животом, снова ушел под воду.
– Деда… – испуганно зашептал мальчик, вцепившись в край борта и вглядываясь в воду расширившимися от ужаса и горя глазами. – Деда, не помирай. Только не помирай.
Вода забурлила и окрасилась кровью.
Дед снова вынырнул.
– Помоги мне забраться! – прохрипел он.
Мальчик схватил деда за рубаху, заметив, что теперь вся она покрыта вязкими пятнами крови и ещё чего-то – склизкого, темного, страшного.
– Тяни! – прохрипел старый Гореслав.
Мальчик потянул – дед, перевалившись через борт, упал на дно лодки и хрипло перевел дух. А потом дед задышал – тяжело, шумно. Он всё дышал и дышал и никак не мог надышаться. А когда надышался, сказал:
– Уф-ф… Вот это рыбица. – Потом разжал мокрый кулак и взглянул на ладонь. – Вот леший… – удивленно проговорил он. – Чего это, а?
Широкая, мозолистая ладонь деда была испачкана кровью, а в самой серёдке лежала какая-то штуковина, маленькая, не больше цветочного лепестка.
– Откуда это, деда? – испуганно спросил мальчик, всё ещё находясь под впечатлением схватки с рыбиной.
– Видать, вырвал у рыбины из брюха, вместе с кишками, – отозвался старый Гореслав, разглядывая мерцающую штуковину.
Вдруг штуковина засияла.
– Деда… – пробормотал, завороженно глядя на нее, мальчик.
А она разгоралась всё ярче и ярче. Свет охватывал всё вокруг. Дед уселся в лодке и уставился на штуковину расширившимися глазами. На губах его вдруг заиграла улыбка.
– О, боги… – зашептал он морщинистыми губами. – О, боги…
Он стал подниматься на ноги, не сводя глаз со сверкающей штуковины. А поднявшись, вскинул вдруг над головой руки и крикнул:
– Да прольется дождь!
И вдруг всё засверкало и заискрилось вокруг, а с неба прямо в лодку посыпались крошечные золотые монетки. Дед засмеялся. Потом оглядел кучу золота, лежащую в лодке, и весело сказал:
– Ну, пока хватит!
Дождь прекратился.
– Ну? – усмехнулся старый Гореслав, глядя на мальчика. – Каково?
– Здорово, деда! – восторженно откликнулся мальчик.
Он протянул руку к золоту, но дед вдруг хлопнул его ладонью по руке.
– Охолони! Не твоё – не лезь!
Он повернулся к золоту, отгораживая его от мальчика спиной, нагнулся и стал сгребать его пригоршнями в кучу, приговаривая:
– Моё золото-то… Моё…
Мальчика вдруг обуяли ярость и обида. За что вот так? Ведь золото упало с неба! А стало быть – оно общее и ничьё!
– Щенок… – продолжал бормотать старый Гореслав, всё сгребая и сгребая золото. – Весь в батьку… Козлиное племя… Всегда знал, что Лесана его от обувщика Мойши-жидовина прижила… Потаскуха…
Мальчик сам не заметил, как снял с уключины весло. Оно было тяжелое и мокрое.
– Деда, – позвал он, подрагивая от волнения, обиды и ярости. – Деда!
– Ась! – Дед повернулся, и в это мгновение широкая, мокрая лопасть весла врезалась ему в лицо.
Дед шатнулся в сторону, повалился через борт и рухнул в воду. Темная вода реки сомкнулась у него над головой.
Несколько секунд мальчик стоял неподвижно, сжимая в руках весло и изумленно глядя на воду. Потом швырнул весло в лодку и метнулся к борту.
– Деда! – в ужасе крикнул он. – Деда, нет!
Но звать было поздно – старый Гореслав отправился на дно кормить рыб, лишь легкое облачко крови из разбитой головы вспорхнуло на поверхность и расползлось по воде багровым, пузырчатым пятном.
Мальчик опустился в лодку, закрыл лицо ладонями и зарыдал. Он плакал долго и безутешно, всхлипывая и то и дело повторяя: «Деда, нет… Деда». Когда же, наконец, мальчик отнял ладони от лица и посмотрел на дно лодки, никакого золота там уже не было. Лишь лежала среди разбросанных крючков и грузиков оброненная дедом штуковина. Маленькая, мерцающая и переливающаяся всеми цветами радуга.
«Возьми меня! – будто бы говорила она. – Ну же – возьми!»
Мальчик вытер ладонью мокрые глаза, чуть-чуть поколебался, а затем, не в силах противиться тихому зову, протянул руку к штуковине…
Глава первая
В подземелье
1
Хорошее место спортбар. Даже днем. Народу мало, цены божеские, еда – тоже ничего себе. Бизнес-ланч – 190 рублей. Грибной суп-пюре, свиной шашлык, салатик. Красота!
«Не знаю, как кому, а мне нравится», – думал Глеб, с удовольствием уминая ароматное, хорошо прожаренное мясо.
Катя Королькова, похоже, была не в особом восторге от заведения. Не морщилась, конечно, но всем своим видом показывала, что, дескать, «это всё хорошо, но из другой оперы». Понтуется, ясное дело. А сама обожает загородные пикники – с одноразовыми тарелочками, подгоревшим на костре мясом и пакетным вином из пластиковых стаканчиков.
Проглотив мясо и запив его минералкой, Глеб откинулся на спинку стула и блаженно проговорил:
– Лепота… Как всё-таки хорошо быть дома.
– Дома? – Катя вскинула аккуратные бровки. – Орлов, ты что, сбрендил? Ты же в ресторане.
– Я имел в виду не квартиру, а…
– А что?
Глеб усмехнулся:
– Москва, начало двадцать первого века – вот мой дом.
Глаза Кати насмешливо заискрились.
– Большой у тебя дом, Орлуша. Продашь комнатку со скидкой?
– Легко! С видом на вечность. – Глеб посмотрел на Катю мягким взглядом и с улыбкой проговорил: – Ох, Катюха, как же я рад тебя видеть!
Катя усмехнулась, аккуратно промокнула уголки губ салфеткой и иронично заметила:
– Ты точно перегрелся в солярии.
Глеб покачал головой:
– Это не солярий. Это солнце надежд и ветер перемен. Они прокоптили и выдубили мою кожу.
– Бла-бла-бла. Кстати, прочитала твою статью про новый мультиплекс «Романов».
– И как?
– Честно, без обид?
Глеб кивнул:
– Угу.
– Жесть! Романов тебя теперь точно закопает.
– Кто кого закопает – это ещё вопрос. Романов сегодня есть, а завтра нет. А журналистика жива всегда.
Глеб нанизал на вилку последний кусочек шашлыка и с торжественным видом отправил его в рот. Катя посмотрела на его напыщенную физиономию и засмеялась.
– Когда накроешь поляну? – посмеиваясь, спросила она.
– Поляну? Это в честь чего же?
– Конкуренты Романова тебе наверняка отстегнули кучу зелени. Или я не права?
Глеб сделал возмущенное лицо.
– Что ты! Я честный парень.
– Кто спорит. Так когда банкет? Мы с Фенделем сегодня это уже обсуждали и решили, что ты должен сводить нас в «Причал».
Глеб засмеялся.
– Ну, вы и волки! О’кей, «Причал» так «Причал»!
Глеб допил минералку, поставил стакан на стол и слегка поежился от тепла и уюта. Господи, он так давно отвык от уюта. Хотя…
Он слегка тряхнул головой.
Что за глупые мысли? Когда это он успел отвыкнуть? Ах да! Он ведь был в аномальной зоне под названием «Гиблое место». Старик Бахтияр водил его в лес. Там Глеб выдул бутылку коньяка и… При воспоминании о том, что было дальше, Глеб слегка поморщился. Кажется, коньяк оказался палёным. Даром что «Кутузов». Чудо одноглазое!
Глеб снова взглянул на Катю. Темная челка, серые глаза, нежный овал лица, изящные руки. А ведь она ничего. Даже красивая. Как это он раньше не замечал?..
Глеб усмехнулся: да замечал, конечно. Но как-то так получилось, что они сразу стали друзьями. Как говорится, «минуя стадию постели».
А может, зря?
Глеб еще пристальнее вгляделся в лицо Кати. Встретившись с ним глазами, Катя нахмурилась и спросила:
– Ты чего, Орлуша?
– Ничего. Любуюсь.
– Издеваешься? – Катя тронула пальцами верхнюю губу. – У меня что-то на губе? Или на щеке? Ну, говори же, не томи!
– Да всё с тобой в порядке. Просто я подумал… – Глеб чуть прищурился. – Слушай, а может, ну его, этого Фенделя? Посидим вдвоем. Нет, правда: я уже давно собирался пригласить тебя куда-нибудь на ужин.
Несколько секунд Катя с удивлением смотрела на Глеба, потом хмыкнула и сказала:
– Говоришь, ветер перемен? А этот ветер перемен не выдул тебе последние мозги?
– А что такого-то? Ты привлекательна, я – чертовски привлекателен. Кое-кто считает, что мы с тобой неплохо смотримся вместе.
Глеб чуть нагнулся вперед, протянул руку и накрыл ладонью пальцы Кати. Она слегка покраснела и попыталась высвободить руку, но Глеб не дал.
– Так как ты на это смотришь? – спросил он, продолжая разглядывать Катю.
Она слегка поежилась под его взглядом и недовольно проговорила:
– Орлуша, такими вещами не шутят.
– А я и не шучу, – мягко возразил Глеб. – Я на полном серьёзе. Пошли куда-нибудь сходим вечером. Выбор заведения за тобой.
Катя взволнованно облизнула губы кончиком языка.
– А как же твоя новая пассия из бутика «Роз-Марин»? – тихо спросила она.
– Я уже отправил ее в отставку.
– За что это?
Глеб усмехнулся:
– За нарушение субординации. Она, видите ли, не любит, когда я курю в постели.
Катя тряхнула головой, словно прогоняла затмившую на мгновение глаза пелену, и снова взглянула на Глеба насмешливо.
– Дурак ты, Орлуша. Дурак и не лечишься.
– Почему?
– Когда приглашаешь девушку на свидание, нельзя говорить с ней о другой девушке. Тем более о той, которой ты «дал отставку».
Глеб нахмурился:
– Королькова, брось понтоваться. Мы же с тобой старые боевые товарищи.
– Вот как? Это в таком качестве ты приглашаешь меня в ресторан?
Глеб поморщился:
– Кать, опять ты.
Несколько секунд Катя вглядывалась в его лицо, потом вздохнула и сказала:
– Нет, Орлов. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы ложиться с тобой в постель. Был бы ты приличный парень, а ты… – Она не закончила фразу и потянулась за соком.
– Ну, и кто же я? – прищурился Глеб. – Договаривай.
– Ты? – Катя пожала плечами. – Ты сукин сын.
Глеб усмехнулся.
– Не слишком-то лестно.
– Зато правда.
Некоторое время Глеб сидел молча, исподлобья поглядывая на Катю. Потом сдвинул брови и сердито проговорил:
– Нам принесут когда-нибудь кофе? Эй, официант! У вас там что, тихий час?
– Перестань, – зашипела на него Катя. – Ты чего такой бешеный?
– Да ничего. Просто не люблю нерасторопных официантов. Набирают по объявлениям…
От стойки отделился официант в желтой футболке с красным логотипом бара. В руке он нес поднос с двумя чашками кофе.
– Ну, наконец-то, – ухмыльнулся Глеб. – Дождется он у меня чаевых, как же.
Официант подошел к столику и уже хотел поставить белые чашки с кофе на стол, но вдруг обо что-то споткнулся. Одна из чашек повалилась набок, и горячий ароматный напиток выплеснулся Глебу прямо на рукав пиджака.
– Ш-ш-ш! – зашипел Глеб и затряс рукой. – О, боги! Какого хрена ты делаешь, приятель!
– Простите, – пролепетал официант. – Я всё вытру.
– Да уйди ты! – Глеб оттолкнул официанта локтем и задрал промокший рукав пиджака и водолазки, чтобы оценить масштаб разрушений. На предплечье красовалось красное пятно ожога. Но не это заставило сердце Глеба сжаться от испуга и внезапного приступа тоски. Чуть выше пятна от ожога на предплечье красовались узкие белесые шрамики. Их было шесть.
– О, боги… – прошептал Глеб и медленно поднял взгляд на официанта.
Сверху на него смотрела безобразная рожа упыря. Упырь отшвырнул поднос и, выставив желтые когти, бросился на Глеба.
– Нет! – закричал Орлов – и проснулся.
2
Вокруг был полумрак, лишь чуть-чуть подсвеченный бледным светом, льющимся в крохотный квадрат окна под потолком. Плотно утоптанный земляной пол, покрытый полусгнившей соломой, по углам – светлая наледь, прямо перед глазами – железные прутья клетки.
До боли знакомый интерьер. Перед клеткой в земле – черная воронка, что-то вроде сточной ямы.
Руки Глеба были скованы, а от оков к железному кольцу в стене вела цепочка. Всё ещё сонно моргая глазами, Глеб машинально подергал цепочку, проверяя кольцо на прочность.
– Исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня, – услышал он рядом негромкий старческий голос. – Не сплю я и сижу, словно одинокая птица на кровле. Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами. Дни мои – будто уклоняющаяся тень…
Глеб повернул голову на голос и увидел за прутьями решетки узника. Это был длиннобородый старец-богомолец, одетый в сильно заношенный сермяжный кафтан.
Глеб приподнялся на соломе и потер ладонью затекшее плечо.
– Давно я тут? – спросил он у старика.
– С утра, – ответил тот.
– А сейчас что?
– Часа три пополудни.
Глеб поднялся на ноги и сделал несколько резких движений, разгоняя кровь по озябшему, окостеневшему телу. Рана от ядовитой стрелы чуть побаливала – впрочем, серьезной она не была. Сонное зелье. Его просто хотели усыпить. И, судя по всему, у них это получилось.
А кто такие эти «они»?…
Продолжая разогреваться, Глеб задумчиво нахмурился. Последнее, что он помнил, это лесную дорогу и перепутье… День был хороший, солнечный, и настроение у Глеба было приподнятое. Ну, конечно, приподнятое. Ведь он возвращался из Гиблого места. Целым и невредимым!
А потом? Что было потом? Кто пустил в него отравленную стрелу?
Глеб напряг память. Чёрт возьми, да откуда же он может знать, кто пустил в него стрелу?! Ублюдки напали сзади. Вероятней всего, засели в вересовых кустах – близ распутья этих кустов много, целые заросли.
Перед клетками кто-то зашевелился и засопел. Только сейчас Глеб увидел, что у темного прохода, в углу, сидит на лавке охоронец. В броне, в шеломе, с кинжалом на боку. Сидит, опершись руками и щекой на бердыш, и дремлет, пришлепывая толстыми губами.
Глеб вновь взглянул на клетку старика. Теперь он заметил еще двух узников. Один, крупный, чернобородый, лежал на соломе, кверху лицом, и негромко похрапывал во сне. Второй сидел в дальнем углу клетки, и лица его Глеб не разглядел.
– Кто твои соседи? – спросил Глеб у богомольца.
– Этот вот… – богомолец кивнул на человека, сидевшего в дальнем углу клетки, – …Толмач. А тот, что спит, разбойник.
– Разбойник? Не повезло тебе с соседством, старик.
Богомолец посмотрел на спящего чернобородого мужика и улыбнулся.
– Да нет, он добрый. Уставший только. Его уже два дня пытают. Зубы выбили, ногу перешибли. Крест вон на груди выжгли.
– Крест? – удивился Глеб. – Он что, христианин?
Богомолец качнул головой.
– Нет. Он из ваших, язычников.
– А зачем тогда крест?
– Готовили для меня. Да я, вишь, стар и немощен. А дрова на разогрев уже потратили. Вот и прижгли его – не пропадать же добру.
Глеб усмехнулся:
– Бережливые, гады. – Он снова поежился и принялся растирать ладонями цепенеющие от холода бока, тихонько напевая:
Нам разум дал
Стальные руки-крылья,
А вместо сердца —
Пламенный мотор…
– Эй, полонец! – пробасил из своего угла верзила в броне. – Заткни хавало, пока я тебе зубы не пересчитал.
Глеб глянул на него с недобрым прищуром и холодно поинтересовался:
– Ты считать-то умеешь, валенок?
– Чтоб тебе зубы пересчитать, у меня счета хватит, – отозвался верзила-охоронец. – Не высовывайся, Первоход. У меня приказ: ежели что – ломать тебе ноги и руки.
Богомолец взглянул на Глеба удивленно.
– Так ты тот самый Первоход? Слышал я, за твою голову назначена большая награда.
– Судя по тому, что я здесь, кто-то её уже получил, – мрачно проговорил Глеб.
– Ты заткнешься, смерд? – снова прорычал охоронец. – Или переломать тебе кости?
– Иди и попробуй, – сказал Глеб. – И бердыш свой не забудь. Будет что вбить тебе в глотку.
Охоронец, сжав в руках бердыш, стал угрожающе подниматься с лавки. Старик посмотрел на него и испуганно пробормотал:
– Первоход, не стоит тебе с ним пререка…
Вдруг невидимая во мраке дверь с лязгом открылась. Охоронец вскинул голову и грозно окликнул во тьму:
– Кто там еще?
– Чего раскукарекался, лапоть! – последовал жесткий ответ. – Это я, тетка Новожила. Меня княгиня прислала.
Из тьмы выплыла худенькая старушенция, закутанная в платы и телогрейки.
Охоронец поднялся с лавки и хотел встать у нее на пути, но старушенция, не церемонясь, отпихнула его тощей, сильной рукой и прошла к железным прутьям клетки.
– Куды?! – зарычал ей вслед охоронец.
– Отвар ему целебный принесла, куды. По княжьему указу. Он твою дурью башку от Голяди спас, а ты кукарекаешь. Будешь мешаться, всё расскажу княгине!
Только сейчас Глеб разглядел в руках у старушки глиняную крынку.
– Этого полонца не велено поить, – угрюмо проговорил охоронец.
– Да ну? – усмехнулась старуха. – А кто ж меня тогда сюды пустил?
Охоронец поскреб пятерней в затылке, сдвинув шелом на лоб и сказал:
– Я не знаю.
– Вот то-то и оно, что не знаешь. Ступай в свой угол и не путайся под ногами.
Старушка взяла лавочку и поставила ее у клетки. Затем уселась и протянула Глебу крынку.
– Пей, полонец.
Глеб взял крынку, аккуратно пронес ее меж прутьев решетки, поднес ко рту, отхлебнул отвар и поморщился.
– Что за дрянь!
Он протянул крынку обратно старухе.
– До дна пей, – строго сказала она.
– Тебе надо, ты и пей.
Старуха сдвинул брови.
– Выпьешь до дна – увидишь добра, а не выпьешь до дна – не видать тебе добра. Ну!
Глеб готов был поклясться, что старушка ему лукаво подмигнула. Что это значило, он не понял, но снова поднес крынку к губам.
Глоток… Еще глоток… И еще…
Что-то легонько стукнуло Глеба по губам. Он отнял крынку ото рта и, покосившись на охоронца, сердито грызущего ногти у кирпичной стены, запустил пальцы в крынку.
Старуха одобрительно кивнула и тоже быстро глянула на охоронца. Тот по-прежнему был занят своими ногтями.
Глеб достал из крынки кольцо с двумя ключикам и вопросительно посмотрел на старуху.
– Княгиня велела тебе передать… – проговорила та, сделав упор на слове «передать». – …Чтобы ты не сопротивлялся. Расскажи, где утопил громовые посохи, и ступай на все четыре стороны.
Глеб быстро сунул кольцо с ключами в карман охотничьей куртки. Старуха поднялась с лавки.
– Что княгине-то сказать? – спросила она. – Будешь говорить али нет?
– Скажи, что подумаю, – ответил Глеб. – А за отвар спасибо.
Старушка усмехнулась, снова – и на этот раз совершенно явно – подмигнула Глебу морщинистым веком, повернулась и засеменила прочь. Дождавшись, пока за ней с лязгом захлопнулась тяжелая дверь, Глеб окликнул охоронца:
– Эй, халдей, крынку забери!
Охоронец поднялся с лавки, подошел к клетке и молча забрал крынку. Потом вернулся на свою лавку, воткнул в землю бердыш и зевнул.
Дождавшись, пока охоронец снова задремлет, Глеб осторожно вынул ключи из кармана. Перво-наперво нужно было расстегнуть оковы. Тот ключик, что поменьше, должен подойти. Глеб извернулся, пытаясь дотянуться до замочной скважины на стыке железных оков… Вот так… Ещё чуть-чуть.
– Эй, Первоход! – окликнул его старик-богомолец.
Глеб вздрогнул и выронил ключи. Нагнулся, чтобы поднять, но ключей на полу не обнаружил. Зато обнаружил черную щель, из которой сквозило холодом. Вероятно, в ту щель ключи и улетели.
– Твою мать… – с досадой проронил Глеб.
Невидимая дверь снова скрипнула во мраке, и сиплый голос произнес:
– Хвач, тащи Первохода к дознавателю!
Дверь захлопнулась. Охоронец глянул на Глеба и ощерил зубы в усмешке.
– А вот и по твою душу пришли, Первоход. Ежели не расскажешь кату, где утопил огневые посохи, он тебе пятки на живом огне изжарит. То-то будет зрелище!
Поднявшись с лавки, охоронец направился к клетке. Сдвинул засов, откинул зарешеченное окошко и приказал:
– Просунь сюды руки.
Глеб просунул. Охоронец свинтил с оков гайку, вынул болт и сбросил цепочку на пол. В то же мгновение Глеб резко высунул руки вперед и схватил охоронца за мотню.
Охоронец вытянулся в струну. Глянув на Глеба налившимися кровью глазами, он сдавленно просипел:
– Ты чего… Чего делаешь-то?
– Одно резкое движение, и ты евнух, – сказал Глеб. – Знаешь, что такое евнух?
– Нет… – сипло выдохнул охоронец.
– Будешь дергаться – узнаешь. Сними с пояса ключи.
Охоронец, поскуливая от боли, подчинился.
– Вот так, – кивнул Глеб. – А теперь отопри клетку. И потише лязгай замком.
Охоронец сунул ключ в замочную скважину. Щелчок. Ещё один. Дверца приоткрылась. Глеб выпустил охоронца и быстро выскользнул из клетки.
Взревев от ярости, охоронец выхватил из ножен меч, но воспользоваться им не успел – Глеб резко ударил его кулаком в горло, и верзила рухнул на пол.
Глеб поднял с земли меч и зашагал к лестнице.
– Эй! – окликнул его из клетки хрипловатый голос.
Глеб обернулся. Чернобородый разбойник, обхватив ручищами железные прутья, приник к решетке и смотрел на Глеба.
– Может, и нас с собой прихватишь?
Глеб остановился и замер в нерешительности.
– Ну же! – поторопил его чернобородый.
Глеб подошел к клетке, нашел нужный ключ, отпер замок и распахнул скрипучую дверь.
– Да возблагодарят тебя боги, парень! – довольным голосом выдохнул чернобородый и вышел из клетки.
За ним последовал старик. А за стариком – третий узник. При свете факела стало видно, что на вид ему лет двадцать пять. Смуглая кожа, тонкий нос. Волосы – черные, как смоль, и вьющиеся, схваченные сзади лентой. Бородка и усы ухоженные. Одет парень в иноземный, сильно заношенный камзол. Поклонившись Глебу, он мягко проговорил:
– Благодарю вас, добрый сеньор.
– Сеньор? Ты иноземец?
– Да. Но живу в Хлынь-граде уже много лет.
Парень хотел еще что-то добавить, но Глеб перебил:
– Ладно, после поговорим.
Шагая к двери, Глеб заметил, что иноземец нагнулся и быстро вынул из-за пояса охоронца кинжал.
